Текст книги "Ведьмина книга"

– Вернулась-таки голубка наша. Заходи. Ох, не нравишься ты мне, девонька… не то что-то с тобой, ой не то… – причитала пожилая женщина. – Ну ничего, сейчас я травок хороших заварю… всё дурное как есть вмиг снимет…

Девушка не слушая хозяйку, по-свойски вошла в дом. Светы нигде не было, но её это не волновало. Старуха тем временем суетилась на кухне.

– Маша, хватит уже старые фотографии взглядом буравить. Иди за стол, чай пить будем, – позвала Клавдия.

Чай пах как-то странно, но приятно. Сделав пару глотков, девушка словно прозрела. Вернулись тревоги, угрызения совести и непонимание: «Что за наваждение опять было? Надо б на такие случаи у бабки термосок с чудо-чайком выпросить», – решила девушка. А Клавдия тем временем рассказывала навевающие ощущение дежавю новости. Всё описываемое совпадало с тем, что говорил когда-то Витя. То есть, о наследниках и прочем речи не было, а вот дорогу и вправду решили прокладывать, в связи с чем началось выселение тех семей, чьи дома мешали осуществлению проекта.

– Хм… а я ещё в прошлый визит была уверена, что всё согласовано, и дед какой-то, не согласившийся уехать, утонул в колодце, а его соседа на ночном дежурстве дисковой пилой порубило, а потом и вся его семья куда-то исчезла, – задумчиво произнесла девушка.

– Тьфу на тебя, – перекрестилась Клавдия. – Нет, чтоб хорошее что сказать, а ты?

Как объяснить пожилой женщине, что, слушая в своё время друга, Маша и предположить не могла, что поведанная им запутанная история – всего лишь плод фантазии. Слишком он гладко излагал, словно очевидцем был. Ох и сказочник Витька! И главное, гад, мог же на озере признаться, что большую часть истории выдумал? Мы же цепляли в разговоре эти темы. Нет же, поддержал диалог, словно говорили об имевшем место факте! А на поверку оказалось, что действительно существовал только прельстившийся благодатными землями возле озера богатей, а остальное чистой воды выдумка. Никакого криминала не было, кто-то соглашался, получая площадь в ближайшем относительно крупном населенном пункте, кто-то пребывал в раздумьях.

Маша поведала старушке о связанных с её книгой странных событиях, а та, выслушав, уточнила, о чём книга, и, причитая, схватилась за голову:

– Что ж ты натворило, дитя неразумное? Разве ж можно с таким даром шутить? Ведь не добро Варька в себе затаила, а коль она от роду с тобой связь держит, то после твоей глупости – добра не жди. Как бы всё случившееся меньшим из зол нам не показалось, – туманно высказалась Клавдия и куда-то поспешно засобиралась.

Глава 4. Отголосок прошлого

Суета связанная с подготовкой к новогоднему танцевальному вечеру в «Доме Офицеров» оправдала себя в полной мере. Стоило войти в зал, как все взгляды оказались обращены к спутницам подполковника Вронского. Мужчины по достоинству оценили чувственную, женственную красоту Валентины, и нежную прелесть юной Анастасии. Женщины же не без зависти окидывали взглядом статные фигурки, и выгодно подчёркивающие все достоинства, но со вкусом без малейшего намека на вульгарность сшитые на заказ платья вновь вошедших. Николай Вронский с достоинством прошелся по залу. С правой стороны под ручку с ним, шествовала с королевской грацией жена, с левой – дочь. Они степенно раскланивались с многочисленными знакомыми. И вскоре остановились возле одной из колонн зала, откуда прекрасно просматривалось всё пространство и вход.

– Говорят сегодня прибывает сам генерал-лейтенант Свиридов, – подойдя к ним поближе, тихим шёпотом, «по секрету», сообщила жена майора Гыцко.

