Текст книги "Ночь, которую я не помню"

Глава 8
Вот это ж пукло!

– Люд, возьми на себя нашего интерна, пожалуйста, – попросил меня начальник, перехватив перед ординаторской.

– А у нас есть интерны?

– Да, с сегодняшнего дня. Будет тебе помощницей. – Федор Степанович расплылся в добродушной улыбке, а у меня дернулся глаз. – Жаль, что она не пришла в помощь на прошлой неделе. Ну да ничего, Витя сильно выручил.

И если в то, что интерн является помощью, а не обузой, мне не верилось, то Виктор и правда удивил. Не оставил мне практически никакой работы, только некоторые бумаги на Артура. Да несрочные стекла. Неужели он из тех болтунов, что не только языком треплют? Или так соскучился по «спокойной» работе? Как вариант, «набил руку» на быструю оценку в судмедэкспертизе. Может, тоже туда пробиться на время, хотя бы для опыта?

Вздрогнула и покрутила головой. Нет-нет, ночные вызовы, работа по выходным, поездки в злачные районы, чтобы полюбоваться уже подгнившим трупом? На фига мне такое счастье? Моя работа для матери-одиночки – идеальный вариант. И сына обычно успеваю забрать, и выходные с ним провести. И работаю в чистоте и тишине. Может, позвонить Ромке и сказать, что сама Мишку заберу? Все-таки работы оказалось меньше, чем я думала.

Мы с начальником зашли в ординаторскую. А там сидели красивая девушка и… Сан Саныч. Я немедленно покраснела от воспоминаний. Сколько все-таки глупостей творила по юности, а тупила-то как! И Сан Саныч, как мой наставник еще в те времена, когда я сама была интерном, видел большинство моих косяков.

– Здравствуй, Люськ, – поздоровался патолог на пенсии, явно насмехаясь над моим смущением. – Вот, интерна к тебе привел, племяшку свою. Будь с ней так же строга, как я был с тобой.

Я хмыкнула, ибо Сан Саныч особой строгостью не отличался. Скорее, любил поугорать над нами да за водкой в магазин часто посылал. В общем-то и все «строгости». Но пенсионер мне подмигнул и тут же нахмурился. Ага, перед племянницей имидж поддерживает. Я осмотрела свою новую проблему. Шпильки, острые длинные ногти, ядерно-зеленая и к тому же прозрачная сумочка. Вот зачем такой ужас носить, в нее же ничего некрасивого не положишь?

Вздохнула – что поделать, сама когда-то по неопытности косячила, вот теперь время отдуваться. Поболтала немного с Сан Санычем и пошла показывать интерну Настеньке нашу обитель. Надеюсь, она хотя бы в обморок не упадет. Хотя я на таких шпильках даже подняться бы с пола не смогла, не то что ходить. А эта вон как бедрами вихляет, я думала, так только Марго умеет.

Девушка брезгливо оглядывалась и явно не горела желанием здесь работать.

– Почему выбрала эту специальность? – спросила интерна, чувствуя подвох.

– Не выбирала я, кто ж такое сознательно выберет? Родители сказали, что машину купят, если закончу мед.

Что ж, хотя бы честно. Но теперь понятно, что проблем у меня прибавилось немерено. Что делать с этой нехочухой? Заинтересовать профессией я не смогу – тут или есть, или нет. А без желания работать в данной сфере не продержаться. Мне вот с самого начала было интересно. Да, не сразу преодолела отвращение. И даже пару раз рвало, но всегда тянуло разобраться в загадках тела. А окончательное уравнение не у хирурга или диагноста, а только в секционной.

Загадки без решения, да еще и с субъективными переменными в виде жалоб живых мне не казались интересными, скорее даже пугали. Правильно Рома сравнил меня с доктором Хаусом. Я тоже считаю, что все лгут. Пусть неосознанно.

Через час лицезрения постоянно недовольного лица Насти и ее комментариев: «Фу!», «Ужас!», «Ни за что и никогда не возьму это в руки» – я уже была настроена убивать. Хорошо, что Виктор занят на основной работе. Если бы еще и этот явился комментировать все вокруг, точно начала бы повышать численность на своих рабочих столах. Отпустила Настю домой, ей здесь делать нечего.

