Текст книги "Прощание с Аэлитой. Роман"

Дома

Поезд подъезжал к Соликамску. Семен стоял в тамбуре, ожидая прибытия, а там автобусом до Красновишерска и подкидыш. Сердце ныло, он тосковал с первой минуты расставания. Образ Литы не отпускал ни на миг. Еще думал о матери: как она воспримет его поступок? Поймет ли? Расстроится – это факт! Семен посмотрел на часы: к вечеру доберется, если найдет попутку – раньше. Последний вариант – шансов один к ста!

На заимке светилось всего два уличных фонаря, и Семен усмехнулся: ничего не изменилось. В родном окошке мерцал синеватый свет: мать смотрит телевизор. Семен тихо стукнул в окошко ногтем, прислушался, чуть громче царапнул по стеклу. Отодвинулась занавеска, мама громко ойкнула и стремглав бросилась к двери. Стук щеколды и вот она уже на груди сына:

– Сынок, приехал милый, вот радость-то! Да, что ж я на пороге держу? Чай, устал с дороги? Путь далекий….

Вошли в дом.

– А я и не ждала: загостился, думаю, сынок, пусть напоследок погуляет. Кушать будешь? Окрошечки, или так похватай чего.

Семен наполнил кружку молоком, отрезал ломоть хлеба.

– А я одна, так и не пеку хлебец, готовый покупаю. Самой много ль надо? … Как там люди живут? Говорят, в Ленинграде все богатые.

– Мам, я деньжат заработал, – Семен полез во внутренний карман.

– Ну, вот и хорошо, свадьбу справим, как положено, еще останется на подарок невесте.

– Что Наталка?

– Ждет не дождется. А ты хоть бы весточку прислал, а то уехал, как в воду канул. Что нос в молоке купаешь? Аль случилось?

– Случилось, ма. – Семен выпрямился, – Знаю, я подлец, но свадьбы не будет!!!

– Вот-ака и сынок приехали! – Мать выдохнула и плюхнулась на лавку, – для старухи плохая шутка.

– Какая шутка? Полюбил я девушку, мама. По-настоящему. Сердце ноет, сохнет по ней. Эх, кабы раньше! Хотел тебя внуками радовать, да не судьба. В Вишеру новгородскую уеду, позабудет Наталка неверного. Она девушка юная, найдет другого.

Мать стукнула ладонью по лавке:

– Присядь рядком, сынок, расскажи по-порядку, а то ведь огорошил: свадьбы не будет!

Семен послушно сел возле матери, и честно рассказал все о поездке, о товарище и о странной девушке Аэлите. Та слушала, не перебивая, лишь иногда вздыхала и покачивала головой. Наконец, сын замолчал. Повисла пауза.

– Виноват, но что же делать? Поговорю с Наташей, если любит, поймет. Да, больно будет, но переживет. Мам? … Не могу я жениться!

– Стерпится-слюбится! Дал слово – держи!

– Дал: порадовать хотел тебя.

– Мать, выходит, виновата.

– Сам дурак. Но не женюсь с Наталкой. Хоть режьте – не женюсь! Вот мое последнее слово. С утра первым делом поговорю с ней.

– Тебе сын жить и в глаза людям смотреть. А, может, та девушка беременна?

Семен покачал головой.

– У молодых все быстро: полюбил, разлюбил, женился, развелся. Иди Сеня, отдыхай, завтра будет завтра.

Семен поцеловал маму в прохладную щеку:

– Спокойной ночи, мамочка!

– Спокойной ночи, сын!

Семен проснулся рано с чувством утраты: Аэлита далеко.

Тетка Зарина встретила словами:

– А, жених явился! Так и знала! Прискакал ни свет, ни заря. Наталка с полчаса, как ушла с Ладой по ягоды. Зайдешь с Вадькой поздоровкаться? Четвертого дня демобилизовался. Да не спит, не спит, с утра в «ящик» пялится – отдыхает.

– Ма, ты с кем базаришь? – Вадик, высокий, скуластый, голубоглазый, собственной персоной явился на пороге, зевая, – привет, Сеня.

Семен пожал руку брату Наталки:

– Как служба?

– Как служба! – Вадик пожал плечами, – мать говорит, скоро родственниками станем.

Семен вздохнул, но промолчал.

– Эх, дурак, ты, Сёма, как говориться, из огня да в полымя. Наденут хомут на шею стригунку, и прощай вольна-волюшка. А, брат?

– Слушай моего балабола, – тетка Зарина любовно погладила сына по плечу, – сам-то не успел приехать, куда побежал? К Розе Нецветаевской.