– Рад был бы повидать Романа Львовича, – учтиво улыбнулся даме Вронский, и та довольная тем что донесла «секрет» ещё до кого-то затерялась в толпе вновь прибывающих, где явно искала новую жертву. – Как думаешь… – взглянув на жену начал он, но пока подбирал слова, Валентина его опередила:

– Не надейся увидеть его здесь, – слова звучат мягко, улыбка скользит по губам, якобы мимолётный взгляд васильковых глаз внимательно изучает присутствующих. Валентина видела Свиридова только на фронтовой фотокарточке, но от мужа наслышана об этом человеке. Одно то, что младший лейтенант за пять лет дорос до майора, благодаря стараниям в те времена генерала Свиридова, уже о многом говорит. – Ты же знаешь эту Гуцко… сколько раз услышав что-то и не удосуживаясь дослушать до конца, она разносила по секрету новости совершенно не соответствующие истинному положению дел.

Подполковник лишь кивнул словам жены и тут же незаметно дернул за рукав стоящую рядом дочь. Девушка беззастенчиво разглядывала какого-то высокого, темноволосого юношу. И хуже всего было не то, что взгляды эти не остались незамеченными. Они были взаимны! И присутствующие кумушки уже тихо перешёптываясь косясь на молодых людей.

– Кто это? – проигнорировав требование отца, и так и не отрывая взора от лица молодого человека, Анастасия прильнула к матери.

– Не знаю, Настасья. Но не думаю, что стоит столь откровенно проявлять интерес. Где твоё достоинство? – всё также не снимая с лица улыбки, произнесла Валентина.

Для женщины, перенёсшей блокаду с малолетней дочерью на руках, и долгие годы пребывавшей в вечных тревогах о находящемся на передовой муже, Валентина на удивление хорошо сохранилась. К сорока годам, она выглядела не многим старше своей семнадцатилетней дочери и научилась играть роль этакой учтивой глупышки учительницы, которую никто не воспринимал всерьёз, что не раз помогало вычислить в окружении любимого мужа людей подлых и недальновидных.

Хотя… это была своеобразная маска-ширма для отвода мужниных глаз. Была у Валентины тайна, о которой не ведала ни одна живая душа. С детства она с легкостью читала мысли окружающих. Имел ли кто-нибудь в её роду такой же дар, женщина, ещё в двенадцать лет ставшаяся сиротой, не знала, но помогал он ей неоднократно. Вот только признаться мужу в том, что видит все его помыслы насквозь, она не решалась.

В этот момент подошла пожилая супружеская чета: майор в отставке с супругой.

– Валенька, вы как всегда прекрасны, – улыбнулись тонкие старушечьи губы.

– Благодарю, – улыбнулась Валентина, чувствующая что похвала сказана не для приличия, а от души. – Вы тоже очаровательны.

– Ах, вы мне льстите, – засмущалась пожилая женщина.

Собственно, какая она пожилая? Всего-то перевалило за пятьдесят, но в своё время она пошла за уже немолодым мужем на фронт, оба выжили, но далось им это нелегко: обоих по состоянию здоровья комиссовали, и они вернулись в блокадный Ленинград. Здесь в ту пору жизнь никого не баловала, и вот итог: сейчас им смело можно дать на вид все семьдесят. Но главное, несмотря на все тягости, сумели они сохранить теплое отношение друг другу, чем заслужили уважение, а порой и чёрную зависть окружающих.

– Роман Львович Свиридов с семьей приехал, вы же вроде вместе на фронте были? – подслеповато оглядывая зал, произнёс майор.

Валентина заметила, как в глазах мужа вспыхнули огоньки. Было видно, что ему не терпится повидаться с давним знакомым. В это время закончили поздравительную речь организаторы торжественного вечера и заиграл оркестр.

– Вместе… немного неправильно звучит, – тем временем ответил Вронский. – Я был никем, а он генерал! За-то какой генерал! За такого и с голыми руками на врага идти не зазорно было.

– Да. Слыхал. Справедливый мужик, – покивал каким-то своим мыслям майор. – Поговаривают он теперь где-то… – говорящий воздел очи и покрутив указательным пальцем, словно раскручивал на нём невидимое кольцо, имея ввиду то, что предмет разговора занял высокий пост. – В Москве, и чуть ли не при Кремле!

– Кто знает? Слухами земля полнится, – отмахнулся Вронский, – вот если действительно появится, там и узнаем. А вот… и он! – встрепенулся подполковник и помахал рукой невысокому крепко сложенному мужчине лет пятидесяти пяти, лицо того осветилось на удивление открытой, искренней улыбкой.