Умылась и вышла на улицу подышать свежим воздухом. Там, на скамейке, сжавшись и пожевывая уже посиневшие от холода губы, сидела женщина. Я таких вижу регулярно. Есть два типа посетителей: те, у которых горе, и на консультацию. Тут явно второй вариант. Нет опухших и покрасневших глаз, только страх и нерешительность в глазах.

– Пройдемте, нужно войти внутрь. Да и вам не помешало бы согреться, – сказала посетительнице и постаралась мягко улыбнуться. Таким нельзя показывать раздражение. С ними нужно быть максимально мягкой и терпеливой.

Когда я открыла дверь, женщину так затрясло, что пришлось придержать ее за локоть. Войдя, она сразу начала испуганно оглядываться вокруг. Те, кто пришел впервые, часто ожидают, что вокруг будет куча тел, прикрытых простынями. Многие не догадываются, что умерших не будут выставлять на всеобщее обозрение. Мягким голосом спросила причину необходимости консультации и повела уже успокоившуюся женщину к кабинету. Посетительница увидела еще одну дверь и снова затряслась, уж в этот раз точно ожидая увидеть все ужасы патологоанатомического отделения.

– Там… – даже попыталась спросить женщина, настолько ее страшило то, что она могла увидеть.

– Пройдемте, я вам чай налью, согреться.

Женщина скривилась, явно не понимая, как здесь можно что-то есть и пить. Но кабинет, хоть и был со старой мебелью и со шкафами, заполненными некоторыми необходимыми материалами, выглядел прилично и ужас не наводил. Так что чай в итоге был принят благосклонно, а посетительница расслабилась достаточно, чтобы уже нормально донести до меня просьбу об очередной перепроверке. Некоторые не могут примириться с тем, что серьезно больны, и ходят по разным врачам – перепроверяют. А кто-то, как посетительница, не может смириться, что все-таки не болен.

Когда мы закончили и вышли из кабинета, женщина была уже совершенно спокойна и даже отказалась от моего сопровождения.

– Я помню, как идти, – сказала, посматривая на того, кто меня уже ждал. За дверью оказался симпатичный парень с коробкой конфет в руках. Выглядел он так же неуверенно, как та, которую я только что консультировала. Женщину приободрило, что не одна так испугалась. Ушла она уже с прямой спиной. Только посетительница не знала, что причина страха у парня вовсе не связана с его нахождением в морге.

– Заходите, Александр.

Парень отказался от чая, немного потоптался и решился.

– Людмила Михайловна, спасибо вам за все то, что вы для меня сделали, – сказал он, кусая губы и протягивая коробку конфет.

Я благодарно улыбнулась и приняла подарок. Александр посмотрел на мои руки, которые прижали к груди конфеты, неуверенно улыбнулся и… расплакался. Его плечи слегка трясло, по щеке катилась слеза, а губы кривились в улыбке. Через силу Саша прохрипел объяснение, о котором я и так догадалась:

– Вы единственная приняли благодарность. Никто ничего не берет из рук вичовых. – Александр стер слезу, и в этот раз уже совсем светло улыбнулся, после чего решил больше не смущать меня и быстрым шагом удалился.

Я положила конфеты на стол и пошла наливать себе чай. Внутри меня колотила злость. Твою дивизию, ну не собирались они есть эти конфеты, что им мешало с улыбкой их принять? Зачем вот так пренебрежительно отказываться от благодарности? Будто бы он уже не человек?

Обняла ладонями горячую кружку и вдохнула терпкий запах чая. У нас в стране, а может быть, и в мире нет культуры смерти. Это же касается и неизлечимо больных – они умирают для общества не в момент остановки сердца. Так для моей матери отец умер именно в момент постановки диагноза. Как же больно было смотреть на ее отношение к мужу! Пропали веселье и шутки, появились жалость и озлобленность на него… на судьбу.

