Текст книги "Я здесь больше не живу"

Арто режет хлеб ножом на большие куски:

– Ну-ка, Гагик, сбегай, позови нашу старушку-соседку, чего она там не идет?

Гагик ерзает на стуле, недовольным тоном возражает:

– Почему это снова я, а не Тигран?

Старший брат дает подзатыльник Гагику, говорит смеясь:

– Да потому что, ты младший!

Гагик хнычет. Мать привлекает мальчика к себе, целует его в лоб. Сердито смотрит на старшего сына:

– Сто раз говорила тебе, Тигран, не распускай руки на брата!

Отец обводит сыновей грозным взглядом, командует:

– Ну, хватит! Иди за бабушкой, Гагик!

Гагик послушно встает, понуро идет к двери, выходит.

За столом все молча приступают к еде.

Вскоре дверь открывается. Гагик вбегает в комнату, плюхается на стул:

– Бабушка Мариам лежит на тахте и говорит, что ей очень плохо.

Кима быстро встает из-за стола, говорит:

– Господи, простыла, небось. Пойду-ка сама, проведаю ее.

Гагик радостно садится за стол, с жадностью начинает уплетать кашу.

Кима берет пустую миску со стола, накладывает кашу. Идет к буфету, перебирает какие-то банки, вынимает банку с красной этикеткой «Говядина тушеная», открывает ее открывалкой. Подходит обратно с банкой тушенки к столу, ножом отрезает большой кусок мяса, кладет его в миску с кашей. В этот момент раздается крик проснувшегося младенца. Мать ставит миску на стол, подбегает к малышу. Раскачивает его в кроватке. Малыш не успокаивается. Кима берет на руки плачущего младенца, восклицает:

– Гагик, ну-ка отнеси еду бабушке Мариам!

Гагик строит недовольную мину, не шевелится.

Кима, укачивая ребенка на руках, строго говорит:

– Кому сказала? Возьми тарелку с ложкой и кусок хлеба. Скажи бабушке, что я позже навещу ее.

Гагик, не успевший доесть кашу, с хмурым выражением лица встает, берет еду, выходит.

В комнате бабушки Мариам темно и холодно. У тахты на подоконнике с раздвинутыми занавесками тлеет маленький огарок свечи, еле освещая место, где лежит пожилая женщина. Рядом с изголовьем стоит стул с пустой чашкой.

Гагик проворно подходит к тахте, садится на край. Бабушка Мариам громко храпит во сне. Мальчик смотрит то на старушку, то на миску с едой. Потом ложкой отрезает кусок тушенки, отправляет себе в рот. Быстро прожевав и проглотив мясо, Гагик смотрит на бабушку. Тормошит ее за плечи:

– Просыпайся, бабушка Мариам!

Та с трудом открывает глаза. Гагик протягивает ей миску с едой.

Старая женщина сильно кашляет, с трудом произносит:

– Не могу, детка. Дай мне воды, – протягивает пустую чашку, стоящую на стуле.

Гагик встает, идет к ведру, стоящему под умывальником, берет оловянную кружку с ведра, приподняв крышку, черпает воду из ведра. Переливает воду из кружки в чашку, протягивает пить бабушке Мариам. Бабушка приподнимается на правом локте, с жадностью пьет воду из рук Гагика. С трудом произносит:

– Спасибо, сынок! – бессильно откидывается на подушку, закрывает глаза.

Гагик, ставит чашку на стул, садится на тахту, торопливо съедает последний кусочек тушенки, заедая куском деревенского хлеба. Тревожно раздается храп с присвистом пожилой женщины.

Мальчик на цыпочках выходит из комнаты старушки, с миской и ложкой в руках заходит в себе домой. В комнате тихо. Малыш мирно посапывает в кроватке.

Гагик ставит миску на стол, объявляет:

– Мам, она отказалась от каши, только тушенки захотела и хлеба пожевала.

Мать убирает со стола грязную посуду:

– И то хорошо. Спасибо, сынок! Я позже проведаю бабо.

Кима наливает чай мужу и сыновьям, говорит:

– Арто, у нас дрова заканчиваются. И бабушке Мариам там холодно.

Муж, сделав большой глоток чая, задумавшись, говорит:

– Сегодня ночью сходим с Тиграном в парк.

– А можно хоть раз мне не ходить? – с хмурым лицом произносит Тигран.