«Звезда танцплощадки» вырвалась из скопившейся вокруг него толпы, и начала деликатно прокладывать путь между танцующими парами по направлению к старому знакомцу. За ним следовала полноватая невысокая брюнетка лет сорока. Вронский извинился перед собеседниками и прихватив под ручку супругу, двинулся на встречу. Не по чину обнявшись, генерал-лейтенант крепкой хваткой взял Вронского за плечи и осмотрев с ног до головы, судя по всему остался доволен, вот только кинув взгляд на погоны укоризненно покачал головой:

– Что ж ты так? Пять лет прошло, а с майора только до подполковника?

– А к чему мне оно? – по-простому ответил Вронский.

– Всё тот же, – усмехнулся Свиридов. – А эта красавица, значит и есть та самая к которой ты так вернуться рвался? – его взгляд скользнул по ладной фигурке Валентины, но не вульгарно, а так словно он оценивал произошедшие изменения в своей дочери или младшей сестричке. – Что-то подсказывает мне, что и дочь у тебя завидная невеста, коль жена такая обаятельная женщина. Кстати, познакомьтесь, это Светлана Георгиевна, супружница моя, а там… – он окинул взглядом зал за своей спиной и разглядев среди танцующих того самого юнца, которого… захомутала-таки в танец дочь Вронского, Свиридов кивнул в его сторону и произнёс: – А этот оболтус мой сын – Антон.

Вронский представил жену, и растерялся. Он собирался отчитать дочь за своенравное поведение, но её избранником оказался сын человека, которому он был обязан очень многим. И что теперь делать? А вдруг тот жениться вот так вот сразу и не подумает? А люди-то уже шепчутся вовсю…

– Ну одно радует, – тем временем усмехнулся Роман Львович, – кажется отгулял своё мой оболтус. Ты глянь как он на вашу смотрит! Чует моё сердце, скоро сватов засылать придётся. Только надо б тебе хотя бы полковника дать, а то не дело это…

Уже и танцы в доме офицеров закончились, а товарищи всё не могли наговориться: поминали старое, делились новостями, коих за пять лет накопилось немало. Женщины быстро нашли общий язык, а про молодых и говорить не стоило, те вообще друг с друга глаз не сводили, чему оба главы семейства были даже рады. Чай не с чужими кем породниться если что придётся.

Вышли на улицу. Погода выдалась довольно теплая, безветренная. Днём выпал свежий снежок, украсив белыми шапками деревья в скверах. Машин на дорогах почти нет. Тихо. Спешат по своим делам редкие прохожие.

Свиридова возле входа в «Дом офицеров» ждала машина. Стоило генерал-лейтенанту выйти из здания, шофер тут же выскочил наружу и услужливо открыл пассажирскую дверь.

– Мы прогуляемся, пожалуй, – отмахнулся от парня Свиридов.

– Как скажете, – тихо отозвался тот и вновь нырнул на водительское место.

Тихо заурчал движок, и машина тронулась следуя на некотором расстоянии от неспешно прогуливающейся компании.

Так за разговорами прошли до угла Литейного и Невского, где заглянули погреться в работавший в столь позднее время ресторанчик. Разошлись далеко за полночь. Успев обменяться адресами и телефонами, и договорившись обязательно приезжать друг к другу в гости.

По прошествии пары месяцев Вронскому дали полковника. Всё складывалось наилучшим образом: младшее поколение жило от письма к письму, ожидая новостей, старшее радовалось вновь обретённой связи и открывшимся перспективам, а в канун праздника победы, новоиспечённый полковник получил приказ о переводе в Москву и приглашение от Свиридова отметить праздник у него.

Квартира Вронского превратилась в улей: до переезда осталось меньше месяца, а тут ещё и поездка от которой нельзя отказаться. Валентина не знала за что хвататься. Нелегко с насиженного места срываться, когда только-только жизнь наладилась. И перед высокопоставленным товарищем мужа лицом в грязь ударить не хотелось, а значит надо быть на высоте.

В последние недели перед отъездом Анастасия всё чаще стала пропадать по вечерам, порой задерживаясь где-то до глубокой ночи. Вронский дневавший и ночевавший в это время на работе ничего не замечал, а на все вопросы матери девушка ссылалась на необходимость подготовки к выпускным экзаменам в музыкальном училище.