– И что? Я ведь не жениться побежал, а от дикости. Отвык на солдатчине от женского общества.

– Пойду, однако, маме надо помочь. Передай Наталке, позже свидимся.

– Наталка узнает, что мил дружок суженый прикатил, сама примчится.

Семен махнул рукой и вышел за калитку. Солнце хорошо пригревало: искупаться бы! Любимая, верно, уже проснулась, а завтра ей на работу. Вот и ладно, некогда будет скучать. Ноги несли на окраину заимки, ближе к тракту. Вот он пересек дорогу, взял наискось до перелеска, дошел до мостка через ручей, сделал небольшой привал, наткнувшись на поляну с ягодой, как называли дикую медовую клубнику. Эх, кабы Лита уральской ягодки отведала! Что черника? Лег навзничь, закрыл глаза, до мельчайших подробностей вспоминая день, проведенный с возлюбленной на Спасском.

Слова о смерти заставили его резко сесть, оглядываясь:

– Что за черт? Аэлита! Уф! Мерещится.

Семён поспешил.

Почта уже работала, и он заказал звонок. Ждать не пришлось долго, Семён плотно притворил дверь в кабинке:

– Аэлитка, привет, милая! Как добралась? Я то? Отлично домчался! Мама нормально. Сказал. Нет, Наталью не видел, в лес ушла по ягоды. Конечно, всё будет просто здорово! Скучаю, жизнь не в радость без тебя. Бельчонок мой. Завтра позвоню, как объяснился. Да, расскажу. Вечером будешь? а на работу можно? В обед? С двух до трех? Почта? Работает. Обнимаю, радость моя!

Положил трубку, улыбаясь до ушей: радость, радуга. Как в песне? «Любовь, как радуга над морем…». Вот оно!

Почтальонша, немолодая и некрасивая, глянула на парня, и улыбнулась тоже. Лицо ее озарилось, и Семён даже загляделся, удивляясь странному преображению.

– Спасибо. Я счастлив. Удачи вам!

Волшебные крылья домчали к заимке он и не заметил. Еще издалека увидел Наталку, сидящую на лавочке возле его дома. Вид у девушки безмятежный, значит, мама ничего не сказала ей. Ну и правильно! Увидев жениха, Наталка порывисто вскочила, намереваясь кинуться ему на шею. Семён невольно отшатнулся:

– Здравствуй, Наталья! А я на почту ходил, надо было позвонить кое-кому. То есть, девушке, которую люблю. Прости.

Не понимая, Наталка шагнула к нему:

– Я так скучала!

– Прости.

– Обними свою Наталку!

– Наташа, выслушай, наконец! Там, в далекой Вишере, встретил человека, девушку. Я люблю её!

– Девушку? Любишь? А я побоку? У нас ведь свадьба!

– Свадьбы не будет! Наташа, не переживай, встретишь достойного, я плохой.

Наталка побледнела. Качаясь, сделала несколько шагов назад, опустилась на лавку, уронила лицо в ладони. Семён чуть не плакал от жалости. Наконец, рванул в дом, налил стакан воды и вынес:

– Выпей!

– Уйди!

Он растерялся. Ожидал истерики, слез, думал, на коленях будет стоять. А тут – уйди!

– Уйди! – Надрывно повторила Наталка.

– Хочешь, поговорю с тёткой Зариной?

Девушка яростно мотнула головой:

– Уходи же, сколько можно говорить! Убирайся, видеть не хочу!

Семён ушел в дом. Никого.

Скандала не было, только он не испытывал облегчения.

Вечером пришла тетка Зарина, с ним разговаривать не стала, а вызвала мать на улицу. Там они говорили недолго. Мама вернулась, вздыхая:

– Сынок, сынок! Неудобно получилось.

– Неудобно? А любовь?

– А жизнь коверкать девушке, по-мужски? Легко быть отвергнутой?

– Мама!

– Что мама?

– Лучше сломать жизнь двоим?

– Так ли серьезно там?

– Очень серьезно, ма.

Мать вздохнула и покачала головой:

– Бог тебе судья! Бедная девушка!

– Найдет другого, говорят, время лечит многое.

– Тогда почему именно она? Пусть та другого ищет!

– А я?

– Вот именно: а я? Кишка тонка, сын. Своя-то рубашка ближе к телу, однако.

Семен прошел в сени и наполнил квасом из алюминиевого бака кружку. Стоял, потягивая холодный напиток, испытывал чувство, похожее на обиду: кишка тонка. Разве он не имеет права на личное счастье? И Аэлита ждет. Милая, родная душа. Да, что там такое творится?

