Текст книги "Око за око"

Глава 6

Дружным смехом, а вернее, гоготом, встретила собравшаяся толпа известие о том, что Ярослав будет теперь под началом Евангелика.

– А мамка его отпустила? – издеваясь, спросил какой-то казак, видимо, славившийся острым языком.

– Да у него еще молоко на губах не обсохло! – прогремел другой, самый огромный из всех стоявших рядом.

И шайка разразилась еще большим смехом.

– Прекратить эти разговоры! – предупредил Герасим все прочие язвительные слова, уже готовые сорваться с уст других верзил, осматривавших Ярослава с ярко выраженным чувством превосходства на лице. – Ярослав – мой друг, и с этим придется считаться.

Казаки притихли, но ненадолго – они знали, что совсем скоро Герасиму совсем не будет никакого дела до своего друга, вот тогда-то и можно будет потешиться всласть. Однако все произошло немного не так, как предполагали казаки, и в этот день Евангелик увел Ярослава в свое жилище. Правда, как позже выяснил Ярослав, оно мало чем отличалось от всех прочих, но в глазах казаков это считалось честью.

Переговорив с высоким и, по сравнению с остальными, худым казаком, Герасим оставил остальные дела на потом и, разделив со своим подчиненным немудреный обед, увалился отдохнуть с дороги, предложив Ярославу сделать то же самое.

После нескольких бессонных ночей, которые Евсеев и Евангелик провели на ногах, под покровом ночи преодолевая самые опасные участки пути, Ярослав, несмотря на все свои переживания, тут же уснул, а пробудился только на следующее утро, когда небо еще только начинало светлеть.

Герасим, услышав, что Евсеев зашевелился, тоже пробудился, и, чумной от долгого сна, Евангелик предложил товарищу освежиться. Ярослав покорно пошел вслед за Герасимом, и тот вывел его к злополучной реке, через которую Ярыш вчера едва перетянул коня. Недолго думая, атаман сиганул в реку, которая, как выяснилось, в некоторых местах была достаточно глубокой.

По привычке повторяя все за Герасимом, Ярослав тоже прыгнул в воду, но, когда ледяная вода коснулась еще не остывшего тела, мигом выскочил на берег. Зато Герасим, словно ничего не чувствуя, долго еще плескался, пока окоченевший Ярослав пытался натянуть кинутую впопыхах как попало одежду.

– Ну что, Ярыш, не раздумал еще казаком быть? – посмеиваясь, спросил Герасим.

– Нет, – пытаясь скрыть дрожь, охватившую все его тело, ответил Ярослав.

– Тогда пошли, покажу тебе твое новое жилище.

Ярославу чуть плохо не стало, когда наконец Герасим завел его в смердящую хибарку. По всей видимости, здесь совсем недавно кто-то обитал, и жилище еще хранило следы этого человека. У входа стояли чьи-то сапоги, и их обладатель, судя по не очень большому виду последних, был одним из тех редких в становище людей, которые не обладали богатырским сложением Уже внутри Евсеев обнаружил другие вещи, как попало валявшиеся по углам.

Бедолага-Ярослав еще и не подозревал, что ему крупно повезло – вот бы пришлось помучиться, утопая в огромной рубахе, путаясь в широченных штанищах, если бы прежний жилец не был худ. Это сейчас, когда еще свежи были воспоминания о родном доме, где мог Ярыш, если не понравится, как что-то пошили, заставить переделывать, Евсеев не мог себе представить, как он наденет чужую вещь. Пройдет совсем немного, и Ярослава уже не будут волновать такие мелочи…

– Живи, Ярыш, – усмехаясь, напутствовал Евсеева атаман.

После того как Евсеев увидел то место, где ему предстояло провести немалую часть своей жизни, а – кто знает – может быть, там же ее и закончить, Евангелик торжественно посвятил Ярослава в казаки: отдав Евсееву в полное распоряжение того самого коня, на котором он прибыл, Герасим вручил ему саблю.