ВИЧ-инфицированные же могут прожить еще очень долго. Да, на лекарствах, но все реально. СПИД – это крайняя ступень. Но с момента постановки диагноза к ним меняют отношение все. Даже врачи могут крикнуть: «Нефиг было спать с кем попало» – хотя объективно знают, что причина кроется в череде ошибок и случайностей. И сейчас человеку всеобщее презрение не принесет пользы. Только усугубит ситуацию. Например, озлобившись, может начать мстить другим, здоровым. Так что лучше напомнить о том, какая теперь ответственность на нем лежит. Но не унижать и придумывать причины вместо решения – это… бесит.

Резко встала со стула, прекращая мысленное нытье, и решила вернуться к работе. А еще навестить бабу Фаю после. Тем более что Мишку все равно Рома заберет. А если и передумает выполнять указания невольной соседки, то сын мне позвонит и я возьму такси.

Не сразу поняла, зачем иду в сторону стационара. Ах да, я же обещала заглянуть к хирургу. Но, видимо, провидение меня вело не к нему, а чтобы увидеть Наташу. Снова избитой. Я подошла, и мы встретились взглядами.

– Лестница, – сухо сказала рано поседевшая девушка.

Ну да, ну да. С размаху, наверно, ее лестница атаковала, несколько раз.

– Как до лица достал?

– Я упала, – сказала девушка честно и вздохнула.

Ее ответ подходил и для варианта с лестницей, но мне врать бесполезно. Виктор же, как судмедэксперт, вообще бы посмеялся, настолько очевидны были побои.

– Ты не написала заявление, – сказала утвердительно, так как все было понятно, но очень хотелось напомнить о нашем последнем разговоре. – И не ушла. – Наташа сжалась под моим взглядом. – И продолжаешь ему прислуживать.

– Ничего ты не понимаешь, он же без меня не сможет! – выкрикнула девушка, таки расправив плечи.

М-да, такую бы решительность и злость, да в нужное русло.

– Наташа. – Вдохнула и выдохнула, собираясь с мыслями. – То, что он инвалид, не дает ему права тебя истязать. – Столкнулась с ее упрямым взглядом и поняла, что говорю все то же самое. Что нового мне ей сказать, чтобы прислушалась? Ничего не приходило в голову. Почему-то вспомнился Рома.

– Вот именно, инвалид. Ему так плохо! И без меня он умрет.

– А с ним можешь умереть ты. – Я не приукрасила, ведь в больницу она могла прийти, только когда он сделал совсем худо. – Пожалуйста, просто уезжай от него.

– Кому он будет нужен? Государству? Не смеши меня. Даже соцработники к нему не ходят. Только одна замечательная женщина, чтобы молитвы почитать.

Я поняла, почему подумала о Роме. Ведь я так боялась с кем-то жить, но это оказалось не так страшно.

– Наташа, послушай. – Я схватила девушку за руку и сжала бледные пальцы. – Сколько лет мы знакомы? Я ведь еще интерном была и встретила настоящее солнышко. Веселушку и хохотушку, которая принимала мою профессию, да и вообще в каждом могла найти хорошее. Наверно, так и с Денисом. Только вот моя Наташа куда-то ушла, спряталась внутри этого избитого создания. – Я для наглядности легонько ткнула пальцем в грудь, и подруга поморщилась. У меня все внутри похолодело, ведь, значит, у нее гематома на груди. Вернулась к сжиманию тонких Наташиных пальцев. – И ведь с каждым годом все хуже. Мне так страшно, что однажды все дойдет до точки невозврата. И Виктор, который знает мою дружбу с тобой, сообщит о твоей смерти. Не убегай, дай договорить. – Чтобы Наташа не вырвалась и дослушала, сжала пальцы сильнее. – Я тут недавно поняла, насколько же одинока, а мне кошмары ночами снятся. Чтобы они были реже, приходится пить по вечерам. – Встретившись с загоревшимся любопытством взглядом, поняла, что иду верной дорогой. Если я буду давить на необходимость помочь себе самой – Наташа не отреагирует, для нее норма жертвовать собой. Но я ведь могу попросить помощи для ее подруги, то есть для меня. – Мне нужна компания. Поняла я это после того, как у меня дома пожил пару дней один человек. Но он не сможет надолго остановиться, не могла бы ты переехать ко мне?