– Ой, ой!

Семен выбежал из дому. По улице с истошными воплями мчалась тетка Зарина:

– Ой, ой!

Увидев его, остановилась, как вкопанная и ткнула пальцем:

– Вражина проклятый, лютый убивец!

Семен испугался:

– Говори толком, тетка!

– Кровинушка утопилась!!! – и, повалившись на землю, зашлась криком.

– Где она?

– Побёгла к реке. Ах, я ж, дура старая, не удержала дочку родную, горе, горе мне!

Семен рванул с места. «Взойду на камень Писаный и брошусь вниз», – стучало в висках.

Кажется, никогда в жизни так быстро не бегал. Ветки больно стегали по лицу, когда ломился перелеском, напрямки. Запутался в кустах шиповника, упал, оцарапав руки и лицо в кровь, но лишь утерся кулаком, всхлипнул, побежал дальше, плача от невыносимой беды, свалившейся на него так внезапно.

Тонкая фигурка девушки одиноко стояла на утесе. Ветер трепал выгоревшее платьишко. В груди Семена ухнуло и покатилось сердце: успел.

Наталья обернулась, и, увидев Семена, сделала шаг навстречу. Тот крепко сжал руку девушки, и повел прочь от обрыва. Она покорно следовала за ним, но когда вошли в рощицу, резко остановилась, и выдернула руку. Семен шагнул ближе:

– Идем! А ты здорово напугала меня. Да, что я, тетка Зарина прибежала, лица нет, а уж криков, будто пожар случился. И, впрямь, пожар! О матери бы подумала.

– Правда, напугался?

– Не то слово. Случись такое, прыгнул бы следом, не раздумывая.

Наталья опустилась на траву. Семен продолжал стоять, заново переживая страх. Наконец, нагнулся и протянул руку:

– Идем! Идем домой!

– Что дальше?

– Я отведу тебя. И завтра уеду! Как говорят: с глаз долой из сердца вон!

– Эва как, – протяжно сказала девушка, голосом растерянным и тихим.

– Прости меня! Ты умная, добрая, а я такой.

– Женись на мне, а любовь вернется! Знаешь, так бывает, когда милые разлучаются. Хочешь, возьми меня теперь! Ты ведь хотел! Ах, если бы,

вернуться назад всего на месяц, ты не уехал бы от меня. Почему тогда испугалась, что не женишься? Нет, ты бы остался! Ответь, это потому, что не отдалась тогда?

– Я полюбил другую девушку, там, далеко!

– Забыл всего за месяц? Всего за месяц?

– На третий день! Приехал, увидел и забыл все на свете! Честно, я пытался думать о тебе, но не мог вспомнить даже лица.

Наталья горько заплакала.

– Понимаешь, не стою любви, – он усмехнулся, – меня ведь и товарищ отмутузил за легкомыслие. Тем более, у него девчонку увёл. У Парфёна, то есть.

– Какое мне дело! Парфён – парень, а вам, мужчинам все одно.

– Точно! Девушкам горе, а мужикам – лишний повод глотку залить! Вот и пойми, зачем тебе убогий парень, который за дверь ступил, и девушку забыл? Идем!

Наталья встала: Семен подал руку, но девушка не приняла руки, и горестно вздыхая, двинулась в сторону заимки. Семен подавил облегченный вздох, похоже, Наталья полностью разочаровалась в мужчинах: что ж, тем лучше, жить будет. Он шел позади. Тетка Зарина выбежала навстречу, размахивая головным платком, как флагом. Причитая, обняла дочку за плечи, и повела к дому: на Семена даже бровью не повела.

Веда глянула суровым испытующим взглядом.

– Ничего, мать, все обошлось, Наталья уже дома. Дай поесть.

– Возьмешь! Пора жить своим умом и совестью.

– Совесть моя чиста! Не врал, не изворачивался. Ма, стыдиться нечего.

– И гордиться тоже!

– Завтра уеду!

– Хлев поправишь, и ехай себе!

– Ладно, мать: мир, а? – Просительно заглянул матери в глаза, – буду ждать на свадьбу!

– Только не спеши! Проверь чувства.

– Настоящее в проверке не нуждается! Или считаешь повесой?

Мать пожала плечами.

Хлев являл жалкое зрелище. Эх, батька не успел, дальше разговору дело не пошло, времени не хватило. Семен искренне пожалел корову Марту и Орлика. Завтра, однако, попробую еще до обеда с Аэлитой связаться. Лита, Литочка, зоренька ясная!