– Держи, казак, – бережно проводя рукой по холодной стали, сказал атаман, – да береги ее. Немало она повидала хозяев, и ни один не опозорил своего имени. Надеюсь, ни мне, ни ей не придется за тебя краснеть.

Руку резко повело вниз, когда Ярослав принял у Герасима саблю, и Евсееву стоило немалых усилий удержать в руках этот почетный подарок.

– Данило! Поди-ка сюда, – крикнул Евангелик выходившему из ближайшей хибарки казаку, в котом Ярыш узнал того человека, который с такой ехидцей отреагировал на появление нового человека в становище.

Данило послушно подошел, и Герасим обратился к нему с указанием.

– Мне самому теперь недосуг заниматься этим, потому тебе придется научить уму-разуму Ярослава. А тебе, Евсеев, – приказывал Евангелик уже Ярославу, – помимо меня во всем следует подчиняться и слушаться Данилу Наливайко.

Данило издевательски посмотрел на своего нового подчиненного, и у Евсеева похолодело в груди. Эх, и придется же натерпеться ему от этого языка стого!

Сделав все, что считал нужным, Герасим, отправился обратно в свою избу, и Данило с Ярославом остались один на один. Как только Евангелик отошел настолько далеко, что уже не мог слышать разговора обоих казаков, Наливайко тут же обратился к Евсееву.

– Тоже мне, казак, – повышая голос на последнем слове, процедил он сквозь зубы, – даже саблю держать, и то не может. А ты на коня хоть сумеешь запрыгнуть?

– Думаешь, я на своих двоих из Углича прибыл? – не выдержав таких наговоров, дерзко ответил Ярослав.

– Х-м, – тоже мне, умник нашелся. Да ведь одно дело за день три версты сделать, а вот сможешь ли ты плясать на своем коне?

Ярослав озадачился: то ли так туманно выражался, то ли издевался над ним Наливайко, но что-то не мог он ни на своей памяти, ни по рассказам других такого припомнить.

– Это как? – рискнул все-таки спросить Ярыш.

– То-то же, – прервал молчание Наливайко. – Пошли, покажу, а заодно и посмотрим, что ты умеешь.

Евсеев понуро побрел за Данилой, с этого момента ставшим для него и наставником, и советчиком, и господином. Отвязав двух самых горячих коней, Наливайко проворно вскочил на одного из них и внимательно наблюдал, как то же самое сделает Ярослав.

На этот раз Ярыш не сплоховал – во всяком случае, новый господин ничего ему не сказал. Не торопясь, они выехали подальше от стана, и здесь, на широких просторах, где можно было разгуляться, Данило и решил проверить умения Ярослава. Но сначала Евсееву удалось узнать, как же можно плясать на коне.

Отъехав подальше от новичка, Данило ласково потрепал коня за холку, словно человеку, сказал ему что-то очень тихо, а потом, натягивая то один, то другой повод, то подстегивая, то легонько похлопывая, показал такое, что Ярославу даже не снилось.

Наливайко не солгал: конь у него и впрямь плясал, по очереди то поднимая, то опуская сперва передние, а потом задние ноги, идя то по кругу, то боком, то вставая на дыбы, и, что больше всего позабавило Ярослава, в такт своим движениям помахивал хвостом. В конце концов Данило с силой натянул поводья, и конь, повинуясь всаднику, медленно опустился на колени, так что Наливайко сумел сойти с коня сразу на землю.

– А теперь посмотрим, что у тебя получится, – сказал Данило. – Сперва я тебя нагоню, а потом ты меня попробуй.

Но, заметив какое-то непонятное выражение на лице Ярослава, добавил:

– Кони у нас с тобой одинаково лихие, но если хочешь, возьми моего.

Несмотря на то что в Угличе никто из сверстников Ярослава не владел лучше конем, чем младший из трех братьев Евсеевых, Данило с легкостью его нагнал. Но когда казаки поменялись местами, Ярослав так и не мог повторить то, что только что проделал Наливайко. Оба всадника отмахали, наверное, не одну версту, но Евсеев так и не приблизился к убегавшему, и тогда Ярослав решился на отчаянный шаг.