Мать, с изумлением уставившись на сына, говорит:

– Как это не ходить? А кому еще идти, Гагику?

Гагик с фырканьем отпивает чай, бодро говорит:

– Мам, я с отцом пойду!

Отец невозмутимым тоном обращается к Тиграну:

– Сынок, я не справлюсь без тебя.

– Как тебе не стыдно? – говорит Кима с укором старшему сыну.

Тигран понуро опускает голову, невнятно что-то бормочет.

Гагик беспокойно дрыгая ногами, кричит:

– Ну, папа, возьми меня с собой! Пусть брат к ребятам из соседнего двора на ночевку пойдет.

Отец молча встает со стола, обращается к жене:

– Разбуди меня и Тиграна в полночь, – строгим тоном добавляет: – А сейчас марш всем спать.

Гагик корчит недовольную гримасу, протяжно вполголоса произносит:

– Нууу, как всегда.

Кима раскладывает на полу два больших полотенца. Поддевает железным прутом в печи два кирпича, вытаскивает их из золы. Кладет на одно из полотенец, заворачивает их.

Берет сверток, протягивает Тиграну со словами:

– Клади кирпичи, пока они горячие в постель под матрац. И хорошенечко укутайся в одеяло. Я позже разбужу тебя, сынок.

Кима вытаскивает новые два кирпича, кладет на полотенце, сворачивает их, дает Гагику.

Гагик послушно берет сверток, говорит:

– Мам, меня тоже буди, когда отец вернется.

Мать целует сына в лоб, с улыбкой отвечает:

– Хорошо, сынок. А теперь спать иди.

Мальчики уходят в смежную комнату, скрываются там. Слышна их возня и невнятные обрывки разговора.

Поздний вечер. Комната бабушки Мариам. Рядом с тахтой, на которой лежит пожилая женщина, на стуле стоит керосиновая лампа. Она освещает бледное лицо женщины.

Кима заботливо накрывает толстым пледом бабушку, протирает с лица пот платком, говорит ей:

– Бабушка, ты только не умирай! Дотяни хотя бы до весны! Может тогда выкарабкаешься!

Старушка хрипло покашливает, с трудом произносит:

– Спасибо, доченька. Дай Бог!

Кима говорит:

– Ну, я пойду, бабо Мариам. А то скоро Арто с сыном придут с дровами. Утром я приду, печку твою затоплю. Спокойной ночи!

Погруженная во тьму улица. Только в некоторых окнах мелькают неровные огоньки от свеч и керосиновых ламп.

Впереди отца идет Тигран. В одной руке у него фонарь, в другой он несет большую картонную коробку. Пучок света от его фонаря выхватывает отдельные фрагменты улицы Свердлова. Из окон некоторых домов торчат печные трубы.

Отец идет сзади. Одной рукой он придерживает охапку веток. Под мышками другой руки зажимает широкие доски. Отец и сын заходят в арку между домами.

Во дворе отец останавливается, говорит:

– Сынок, выключи здесь фонарь. Иначе всех соседей перебудишь.

Тигран выключает фонарь. Двор погружается во мрак. Тут же появляется слабый мигающий свет, идущий из глубины двора.

Кима открывает дверь, выходит на порог их дома. В руках она держит керосиновую лампу.

Арто и Тигран подходят к дому. Кима помогает мужу и сыну уложить охапки веток и досок у стенки дома. Сев на корточки, она говорит заговорщически, понизив голос:

– Доски от скамейки, небось. Надо бы счистить краску, иначе задохнемся от вони.

Арто утвердительно кивает головой, садится на скамейку, говорит:

– Вот пусть завтра Тигран с Гагиком соскоблят краску, потом я поколю их.

Арто тыльной стороной руки протирает со лба пот, гневно восклицает:

– До чего же довели нас, сволочи! Родной город грабим!

Он смачно плюет на землю.

Весна. Маленький дворик залит утренним солнечным светом и кажется он райским уголком. Буйно здесь цветут яблоня, груша, вишня.

Кима возится во дворе. Выносит подушки, одеяла, пледы из дома, раскладывает их на освещенные солнцем скамейки и деревянные стулья.

Во двор заходит мужчина неопределенного возраста. Это – то ли быстро состарившийся молодой мужчина, то ли – хорошо сохранившийся для своих лет пожилой человек. Через плечо перекинута сумка, которую носят почтальоны.