– Люда, я даже не знала. Ты всегда такая спокойная и уверенная. – Наташа пожала уже мои пальцы в ответ. – Но почему я?

Так, тут главное – давить не на ее бедственное положение, а на мое.

– А кто еще сможет жить с той, которая вот этими самыми руками… – Развернула руки ладонями кверху, выпустив холодные пальцы подруги. И я не врала, даже Марго иногда брезговала, а мама не давала забыть, что я делаю этими самыми конечностями. Абсолютно полностью меня принимала только Наташа. Остальные реагировали как на… Александра. Иногда мне тоже хотелось заплакать, когда из моих рук что-либо брали, зная, чем я занимаюсь. Мама вот недавно отказалась от купленных яблок, потому что я их потрогала.

Наташа единственная, кто относится к моей профессии с уважением и без брезгливости. И по ее глазам вижу, что она это поняла, крыть нечем. Избитая девушка обняла меня и прижала к себе. Я представляю, как ей больно, но для нее страдания – это очищение. Бесит. На всякий случай добила:

– Наташ, я же никогда ни о чем тебя не просила. – Объятия стали крепче, и я дополнила: – Мы не бросим Дениса. Я же врач, ты знаешь. Мы устроим для него наилучшие условия.

Объятия разомкнулись, и я встретилась с Наташей взглядом, наблюдая текущие по синякам слезы. Счастливо выдохнула. Ура, получилось, я нашла выход. Для Дениса найду сиделку, которая не станет терпеть его замашки. И там уже или срок ему устроим, или будет и дальше спокойно жить, только под присмотром кого-то пожестче Наташи. А встречи их постараюсь контролировать. Например, навяжусь как врач. Конечно, с моей профессией звучит обнадеживающе, но Наташа в курсе широты моих знаний.

– Хорошо, хорошо. Я попробую. Но только на несколько дней. Вдруг тебе будет некомфортно, – прошептала слишком молодая для седины девушка.

Я абсолютно искренне расплылась в широкой улыбке. Ох, Рома, спасибо тебе за идею. Вот почему я раньше о таком варианте не подумала?

Когда я вернулась в ординаторскую, Виктор присвистнул.

– Вот это я понимаю – любовь к своей работе. Это отчего такая улыбка от уха до уха? Случаем, не из-за скандалистки, о которой только что сообщила медрегистратор? Кстати, а как ее зовут? – Виктор явно не мог пропустить симпатичную мордашку в персонале.

– Диана, – автоматом ответила я и с вопросом посмотрела на санитара.

Артур кивнул в сторону, намекая на прощальный зал. Виктор же мрачно на меня смотрел, как будто ему не понравилось то, что я сказала. Хотя я не представляю, что ему могло показаться не так в имени нашего медрегистратора.

Без дальнейших разговоров пошла решать вопрос с очередным горюющим. А что, после разговора с Наташей решительности и сил во мне прибавилось в разы. Даже идти к разгневанным живым не страшно. Попросила медрегистратора Диану привести бунтующую, чтобы не устраивать разборки у всех на виду.

Ко мне пришла полноватая женщина. Очки явно в дорогой оправе, что контрастировало с невзрачным одеянием и загорелой грубой кожей.

Она окинула меня оценивающим взглядом. Мне показалось, что на меня смотрят сверху вниз, хотя зашедшая была не самого высокого роста.

– Это вы вскрыли моего мужа – Турова Игоря?

С учетом того, что Виктор у нас тут на полставке, моя коллега-патолог болеет, а Ира уволилась… не важно, кто вскрывал, отвечать мне. К тому же я помню, как смотрела на документы с таким именем и фамилией, значит, все же вскрывала я.

– Да, было произведено вскрытие.

– А кто вам разрешил это сделать?