Видя, что Данило поворачивает, Ярыш решил пуститься ему наперерез, но Наливайко, прекрасно зная, что тропинка ведет к реке, свернул настолько резко, что не ожидавший этого Ярослав, не успев ни повернуть, ни затормозить, со всего маху полетел с разгоряченного коня…

Как же было обидно Ярославу, когда, чуть не убившись, нацепляв на волосы не то тину, не то еще какую-то зеленую речную пакость, под раскатистый хохот Данилы поднимался Евсеев из береговой грязи, словно водяной, а рядом с ним, в воде, поднимая тучи брызг, барахтался его не более удачливый конь…

– Ну что я тебе говорил? – так и не придя в себя, смеялся Данило. – Коня развернуть, и то не можешь, а еще рассказываешь, что не пешком из Углича добирался.

Ярослав, скрепя сердце, промолчал, на горьком опыте убедившись, что стоит сказать хоть одно неосторожное слово, как за него придется поплатиться. Отмывшись, Ярослав в полном молчании уселся на коня, и так ничего и не ответив Даниле, ждал его дальнейших указаний.

Данило, от души повеселившись, заметил, что Ярослав, несмотря на то что был цел и невредим, стал мрачен, как туча.

– Да ладно тебе, Ярослав, – легонько стеганув коня, сказал Наливайко. – Думаешь, ты один вот так здесь искупался?

Ярослав, по-прежнему ничего не отвечая, так же легонько стеганул коня и, сделав вид, будто ничего не произошло, чуть позади Наливайко направился к становищу.

Когда мокрый Ярослав и веселый Данило почти приехали, Наливайко еще раз обратился к своему подчиненному:

– Прекращай дуться, теперь ты настоящий казак.

– Выходит, ты меня в казаки крестил? – не удержавшись, все-таки поддел Ярослав своего обидчика.

– Вроде того, – рассмеялся Наливайко. И, спохватившись, сам себе уже добавил, – а я, выходит, твой крестный…

Глава 7

С «крещением» Евсеева в казаки постоянные подшучивания и придирки отнюдь не закончились, напротив, все прелести казацкой жизни для Ярослава только начинались. Чего только не вытворяли казаки, как только не издевались над новичком…

Ярыш поначалу принимал все очень близко к сердцу, обижался, с не меньшей язвительностью отвечал на все колкости казаков, пытался тоже делать им пакости, но никогда не опускался до того, чтобы жаловаться Герасиму, даже когда шутки были далеко не безобидными. Раз уж Ярослав что решил, значит, пути назад уже нет, потому, собрав всю свою волю, он ждал, когда же наконец он уживется с такими далеко не простыми людьми.

В этой тяжкой борьбе за то, чтобы завоевать к себе должное отношение, Ярослав и сам не замечал, как постепенно слушался чуть ли ни одного его взгляда норовистый конь, как легко он обращался со сперва пригнувшей его к земле саблей, как по-мужски ширились его плечи…

Начав принимать непосредственное участие во всех делах казачьего войска, Евсеев проявил себя далеко не худшим образом, и вскоре с удивлением обнаружил, что не слышно больше у него за спиной колкостей и грубых шуточек, и даже во взгляде ядовитого Наливайко нет привычной издевки.

Данило, а, впрочем, и многие другие казаки, заметили, что этот упрямый малец оказался слишком способным учеником: не успели они оглянуться, как Ярыш уже мог кое в чем потягаться и со старыми казаками, хотя, можно сказать, только вчера попал в войско.

Ярослав, ощутив к себе совсем другое отношение, наконец вздохнул с облегчением, а вскоре и вовсе почувствовал себя свободно. Мало-помалу казаки приняли его в свой круг, и переставший испытывать постоянное напряжение Ярыш вскоре завоевал всеобщее уважение.