Он окликает бодрым голосом Киму:

– Здесь живет Мариам Дарбинян?

Кима указывает рукой на дверь рядом с их дверью, отвечает:

– Вот здесь. Но она болеет.

Мужчина идет к двери, стучится в нее.

Кима откладывает на стул подушку, подходит к двери бабушки Мариам, прислушивается:

– Спит она, наверное. А что вам надо?

Мужчина хлопает по сумке, гордо говорит:

– Я принес ей денежный перевод из Америки.

Кима кладет руки на бока, с ухмылкой восклицает:

– Неужто? И сколько ей прислали, небось, один доллар?

Почтальон пыжится, высоко вскидывает голову, объявляет:

– Сто долларов, а не один. Я тогда попозже приду. Когда она проснется, предупредите ее.

Полдень. В комнате за столом сидит Арто с раскрытой газетой «Голос Армении». Он сердито, с шумом перелистывает страницы газеты. На столе стоят тарелки с домашним сыром, вареной картошкой, с соленостями. Кима раскладывает на подносе еду, говорит:

– Арто, ты начни есть без меня, а я бабушку Мариам покормлю и приду. Исхудала совсем бедная женщина.

Кима выходит из комнаты с подносом в руках.

В комнате больной женщины лучи света с трудом пробиваются через мутные стекла низкого маленького окна с раздвинутыми занавесками.

Кима с подносом подходит к тахте.

Садится на край тахты, кладет на колени поднос, говорит бодро и громко:

– Бабо Мариам, просыпайся! Кушать пора!

В ответ ни звука. Кима нагибается вперед, легонько толкает старую женщину в плечо. Рука старушки безвольно сползает вниз. Кима поднимает свесившуюся руку, теребит ее, укладывает на грудь руку.

Кима дотягивается до головы женщины, трогает ее лоб, с ужасом отшатывается, восклицает:

– Господи, как неживая! Неужто, умерла?!

Кима рывком встает. Поднос с грохотом падает на пол. От разбившейся посуды летят осколки, еда разлетается по полу.

Женщина смотрит на бабушку Мариам, пятится назад к двери, глухо твердит:

– Померла! Боже!..

Кима влетает к себе домой:

– Арто! Бабушка Мариам умерла!

Муж поднимает голову от газеты, смотрит непонимающе, говорит сдержанно:

– Что ты такое говоришь? Ей же лучше стало. Может спит крепко?

Кима плачет.

– Может быть, тебе показалось, – Арто встает со стула, выходит из комнаты.

В комнате старушки стоят Арто, Тигран, Гагик, Кима.

Бабушка Мариам лежит на тахте, накрытая белой простыней.

Гагик горько плачет.

Старший брат Тигран треплет его по голове, спрашивает:

– Ты чего хнычешь?

Гагик, захлебываясь слезами, произносит:

– Это я виноват. Я съедал то, что она должна была кушать.

Отец долгим взглядом смотрит на покойную, снисходительно, с грустной улыбкой говорит сынишке:

– Сынок, так она же не с голоду померла. Успокойся!

Гагик продолжает жалобно плакать.

Тигран обнимает младшего брата:

– Хорош реветь! Слышь, что отец сказал – ты не виноват!

Гагик затихает, утирает рукавом рубашки мокрое от слез лицо.

Кима со слезами на глазах начинает причитать:

– Вот судьба-то! Не успела получить бедная старушка свои сто долларов. А столько их ждала.

Тигран полушутя, полусерьезно добавляет:

– Ага. И гаты своей обещанной нам не испекла.

Арто командует:

– А ну хватит всем тут реветь! Развели тут нюни! Детям – домой, а нам пора заняться похоронами.

– За малышом присмотрите, – Кима говорит сыновьям вдогонку.

Тигран и Гагик выходят из комнаты.

Арто сидит верхом на кривом стуле задом-наперед, облокотившись обеими руками крест-накрест об спинку стула, говорит:

– Ну, жена, надо найти, во что обрядить старушку. Может, поищешь?

Кима кивает головой. Она подходит к старому шкафу, открывает его, перебирает одежду:

– Тут один хлам и всё нафталином провоняло.

Она захлопывает дверцу шкафа. Смотрит вокруг. В нише у второго окошка стоит большой сундук. На нем висит замок. Кима подходит к нему. Пробует открыть его, дергает замок, но безрезультатно.