Чемоданы собраны, Вронский с женой места себе не находят: до поезда два с половиной часа осталось, а Настасья ранним утром выскочила из дома, сказав, что забыла забрать платье у подружки, и до сих пор не вернулась. До вокзала рукой подать, но Валентина нервничала, да и Вронский тоже нервно мерял шагами кухню, нет-нет да поглядывая то в окно, то на отводящую взгляд жену.

«Что ему сказать, если спросит?» – ломала голову женщина. В последнее время ей не удавалось повидаться с дочерью. Та придёт поздно, закроется в своей комнате, и разговаривает через дверь. Валентина чувствовала, что творится что-то неладное, однако раньше она мужа нервировать не желала, надеялась, что всё само собой образуется, а теперь что-либо предпринимать было поздно. Куда ушла дочь? К какой из подружек? Да и к подружке ли вообще? А что будет если у неё роман? От этой мысли Валентине поплохело. Никогда не подводившее её чутьё, буквально орало: так и есть! И всё кончится плохо. Очень плохо.

За час до отправления, блудная дочь наконец-то заявилась домой и, как и всегда в последнее время заперлась в своей комнате.

– Настасья, ты поступаешь безответственно, – через дверь выговаривал ей Вронский. – Ты же знаешь, что мы уезжаем, что эта поездка очень важна для меня. Для всех нас! Где ты пропадала столько времени?

Девушка молчала в ответ, а отец, поглядывая на часы, чьи стрелки неумолимо приближались к минуте «Х», всё больше распалялся. Он кричал, извинялся, пытался выломать прочную дубовую дверь, умолял, но Анастасия оставалась глуха.

– Сделай же уже что-нибудь! – зашвырнув вглубь коридора форменную фуражку которую до того мял в руках, выкрикнул Вронский.

Валентина молча смотрела то на впервые повысившего на неё голос мужа, то на закрытую дверь, ведущую в спальню дочери, и не знала: что делать?

– Настя, девочка, – робко позвала она, не особо рассчитывая услышать ответ.

Из комнаты раздались всхлипы, и хриплый, сдавленный голос едва различимо произнёс:

– Я никуда не поеду.

– Что? – Вронский буквально взъярился услышав эти слова. – Что значит – ты никуда не поедешь? Кто вообще тебя спрашивать будет?..

Он что-то кричал ещё, но Валентина уже не слышала. Её сознание разрывалось, между мужем и дочерью, она не понимала, что движет Настасьей, но это нечто было очевидно довольно веским, если девушка оказала столь яростное сопротивление. Догадки одна страшней другой рождались в сознании. Женщина жалела, что не находится в одной комнате с дочерью и не может прочитать её мысли. Это расставило бы всё по местам, но та словно чувствовала, потому и избегала мать в последнее время.

Вронский в очередной раз взглянул на часы и испустил то ли вздох, то ли стон. До отправления оставалось двадцать минут. И тут дверь отворилась. Увидев Анастасию, Валентина вмиг узнала всё! Взгляд, словно надеясь на ошибку, скользнул по облачённой в мешковатое, свободного покроя платье фигуре дочери. Сознание отказывалось принимать истину. Панически искало выход. И нашло: мир перед глазами поплыл, его заволокло туманом, и сознание женщины растворилось в небытие. Глава семейства, едва успевший подхватить жену на руки, с укором взглянул на дочь.

– Ты видишь до чего мать довела? – устало произнёс он, понимая, что как минимум именно на этом поезде они никуда не едут.

Анастасия молча наблюдала за тем, как отец тащит потерявшую сознание мать к стоящей в коридоре тахте. Как заботливо, с нежностью укладывает её безвольное тело, подкладывает под голову подушку… во взгляде девушки мелькнула неприкрытая зависть.

– Я никуда не еду папа. И не кричи. Я беременна.

– Что? – воззрился на неё отец, выронивший из своих ладоней руку начавшей приходить в себя Валентины.

– Что слышал! – с вызовом отчеканила девушка и вздёрнув подбородок уставилась на мгновенно очутившегося рядом отца. – Ну что – ударишь?