Евсеева никто не мог назвать озорником и весельчаком, но и нельзя было сказать, что он зазнавался. Поначалу, привыкая к новым людям, Ярослав больше оставался в тени, но когда окончательно освоился, очень многих стал поражать этот казавшийся почти мальчишкой лихой кареглазый казачок.

Немало повидали старые казаки, и среди них не было трусов, однако такого они еще не встречали. Казалось, и не человеком был вовсе Ярослав, с такой невозмутимостью смотрел он не то что опасности, а самой смерти в глаза, но эта обычно беспощадная бабенка, то ли зная, что всегда сможет ухватить Ярыша в свои цепкие объятья, то ли просто проявив непривычную для нее слабость, упорно не хотела иметь дело с Евсеевым.

Бывало, в ужасе замирали даже годами закаленные товарищи Ярослава, но тот по-прежнему оставался спокоен и, наверное, благодаря этому хладнокровию, несмотря на всю свою молодость и недостаток опыта, Ярослав с честью мог справиться с любым заданием не только Данилы, но и самого Герасима.

Впервые поразительное бесстрашие Ярыша заметили, как только Евсеев из положения новичка и ученика перешел к службе. Однажды, когда люди Наливайко совершали очередной объезд, Данило, видя, что все спокойно, для быстрейшего завершения дела разделил отряд на несколько частей, поручив каждой из них осмотреть свой участок границы.

Евсеев вместе с еще пятью казаками попал под начало шебутного Анатолия Даниленко, и им предстояло прочесать те места, по которым Герасим и Яро слав когда-то возвращались из далекого пути. Видимо, не только казацкому старшине была знакома эта дорога, потому что как раз у реки, возле того самого злополучного места, где Евсеев едва перетянул коня на противоположный берег, только что перешли реку несколько путников.

Знать, совсем тяжела была доля этих несчастных, раз решили они сунуться чуть ли не в самое становище казаков!

Однако по внешнему виду путников было ясно: незнакомцы вовсе не похожи на несчастных, и чутье подсказывало Анатолию, что эти люди могут быть хорошей добычей. Поскольку из-за скрывавшего Наливайко и его подчиненных холма путники не могли заметить казаков, Анатолий предложил неожиданно на них напасть и ограбить.

Долго ждать согласия не пришлось: отряд единодушно поддержал Даниленко, и Ярослав, толком и не сообразив, почему Анатолий спрашивает согласия у своих подчиненных, не желая на этот раз попасть впросак, поспешно согласился.

Как и условились, казаки напали неожиданно, но и путники оказались начеку: схватка завязалась жестокая. И с той, и с другой стороны на каждого человека пришлось по одному противнику, так что силы были равны, и очень долго ни одна сторона не уступала.

Все же одному из незнакомцев, до странного напоминавшему медведя, удалось повалить своего противника, и теперь перевес оказался на стороне путников. Даниленко уже стал понимать, что для казаков дело может закончиться печально, а когда этот похожий на медведя человек накинулся на Ярослава, Анатолий мысленно попрощался с Евсеевым.

Но не тут-то было! Несмотря на всю свою звериную силу и мощь, незнакомец так и не смог победить казака. Евсеев не только не испугался, но, поняв, что долго не сможет сопротивляться такому напору, пустился на хитрость.

В тот самый момент, когда противник собирался прикончить Ярослава, Евсеев, вместо того, чтобы обороняться или нападать самому, направил удар на коня, и несчастное животное, заржав так, что кровь в жилах останавливалась, и поднявшись на дыбы, сбросило своего седока.

Ярыш воспользовался слабостью незнакомца, и, поняв, что если здесь и сейчас, немедленно, он не лишит жизни этого необъятного человека, то всего лишь через какое-то неуловимое мгновение ему самому придется навсегда распрощаться с белым светом, со всей силы всадил саблю в еще не успевшего подняться противника.

К тому моменту уже расправившиеся со своими врагами другие казаки с замирающим сердцем наблюдали за этим жутким зрелищем. Это сейчас, имея на своей совести не меньше десятка убитых, они без колебаний могли лишить человека жизни, но каждый из них знал, какой ценой дается первая смерть.