Кима говорит мужу:

– Боюсь, что не удастся ключи от замка найти. Арто, тут без инструментов не обойтись. Поди за ними!

Арто встает со стула, отвечает:

– Хорошо. Сейчас вернусь.

Арто входит с молотком и зубилом в руках, спрашивает:

– Ну что, ключ нашла?

Кима перебирает высыпанное на стол содержимое сумочки покойной. Покачав головой, отвечает:

– Нет, не нашла. Ума не приложу, где она хранила ключ от замка.

Одним сильным ударом Арто сбивает замок с сундука, восклицает:

– Готово!

Кима поднимает крышку. Стягивает покрывало, лежащее сверху. С изумленными глазами смотрит на сундук. В забитом до краев сундуке лежат промасленные железные и большие стеклянные банки. Кима садится на колени, с недоумением перебирает банки тушенки и топленого масла, банки с засоленными виноградными листьями, с солеными огурцами и помидорами, цветной капустой, поочередно выкладывает их на пол. Достает и кладет на пол баночки с медом, пакеты муки, пачки сахара, соли, соды, длинные макароны в упаковке, пакетики с сухим супом, спички, свечки, несколько залепленных сургучом бутылок с керосином, пять упаковок с десятью пачками сигарет «Ахтамар» в каждой из них. Берет в руки лежащую в сундуке плотно завернутую в полотенце бутылку. Аккуратно снимает полотенце, под которым обнаруживается бутылка армянского коньяка большой выдержки «Арарат».

Кима с округлившимися глазами встает с корточек, кричит:

– Это же склад какой-то! Откуда у бабо Мариам всё это?!

Обескураженный виденным Арто широко разводит руками:

– Один Господь знает…

Кима смотрит в опорожненный сундук. На дне сундука, покрытом куском цветастой материи, лежит какой-то тоненький сверток, обернутый в газетный лист. Она нагибается, берет его в руки, раскрывает его. Внутри свертка лежит открытый конверт с письмом внутри. Кима молча протягивает его мужу. Арто читает громко:

– Откуда: Ереван, улица Свердлова, дом 13, Дарбинян Мариам.

Куда: США, штат Вирджиния. Дарбинян Ануш.

Кима, задумавшись, проговаривает:

– В Вирджинии живет ее племянница Анушик. Помню ее маленькой смазливой девочкой, когда осиротевшую Анушик бабо Мариам забрала к себе. Потом Ануш выросла, бабушка ее удачно выдала замуж за парня из семьи репатриантов, переехала от бабушки. Потом с детьми они уехали в Америку. Старушку оставили одну. Выходит, бедная женщина даже точного адреса не знала.

Арто с письмом в руках, ворчливо перебивает жену:

– Да, хватит рассказывать, как будто сам не знаю!

Он достает из конверта сложенный листок бумаги. Кима вырывает из рук мужа листок со словами:

– Арто, нельзя, нехорошо чужие письма читать!

Муж с удивлением смотрит на жену, отвечает:

– Теперь можно. Читай сама вслух, Кима!

Кима стоит в нерешительности, держа в руках письмо. Вздохнув, она разворачивает лист бумаги, говорит:

– Ну, ладно.

Кима подходит к окну с письмом в руках.

При чтении она представляет картину весеннего двора. Солнечные блики играют на стенах домов. В оконных стеклах фотоателье отражаются розовые, белые, желтые цветы фруктовых деревьев, утопающих в зелени молодой листвы. Фотографии за витриной, сливаясь с отраженной картиной цветущего двора, создают атмосферу торжества жизни. А Бабушка Мариам в своей комнате с открытой дверью сидит за столом. Она аккуратно своим красивым строгим почерком выводит слова: «Мои дорогие, Ануш и любимые внучки, Гаянэ и Лиана. Я очень по вам скучаю. Жду не дождусь лета, когда вы приедете ко мне в гости. Я много продуктов припасла, испеку вам вкусную гату, приготовлю летнюю толму. Все деньги, которые высылаешь мне, моя любимая Анушик, я не трачу, откладываю их на лето для вас. Будем вместе кататься на детской железной дороге, на трамвайчиках канатной дороги, летом обещали дать электричество. А еще поедем на озеро Севан. Внученьки мои, берегите вашу мамочку, не сердите ее. Я вас всех целую и обнимаю. Ваша бабушка Мариам».