Вронский растерянно смотрел на дочь. Он не верил ушам. «Да и что она такое говорит? Я что зверь какой, чтобы дочь бить?» Хотя он врал себе, был миг, когда всё внутри порывалось отвесить этой негоднице подзатыльник, но сдержался же? Казалось всё это страшный сон. Вот сейчас он проснётся, и они дружно семьёй поедут на вокзал…

– Давай, – с вызовом глядя ему в глаза едко выплёвывает девушка, – бей! Это вы можете! – она невольно жмурится в ожидании удара, но лица не опускает. Робко открывает глаза, смотрит на растерянное лицо отца и продолжает: – Или может отвезёшь в мясорубку? А то как же так? Дочь без пяти минут московского полковника, фаворита самого генерал-лейтенанта Свиридова пузо нагуляла! Так поздно уже, папочка. Почти четыре месяца. Да-да, мамулечка, – её наполненный ненавистью взгляд переметнулся на сидящую на тахте женщину. – Не уследила, не уберегла, – эти слова Настасья словно выплёвывала. – И все твои таланты не помогли. Не могла ты узнать того, чего я и сама не знала. А уж после… я побеспокоилась чтобы рядом с тобой не оказываться.

– Что… – недоуменно переводя взгляд с дочери на жену и обратно, начал было говорить Вронский, но Настасья его перебила:

– То самое папочка. И я и женушка твоя ненаглядная тебя насквозь видим. Каждый твой помысел, будь то воспоминания или желания. Что не веришь? Так я докажу… ты сговорился со своим Свиридовым за моей спиной о помолвке. Так? Ага. И матери ничего не сказал, да только она это и так знала. Мысли прятать ты не умеешь. А Свиридов тебе место в Москве пригрел и квартиру. Так вот не будет ничего! Я Антону сегодня письмо отправила. Скоро он всё уже узнает. Что смотрите? Съели?

Вронский ничего не понимая взъерошил волосы, потёр лицо ладонями, словно это могло вернуть привычный мир и лад в его семье, но ничего не изменилось. Перед ним всё так же смотря с вызовом стояла Анастасия, а на тахте схватившись за сердце сидела бледная как сама смерть Валентина. Он не понимал, или не желал понимать большую часть из того что услышал. Мужчина, которого после пяти лет войны, в мирное время собственная дочь в один миг выбила почву из-под ног, мог теперь думать лишь об одном:

– Кто он?

– Какое тебе дело?

– Кто он! – с нажимом повторил Вронский и наблюдавшей за этим со стороны Валентины сжалось сердце: дочь играет с огнём, отец уже почти готов не просто ударить, а избить… убить…

– Не важно. Не волнуйся. Тебя не опозорю, – спокойно поворачиваясь к отцу спиной произнесла Настасья. – Я ухожу. Мне дадут комнату, я нашла работу. От вас мне ничего не надо, – говоря это она прошла мимо матери, и взяв в руки стоящий возле двери чемодан, который она якобы заготовила для поездки, добавила: – Катитесь в свою Москву.

Звук захлопывающейся двери, отозвался набатом в голове Валентины. Мысли метались, словно раненые птицы. Казалось часть её… тела, души… вырвали, оставив кровоточащие раны. Ядовитые слова дочери жгли, но материнское сердце рвалось следом, желая остановить, вернуть. Но стоило шевельнуться, как взгляд серых глаз Вронского буквально испепелил женщину, парализовав её волю. Мужчина был настолько зол, что впервые со дня их знакомства Валентина не видела его мысли, вместо них витал плотный клубок кроваво красного тумана. Это видение пугало. Пугало больше чем всё пережитое за долгие годы блокады.

Вронский отклеившись от стены, о которую упирался после ухода дочери, молча, не удостоив жену взгляда удалился в их комнату. Валентина беспомощно посмотрела на сборную занавеску из кусочков бамбукового дерева закрывавших выход из квартиры. В ушах до сих пор эхом отдавался сухой механический щелчок дверного замка. В углу одиноко ютились никому теперь не нужные чемоданы.

Так и не решившись войти в комнату, Валентина прошла на кухню. Сознание по-прежнему разрывалось, ища компромисс в сложившейся ситуации. Идеи были одна бредовее другой, и отметались по причине невозможности их реализовать. Так пребывая в неопределённости она и задремала свернувшись клубочком на кухонном кресле-уголке.