Потому широко открытыми глазами, полными неописуемого удивления, взирали Даниленко и его подчиненные на то, как худенький Ярослав хладнокровно обирает тело только что убитого им необъятного человека. Конечно, без малейших сомнений они сделали сейчас то же самое, но вот после своего первого убийства вряд ли кто мог похвастаться подобным поступком.

Евсеев, решив поинтересоваться, настолько ли богат, как и упитан этот человек, не зря рыскал по его телу: руки убитого были плотно унизаны перстнями, а после тщательных поисков Ярыш обнаружил довольно увесистый кошелек. Как и прочие казаки, ни на миг не сомневаясь в том, что он делает, Ярослав забрал найденное.

Среди казаков было за правило отдавать награбленное старшине, или лицу, его заменяющему, чтобы тот справедливо разделил его между всеми. Ярыш, видя, как поступили остальные товарищи, у которых тоже оказались довольно богатые противники, даже нисколько не пожалев о том, что не все это добро достанется ему, отдал трофеи Анатолию.

В молчании, под каким-то непонятным впечатлением от увиденного, возвращался отряд после удачного обхода, и пять человек время от времени поглядывали на Ярыша, который с невозмутимым лицом, будто ничего не случилось, смирял рвавшегося вперед нетерпеливого коня.

Когда дело дошло до дележа, Даниленко решил дать Ярославу возможность самому выбрать себе трофей: что ни говори, но именно у Ярослава в этот раз была самая большая добыча, тем более что ни один новичок никогда еще так не отличался.

Ярыша, успевшего не только приспособиться к существующим в стане порядкам, но и потихоньку начинавшего воспринимать мир так же, как эти когда-то ужаснувшие его огромные люди, стали мало волновать прежние блага. Однако кое-что все-таки отличало Ярослава от остальных казаков. Увидев такую груду денег и драгоценностей, лицо любого из казаков, помимо их воли, приобрело бы алчный вид, но Ярыша мало тронула такая картина.

Нельзя было сказать, что он не любил земные удовольствия – он просто понимал, что даже если бы все это добро целиком и полностью принадлежало ему, он вряд ли смог бы сейчас им воспользоваться так, как того хотелось. Ярослав прекрасно знал, что здесь, в стане, эти самоцветы ему просто ни к чему.

Однако оставить память о своем первом удачном деле, после которого казаки смотрели на него совсем другими глазами, все же хотелось, и Евсеев решил выбрать себе какой-нибудь перстенек. Один за другим, по очереди, примерял Евсеев все перстеньки, которые и он, и другие казаки сняли с рук своих противников, но они оказались огромными для тонких жилистых пальцев Ярыша.

Ярослав совсем было отчаялся подобрать что-нибудь по размеру, как под конец заметил старинный серебряный перстенек, который, судя по виду, мог быть Ярославу впору. Нельзя сказать, что он был дорогим, он даже отдаленно не напоминал тех огромных самоцветов, которые Евсеев отложил в сторону, но стоило Ярышу только взглянуть в глубины черного округлого камня, как ему тут же захотелось оставить этот перстенек у себя.

Евсеев попробовал померить перстенек, и – удивительное дело – тот оказался словно нарочно изготовленным для него, так ладно он сидел. «Что ж, – думал Ярослав, – буду теперь носить его не снимая, раз уж мне так повезло в первый раз. Кто знает, может быть, дальше он будет приносить мне удачу?»

Однако в тот миг, когда Евсеев, надев трофей, решил на него полюбоваться, яркая вспышка ослепила Ярослава. В испуге Ярыш прищурил глаза, а когда вновь открыл, только маленький багряный огонек метался, искрился в самой серединке темного камешка, словно пытаясь вырваться наружу, и Евсеев почувствовал невероятный прилив сил, будто только что он глотнул живой воды.