Кима стоит у мутного окна, опускает руку с письмом. На лице написано явное недоумение с трудно сдерживаемым гневом.

Она с возмущением восклицает:

– Вот тебе и бедная бабо Мариам! Я тут моих детей обделяла едой! А она для своих богатеньких американок деньги копила?

Арто забирает из рук Кимы письмо, говорит:

– Ну, ладно, не злись ты! И старушку понять можно.

Подумав, добавляет:

– Те сто долларов нам уже не получить. Надо поискать, где она запрятала деньги. Не в сундуке ли? Посмотри-ка, жена.

Кима, чуть успокоившись, отвечает:

– Там ничего нет. Видимо, деньги в другом месте.

Кима стоит в растерянности произносит:

– И где мне их искать?

Арто, окинув взглядом комнату, говорит:

– Не знаю где. Но надо их найти. Иначе хоронить нам будет не на что.

Кима подходит к серванту. Засматривается на фотографии. Арто берет с пола упаковку сигарет и коробок спичек, разрывает бумагу, достает пачку сигарет, вынимает сигарету, закуривает.

Кима по очереди проверяет фотографии в рамках, щупает картонную вставку сзади.

Арто, затягиваясь с удовольствием сигаретой, говорит жене:

– Под часами посмотри!

Кима приподнимает часы, поддерживая одной рукой, другой шарит под ними. Вынимает оттуда ключ, восклицает:

– Смотри-ка, Арто! Кажется, это ключ от сундука. Кто бы мог подумать?

Арто подходит к жене, берет ключ, идет к сундуку, прикладывает их к замку, говорит:

– Да, только он уже не нужен.

Кима замечает висящий над сервантом диплом в рамке, вглядываясь в текст, говорит:

– Смотри-ка, а ведь и вправду старушка училась в Москве в Лазаревском институте.

Кима снимает с гвоздя диплом. В этот момент с шелестом от прикосновения со стеной что-то падает на пол. Кима кладет рамку с дипломом на стол. Садится на корточки у серванта, просовывает руку между сервантом и стеной, нащупывает что-то, вытаскивает тонкую пачку долларовых купюр, стянутую резинкой.

Кима восклицает с удивлением:

– Надо же, где умудрилась их прятать!

Арто докуривает сигарету, берет из рук жены тонкую пачку денег, снимает резинку, пересчитывает деньги, говорит:

– Тут тысяча сто долларов. На похороны, на поминки, на всё нам хватит!

Потом изучающе окидывает взглядом разложенные вокруг сундука на полу продукты:

– Кима, скажи-ка, сколько гаты сделать можно из этих запасов?

Кима всплеснув руками, с готовностью отвечает:

– Ой, много, Арто, очень много! Но я одна тут не справлюсь!

Арто широко улыбается, говорит радушно:

– Так, сделай доброе дело, Кима! Испеки гату на весь двор, как того хотела покойная. Угостим всех соседей со двора! Пусть душа нашей бабо Мариам будет счастлива и покойна!

Кима идет к двери, открывает ее, громко зовет сына:

– Гагик, сынок! Сбегай, позови соседей!

Гагик бежит по двору, подбегает к каждой двери, стучится в нее. Выходят люди, кто, всплакнув от новости, а кто с горестным лицом, идут в направлении комнаты покойной бабушки Мариам.

Не забывай …

Ереван 1995 год. Весна. День. Старый двор-колодец на улице Свердлова, 13.

Деревья покрыты распустившейся светло-зеленой молодой листвой, среди которой видны бледно-розовые цветы будущих плодов. Земля местами проросла островками нежно-зеленой молодой травы. Посередине двора рядом с перекошенной почерневшей беседкой, покрытой ржавыми пятнами, стоит бульдозер. Во дворе валяются сломанные стулья, ветхие столы, коробки с торчащими ручками от чугунных сковородок, на земле валяется пожелтевший запачканный тюль. Пластмассовая кукла голышом, плюшевый черно-белый мишка с оторванным одним ухом дополняют пеструю картину хаоса во дворе.

Через раскрытые двери квартир и окон видны пустые стены комнат, сваленные в кучу остатки брошенной старой мебели и всякой рухляди.