Проснулся с первым лучом, и наскоро перехватив, в хлев. Спорится работа, да он себя ещё погоняет. Почти закончил к обеду, а тут Вадька, Натальин брат:

– Здорово, старик! Покурим?

– Ну, – Семен вытащил из кармана сигареты, предложил соседу. Вадик одну закурил, другую, как водится в запас, то есть, деловито заложил за ухо, молвив, – запас карман не трет!

– Как Наталья?

– Затеял, брат, катавасию, не отмоешься, по заимке судачат, кому не лень, девка глаз казать боится.

– Понятно…

– Тебе что, мужик, отряхнулся и пошел? Так полагаешь? А девка в «брошенках» числится. Ищи, знать, кто возьмет.

– Моё слово – не женюсь! Ай, не понял? – Семен затоптал окурок в землю, – недосуг с тобой трепаться, ухожу!

– Надолго?

– Тебе то что, однако?

– Покалякали бы трошки.

Семен махнул рукой, и в дом. Выпил кружку квасу с ломтем хлеба, и на мамкино:

– Поешь, торопыга! – Бросил, – Спешу, ма, на почту. Хлев почти готов, к ночи закончу, а завтра с утреца, за билетом.

– А через интернет?

– Не, так вернее.

Умылся, переоделся в чистое, и вышел из дому. Вадька с двумя корешами, Митькой и Ваней, треплется на дороге. Семен кивнул мимоходом.

– Э, служивый! Негоже соседей уважением обделять. Подойди, паря, извинись!

– Иди ты, Митёк! Делать неча, хоть людей не цепляй!

– Ой, цаца, слова не скажи! – Митька заржал, показывая щербину, – может, зубы частые? Так ведь, попроси, вмиг расставлю!

Троица, громко смеясь, держалась на шаг позади.

– Хороший эскорт у Семена, – сострил Ваня, бритоголовый, ушастый, нос картошкой.

– Эскорт услуги нынче дорого стоят, слышь, зятек, или кем приходишься?

Заимка осталась далеко позади.

– Бог миловал от таких родственничков.

– Грубишь, братишка!

Семен прибавил шагу.

– Смотри-ка, убегает! Ату, его! – Трое деланно засеменили вслед, громко шаркая по тропе, – ой, бежит, трусняк! Смотри, штаны не потеряй, не обоссысь, писун!

Семен остановился, потер кулаки, значительно процедил:

– На рожон лезете! Кто начнёт?

Парни образовали треугольник, в котором Семён был центром. Набросились.

– Ага! Втроем на одного!

– Скажи еще, нечестно, нытик! – Вадик резко выдохнул, и достал кулачиной челюсть несостоявшегося родственника, – за сестренку!

Семена ожгла нестерпимая боль: кастет! Щека налилась и распухла подушкой. Расставил ноги, повернулся вправо-влево, оценивая противников, нащупывая слабую сторону. Ваня зажал пальцем ноздрю, и шумно высморкался, наклоняясь к обочине. Тут Семён налетел вихрем, ногой ткнул подбородок, парень только взвыл, и кубарем покатился в канаву. Семён тут же занял исходную позицию. Митька плясал вокруг, делая ложные выпады, провоцируя на ошибку. Краем глаза видел Ивана, выползающего из канавы с камнем в руке:

– Сука! – Взгляд Семёна заметался в поисках оружия защиты. Иван поднял руку, крича, – убью, гада!

Семен нагнулся, камень просвистел мимо, тупо стукнулся оземь. Сзади прыгнул Митька, локтем сдавил горло, лязгнул зубами, вгрызаясь в ушной хрящ:

– А-а-а! – Перед глазами стеной взметнулся огонь и погас, расходясь в мозгу фиолетовыми кругами, – а-а-а! (Кто истошно кричит? Это же я).

– Бежим! – Митькин голос.

– Минуту, одно дельце! – деловито-циничный Ивана, ― Сдохни, падла! ― и жесткий удар по голове, второй – по шее, но этого Семен уже не чувствовал.

Холодно и липко. Первое ощущение Семена. Потом добавилась боль, от которой сердце в груди кувырком. Корка стянула щеку, левое ухо: ссс! Где мое ухо? С трудом открыл глаз. Второй разлепить не удалось. Мысленно полз, тихо шевеля пальцами рук. Аэлита легонько взъерошила ему волосы.

– Ты? – Не открывая губ, языком о нёбо щелкнул Семен, – почему здесь?

– Сынок, – сказала Аэлита, – потерпи, милый, машина едет. Иди домой, Наталья!