Ярославу казалось, что сейчас в мире не существует ничего невозможного; стоит только за что-то взяться, как по одному только мановению руки свершится его самое безумное желание. Горячая волна пробежала по телу Ярыша, он вздрогнул, и словно не было ни вспышки, ни огонька – только скромный перстенек темнел на загорелой руке…

Ярослав перевел взгляд на Даниленко, стоявшего рядом, но тот по-прежнему стоял рядом, и, будто ничего не произошло, ждал ответа Ярослава.

– Ты видел? – оставаясь все еще под впечатлением увиденного, не сдержавшись, выпалил Ярослав.

– Выбрал наконец-то? – думая, что речь идет о трофее, поинтересовался Анатолий.

– Выбрал, – ответил Ярыш, поняв, что Даниленко ничего не заметил, и понуро побрел к своей хибарке.

Уже придя домой, Евсеев еще долго смотрел на перстенек, но ничего странного уже не замечал; тяжкие мысли одолевали Ярослава: довела все-таки казачья жизнь, что средь бела дня мерещится всякое…

Глава 8

Однако даже странные видения не могли изменить упрямого нрава Ярослава: не желая проигрывать заключенного с Герасимом спора, день за днем он продолжал свои казацкие подвиги. И его старания были вознаграждены – казаки давно уже забыли, как когда-то смеялись над новичком.

Теперь частенько Евсеев поражал отряд и бесстрашными вылазками, и мастерством в военных делах, а смекалистее Ярослава не было человека во всем войске. Завоевав искреннее уважение даже лихого и острого на язык Данилы, Евсеев стал незаменимым человеком в отряде, и вскоре это заметил и Герасим: вызвав его как-то к себе, вновь завел он давным-давно начатый разговор:

– Что, казак, я смотрю, пообвык ты среди моих орлов?

Ярослав в ответ только усмехнулся – уж сейчас-то, когда с ним советовался Наливайко вместе со всем отрядом, он мог открыто смотреть в глаза Герасиму, не стыдясь за то, что не оправдал ожиданий Евангелика.

– Ну что ж, пора сдержать данное слово – раз обещал я тебя во главе отряда поставить, значит, так и быть тому, – порадовал Ярыша Герасим и назвал тех людей, которые теперь будут находиться в подчинении у Евсеева.

Ярославу не очень-то хотелось расставаться со своими товарищами, и хотя поначалу Евсееву здорово доставалось, было вдвойне приятно завоевать их уважение. Однако хотел Ярыш того или нет, принять на себя командование незнакомыми людьми все-таки пришлось, и он послушно кивнул в ответ Герасиму, иначе Евангелик мог подумать, что Ярослав не уверен в своих силах.

В войске ни одна душа не стала возмущаться такому назначению – ведь хотя и был молод их старшина, однако далеко не всякий казак мог похвалиться таким бесстрашием, удалью, но, самое главное, таким умом и сообразительностью.

Приняв на себя командование отрядом, Евсеев понял, что не только отчаянная храбрость нужна казаку: сколько же раз, став старшиной, приходилось ему думать и решать за других. Одно дело рисковать собственной шкурой, но совсем другое – распоряжаться жизнями своих товарищей.

С какими душевными муками порой давались Ярославу приказания, когда он знал, что одно его слово решит судьбу человека, с которым бок о бок приходилось делить и радости, и горести. День за днем, порой даже лишаясь сна в размышлениях о том, как же лучше поступить, этот самый молодой старшина во всем войске приобретал далеко не юношеский опыт.

Вот за эту серьезность, с которой подходил Ярыш к любому делу, казаки, оказавшиеся под его командованием, искренне уважали своего старшину, и ни один из них не мог попрекнуть Ярослава в несправедливости или неумении.

Однако, будучи требовательным к себе, Ярослав с такой же строгостью относился и к своим подчиненным, потому вскоре отряд Евсеева по праву завоевал звание лучшего.

В том же случае, если кто-то из его казаков не справлялся с порученным ему делом, Ярослав брался за дело сам, и позже даже сам атаман поражался, как же Евсееву удавалось выпутаться из казавшейся совсем безвыходной ситуации.