Хотелось рявкнуть, что разрешает мне закон. И если эту тетку что-то не устраивает – пусть жалуется в письменном виде. Нет же, пришла устраивать сцену (что очевидно по ее выражению лица). Жена Турова решила воспользоваться моим молчанием и продолжить:

– Наша вера не позволяет производить… – Женщина замолчала и попыталась подобрать слова, закончив брезгливым: – Подобное. Я вообще не понимаю, зачем моего мужа затащили в больницу. Кто вам разрешил осквернять храм его души? Что же нам теперь делать? Как забирать?

– Нет такой религии, которая бы запрещала обращаться к врачу, – сказала я как можно увереннее, покидая кабинет.

Потому что стало страшно. Этой женщине бы показаться психиатру. Ее муж умирал, а она была против того, чтобы он попал в больницу.

Первым делом я залезла в документы в поисках этого Турова. Нашла. Зарычала.

Эта психанутая заставила его умирать в долгих муках! Страшно даже представить, что испытывал Игорь с таким набором заболеваний. Как он вообще до больницы добрался – непонятно. Дочитала до конца и поняла как. Дочь. Та беременная, которой стало плохо. Похоже, она вызвала «Скорую» или увезла отца в больницу самостоятельно. Потного, с одышкой, хрипами. Пневмония была настолько запущена, что его не удалось спасти.

Я поняла, что не осилю сейчас вернуться и все объяснить этой женщине. Спокойно, без наездов и угроз. Мне ее прибить хотелось за то, каким мукам она подвергла мужа. Да и дочь тоже. Но это нужно. Поэтому вернулась с документами и постаралась спокойно объяснить.

Но эту очкастую не волновало, что ее муж погиб. Ее беспокоило только то, что это было как-то не так.

– Возьмите ручку и бумагу. И напишите все в письменной форме на имя главного врача. После чего покиньте помещение.

В итоге она отказалась забирать тело мужа и написала отказ от захоронения, обвинив врачей в нарушении ее прав. Я посмотрела на бумажку, перед глазами возник труп Гришки, который при живых родственниках так же лишился достойного захоронения. Я не могла понять в той ситуации, как понять здесь? Ведь по их же религии положено почтить умершего, но потому что кто-то там задел какой-то там храм, его не только решили лишить достойного захоронения, но и заставили умирать в муках. Подумала и порвала заявление. Пойду обходным путем. Я же обещала той беременной позаботиться о ее отце. И я это сделаю. Видимо, девушка предчувствовала, что может произойти что-то подобное, если не побеспокоится о своем отце самостоятельно. Первым делом стоило найти ее контакты. А пока сделаем вид, что этой бумажки нет и не было. Неправильно ли это? Да, неправильно, но единственно верно для меня.

А религия… она для того, чтобы дарить силы справиться с утратой. Так, моя мама пережила смерть мужа гораздо легче, чем я – отца. Но религия не должна запрещать обращаться за помощью. Откуда вообще у людей в нашем городе такие мысли? Ведь с мамой по этому вопросу я работаю уже много лет. Хотя бы уже есть сдвиги.

Несмотря на изменения в Наташиной ситуации, настроение было катастрофически испорчено. Но отказываться от посещения бабы Фаи я не стала, купила ее любимых конфет и чая для ее соседки Лидии. Покупая последнее, сжалась от чувства вины перед той старушкой в прощальном зале. Я же ей налила настолько ужасный чай, что она даже не смогла его допить. Ее тоже звали Лидой.

Наверно, именно это ощущение заставило выбирать чай особенно тщательно, пусть и для малознакомой мне пожилой женщины.

Палата встретила меня тишиной. Одна женщина спала, другая вязала, а баба Фая читала.

– Людонька! – заметила меня заядлая читательница. А я ощутила укол вины повторно, потому что не догадалась принести новую книгу, эту, насколько я помню, старушка уже читала. Что находит женщина семидесяти лет в романах с нефритовыми жезлами, я не представляла. Иногда она зачитывала особенно интересные отрывки или пересказывала историю какого-то рыцаря или лорда. Я краснела, а соседки хихикали. Ведь даже их слабый слух не мог позволить пропустить такой веселый для них момент.