Огромный рыжий муравей полз по гигантской травине, приближаясь к глазу. Семен закрыл глаз и снова сделал попытку шевельнуться. Невыносимая боль пронзила от пят до макушки: Семен провалился в черноту.

Покачивало, будто в люльке, но по характерному звуку определил, что лежит в машине и его везут, осторожно тормозя на ухабах. Приоткрыл веко и, увидев мать, спросил:

– Где Аэлита? – Но из сомкнутых губ вырвалось лишь мычание.

– Тихо-тихо, сынок! Молчи, родной, понадобиться много сил, чтобы вернуться.

– Вернуться? Странно. Куда вернуться, откуда? Я сплю? – Мелькнула догадка.

Наконец, машина вырулила на шоссе и помчалась. Семён шагнул в ночь.

Запах медикаментов.

– Госпиталь, – сообразил Семен, – ранили, духи! Наших выбили-таки из Грозного? Кого спросить?

– Веда Ярославна, приходит в себя, веки дрожат! – Девичий голос.

– Спасибо, Оленька! – теплый мамин, и мягкая рука берет его пальцы, нежно гладит, – Сенечка, сынок.

Семен открыл, заслезившиеся от света глаза: желтые стены, рядом капельница, и мама:

– Здравствуй, ма!

– С возвращением, родимый!

– Ранили? Парфёнка живой? Чей город?

– Все хорошо, сын. Ты дома, то есть в Соликамске.

– Как? Почему здесь? Что произошло?

– Война закончилась, родной. Наталка извелась.

– Наталка? – Семен устало закрыл глаза, имя вызвало смутные воспоминания, и только. Наталка. Давнее слегка коснулось памяти крылом. Потом незнакомый мужской голос, тише, тише, острая боль в спине, и спасительная пелена сна.

По щекам водили чем-то ровным, он пришел в себя: Мама!

– Ну вот, побрила, – сказала, вытирая его лицо салфеткой, – совсем другой вид. Гляди, Наташа!

– Тетя Веда, Сеня очнулся!

– Здравствуй, сынок, долго же ты спал.

– Воды!

Мама заботливо поднесла к губам сына поильник: Семен жадно глотнул, ещё и ещё. Потянул руку, будто гирю:

– Я ранен?

– Да, сынок, ранен. Тебе предстоит долгое лечение, терпи!

Девушка всхлипнула:

– Сеня, ведь два месяца без сознания! Мы с тетей Ведой почти уже вовсе отчаялись! Любимый!

– Я вас знаю?

– Наталка, невеста твоя!

Семен посмотрел на мать: та отвела взгляд.

– Что же, родимый, совсем ничего не помнишь?

– Ты – моя мама, а девушку вроде не припоминаю. Что она здесь делает? Я устал, девушка, идите домой.

– Иди, Наталья, – кивнула мать, – ему надо обдумать!

Наталья, двигаясь боком, вышла из палаты.

– Мам, посплю немного. – Закрыл глаза, думая о девушке Наташе, но память вызывала совсем другой образ, далекий и одновременно близкий.

Из беспамятства вывел мягкий баритон: Семен открыл глаза. Седоволосый доктор держал его руку:

– Что ж, молодой человек, делаем все, что можем, далее ваш труд и везение.

– Спина болит чертовски!

– Увы, позвоночник – очень болезненная штука, но дело в этом. ― Постучал пальцем по своему виску, ― надеюсь, ваш организм справится с недугом. Всё помните?

– Н-не знаю!

Вошла медсестра, остановилась возле кровати, почтительно глядя на доктора. Семен внутренне сжался от пронзительной боли, закусил губу:

– У-у…

– Оленька, двадцать кубиков валиума три раза в день!

– Это наркотик? – Спросил Семен.

– Сильнодействующий транквилизатор!

– Ноги! не чувствую ног! А рука? Одна будто гиря, а другой – нет вовсе.

– А хочется все и сразу? Только в себя пришел, так что полежи дружок в больнице. Тебе просто повезло!

– Доктор, что со мной? – Семен устало прикрыл глаза: ох, уж эта боль!

– Ничего, ничего, – девичий голос, – укольчик, и станет легче.

– Спасибо, Оленька! – Сказала мама.

Семен уснул. Снилась девушка, не мог понять, почему так необъяснимо близка и в то же время далека. Девушка со странным именем Аэлита, бледная, несчастная протягивала к нему руки, взывая о любви.

– Аэлита! – Простонал Семен и проснулся.

Сердце стучало, словно молот о наковальню: вспомнил.

– Мама?

– Что сынок?

– Ты бы отдохнула. Говоришь, два месяца на грани?