Слишком часто с Евсеевым стали происходить странные вещи, и очень многим начинало казаться, будто какая-то неведомая сила хранит отчаянного Ярослава…

Так же случилось и в этот раз.

Слишком далеко от стана увело отряд Ярыша приказание Герасима: никто из казаков, даже давно служивших в войске и хорошо знавших окрестности, никогда здесь не бывал. Тревога была напрасной, и, удостоверившись в том, что все спокойно, отряд уже готов был поворачивать обратно, но кому-то в голову пришла шальная мысль осмотреть здешние места.

Ярослав легко чувствовал настрой своего отряда – надо же было без толку в такую даль ехать – потому не стал возражать. Однако вскоре ему пришлось пожалеть о своем решении: не зная здешних дорог, Евсеев свернул на незнакомую тропинку, и за первым же поворотом едва не свернул себе шею.

Какая же лихая голова затеяла проложить здесь путь, что прямо посреди дороги оказался пень! Бог знает, чем бы это могло кончиться, если бы Ярослав ехал чуть быстрее, но на этот раз ему повезло, и пострадал только конь. Со всего маху налетев на то, что осталось от когда-то могучего дуба, гнедой, отлетел в сторону, но чудом удержался на ногах.

Ярослав, спрыгнув, осмотрел своего любимца: из рваной раны на передней ноге коня алой струйкой стекала кровь. Евсеев громко и злобно выругался: дело серьезно осложнялось. Взяв коня под уздцы, с нерадостными мыслями в голове он решил пройтись вперед и проверить, осилит ли гнедой дальнейший путь.

Конь передвигался с большим трудом, но все-таки послушно шел за своим хозяином, и, повернув еще разок по злосчастной тропинке, Ярослав вывел отряд к довольно большому селению.

Казаки уж было подумали, что оно давным-давно заброшено, так тихо было на пустующей улице, однако, подъехав поближе, заметили двух детишек, копошащихся в грязи около ближайшей избенки. Задиристо кричали петухи, у входа тучами роились мухи, и, судя по нескольким мальчишеским головам, высунувшимся из другого жилища, село было обитаемо.

То, что в избах остались только дети, легко объяснялось: в жаркий августовский денек их родители трудились в поле – было время жатвы. Казаки сообразили это сразу – и по выжидающему взгляду подчиненных, одновременно опустивших глаза на своего старшину, Евсеев сразу догадался, что они замышляют.

У Ярослава было лишь одно мгновение на то, чтобы принять решение, и, видя застывшее на лицах напряжение, он понял, что отказать им сейчас просто глупо. Старшина кивнул, и для казаков этого было достаточно – словно заранее все продумав, они быстро разбежались по избам. В этот же миг доселе тихое селение тут же наполнилось шумом: ругались казаки, визжала прятавшаяся по разным углам малышня, кудахтали куры…

Ярослав в грабеже участия не принимал: единственное, что он хотел позаимствовать у селян, так это коня. На случай, вдруг удача ему не улыбнется, он привязал своего прежнего любимца и отправился на поиски. Но на этот раз Евсееву почему-то не везло: он заглянул во все дворовые постройки, даже в те, где коня и в помине не могло быть, но так его и не нашел: по всей видимости, все имеющиеся животины были в поле.

Ярослав все еще продолжал поиски, когда казаки уже успели сделать свое дело, и нетерпеливо дожидались старшину. Желая без лишнего шума ускользнуть из села, пока не вернулись труженики, они послали Павла разузнать, куда же тот запропастился.

Павлу не стоило большого труда найти Ярослава, и Евсеев, которому осталось осмотреть еще несколько дворов, решил не задерживать отряд.

– Скажи остальным, чтобы отправлялись той же дорогой, – обратился он к Пашке. – Свою долю тоже кому-нибудь передай, а сам жди меня – если я не найду коня, придется нам ехать вдвоем.