Во двор заходят двое мужчин в рабочей одежде. Одному из них лет пятьдесят. Он пониже ростом своего более молодого на вид напарника. Мужчины на ходу жуют булки, запивают мацони – кисломолочным продуктом из бутылок.

Один из рабочих, который постарше, говорит другому:

– Агаси джан, ну давай, еще часик поработаем и разойдемся по домам. Сегодня пятница, можно и пораньше уйти.

Агаси, проглотив кусок булки, кивая головой, отвечает:

– Согласен, Меруж джан.

Агаси запрыгивает в кабинку бульдозера рядом с водительским местом. Меруж вскарабкивается, садится за руль, включает мотор. Самосвал долбит стену полуразрушенного одноэтажного дома, стоящего особняком от остальных домов во дворе. На стене дома криво висит на одном гвозде табличка: «Фотоателье Ара Мисакяна».

Вместе с разрушенными кусками стены падает вниз какая-то металлическая коробка. От ее падения слетает крышка, из коробки высыпаются фотографии.

Агаси говорит:

– Слушай, так это же фотоателье старого фотографа. Ребенком бегал к нему смотреть, как он работает.

От следующего удара бульдозера вылетают какие-то железные палки.

Агаси восклицает:

– Меруж, остановись! Там, видимо, вся фототехника осталась. Вон, штатив вылетел.

Меруж сердито жмет на педаль тормоза. Агаси выпрыгивает из кабинки, подходит к строительному мусору, вытаскивает штатив. Меруж высовывается из кабинки водителя:

– Слушай, Агаси, вот делать тебе нечего, да? Может всё же сядешь в машину?

Меруж трогает с места бульдозер. Агаси остается на месте, машет руками крест-накрест, кричит:

– Да, обожди ты, Меруж!

Меруж смачно плюется в окно, глушит мотор, выпрыгивает из водительской кабинки, со злобой захлопывает дверцу:

– Знаешь что?! Достал ты меня своими раскопками, археолог! Пошел-ка я домой!

Агаси, не вникая в смысл его слов, в восторге произносит:

– Да, глянь же, Меруж, тут целый клад из фотоателье. Даже проектор совсем новенький в коробке лежит. Я их себе возьму.

Меруж останавливается, недовольно качает головой, говорит:

– Вот при коммунистах ты не посмел бы отвлекаться во время работы.

Лицо у Агаси мрачнеет, он серьезным тоном, с досадой возражает:

– Да при коммунистах я занимался бы после института своей профессией.

Меруж, буркнув что-то невнятное и махнув рукой, бредет к арке.

Агаси, перебрав груду строительного мусора, через какое-то время со штативом в одной руке и коробкой с проектором в другой, наступая на рассыпавшиеся фотографии, идет в сторону арки, скрывается там.

На земле остается валяться одна из фотографий, прикрепленная когда-то за стеклом окна фотоателье. На фотографии под кустом розового куста наши старые знакомые – бабушка Мариам с внучками и улыбающейся юной девушкой, Тигран с младшим братом Гагиком и соседским парнем.

Вечер того же дня. Двор с бульдозером. Со второго этажа по балконной лестнице спускается с котомками в руках женщина лет пятидесяти в бежевом демисезонном пальто с фиолетовым шарфом.

Женщина останавливается под балконом, опускает свою поклажу на землю, поворачивается, смотрит наверх, громко говорит:

– Левон, ну ты идешь или нет?!

На балконе из задних дверей появляется молодой парень лет двадцати двух, отвечает женщине:

– Мам, нет. Мне нужно разобрать еще кое-что.

Женщина недовольно кричит:

– Да, перестань ты там искать! Что пропало, то не вернешь. Лучше помоги вещи отвезти на квартиру.

Левон качает головой, отвечает:

– Да ведь у тебя с собой и тяжести-то нет. Ради Бога, мам, оставь меня в покое сегодня. Ты же знаешь, завтра придут рабочие и от дедова дома камень на камне не останется.

Мать Левона с удивлением спрашивает:

– Ты что, в пустом доме собираешься ночевать без света, без воды?

Левон нетерпеливо, с раздражением отвечает:

– Ну и что со мной будет, мам?

Парень отворачивается, идет к двери комнаты, откуда вышел.

Мать Левона поправляет шарф, выбившийся из-под пальто, берет котомки, кричит сыну вслед:

– Ну, Бог с тобой! Ты хоть печку затопи, там под нею остались поленья и хворост. Иначе ночью замерзнешь!