– Не на грани! Я знала, справишься, ты ведь у меня силач!

– Мы в Соликамске? Есть куда приткнуться?

– Милый, не беспокойся. Разрешили ночевать здесь, в больнице, потом сниму комнатку.

– А деньги?

– Старые люди бережливы.

– Очень хорошо. Иди, дорогая, отдохни.

Веда поднялась со стула: от радости дрожь в коленках. Собиралась пойти в местный храм благодарить Господа за сына, и только потом уже искать комнату. Кстати сказать, Наталья приглашала к своим родственникам, где ей выделили комнатку. Только Веда считала вовсе неудобным что-либо принимать от девушки, на которой сын не женится. Что греха таить, Наталка явно рассчитывает, что Сеня забудет ту, другую, ей и самой очень хочется, чтобы сын связал судьбу с местной девушкой. Она поцеловала сына, и вышла из палаты.

Лето окончилось, и Веда теперь это поняла. Ветер гулял по кронам деревьев. Остановилась, решая куда пойти, и вдохнула полной грудью. Только сейчас она почувствовала, как сильно устала. Слава Богу, опасность миновала, и сын обязательно поправится. Доктор сказал, что вероятно ее Сеня не сможет ходить, у него паралич обеих ног, но мать точно знает, что ее мальчик справится, только дайте время. Она сделает все от нее зависящее, даже поедет в далекую новгородчину.

Присутствие Натальи в больнице, и то, что сын бывшую невесту не вспомнил, когда очнулся, смутило. Как Наталья могла назвать себя невестой? Понятно, она рассчитывает, что все изменится.

Веда зашла в блинную и, взяв сытный блин с мясом и грибами, села за столик возле окна, рассеянно глядя на улицу. За два месяца она одичала, и на людей, живущих обычной жизнью, взирала с удивлением. Сын находился все это время между жизнью и смертью, и страх вдруг охватил ее: а, что если бы?

Веда закрыла глаза и вернулась в тот день, когда случилась беда.

Наталья прибежала и с порога:

– Тетя Веда, брат с дружками вышли с заимки за Семеном! Вид не дружелюбный, как бы чего не вышло.

– Сколько их?

– Помимо брата еще Ванька Щербина с Митькой Забулдаевским. Были б другие парни, а то самое хулиганье. Да и Вадька вернулся из армии «на пальцах», знать, тяжелые кулаки отрастил на казенных харчах. Собирайся, тетя Веда, чую, добра не будет.

– Где Сеньча? – Спросила Веда ребят, идущих навстречу со стороны леса.

– А я чо, хожу за ним чо ли? – Отрезал Вадик. Его дружки перемигнулись, и в груди Веды, будто огонь зажегся:

– Идем! – бросила она Наталье, – с ними говорить, время терять.

– А ты, Наташка, домой иди, брось Сёмку, мы тебя на Митьке женим, – хохотнул в спину женщинам Вадик, и все трое зареготали.

Веда и Наталья поспешили, а вскоре уже бежали.

Мать увидела сына издалека, и сердце зашлось в предчувствии худшего. Но Семен был жив, лицо и голова залиты кровью, спекшейся на глазах, и превратившей волосы в липкую черную массу.

Она сорвала с головы платок и протянула Наталье:

– Смочи в ручье, надо глаза промыть. А потом беги в заимку, срочно вызывай скорую!

– Не, я с мобильника, мамка как утешительный приз подарила. Только номера не знаю. Вот, написано экстренный вызов 112.

– Звони! Куда угодно! Звони!

В ожидание машины, Веда промыла сыну глаза, и он приоткрыл на секунду один, силился что-то сказать, но промычал.

– Женщина, вам плохо? – Веда очнулась: старик с орденской планкой на груди заглядывал в лицо.

– Спасибо, ничего, просто задумалась, – улыбнулась Веда.

– А, ладно, а то я подумал…

– Все отлично! – Веда допила чай, и, выйдя на улицу, решительно отправилась в храм Вознесения Господня.

Молилась долго, а выйдя, присела на лавочку неподалеку в сквере, и глубоко задумалась. Ее дорогой и единственный мальчик лежит покалеченный и несчастный, а Зарина умоляет пощадить Вадика. Где справедливость? Конечно, если Вадик сядет в тюрьму, Сеня не обретет прежнего здоровья, но правильно ли оставить Вадика и его приятелей-хулиганов наслаждаться свободой? Она, было, хотела предоставить решение Семену, когда тот придет в себя, но зачем взваливать сей груз на плечи сына. Как сильно бы Зарина не била на материнские чувства, молодые люди совершили преступление и место им в тюрьме! Веда решительно встала и пошла к больнице.