Проснулась Валентина с первыми лучами солнца. В квартире царила тишина. С тоской вспомнились события вчерашнего вечера. Мелькнул огонёк надежды: может Настасья одумалась, вернулась, но не решилась будить её?

Женщина вышла в коридор и замерла. Дверь в их с мужем спальню была открыта, а вместо двух небольших чемоданов в углу ютился один единственный – её. Нехорошее предчувствие чиркнуло словно лезвием по нервам. Женщина заскочила в принадлежавшую им с супругом комнату. Дверцы шкафов открыты, ящики комода выдвинуты. Вещей Вронского нигде не было. Даже кипы бумаг, за которыми тот порой засиживался допоздна, исчезли.

Валентина закрыла лицо руками, словно это могло что-то изменить в окружающем её мире, и прислонилась спиной к стене с тихим, похожем на скулёж стоном съехала на пол. Хотелось плакать. Но глаза оставались сухими. Надо было что-то делать, но в голове царила пустота. Посидев немного, женщина направилась на кухню. Как ни в чём не бывало поставила чайник на огонь. Достала три блюдца, кружечки. Из кладовки появилась баночка «драгоценного» земляничного варенья, и большая часть её содержимого очутилась в глубокой пиале. Заварился свежий чай.

Будничные, привычные действия отодвинули на второй план всё плохое. Казалось вот сейчас выйдет сонно улыбающаяся Настасья, а следом и муж… но никто не появлялся. Валентина неспешно потягивала уже четвертую кружку почти остывшего чая. Ложечка скребла по стенкам пиалы, подбирая последние капли варенья. Заглянув в хлебницу женщина отметила, что надо бы сходить в магазин.

Так за бытовыми мелочами прошла неделя. Приехали с работы узнать: что случилось. Не найдя оправданий (да и не особо стараясь их отыскать, всё это казалось мелочной суетой), Валентина получила выговор. Теперь она ходила на некогда любимую работу для галочки. Жизнь потеряла смысл и краски. Коллеги и соседи косились, шептались за спиной, но в лицо ничего не говорили. Она знала, что стала притчей во языцех. Ещё бы! Вронским завидовали многие: дружная, любящая семья, дочь умница и красавица и тут такой поворот – дочь не ясно где, муж ушел.

В результате активного участия в жизни блокадного Ленинграда и перенесённую тогда же тяжелую болезнь, ей прочили досрочный выход на пенсию, но ранее Валентина и думать не хотела о том, чтобы расстаться с любимой работой, теперь же ждала этого дня, мечтая уехать подальше от этого города, от всего что напоминает о прошлой, счастливой жизни. Пять лет до пенсии пронеслись как один монотонный, унылый сон. За эти годы пришла весть о гибели мужа, о его тяжелой жизни после ухода, нашлась по-прежнему нежелающая видеть собственную мать Настасья, не позволившая Валентине даже с внуком повидаться, о котором было известно имя мальчика – Степан.

Выйдя на пенсию, Валентина собрала свои нехитрые сбережения и поехала навестить единственную дальнюю пожилую родственницу, жившую на побережье Азовского моря. Пожилая женщина встретила её с радушием. Валентина с порога обратила внимание на нищету царящую в огромном для одного человека доме, хозяйка которого без преувеличения перебивалась с хлеба на воду, на свою копеечную пенсию. Вдвоём было веселее, и по возвращении домой, Валентина не задумываясь пустила постояльцев в Питерскую квартиру и вернулась обратно. Теперь на две пенсии и получаемые от квартирантов деньги, женщинам с лихвой хватало на безбедную жизнь.

Очень странной была приютившая Валентину пожилая женщина. Видимо сказывалось долгое одиночество, а может и то, что она едва видела одним глазом, второй слепо таращился бельмом. Порой казалось, что для неё не существует времени, преград и расстояний, что она знает всё наперёд. Случалось, она сидела поздно вечером в комнате, куда не доносилось ни единого звука с улицы, и вдруг произносила:

– Там за холмом машина сломалась. Сходила б ты Валюша, ночлег людям предложила. Ночью гроза будет, что им под открытым небом мокнуть в такую погоду?