– Где тебя ждать? – поинтересовался Пашка.

– Возле моего гнедого, – ответил Ярослав, – я мигом.

Понятливый Пашка тут же передал приказ казакам, и те спешно увозили награбленное той же тропиночкой. Однако Пашка, зная, как тяжело придется ему со старшиной на одном коне, решил помочь Ярославу и, вопреки приказу дожидаться Евсеева возле гнедого, тоже отправился на поиски коня, зная, что Ярышу осталось досмотреть не так уж и мало.

Однако это занятие заняло больше времени, чем рассчитывал Пашка и, боясь, что его рвение может только все испортить, решил отправиться туда, где договаривались. Завидев обоих животин – коня старшины и своего собственного, одиноко стоявших у покосившегося забора, у Павла отлегло от сердца – хорошую же взбучку пришлось бы ему получить, если бы Евсеев появился здесь раньше него.

Радостно подошел Павел к своему коню, но в тот момент, когда Пашка, насвистывая, потрепал гнедого за холку, мощный удар обрушился на его голову. Разноцветные круги поплыли перед глазами ничего не ожидавшего Павла, неимоверная тяжесть потянула вниз, и казак повалился на землю, с которой ему уже не суждено было больше подняться…

Зато Евсеев был предупрежден о поджидавшей его опасности: так ничего и не найдя, он возвращался в тот самый момент, когда два селянина как раз оттаскивали тело Павла от животин. Однако подойти незамеченным Ярославу не удалось – один из двоих мужиков все-таки его заметил.

Бросив тело, один из них, помоложе, схватил лежавшую невдалеке дубину, которая, судя по всему, и была орудием убийства Павла, другой, постарше, со зверским выражением на лице, не найдя вблизи ничего подходящего, выламывал жердь из забора.

Подойди Ярослав хотя бы мгновением раньше, и он наверняка бы успел прыгнуть на Пашкиного коня и помчаться что есть духу, а теперь придется убить этих двоих, иначе они вобьют его в землю своими огромными дубинами.

– Степка, бей гада! – прокричал тот, что постарше, у которого никак не хотел ломаться забор.

– Угу, – промычал оказавшийся Степаном мужик и двинулся прямо на Ярослава.

Ярыш понял, что одной силой ему не справиться с такой спокойно-звериной мощью, и решил пуститься на хитрость.

Вместо того чтобы попытаться наступать, он кинулся наутек, и Степан, не желая упускать Евсеева, побежал за ним. Может, и не был так силен Ярослав, но вот ловкости ему было не занимать: с козлиной прытью перепрыгнув через забор, он побежал к тому месту, где все еще пытался обзавестись дубиной второй мужик.

Степан не смог проделать то же самое, да и понять, что дальше собирается делать грабитель, тоже вовремя не сумел.

– Матвей, берегись! – отчаянно прорезал знойный воздух крик Степана, но было уже поздно: пальцы мужика все еще продолжали сжимать наполовину поддавшуюся жердь, когда под взмахом Евсеевой сабли по сухой августовской траве покатилась голова Матвея…

Смерть друга еще больше разъярила Степана, и для себя он решил во что бы то ни стало не дать уйти живым этому бандюге. Зайдя во двор, как положено, он с огромной дубиной настиг Ярослава, который от собственного удара откинулся к тому моменту на забор. Только чудо могло спасти старшину от этого смертоносного удара…

И это чудо произошло. Когда дубина уже готова была опуститься на самое темечко Ярыша, забор, который до этого так старательно разламывал Матвей, не выдержал тяжести Ярославова тела и рухнул.

Евсеев, раньше своего противника почувствовавший, что произойдет, вскочил так проворно и неожиданно для Степана, что тот опешил. И Ярыш, поняв, что этот краткий миг замешательства – последняя возможность спасти свою шкуру, тут же им воспользовался. Второй раз взлетело в воздух смертоносное оружие, и запоздалая попытка мужика увернуться только осложнила дело: сабля пошла ровно, рассекая тело Степана надвое…