Наталья сидела у кровати, держа Семёна за руку. Увидев Веду, убрала руку:

– Сеня, вот и мама пришла! – Пропела сладким голосом.

– До свиданья! – Семён поморщился, но девушка продолжала сидеть, глядя на бывшего жениха. – Мам, нашла жилье?

– Нет, дорогой, с тобой покантуюсь, зачем спешить?

– Тётя Веда может пожить со мной в одной комнате и не тратиться понапрасну.

– Мам?

– Сама решу. Дорогой, вспомнил Наталку?

– Вспомнил. Наташа, отправляйся домой.

– Тётя Веда, поговорить бы.

– Сынок, тебе что-нибудь нужно?

– Позови сестричку!

– Хорошо, милый!

Веда поцеловала Семена, вышла, кивнув Наталье. Та последовала за ней.

Сестричка Ариша зашла в палату с набором для укола, а женщины присели на диванчик в коридоре. Мимо гуляли мужчины в пижамах.

– Тётя Веда, Семен так неприступен, почему отворачивается от меня?

– Подумай.

– Думала. Он любил меня. Из-за Вадика?

– А что до Вадика было, не помнишь?

– А! – Наталка махнула рукой, – ваш сын так переменчив, задержался бы в заимке на недельку, и забыл эту. Знаю мужчин, уступи я Сене ещё до отъезда к сослуживцу, приехал бы мой. Мать виновата, пасёт мою девственность так, что останусь вековать старой девой.

– Чего добиваешься?

– Мать просила насчет Вадьки. Напишите, без претензий.

– А сын калекой останется?

– А кто душу вылечит? Вам все равно, что моя душа покалечена, и какое увечье тяжелее, ведомо ли?

– Око за око? Словно в первый раз тебя вижу, где та чистая, очаровательная девочка, которую знавала?

– Нет Наталки, прежняя умерла, а новая не родилась.

– А сейчас о чем хлопочешь?

– Вадика пожалейте!

– Я о тебе.

– Обо мне? Моя любовь поможет Сене вычеркнуть из памяти разлучницу. Он мой, и здоровый, и калека, понимаете, мой!

– Рановато Сёму в калеки записываешь. А вот, что Вадик натворил… Не прибеги я раньше, сынок бы умер в канаве.

– Я вас позвала: не я, он бы действительно умер!

– Ты сказала, задержись мой сын в заимке? Честно ответь: знала, что Вадик хочет побить моего Сенечку? Не лги!

Наталья опустила голову.

– Так. Не ты ли и подговорила?

– Но не сильно, был уговор слегка поучить, клянусь!

– Чтобы на недельку-вторую задержался?

– Я не отдам Семена! Никому!

– Вот, что скажу, Наташа; не любишь ты Сеню.

– Я жизнь за него отдам!

Веда усмехнулась:

– Знаешь, в библии: «Любовь не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла».

– То в библии, а в жизни каждый за себя хлопочет.

– Тебя Зарина вряд ли так учила.

– Ваш сын многому научил. Думала, только в книжках женихи невест бросают ради первой встречной юбки, но нет.

– Знаешь, дорогая, это я его толкала к женитьбе, потому с внуками хочу поняньчиться. А любви у вас не было: сынок за порог – и хвост кверху! Да и ты, хороша, чуть не убила парня. Любовь. Что до Вадика – посидит, поразмыслит год-другой. Хочет Зарина со мной объясниться, пусть приедет. Так матери и передай. Сама же домой отправляйся!

– Домой? Этакой несчастной «брошенкой»? Уж нет! Я Семена держала за руку, и пальцы его дрогнули. Остались чувства, остались, дело времени.

– Что ж, вижу, не вразумить тебя, Наталья. – Веда повернулась спиной к девушке. – Спит? – Спросила вышедшую из палаты сестричку Аришу. Та кивнула.

Веда ушла к сыну, тихонько притворив за собой дверь.

Семен крепко спал, но брови подрагивали и на скулах ходили желваки. Волна любви и жалости захватила Веду. Она присела на край кровати, не сводя с сына глаз. Его черты внезапно приобрели твердость и решимость, только губы вздрагивали во сне, словно произносили имя, которое отваживались забыть навсегда.

– Аэлита! – Тяжелый шепот потряс Веду до глубины души. Она тихо встала и вышла из палаты.

Когда Семен проснулся, мать была рядом, и он улыбнулся:

– Мама…

– Никому позвонить не хочешь? Парфену, например, или той девушке?

– Нет! Я еще плохо помню. – Семен отвел глаза.