Положила конфеты на тумбочку «своей» бабули. А чай – рядом с вязальщицей. Получила море благодарностей, которые невозможно было бы услышать от любого другого человека даже за гораздо большее деяние.

Присела рядом с бабой Фаей и погрузилась в ее рассказы о больнице и книгах. Здесь подавали ужасную пищу, персонал постоянно настолько загружен, что вряд ли успевал даже здороваться. Но бабуля всегда была довольна и хорошо обо всех отзывалась. Ее послушать – так здесь не палата для неизлечимо больных раком, которым и жить-то осталось от силы пару лет, а Мальдивы.

Фаина Семеновна мне не бабушка. Хотя я ее так однажды случайно назвала, а ей безумно понравилось. После этого так и повелось. Я ее зову бабушкой, она меня внучкой. А познакомились мы с ней у меня на работе. Баба Фая до последнего не верила, что у нее подтвердили злокачественное образование. Она часто ходила в морг и просила пересмотреть стекла. Была уверена, что мы все ошибались и опровергнем диагноз. «Я молоденькая, а вы тут такое пишете. Невозможно», – шутила, улыбаясь, семидесятилетняя старушка. Этим она мне и понравилась. Не отчаивалась, веселилась. Жила.

Мы много болтали, угощали друг друга конфетами и жаловались на судьбу. Удивительно, но больше всего баба Фая сетовала, что не сможет часто видеть свою настоящую внучку перед смертью. Потому что та работает и учится в другом городе. Более того, она отказалась от дорогостоящего варианта лечения, сообщив внучке, что все, что могут сделать врачи, сделают бесплатно. Подобный подход я не приветствовала, считая, что жертвенность – это минус для обеих сторон. Бабушке сокращает жизнь, а на ее внучку потом навалится грузом вины, когда та узнает, что могла помочь. Но бабуля заявила: «Один год дороги не сделает. А малышке деньги сейчас очень нужны. Это моя жизнь, Людонька. И мое решение».

Удивительная женщина, правда? Как будто престарелая бизнес-леди. Такую более вероятно встретить в каком-то дорогом отеле, а не в государственной больнице. Но потом она добавила: «Тем более для окружающих я уже умерла, когда мне поставили диагноз». И это правда – наблюдаю подобное день за днем. Что у престарелых, что у неизлечимых. Как будто они умирают в какой-то точке до остановки сердца. Иногда за день, а иногда за несколько лет.

Почему-то считается нормальным, что неизлечимо больной или катастрофически пожилой – значит, обязан находиться в отвратительных условиях и не иметь никаких потребностей. Гораздо ужаснее другое. Сами уходящие тоже считают это нормой. Одна баба Фая и выбивалась из этого потока. Никому не позволит на себя кричать, не стесняется заказать вкусненькое и бойко расскажет о нефритовом жезле лорда Монтгомери. Тогда как ее соседка – старушка по имени Лида, которая сейчас прижимала к сердцу пакет с чаем, – постесняется попросить даже поменять подгузник. И никогда ничего не попросит, с трудом вталкивая в себя противную больничную еду или странный навар, принесенный дочерью. Я-то и про чай узнала только благодаря одной сцене, случившейся в один из моих визитов.

Дочь Лидии ругала ее за то, что та не выпила тот странный навар. Ведь дочка так старалась и готовила. Да и вообще из всего диалога выходило, что Лида должна быть благодарной за все те муки, что испытывают из-за старушки ее родственники. А ведь мать всего лишь попросила чая. Даже не сготовить что-то, просто купить заварной чай. Но в ответ – обвинения.

Неужели если человека нельзя вылечить, то он больше не человек? И он не хочет вкусно есть, общаться, смеяться, шутить, находиться в чистоте и пить хороший чай?

К другой старушке (не знаю, как ее зовут), которая сейчас спит, никто толком и не приходит. А явившиеся просто обмениваются фразами и уходят. Им важнее выяснить, кто виноват, что делать, и пофантазировать, осуждая, чем помочь бабуле жить дальше. Жить в том смысле, чтобы все еще быть частью семьи и общества. Потому что лишний год такой ужасно одинокой и оторванной жизни дела не сделает. Поэтому я прекрасно поняла, что имела в виду бабушка Фая.