Сомневаясь, что встретит там кого-либо, Валентина в первый раз не желая расстраивать старуху, послушно взяла керосинку и пошла по дороге в сторону далёкого холма. В пути размышляя о том, что если люди там есть, то в машине вполне можно и дождь переждать. Да и будет ли он, тот дождь? Небо-то вон чистое, звёздное. И действительно в полутора километрах от дома обнаруживалась машина. Уазик, без тента с открытым верхом, а поздно ночью как по заказу разразилась нешуточная гроза. С той поры Валентина беспрекословно слушалась хозяйку дома. И самое главное, она была единственным человеком, чьи мысли невозможно было прочесть.

Валентина порой наведывалась в свою старую квартиру, менявшую квартирантов как перчатки. Порой пыталась наладить отношения с по-прежнему не желающей даже слышать о ней дочерью. А в один из приездов узнала, что внук собирается жениться. Вроде бы радоваться надо. Да только что-то подсказывало ей, что не будет добра от этого брака. Всё её существо было против. Но дочь отказывалась слушать бредни выжившей из ума старухи, а внук вообще воспринял её как постороннюю сумасшедшую и лишь отмахнулся.

Так и вышло. Чуть больше года прошло и приютившая её родственница как-то утром сказала:

– Поздравляю Валенька, ты теперь прабабушкой стала. Счастливая. У меня вот никого кроме тебя и нету. Только не будет счастья девочке. С материнской стороны у неё привязка сильная. Силы с неё тянут. Убить это не убьёт, но и жизни не будет, – завершила она, и на все последующие вопросы Валентины упорно отмалчивалась.

Почти сорок лет прожили они бок о бок. В первые годы приватизации дом оформили в собственность, и хозяйка отписала наследство на Валентину. Словно знала как всегда, что недолго ей землю топтать осталось. Хотя тут и удивляться нечего. Умерла она в почтенном возрасте ста восьми лет.

Смерть родственницы Валентина запомнила на всю жизнь. Нет, та не мучилась, не страдала долго, она просто затеяла в доме генеральную уборку, поменяла постельное бельё, перестирала всё что считала нужным, а прочее почему-то сожгла, после чего устроила помывку. Посидела за кружкой чая, говоря странные вещи, словно напутствовала Валентину. Расправила кровать, легла и попросила принести ей водицы свежей из колодца. Испив, со словами: «Валенька, возьми…», вернула стакан. Руки на мгновение соприкоснулись и Валентине померещился треск шаровой молнии, даже в воздухе казалось запахло озоном. Она ничего не понимая смотрела на горящие, словно обожженные кончики пальцев на своей руке и не сразу обратила внимания на то как умиротворённо уснула хозяйка дома. Лишь поздним утром Валентина почуяла неладное, когда, обыкновенно поднимавшаяся ни свет, ни заря пожилая женщина так и не вышла из комнаты.

С той поры начали происходить с Валентиной странные вещи. Она чувствовала изменения погоды. Не по болях в суставах или перепадам давления, а просто знала: будет дождь или гроза.

Зрение начало катастрофически ухудшаться. Но в то время, когда она практически ослепла, мир обрёл новое виденье, которое не могло ограничиться расстоянием. Она словно ощущала, видела, чувствовала с одинаковой ясностью, что в двух шагах от неё, а что где-то в Питере с её правнучкой. И последнее пугало Валентину. То, что происходило за тысячи километров от неё было жутко, а больше всего выматывала беспомощность. Она помогала приболевшей скотине у соседей, могла вылечить приходивших к ней казалось бы безнадёжных больных, но чем помочь правнучке не знала. И ещё – боялась.

Вскоре она поняла, что рано или поздно они встретятся. Где и при каких обстоятельствах, Валентина не знала, но была уверена, что это случится. Когда девочке исполнилось восемнадцать, Валентина с помощью соседей наведалась в районный центр, и переоформила всё своё имущество на Марию. Теперь она знала, как зовут девочку. Знала о ней почти всё. И ещё, она написала ей письмо. Валентина надеялась, что отвыкшие от непривычного занятия руки смогли воспроизвести необходимое и бережно хранимый ею листок бумаги нёс в себе информацию, а не являлся бессмысленным набором зигзагов и закорючек. Не раз она доставала его из секретера и гладила невидимые строки, вспоминая каждое слово, которое пыталась донести до сознания своей правнучки, и продолжала ждать.