Большую комнату освещает зарево уходящего весеннего солнца. В комнате стоит старинная изразцовая печь, в ней весело полыхает пламя. Дымовые трубы от нее уходят в потолок. У одной из стен высится массивный буфетный шкаф из орехового дерева. Рядом – старые деревянные стулья, нагроможденные друг на друга. Стены комнаты в выцветших обоях. В некоторых местах прямоугольные и овальные участки обоев контрастируют своими красочными узорами с остальной поверхностью обоев. У стены напротив окон стоит широкая тахта, покрытая лоскутным одеялом. Деревянные половицы красно-коричневого цвета во многих местах протерты, из-под краски виден древесный цвет половиц.

Левон сидит на широкой тахте рядом с печью. Перед ним на полу лежит большая кипа старых газет. Левон нагибается, берет газету, внимательно рассматривает ее. Откладывает аккуратно газету в стопку рядом с собой на тахте. Берет следующую газету. Так, перебирая газеты, ненужные он бросает в переполненную коробку для мусора, стоящую на полу рядом с ним.

Комната неожиданно вмиг темнеет от туч, закрывших солнце. Ветер со двора со стуком захлопывает открытое окно. Новый порыв ветра вновь его раскрывает. Комнату в сумерках озаряет молния. Раздается сильный стук о подоконник крупных капель дождя.

Левон быстро встает. Подходит к окну. Закрывает его. Надавив на раму окна, задвигает щеколду. Парень, задумавшись, смотрит в окно. Во дворе едва покрывшиеся молодой листвой деревья сгибаются от сильного ветра. Плюшевый игрушечный мишка перекатывается по земле. Коробка со сковородой опрокидывается на бок. Разлетаются по земле старые фотографии. Ветер сильным порывом подхватывает и поднимает в воздух брошенную старую тюль. Проплыв несколько метров, тюль цепляется за трубу одного из пустых домов во дворе, застревает на трубе, хлопая на ветру и развеваясь, как большой флаг.

Левон отворачивается от окна. Он подходит к коробке с мятой бумагой и газетами. Прихватив в охапку несколько бумаг и газет, подходит к печи. Открывает ее дверцу, бросает бумагу и газеты вглубь печи. Огонь вспыхивает с веселым треском и с новой силой. Парень садится на корточки, из-под печи достает несколько поленьев, подкладывает их внутрь, в задумчивости смотрит на огонь, уходя мыслями в свое детство.

Ереван, 1981 год. Солнечный летний день. Пожилая женщина интеллигентной внешности идет за руку с мальчиком лет семи-восьми по улице города. Мальчик несет сумку, из которой торчит завернутый в газету рулон бумаги. Они подходят к красивому административному зданию из красного туфа. На табличке у подъезда написано: «Детская изостудия при Художественном училище города Еревана, Армянская ССР».

В широком коридоре женщина с мальчиком подходит к приоткрытой двери, на которой написано: «Отборочная комиссия детской изостудии. Ответственный секретарь Акопова Мери Суреновна». Пожилая женщина останавливается у двери, серьезно смотрит на мальчика:

– Левоник джан, ты должен обещать мне, что маме твоей – ни слова. Я сама ей скажу, когда надо будет.

Левон утвердительно кивает головой:

– Обещаю, бабушка!

Женщина открывает дверь. Заходит с мальчиком внутрь.

В просторной комнате на столах и стульях лежат листы бумаги разного формата с рисунками детей. У рабочего стола рядом с окном сидит женщина лет двадцати пяти. Она разбирает какие-то бумаги, после чего что-то с них записывает в журнал.

Бабушка с мальчиком подходит к столу:

– Здравствуйте. Извините, Акопова Мери Суреновна, это – Вы?

Молодая женщина поднимает голову, отвечает доброжелательно:

– Здравствуйте! Да, я Мери Суреновна.

Пожилая женщина говорит очень вежливо:

– А меня зовут Тагуи Тиграновна. Извините, Вы, наверное, недавно тут работаете?

Мери Суреновна с улыбкой, с подкупающей открытостью отвечает:

– Да, вы догадались. Я сама недавно перебралась из Тбилиси в Ереван.

Бабушка Левона, словно не расслышав сказанное, вынимает рулон из сумки внука, слегка дрожащими руками развязывает ленточку, спрашивает:

– Могу я Вам показать рисунки моего внука?