– Внученька, ты лучше расскажи, как ты? – вспомнила наконец баба Фая, что уже пересказывала сюжет этой книги. – Как Мишка твой поживает? Ты почему сегодня такая бледная и нахмуренная? Даже не порозовела от моих рассказов.

Я невольно улыбнулась, поняв, что все эти подробности романчиков были, чтобы меня приободрить. И я рассказала абсолютно все. А чего стесняться перед той, что сама только что рассказала мне о всевозможных применениях нефритовых жезлов? Рассказывала, не понижая голос, так как увидела, что другие жительницы комнаты внимательно прислушивались. Даже та, что, казалось, спала, хитро стреляла в мою сторону глазами при особенно пикантных подробностях. На моменте, где я сказала, что Рома прислал мне видео того, как вертит задом, бабуля, имени которой я не знала, подскочила, подошла и потребовала показать. Все оставшееся время она пересматривала по многу раз все пять видео. Пару раз не выдерживала и восклицала: «Вот это ж пукло!», «Свят, а как вертит-то!», «Ох, где ж мои сорок лет, я бы…».

Полагаю, Роме сейчас икалось. А если бы поймал взглядом сверкающие очи незнакомки в возрасте, то еще и падалось в обморок.

Обсуждения стриптизера, оказавшегося в моей постели, переросли в жалобы на Мишку.

– С ребенком просто невозможно! Он слишком активный.

– Все дети активные. – Баба Фая пожала плечами, не понимая, в чем дело, но продолжая внимательно слушать.

– Но мой активен в чтении!

– Это же потрясающе.

Ну да, кому я об этом говорю. Той, что может читать по несколько книг в день.

– Он читать не умеет! – Меня переполняли эмоции, которыми я хотела поделиться. Мне некому было пожаловаться. Не маме же или бывшему? – Знаете, сколько раз я читала «Гарри Поттера»? Ой, да я сама не знаю. Минимум количество дней его жизни. Каждую ночь. – Ладно, здесь преувеличила, но буквально недавно так и было. Так что тут, наверно, прошедшее. – И он же не засыпал, пока Гарри метлу не получит. Самое ужасное, это происходит не в каждой книге. – Встретилась с понимающими глазами целых трех слушательниц и выдала уже из самого далекого уголка души: – Я читала книги настолько часто, что влюбилась в Снейпа.

А еще мне пришлось унести последние тома подальше от ребенка, когда я поняла, какая там жесть. И попробуй объяснить сыну, почему я не могу ему читать продолжение (а цензурить там практически всю книгу)? И как объяснить себе, почему я читаю эти последние книги сама втихаря по ночам? Ведь даже ревела однажды. К слову, я всего-то пару раз за жизнь ревела.

– Людочка, дети – это очень тяжело. Они, как маленькие зеркала, все повторяют. И ничто не злит нас в других сильнее, чем отражение наших плохих качеств. Дети же умеют показывать их все. И знаешь, хуже, когда дети идеальные и послушные. Это значит, что зеркало сломано. Нет этой связи. То, что тебе так тяжело, значит – ты хорошая мать. Не рвешь вашу связь, Мишке с тобой комфортно. И что самое удивительное, такая же связь образовалась с этим… вертящим гузном. Поэтому будь аккуратна. Только тот, кто стал близким, может причинить сильную боль.

Я улыбнулась добрым словам. А ведь баба Фая для меня как раз такой человек. Иногда меня мучают видения будущего, в которых этой мудрой женщины уже нет. Но я не позволяю им захватить мое настроение. Потому что в этом и есть настоящий эгоизм. Бабе Фае не хочется жалости, ей скорее недостает человеческого общения и… Спохватившись, я уточнила, комфортно ли ей и что принести.

Долго прощаясь, не раз снова садилась на ее койку. Получила по секрету на ухо информацию, что прикупить соседкам. Ага, значит, баба Фая про чай все поняла. Я действительно не против помочь. И наконец направилась домой. Сын мне так и не позвонил, что означает – ничего не случилось. Или наоборот.