Текст книги "Под лаской плюшевого пледа…"

Земные приметы

 
Так, в скудном труженичестве дней,
Так, в трудной судорожности к ней,
Забудешь дружественный хорей
Подруги мужественной своей.
 
 
Ее суровости горький дар,
И легкой робостью скрытый жар,
И тот беспроволочный удар,
Которому имя – даль.
 
 
Все древности, кроме: дай и мой,
Все ревности, кроме той, земной,
Все верности, – но и в смертный бой
Неверующим Фомой.
 
 
Мой неженка! Сединой отцов:
Сей беженки не бери под кров!
Да здравствует левогрудый ков
Немудрствующих концов!
 
 
Но может, в щебетах и в счетах
От вечных женственностей устав —
И вспомнишь руку мою без прав
И мужественный рукав.
 
 
Уста, не требующие смет,
Права, не следующие вслед,
Глаза, не ведающие век,
Исследующие: свет.
 

15 июня 1922

 
Ищи себе доверчивых подруг,
Не выправивших чуда на число.
Я знаю, что Венера – дело рук,
Ремесленник – и знаю ремесло.
 
 
От высокоторжественных немот
До полного попрания души:
Всю лестницу божественную – от:
Дыхание мое – до: не дыши!
 

18 июня 1922

 
Ах, с откровенного отвеса —
Вниз – чтобы в прах и в смоль!
Земной любови недовесок
Слезой солить – доколь?
 
 
Балкон. Сквозь соляные ливни
Смоль поцелуев злых.
И ненависти неизбывной
Вздох: выдышаться в стих!
 
 
Стиснутое в руке комочком —
Чтó: сердце или рвань
Батистовая? Сим примочкам
Есть имя: – Иордань.
 
 
Да, ибо этот бой с любовью
Дик и жестокосерд.
Дабы с гранитного надбровья
Взмыв – выдышаться в смерть!
 

30 июня 1922

 
Руки – и в круг
Перепродаж и переуступок!
Только бы губ,
Только бы рук мне не перепутать!
 
 
Этих вот всех
Суетностей, от которых сна нет.
Руки воздев,
Друг, заклинаю свою же память!
 
 
Чтобы в стихах
(Свалочной яме моих Высочеств!)
Ты не зачах,
Ты не усох наподобье прочих.
 
 
Чтобы в груди
(В тысячегрудой моей могиле
Братской!) – дожди
Тысячелетий тебя не мыли…
 
 
Тело меж тел,
– Ты, что мне
                      про́падом был двухзвёздным!..
Чтоб не истлел
С надписью: не опознан.
 

9 июля 1922

 
Удостоверишься – по времени! —
Что, выброшенной на солому,
Не надо было ей ни славы, ни
Сокровищницы Соломона.
 
 
Нет, руки за́ голову заломив,
– Глоткою соловьиной! —
Не о сокровищнице – Суламифь:
Горсточке красной глины!
 

12 июля 1922

 
Дабы ты меня не видел —
В жизнь – пронзительной, незримой
Изгородью окружусь.
 
 
Жимолостью опояшусь,
Изморозью опушусь.
 
 
Дабы ты меня не слушал
В ночь – в премудрости старушьей:
Скрытничестве – укреплюсь.
 
 
Шорохами опояшусь,
Шелестами опушусь.
 
 
Дабы ты во мне не слишком
Цвел – по зарослям: по книжкам
Заживо запропащу:
 
 
Вымыслами опояшу,
Мнимостями опушу.
 

25 июня 1922

 
Вкрадчивостию волос:
В гладь и в лоск
Оторопию продольной —
 
 
Синь полунощную, масть
Воронову. – Вгладь и всласть
Оторопи вдоль – ладонью.
 
 
Неженка! – Не обманись!
Так заглаживают мысль
Злостную: разрыв – разлуку —
 
 
Лестницы последний скрип…
Так заглаживают шип
Розовый… – Поранишь руку!
 
 
Ведомо мне в жизни рук
Многое. – Из светлых дуг
Присталью неотторжимой
 
 
Весь противушерстный твой
Строй выслеживаю: смоль,
Стонущую под нажимом.
 
 
Жалко мне твоей упор —
ствующей ладони: в лоск
Волосы, – вот-вот уж через
 
 
Край – глаза… Загнана внутрь
Мысль навязчивая: утр
Наваждение – под череп!
 

17 июля 1922

 
Леты слепотекущий всхлип.
Долг твой тебе отпущен: слит
С Летою, – еле-еле жив
В лепете сребротекущих ив.
 
 
Ивовый сребролетейский плеск
Плачущий… В слепотекущий склеп
Памятей – перетомилась – спрячь
В ивовый сребролетейский плач.
 
 
На плечи – сребро-седым плащом
Старческим, сребро-сухим плющом
На плечи – перетомилась – ляг,
Ладанный слеполетейский мрак
 
 
Маковый…
             – ибо красный цвет
Старится, ибо пурпур – сед
В памяти, ибо выпив всю —
Сухостями теку.
 
 
Тусклостями: ущербленных жил
Скупостями, молодых сивилл
Слепостями, головных истом
Седостями: свинцом.
 

Берлин, 31 июля 1922

«Ночные шепота: шелка…»

 
Ночные шепота: шелка
Разбрасывающая рука.
Ночные шепота: шелка
Разглаживающие уста.
                           Счета
Всех ревностей дневных —
                                          и вспых
Всех древностей – и стиснув челюсти —
И стих
Спор —
В шелесте…
И лист
В стекло…
И первой птицы свист.
– Сколь чист! – И вздох.
Не тот. – Ушло.
Ушла.
И вздрог
Плеча.
Ничто
Тщета.
Конец.
Как нет.
 
 
И в эту суету сует
Сей меч: рассвет.
 

17 июня 1922

«Помни закон…»

 
Помни закон:
Здесь не владей!
Чтобы потом —
В Граде Друзей:
 
 
В этом пустом,
В этом крутом
Небе мужском
– Сплошь золотом —
 
 
В мире, где реки вспять,[1]1
  Ударяются и отрываются первый, четвертый и последний слоги: На – берегу – реки (примеч. М. Цветаевой).


[Закрыть]
На берегу – реки,
В мнимую руку взять
Мнимость другой руки…
 
 
Легонькой искры хруст,
Взрыв – и ответный взрыв.
(Недостоверность рук
Рукопожатьем скрыв!)
 
 
О этот дружный всплеск
Плоских как меч одежд —
В небе мужских божеств,
В небе мужских торжеств!
 
 
Так, между отрочеств:
Между равенств,
В свежих широтах
Зорь, в загараньях
 
 
Игр – на сухом ветру
Здравствуй, бесстрастье душ!
В небе тарпейских круч,
В небе спартанских дружб!
 

20 июня 1922

«Когда же, Господин…»

 
Когда же, Господин,
На жизнь мою сойдет
Спокойствие седин,
Спокойствие высот.
 
 
Когда ж в пратишину
Тех первоголубизн
Высокое плечо,
Всю вынесшее жизнь.
 
 
Ты, Господи, один,
Один, никто из вас,
Как с пуховых горбин
В синь горнюю рвалась.
 
 
Как под упорством уст
Сон – слушала – траву…
(Здесь, на земле искусств,
Словесницей слыву!)
 
 
И как меня томил
Лжи – ломовой оброк,
Как из последних жил
В дерева первый вздрог…
 
 
Дерева – первый – вздрог,
Голубя – первый – ворк.
(Это не твой ли вздрог,
Гордость, не твой ли ворк,
Верность?)
 
 
              – Остановись,
Светопись зорких стрел!
В тайнописи любви
Небо – какой пробел!
 
 
Если бы – не – рассвет:
Дребезг, и свист, и лист,
Если бы не сует
Сих суета – сбылись
 
 
Жизни б…
             Не луч, а бич —
В жимолость нежных тел.
В опромети добыч
Небо – какой предел!
 
 
День. Ломовых дрог
Ков. – Началась. – Пошла.
Дикий и тихий вздрог
Вспомнившего плеча.
 
 
Прячет…
            Как из ведра —
Утро. Малярный мел.
В летописи ребра
Небо – какой пробел!
 

22–23 июня 1922

«Леты подводный свет…»

 
Леты подводный свет,
Красного сердца риф.
Застолбенел ланцет,
Певчее горло вскрыв:
 
 
Не раскаленность жёрл,
Не распаленность скверн —
Нерастворенный перл
В горечи певчих горл.
 
 
Гор2 е горе!2 Граним,
Плавим и мрем – вотще.
Ибо нерастворим
В голосовом луче
 
 
Жемчуг…
           Железом в хрип,
Тысячей пил и свёрл —
Неизвлеченный шип
В горечи певчих горл.
 

11 августа 1922

Деревья

(Моему чешскому другу,

Анне Антоновне Тесковой)

 
В смертных изверясь,
Зачароваться не тщусь.
В старческий вереск,
В среброскользящую сушь,
 
 
– Пусть моей тени
Славу трубят трубачи! —
В вереск-потери,
В вереск-сухие ручьи.
 
 
Старческий вереск!
Голого камня нарост!
Удостоверясь
В тождестве наших сиротств,
 
 
Сняв и отринув
Клочья последней парчи —
В вереск-руины,
В вереск-сухие ручьи.
 
 
Жизнь: двоедушье
Дружб и удушье уродств.
Седью и сушью,
(Ибо вожатый – суров),
 
 
Ввысь, где рябина
Краше Давида-Царя!
В вереск-седины,
В вереск-сухие моря.
 

5 сентября 1922

 
Когда обидой – опилась
Душа разгневанная,
Когда семижды зареклась
Сражаться с демонами —
 
 
Не с теми, ливнями огней
В бездну нисхлестнутыми:
С земными низостями дней.
С людскими косностями —
 
 
Деревья! К вам иду! Спастись
От рёва рыночного!
Вашими вымахами ввысь
Как сердце выдышано!
 
 
Дуб богоборческий! В бои
Всем корнем шествующий!
Ивы-провидицы мои!
Березы-девственницы!
 
 
Вяз – яростный Авессалом,
На пытке вздыбленная
Сосна – ты, уст моих псалом:
Горечь рябиновая…
 
 
К вам! В живоплещущую ртуть
Листвы – пусть рушащейся!
Впервые руки распахнуть!
Забросить рукописи!
 
 
Зеленых отсветов рои…
Как в руки – плещущие…
Простоволосые мои,
Мои трепещущие!
 

8 сентября 1922

 
Купальщицами, в легкий круг
Сбитыми, стаей
Нимф-охранительниц – и вдруг,
Гривы взметая
 
 
В закинутости лбов и рук,
– Свиток развитый! —
В пляске кончающейся вдруг
Взмахом защиты —
 
 
Длинную руку на бедро…
Вытянув выю…
Березовое серебро,
Ручьи живые!
 

9 сентября 1922

 
Други! Братственный сонм!
Вы, чьим взмахом сметен
След обиды земной.
Лес! – Элизиум мой!
 
 
В громком таборе дружб
Собутыльница душ
Кончу, трезвость избрав,
День – в тишайшем из братств.
 
 
Ах, с топочущих стогн
В легкий жертвенный огнь
Рощ! В великий покой
Мхов! В струение хвой…
 
 
Древа вещая весть!
Лес, вещающий: Есть
Здесь, над сбродом кривизн —
Совершенная жизнь:
 
 
Где ни рабств, ни уродств,
Там, где всё во весь рост,
Там, где правда видней:
По ту сторону дней…
 

17 сентября 1922

 
Беглецы? – Вестовые?
Отзовись, коль живые!
Чернецы верховые,
В чащах Бога узрев?
 
 
Сколько мчащих сандалий!
Сколько пышущих зданий!
Сколько гончих и ланей —
В убеганье дерев!
 
 
Лес! Ты нынче – наездник!
То, что люди болезнью
Называют: последней
Судорогою древес —
 
 
Это – в платье просторном
Отрок, нектаром вскормлен.
Это – сразу и с корнем
Ввысь сорвавшийся лес!
 
 
Нет, иное: не хлопья —
В сухолистом потопе!
Вижу: опрометь копий,
Слышу: рокот кровей!
 
 
И в разверстой хламиде
Пролетая – кто видел?! —
То Саул за Давидом:
Смуглой смертью своей!
 

3 октября 1922

 
Не краской, не кистью!
Свет – царство его, ибо сед.
Ложь – красные листья:
Здесь свет, попирающий цвет.
 
 
Цвет, попранный светом.
Свет – цвету пятою на грудь.
Не в этом, не в этом
ли: тайна, и сила и суть
 
 
Осеннего леса?
Над тихою заводью дней
Как будто завеса
Рванулась – и грозно за ней…
 
 
Как будто бы сына
Провидишь сквозь ризу разлук —
Слова: Палестина
Встают, и Элизиум вдруг…
 
 
Струенье… Сквоженье…
Сквозь трепетов мелкую вязь —
Свет, смерти блаженнее
И – обрывается связь.
____________
 
 
Осенняя седость.
Ты, Гётевский апофеоз!
Здесь многое спелось,
А больше еще – расплелось.
 
 
Так светят седины:
Так древние главы семьи —
Последнего сына,
Последнейшего из семи —
 
 
В последние двери —
Простертым свечением рук…
(Я краске не верю!
Здесь пурпур – последний из слуг!)
 
 
…Уже и не светом:
Каким-то свеченьем светясь…
Не в этом, не в этом
ли – и обрывается связь.
____________
 
 
Так светят пустыни.
И – больше сказав, чем могла:
Пески Палестины,
Элизиума купола…
 

8–9 октября 1922

 
Та, что без виде́ния спала —
Вздрогнула и встала.
В строгой постепенности псалма,
Зрительною скало́й —
 
 
Сонмы просыпающихся тел:
Руки! – Руки! – Руки!
Словно воинство под градом стрел,
Спелое для муки.
 
 
Свитки рассыпающихся в прах
Риз, сквозных как сети.
Руки, прикрывающие пах,
(Девственниц!) – и плети
 
 
Старческих, не знающих стыда…
Отроческих – птицы!
Конницею на трубу суда!
Стан по поясницу
 
 
Выпростав из гробовых пелен —
Взлет седобородый:
Есмь! – Переселенье! – Легион!
Целые народы
 
 
Выходцев! – На милость и на гнев!
Види! – Буди! – Вспомни!
…Несколько взбегающих дерев
Вечером, на всхолмье.
 

12 октября 1922

 
Кто-то едет – к смертной победе
У деревьев – жесты трагедий.
Иудеи – жертвенный танец!
У деревьев – трепеты таинств.
 
 
Это – заговор против века:
Веса, счета, времени, дроби.
Се – разодранная завеса:
У деревьев – жесты надгробий…
 
 
Кто-то едет. Небо – как въезд.
У деревьев – жесты торжеств.
 

7 мая 1923

 
Каким наитием,
Какими истинами,
О чем шумите вы,
Разливы лиственные?
 
 
Какой неистовой
Сивиллы таинствами —
О чем шумите вы,
О чем беспамятствуете?
 
 
Что в вашем веяньи?
Но знаю – лечите
Обиду Времени —
Прохладой Вечности.
 
 
Но юным гением
Восстав – порочите
Ложь лицезрения
Перстом заочности.
 
 
Чтоб вновь, как некогда,
Земля – казалась нам.
Чтобы под веками
Свершались замыслы.
 
 
Чтобы монетами
Чудес – не чваниться!
Чтобы под веками
Свершались таинства!
 
 
И прочь от прочности!
И прочь от срочности!
В поток! – В пророчества
Речами косвенными…
 
 
Листва ли – листьями?
Сивилла ль – выстонала?
…Лавины лиственные,
Руины лиственные…
 

9 мая 1923 [2]2
  (Два последних стихотворения перенесены сюда из будущего по внутренней принадлежности (примеч. М. Цветаевой)).


[Закрыть]

«Это пеплы сокровищ…»

 
Это пеплы сокровищ:
Утрат, обид.
Это пеплы, пред коими
В прах – гранит.
 
 
Голубь голый и светлый,
Не живущий четой.
Соломоновы пеплы
Над великой тщетой.
 
 
Беззакатного времени
Грозный мел.
Значит Бог в мои двери —
Раз дом сгорел!
 
 
Не удушенный в хламе,
Снам и дням господин,
Как отвесное пламя
Дух – из ранних седин!
 
 
И не вы меня предали,
Годы, в тыл!
Эта седость – победа
Бессмертных сил.
 

27 сентября 1922

Хвала богатым

 
И засим, упредив заране,
Что меж мной и тобою – мили!
Что себя причисляю к рвани,
Что честно́ мое место в мире:
 
 
Под колесами всех излишеств:
Стол уродов, калек, горбатых…
И засим, с колокольной крыши
Объявляю: люблю богатых!
 
 
За их корень, гнилой и шаткий,
С колыбели растящий рану,
За растерянную повадку
Из кармана и вновь к карману.
 
 
За тишайшую просьбу уст их,
Исполняемую как окрик.
И за то, что их в рай не впустят,
И за то, что в глаза не смотрят.
 
 
За их тайны – всегда с нарочным!
За их страсти – всегда с рассыльным!
За навязанные им ночи,
(И целуют и пьют насильно!)
 
 
И за то, что в учетах, в скуках,
В позолотах, в зевотах, в ватах,
Вот меня, наглеца, не купят —
Подтверждаю: люблю богатых!
 
 
А еще, несмотря на бритость,
Сытость, питость (моргну – и трачу!)
За какую-то – вдруг – побитость,
За какой-то их взгляд собачий
 
 
Сомневающийся…
                         – не стержень
ли к нулям? Не шалят ли гири?
И за то, что меж всех отверженств
Нет – такого сиротства в мире!
 
 
Есть такая дурная басня:
Как верблюды в иглу пролезли.
…За их взгляд, изумленный нá-смерть,
Извиняющийся в болезни,
 
 
Как в банкротстве… «Ссудил бы… Рад бы —
Да»…
         За тихое, с уст зажатых:
«По каратам считал, я – брат был»…
Присягаю: люблю богатых!
 

30 сентября 1922

Рассвет на рельсах

 
Покамест день не встал
С его страстями стравленными,
Из сырости и шпал
Россию восстанавливаю.
 
 
Из сырости – и свай,
Из сырости – и серости.
Покамест день не встал
И не вмешался стрелочник.
 
 
Туман еще щадит,
Еще в холсты запахнутый
Спит ломовой гранит,
Полей не видно шахматных…
 
 
Из сырости – и стай…
Еще вестями шалыми
Лжет вороная сталь —
Еще Москва за шпалами!
 
 
Так, под упорством глаз —
Владением бесплотнейшим
Какая разлилась
Россия – в три полотнища!
 
 
И – шире раскручу!
Невидимыми рельсами
По сырости пущу
Вагоны с погорельцами:
 
 
С пропавшими навек
Для Бога и людей!
(Знак: сорок человек
И восемь лошадей).
 
 
Так, посредине шпал,
Где даль шлагбаумом выросла,
Из сырости и шпал,
Из сырости – и сирости,
 
 
Покамест день не встал
С его страстями стравленными —
Во всю горизонталь
Россию восстанавливаю!
 
 
Без низости, без лжи:
Даль – да две рельсы синие…
Эй, вот она! – Держи!
По линиям, по линиям…
 

12 октября 1922

«Не надо ее окликать…»

 
Не надо ее окликать:
Ей оклик – что охлест. Ей зов
Твой – раною по рукоять.
До самых органных низов
 
 
Встревожена – творческий страх
Вторжения – бойся, с высот
– Все крепости на пропастях! —
Пожалуй – органом вспоет.
 
 
А справишься? Сталь и базальт —
Гора, но лавиной в лазурь
На твой серафический альт
Вспоет – полногласием бурь.
 
 
И сбудется! – Бойся! – Из ста
На сотый срываются… Чу!
На оклик гортанный певца
Органною бурею мщу!
 

7 февраля 1923

«Нет, правды не оспаривай…»

 
Нет, правды не оспаривай.
Меж кафедральных Альп
То бьется о розариум
Неоперенный альт.
 
 
Девичий и мальчишеский:
На самом рубеже.
Единственный из тысячи —
И сорванный уже.
 
 
В само́м истоке суженный:
Растворены вотще
Сто и одна жемчужина
В голосовом луче.
 
 
Пой, пой – миры поклонятся!
Но регент: – Голос тот
Над кровною покойницей,
Над Музою поет!
 
 
Я в голосах мальчишеских
Знаток… – и в прах и в кровь
Снопом лучей рассыпавшись
О гробовой покров.
 
 
Нет, сказок не насказывай:
Не радужная хрупь, —
Кантатой Метастазовой
Растерзанная грудь.
 
 
Клянусь дарами Божьими:
Своей душой живой! —
Что всех высот дороже мне
Твой срыв голосовой!
 

8 февраля 1923

Федра

 
Ипполит! Ипполит! Болит!
Опаляет… В жару ланиты…
Что за ужас жестокий скрыт
В этом имени Ипполита!
 
 
Точно длительная волна
О гранитное побережье.
Ипполитом опалена!
Ипполитом клянусь и брежу!
 
 
Руки в землю хотят – от плеч!
Зубы щебень хотят – в опилки!
Вместе плакать и вместе лечь!
Воспаляется ум мой пылкий…
 
 
Точно в ноздри и губы – пыль
Геркуланума… Вяну… Слепну…
Ипполит, это хуже пил!
Это суше песка и пепла!
 
 
Это слепень в раскрытый плач
Раны плещущей… Слепень злится…
Это – красною раной вскачь
Запаленная кобылица!
 
 
Ипполит! Ипполит! Спрячь!
В этом пеплуме – как в склепе.
Есть Элизиум – для – кляч:
Живодерня! – Палит слепень!
 
 
Ипполит! Ипполит! В плен!
Это в перси, в мой ключ жаркий,
Ипполитова вза – мен
Лепесткового – клюв Гарпий!
 
 
Ипполит! Ипполит! Пить!
Сын и пасынок? Со – общник!
Это лава – взамен плит
Под ступнею! – Олимп взропщет?
 
 
Олимпийцы?! Их взгляд спящ!
Небожителей – мы – лепим!
Ипполит! Ипполит! В плащ!
В этом пеплуме – как в склепе!
 
 
Ипполит, утоли…
 

7 марта 1923

 
Ипполиту от Матери – Федры —
                                           Царицы – весть.
Прихотливому мальчику,
                                     чья красота как воск
От державного Феба, от Федры бежит…
Итак,
Ипполиту от Федры: стенание нежных уст.
 
 
Утоли мою душу!
                          (Нельзя, не коснувшись уст,
Утолить нашу душу!)
                              Нельзя, припадя к устам,
Не припасть и к Психее,
                                 порхающей гостье уст…
Утоли мою душу: итак, утоли уста.
 
 
Ипполит, я устала…
                      Блудницам и жрицам – стыд!
Не простое бесстыдство
                                    к тебе вопиет! Просты
Только речи и руки… За трепетом уст и рук
Есть великая тайна,
                           молчанье на ней как перст.
 
 
О прости меня, девственник!
                                     отрок! наездник! нег
Ненавистник! – Не похоть!
                          Не женского лона – блажь!
То она – обольстительница!
                                        То Психеи лесть —
Ипполитовы лепеты слушать у самых уст.
 
 
– «Устыдись!» – Но ведь поздно!
                         Ведь это последний всплеск!
Понесли мои кони!
                     С отвесного гребня – в прах —
Я наездница тоже! Итак, с высоты грудей,
С рокового двухолмия
                                 в пропасть твоей груди!
 
 
(Не своей ли?!) – Сумей же!
                        Смелей же! Нежней же! Чем
В вощаную дощечку —
                     не смуглого ль сердца воск?! —
Ученическим стилосом знаки врезать…
                                                          О пусть
Ипполитову тайну устами прочтет твоя
 
 
Ненасытная Федра…
 

11 марта 1923

Эвридика – Орфею:

 
Для тех, отженивших последние клочья
Покрова (ни уст, ни ланит!..)
О, не превышение ли полномочий
Орфей, нисходящий в Аид?
 
 
Для тех, отрешивших последние звенья
Земного… На ложе из лож
Сложившим великую ложь лицезренья,
Внутрь зрящим – свидание нож.
 
 
Уплочено же – всеми розами крови
За этот просторный покрой
Бессмертья…
           До самых летейских верховий
Любивший – мне нужен покой
 
 
Беспамятности… Ибо в призрачном доме
Сем – призрак ты, сущий, а явь —
Я, мертвая… Что же скажу тебе, кроме:
– «Ты это забудь и оставь!»
 
 
Ведь не растревожишь же! Не повлекуся!
Ни рук ведь! Ни уст, чтоб припасть
Устами! – С бессмертья змеиным укусом
Кончается женская страсть.
 
 
Уплочено же – вспомяни мои крики! —
За этот последний простор.
Не надо Орфею сходить к Эвридике
И братьям тревожить сестер.
 

23 марта 1923

Ариадна

 
Оставленной быть – это втравленной быть
В грудь – синяя татуировка матросов!
Оставленной быть – это явленной быть
Семи океанам… Не валом ли быть
Девятым, что с палубы сносит?
 
 
Уступленной быть – это купленной быть
Задорого: ночи и ночи и ночи
Умоисступленья! О, в трубы трубить —
Уступленной быть! – Это длиться и слыть
Как губы и трубы пророчеств.
 

14 апреля 1923

 
– О всеми голосами раковин
Ты пел ей…
               – Травкой каждою.
 
 
– Она томилась лаской Вакховой.
– Летейских маков жаждала…
 
 
– Но как бы те моря ни солоны,
Тот мчался…
                   – Стены падали.
– И кудри вырывала полными
Горстями…
                   – В пену падали…
 

21 апреля 1923

Прага

 
Где сроки спутаны, где в воздух ввязан
Дом – и под номером не наяву!
Я расскажу тебе о том, как важно
В летейском городе своем живу.
 
 
Я расскажу тебе, как спал он,
Не выспался – и тянет стан,
Где между водорослью и опалом
День деворадуется по мостам.
 
 
Где мимо спящих богородиц
И рыцарей, дыбящих бровь,
Шажком торопится народец
Потомков – переживших кровь.
 
 
Где честь, последними мечами
Воззвав, – не медлила в ряду.
О городе, где всё очами
Глядит – последнего в роду.
 

21 апреля 1923

Поэма заставы

 
А покамест пустыня славы
Не засыпет мои уста,
Буду петь мосты и заставы,
Буду петь простые места.
 
 
А покамест еще в тенётах
Не увязла – людских кривизн,
Буду брать – труднейшую ноту,
Буду петь – последнюю жизнь!
 
 
Жалобу труб.
Рай огородов.
Заступ и зуб.
Чуб безбородых.
 
 
День без числа.
Верба зачахла.
Жизнь без чехла:
Кровью запахло!
 
 
Потных и плотных,
Потных и тощих:
– Ну́ да на площадь?! —
Как на полотнах —
 
 
Как на полотнах
Только – и в одах:
Рев безработных,
Рев безбородых.
 
 
Ад? – Да,
Но и сад – для
Баб и солдат,
Старых собак,
Малых ребят.
 
 
«Рай – с драками?
Без – раковин
От устриц?
Без люстры?
С заплатами?!»
 
 
– Зря плакали:
У всякого —
Свой.
____________
 
 
Здесь страсти поджары и ржавы:
Держав динамит!
Здесь часто бывают пожары:
Застава горит!
 
 
Здесь ненависть оптом и скопом:
Расправ пулемет!
Здесь часто бывают потопы:
Застава плывет!
 
 
Здесь плачут, здесь звоном и воем
Рассветная тишь.
Здесь отрочества под конвоем
Щебечут: шалишь!
 
 
Здесь платят! Здесь Богом и Чертом,
Горбом и торбой!
Здесь молодости как над мертвым
Поют над собой.
____________
 
 
Здесь матери, дитя заспав…
– Мосты, пески, кресты застав! —
 
 
Здесь младшую купцу пропив…
Отцы…
           – Кусты, кресты крапив…
 
 
– Пусти.
– Прости.
 

23 апреля 1923

Облака

 
Перерытые – как битвой
Взрыхленные небеса.
Рытвинами – небеса.
Битвенные небеса.
 
 
Перелетами – как хлёстом
Хлёстанные табуны.
Взблестывающей Луны
Вдовствующей – табуны!