Веда достала из сумки новенький мобильный телефон и показала сыну:

– Смотри, можешь звонить кому угодно.

– Спасибо.

Она положила телефон возле руки Семена:

– Так хорошо?

– Да. Мама, ты оставила хозяйство? Орлика, Марту, огород?

– Не волнуйся, милый, соседка Зоя присмотрит, а там Мила обещала отпуск взять. Очень о тебе печётся. Я уж дала телеграмму, мол, пришел в себя.

– Мама, а симкарту не забыла?

– Что ты, родной, надоумили добрые люди, продавцы, и карту поставили.

– А Милке номер в телеграмме написала?

– Нет. Вот не сообразила. Говорим всегда по домашнему аппарату, я и опростофилилась. Память отшибло, напрочь номер дочери забыла.

– Ладно. Пусть едет. Я устал, позови сестру, – гримаса боли исказила лицо Семена.

После укола заснул, и Веда осталась наедине с мыслями и опасениями. Хорошо зная сына, поняла, тот не станет звонить девушке. Одна надежда, удастся сообщить о случившемся Парфену, письма которого, она знала, бережной стопкой хранит сын дома. Вот Сене полегчает, и она хоть на денек-другой наведается в заимку. Скорей бы Мила приехала! Конечно, проще позвонить, а номер дочкин остался в хате, да и редко говорили: больше письма да телеграммы, так сложилось. Неожиданно Веда вскочила, набросила на плечи плащ и помчалась на улицу, к ближайшей почте.

Отправив короткой телеграммой номер мобильного телефона сына, она удовлетворенно усмехнулась: вот ведь глупая, сразу не сообразила, недаром говорят, что дурная голова ногам покоя не дает.

Мила позвонила на следующий день, по дрожи в голосе Семена, Веда поняла, сын взволнован. Говорил совсем недолго, слаб еще, даже пятиминутный разговор вызвал испарину. Уронив обессилено руку с телефоном себе на грудь, Семен закрыл глаза, белые губы сжаты. Веда внимательно глядела на сына, не беспокоила вопросами, но была готова вмиг сорваться с места, чтобы позвать сестричку со спасительным уколом. Грудь Семена судорожно вздрагивала, потом стала вздыматься более плавно, и, наконец, легкое посапывание нарушило тишину больничной палаты. Веда облегченно вздохнула: Спи, сынок!

Ариша заглянула в палату, но мать приложила палец к губам и тихо вышла:

– Спит! Сам спит! – Сказала шепотом, будто сын мог услышать.

– Хорошо! – в тон прошептала Ариша, – уколю позже.

Но спал Сеня меньше часа, и Арише все-таки пришлось колоть обезболивающее.

– Ма, отдохни!

– Сынок, я и так отдыхаю, сижу, ничего не делаю, смотрю на тебя.

– Мама, не сообщай Парфену. Когда поправлюсь, сам…

– Что подумает та девушка? А товарищ? Нет, Сеня, неправильно.

– Мама, начистоту: хотела сообщить?

Веда вздохнула:

– И сообщу! Хоть сын и легкомысленный вертихвост, но, если он любит честно, то и поступать надо по совести. Пусть знают!

– Нет. Я – калека! Обо мне подумала? Юная девушка с калекой. Справедливо?

– Сенечка, если любит, лишь бы рядом, а нет – не обессудь, выйдет коряво.

– Вот-вот. Но есть еще одна сторона – я! Твой сын!

– Мой сын преисполнен жалости к себе и недоверия к девушке.

– Аэлите.

– Да, дорогой сын.

– Понимаешь, не могу!

– Аэлита ждет! Два месяца ни ответа, ни привета! Как сын хочешь, я сообщу Парфёну! Будь я на месте Аэлиты, извелась! Глупец, еще кочевряжится! Знала бы девушка, по ком страдает!

– Переживет. – Семен закрыл глаза, давая понять, что разговор окончен. Мать не понимает сына, ей хочется внуков. Привиделось: Аэлита катит его в инвалидной коляске, то и дело, останавливаясь и вопрошая: так хорошо, а так? Вот подвозит коляску тропинкой к дому, Парфён мастерит пандус, а сам маслеными глазками сочувственно эдак на Литку смотрит и вздыхает: дура, а могла иметь нормального мужика. И ведь нарочно гадёныш пандус долго строит. Сеня видит по его ухмылке: доволен, что Семена надо в дом тащить на руках! А ещё видит, Аэлита беременна, нельзя ей тяжести. Так втроём справляются: он, Аэлита и Парфён, вечная троица.