Мери Суреновна на этот раз сдержанно произносит:

– А рисунки у Вас подписаны?

Бабушка мальчика передает рулон Мери Суреновне, говорит:

– Да, конечно, только с обратной стороны.

Мери Суреновна раскрывает рулон, с любованием и с улыбкой рассматривает рисунки. Ее лицо выражает неподдельный восторг.

– Чьи это рисунки? – спрашивает она.

Мальчик смущенно произносит:

– Мои.

Молодая женщина с интересом смотрит на мальчика:

– Как тебя зовут и сколько тебе лет?

Мальчик горделиво отвечает:

– Меня зовут Левон, скоро исполнится восемь.

Мери Суреновна, отложив в сторону рисунки, продолжает:

– Хорошо, Левон. Скажи, где ты учился рисованию?

Мальчик отвечает спокойно:

– Нигде.

– Как так? Кто-то ведь должен был научить тебя технике рисунка? – широко раскрыв от удивления глаза, спрашивает Мери Суреновна.

Левон с достоинством проговаривает:

– Я учился по рисункам и картинам моего дедушки и по книгам, которые покупала мне бабушка.

Мери Суреновна обращается к мальчику и его бабушке:

– Ну, хорошо, я беру ваши рисунки для отборочной комиссии. Я уверена, что Левон будет принят в нашу изостудию и потом в будущем продолжит обучение в нашем училище. Списки будут вывешены через две неделе на стенде рядом со входной дверью, там же будет и расписание занятий для поступивших.

Тагуи Тиграновна с волнением в голосе восклицает:

– Господи! Какое это было бы счастье! Спасибо Вам большое!

Молодая женщина складывает рисунки Левона, закалывает их большой скрепкой и убирает в большую папку:

– Не за что! У Вас талантливый внук. Я буду рада видеть его у нас.

Хмурый летний день. Льет дождь. На площадке под козырьком перед дверью в Художественное училище толпятся люди с опущенными мокрыми зонтами, с которых падают крупные кали воды. Некоторые отходят от стенда удрученные, другие – с радостным ликованием. Левон с бабушкой протискиваются к стенду.

Бабушка смотрит на список:

– Левоник джан, посмотри, где там твоя фамилия?

Левон подходит совсем близко к стенду, становится на носочки, отвечает:

– Бабушка, ее нет.

Бабушка в волнении говорит внуку:

– Ну как так нет? Ну-ка подержи мой зонт, а я пока надену очки. Сама посмотрю.

Она в смятении изучает стенд, с волнением переводит взгляд на поникшего Левона. В этот момент дверь изнутри резко открывается. На пороге появляется молодая женщина из приемной комиссии – Мери Суреновна. Она громко объявляет:

– Прошу внимания. Рисунки детей, которые не прошли конкурс, можно забрать из моего кабинета на следующей неделе. Остальных ждем на первом занятии в сентябре, а сейчас просим всех разойтись.

После этих слов Мери Суреновна быстро ныряет обратно в дверь. Бабушка хватает руку Левона, забегает вместе с ним в здание. Они нагоняют секретаря, когда та заходит в комнату отборочной комиссии.

Бабушка в очках, которые сидят низко на носу, громким, хриплым от напряжения голосом, спрашивает:

– Скажите, Мери Суреновна, что произошло? Почему моего внука не оказалось в списках?

Молодая женщина, от неожиданности, не находит что сразу ответить. Явно пытаясь скрыть смущение, она произносит:

– Тагуи Тиграновна, я не знаю. Вам отказала дирекция самого училища.

Бабушка Левона в изумлении восклицает:

– Но причем тут дирекция училища? Мальчик поступает только в изостудию.

Мери Суреновна довольно резко отвечает:

– Она курирует нас и принимает окончательное решение.

Бабушка в замешательстве, словно осознав неизбежное, с мольбой в голосе спрашивает:

– Ну, ведь Вам так понравились рисунки моего мальчика.

– Мальчик тут не при чем. Это какая-то ваша старая история. Я не знала об этом. Ну, Вы же понимаете. Не при мальчике будет сказано. Дети в ответе за родителей, к сожалению, – примиренчески, но убедительно проговаривает Мери Суреновна.

Тагуи Тиграновна, подняв голову кверху, громко вопрошает: