Текст книги "Под лаской плюшевого пледа…"

Двое

 
Есть рифмы в мире сём:
Разъединишь – и дрогнет.
Гомер, ты был слепцом.
Ночь – на буграх надбровных.
 
 
Ночь – твой рапсодов плащ,
Ночь – на очах – завесой.
Разъединил ли б зрящ
Елену с Ахиллесом?
 
 
Елена. Ахиллес.
Звук назови созвучней.
Да, хаосу вразрез
Построен на созвучьях
 
 
Мир, и, разъединен,
Мстит (на согласьях строен!)
Неверностями жен
Мстит – и горящей Троей!
 
 
Рапсод, ты был слепцом:
Клад рассорил, как рухлядь.
Есть рифмы – в мире том
Подобранные. Рухнет
 
 
Сей – разведешь. Что́ нужд
В рифме? Елена, старься!
…Ахеи лучший муж!
Сладостнейшая Спарты!
 
 
Лишь шорохом древес
Миртовых, сном кифары:
«Елена: Ахиллес:
Разрозненная пара».
 

30 июня 1924

 
Не суждено, чтобы сильный с сильным
Соединились бы в мире сем.
Так разминулись Зигфрид с Брунгильдой,
Брачное дело решив мечом.
 
 
В братственной ненависти союзной
– Буйволами! – на скалу – скала.
С брачного ложа ушел, неузнан,
И неопознанною – спала.
 
 
Порознь! – даже на ложе брачном —
Порознь! – даже сцепясь в кулак —
Порознь! – на языке двузначном —
Поздно и порознь – вот наш брак!
 
 
Но и постарше еще обида
Есть: амазонку подмяв как лев —
Так разминулися: сын Фетиды
С дщерью Аресовой: Ахиллес
 
 
С Пенфезилеей.
                      О вспомни – снизу
Взгляд ее! сбитого седока
Взгляд! не с Олимпа уже, – из жижи
Взгляд ее – все ж еще свысока!
 
 
Что ж из того, что отсель одна в нем
Ревность: женою урвать у тьмы.
Не суждено, чтобы равный – с равным…
……………………………..…………………
 
 
Так разминовываемся – мы.
 

3 июля 1924

 
В мире, где всяк
Сгорблен и взмылен,
Знаю – один
Мне равносилен.
 
 
В мире, где столь
Многого хощем,
Знаю – один
Мне равномощен.
 
 
В мире, где всё —
Плесень и плющ,
Знаю: один
Ты – равносущ
 
 
Мне.
 

3 июля 1924

Остров

 
Остров есть. Толчком подземным
Выхвачен у Нереид.
Девственник. Еще никем не
Выслежен и не открыт.
 
 
Папоротником бьет и в пене
Прячется. – Маршрут? Тариф?
Знаю лишь: еще нигде не
Числится, кроме твоих
 
 
Глаз Колумбовых. Две пальмы:
Явственно! – Пропали. – Взмах
Кондора…
              (В вагоне спальном
– Полноте! – об островах!)
 
 
Час, а может быть – неделя
Плаванья (упрусь – так год!)
Знаю лишь: еще нигде не
Числится, кроме широт
 
 
Будущего…
 

5 июля 1924

Под шалью

 
Запечатленный, как рот оракула —
Рот твой, гадавший многим.
Женщина, что́ от дозору спрятала
Меж языком и нёбом?
 
 
Уж не глазами, а в вечность дырами
Очи, котлом ведёрным!
Женщина, яму какую вырыла
И заложила дёрном?
 
 
Располагающий ста кумирнями
Идол – не столь заносчив.
Женщина, что́ у пожара вырвала
Нег и страстей двунощных?
 
 
Женщина, в тайнах,
                               как в шалях, ширишься,
В шалях, как в тайнах, длишься.
Отъединенная – как счастливица —
Ель на вершине мглистой.
 
 
Точно усопшую вопрошаю,
Душу, к корням пригубившую…
Женщина, что́ у тебя под шалью?
– Будущее!
 

8 ноября 1924

«Пела как стрелы и как морены…»

 
Пела как стрелы и как морены,
Мчащие из-под ног
С звуком рвущегося атлácа.
– Пела! – и целой стеной матрасной
Остановить не мог
Мир меня.
Ибо единый вырвала
Дар у богов: бег!
 
 
Пела как стрелы.
Тело?
Мне нету дела!
 

8 ноября 1924

Сон

 
Врылась, забылась – и вот как с тысяче —
футовой лестницы без перил.
С хищностью следователя и сыщика
Всé мои тайны – сон перерыл.
 
 
Сопки – казалось бы прочно замерли —
Не доверяйте смертям страстей!
Зорко – как следователь по камере
Сердца – расхаживает Морфей.
 
 
Вы! собирательное убожество!
Не обрывающиеся с крыш!
Знали бы, как на перинах лёжачи
Преображаешься и паришь!
 
 
Рухаешь! Как скорлупою треснувшей —
Жизнь с ее грузом мужей и жен.
Зорко как летчик над вражьей местностью
Спящею – над душою сон.
 
 
Тело, что все свои двери заперло —
Тщетно! – уж ядра поют вдоль жил.
С точностью сбирра и оператора
Всé мои раны – сон перерыл!
 
 
Вскрыта! ни щелки в райке, под куполом,
Где бы укрыться от вещих глаз
Собственных. Духовником подкупленным
Всé мои тайны – сон перетряс!
 

24 ноября 1924

 
В мозгу ухаб пролёжан, —
Три века до весны!
В постель иду, как в ложу:
Затем, чтоб видеть сны:
 
 
Сновидеть: рай Давидов
Зреть и Ахиллов шлем
Священный, – стен не видеть!
В постель иду – затем.
 
 
Разведены с Мартыном
Задекою – не всé!
Не доверяй перинам:
С сугробами в родстве!
 
 
Занежат, – лести женской
Пух, рук и ног захват.
Как женщина младенца
Трехдневного заспят.
 
 
Спать! Потолок как короб
Снять! Синевой запить!
В постель иду как в прорубь:
Вас, – не себя топить!
 
 
Заокеанских тропик
Прель, Индостана – ил…
В постель иду как в пропасть:
Перины – без перил!
 

26 ноября 1924

Приметы

 
Точно гору несла в подоле —
Всего тела боль!
Я любовь узнаю по боли
Всего тела вдоль.
 
 
Точно поле во мне разъяли
Для любой грозы.
Я любовь узнаю по дали
Всех и вся вблизи.
 
 
Точно но́ру во мне прорыли
До основ, где смоль.
Я любовь узнаю по жиле,
Bcero тела вдоль
 
 
Стонущей. Сквозняком как гривой
Овеваясь гунн:
Я любовь узнаю по срыву
Самых верных струн
 
 
Горловых, – горловых ущелий
Ржавь, живая соль.
Я любовь узнаю по щели,
Нет! – по трели
Всего тела вдоль!
 

29 ноября 1924

«Емче органа и звонче бубна…»

 
Емче органа и звонче бубна
Молвь – и одна для всех:
Ох, когда трудно, и ах, когда чудно,
А не дается – эх!
 
 
Ах с Эмпиреев и ох вдоль пахот,
И повинись, поэт,
Что ничего кроме этих ахов,
Охов, у Музы нет.
 
 
Наинасыщеннейшая рифма
Недр, наинизший тон.
Так, перед вспыхнувшей Суламифью —
Ахнувший Соломон.
 
 
Ах: разрывающееся сердце,
Слог, на котором мрут.
Ах, это занавес – вдруг – разверстый.
Ох: ломовой хомут.
 
 
Словоискатель, словесный хахаль,
Слов неприкрытый кран,
Эх, слуханул бы разок – как ахал
В ночь половецкий стан!
 
 
И пригибался, и зверем прядал…
В мхах, в звуковом меху:
Ах – да ведь это ж цыганский табор
– Весь! – и с луной вверху!
 
 
Се жеребец, на аршин ощерясь,
Ржет, предвкушая бег.
Се, напоровшись на конский череп,
Песнь заказал Олег —
 
 
Пушкину. И – раскалясь в полете —
В прабогатырских тьмах —
Неодолимые возгласы плоти:
Ох! – эх! – ах!
 

23 декабря 1924

Жизни

 
Не возьмешь моего румянца —
Сильного – как разливы рек!
Ты охотник, но я не дамся,
Ты погоня, но я есмь бег.
 
 
Не возьмешь мою душу живу!
Тáк, на полном скаку погонь —
Пригибающийся – и жилу
Перекусывающий конь
 
 
Аравийский.
 

25 декабря 1924

 
Не возьмешь мою душу живу,
Не дающуюся как пух.
Жизнь, ты часто рифмуешь с: лживо, —
Безошибочен певчий слух!
 
 
Не задумана старожилом!
Отпусти к берегам чужим!
Жизнь, ты явно рифмуешь с жиром:
Жизнь: держи его! жизнь: нажим.
 
 
Жестоки у ножных костяшек
Кольца, в кость проникает ржа!
Жизнь: ножи, на которых пляшет
Любящая.
              – Заждалась ножа!
 

28 декабря 1924

«Пела рана в груди у князя…»

 
Пела рана в груди у князя.
Или в ране его – стрела
 
 
Пела? – к милому не поспеть мол,
Пела, милого не отпеть —
Пела. Та, что летела степью
Сизою. – Или просто степь
Пела, белое омывая
Тело… «Лебедь мой дикий гусь»,
Пела… Та, что с синя-Дуная
К Дону тянется…
Или Русь
Пела?
 

30 декабря 1924

Крестины

 
Воды не перетеплил
В чану, зазнобил – как надобно —
Тот поп, что меня крестил.
В ковше плоскодонном свадебном
 
 
Вина не пересластил —
Душа да не шутит брашнами!
Тот поп, что меня крестил
На трудное дело брачное:
 
 
Тот поп, что меня венчал.
(Ожжясь, поняла танцовщица,
Что сок твоего, Анчар,
Плода в плоскодонном ковшике
 
 
Вкусила…)
                – На вечный пыл
В пещи смоляной поэтовой
Крестил – кто меня крестил
Водою неподогретою
 
 
Речною, – на свыше сил
Дела, не вершимы женами —
Крестил – кто меня крестил
Бедою неподслащенною:
 
 
Беспримесным тем вином.
Когда поперхнусь – напомните!
Каким опалюсь огнем?
Всé страсти водою комнатной
 
 
Мнé кажутся. Трижды прав
Тот поп, что меня обкарнывал.
Каких убоюсь отрав?
Все яды – водой отварною
 
 
Мне чудятся. Чтó мне рок
С его родовыми страхами —
Раз собственные, вдоль щек,
Мне слезы – водою сахарной!
 
 
А ты, что меня крестил
Водой исступленной Савловой
(Так Савл, занеся костыль,
Забывчивых останавливал) —
 
 
Молись, чтоб тебя простил —
Бог.
 

1 января 1925

«Жив, а не умер…»

 
Жив, а не умер
Демон во мне!
В теле как в трюме,
В себе как в тюрьме.
 
 
Мир – это стены.
Выход – топор.
(«Мир – это сцена»,
Лепечет актер).
 
 
И не слукавил,
Шут колченогий.
В теле – как в славе.
В теле – как в тоге.
 
 
Многие лета!
Жив – дорожи!
(Только поэты
В кости́ – как во лжи!)
 
 
Нет, не гулять нам,
Певчая братья,
В теле как в ватном
Отчем халате.
 
 
Лучшего стоим.
Чахнем в тепле.
В теле – как в стойле.
В себе – как в котле.
 
 
Бренных не копим
Великолепий.
В теле – как в топи,
В теле – как в склепе,
 
 
В теле – как в крайней
Ссылке. – Зачах!
В теле – как в тайне,
В висках – как в тисках
 
 
Маски железной.
 

5 января 1925

«Что, Муза моя! Жива ли еще…»

 
Что, Муза моя! Жива ли еще?
Так узник стучит к товарищу
В слух, в ямку, перстом продолбленную
– Что Муза моя? Надолго ли ей?
 
 
Соседки, сердцами спутанные.
Тюремное перестукиванье.
 
 
Что Муза моя? Жива ли еще?
Глазами не знать желающими,
Усмешкою правду кроющими,
Соседскими, справа-коечными
 
 
– Что, братец? Часочек выиграли?
Больничное перемигиванье.
 
 
Эх, дело мое! Эх, марлевое!
Так небо боев над Армиями,
Зарницами вкось исчёрканное,
Ресничное пересвёркиванье.
 
 
В воронке дымка рассеянного —
Солдатское пересмеиванье.
 
 
Ну, Муза моя! Хоть рифму еще!
Щекой – Илионом вспыхнувшею
К щеке: «Не крушись! Расковывает
Смерть – узы мои! До скорого ведь?»
 
 
Предсмертного ложа свадебного —
Последнее перетрагиванье.
 

15 января 1925

«В седину – висок…»

 
В седину – висок,
В колею – солдат,
– Небо! – морем в тебя окрашиваюсь.
Как на каждый слог —
Что на тайный взгляд
Оборачиваюсь,
Охорашиваюсь.
 
 
В перестрелку – скиф,
В христопляску – хлыст,
– Море! – небом в тебя отваживаюсь.
Как на каждый стих —
Что на тайный свист
Останавливаюсь,
Настораживаюсь.
 
 
В каждой строчке: стой!
В каждой точке – клад.
– Око! – светом в тебя расслаиваюсь,
Расхожусь. Тоской
На гитарный лад
Перестраиваюсь,
Перекраиваюсь.
 
 
Не в пуху – в пере
Лебедином – брак!
Браки розные есть, разные есть!
Как на знак тире —
Что на тайный знак
Брови вздрагивают —
Заподазриваешь?
 
 
Не в чаю спитом
Славы – дух мой креп.
И казна моя – немалая есть!
Под твоим перстом
Что Господень хлеб
Перемалываюсь,
Переламываюсь.
 

22 января 1925

«Тише, хвала…»

 
Тише, хвала!
Дверью не хлопать,
Слава!
           Стола
Угол – и локоть.
 
 
Сутолочь, стоп!
Сердце, уймись!
Локоть – и лоб.
Локоть – и мысль.
 
 
Юность – любить,
Старость – погреться:
Некогда – быть,
Некуда деться.
 
 
Хоть бы закут —
Только без прочих!
Краны – текут,
Стулья – грохочут,
 
 
Рты говорят:
Кашей во рту
Благодарят
«За красоту».
 
 
Знали бы вы,
Ближний и дальний,
Как головы
Собственной жаль мне —
 
 
Бога в орде!
Степь – каземат —
Рай – это где
Не говорят!
 
 
Юбочник – скот —
Лавочник – частность!
Богом мне – тот
Будет, кто даст мне
 
 
– Не времени!2
Дни сочтены! —
Для тишины —
Четыре стены.
 

Париж, 26 января 1926

Стихи к Пушкину

 
Бич жандармов, бог студентов,
Желчь мужей, услада жен,
Пушкин – в роли монумента?
Гостя каменного? – он,
 
 
Скалозубый, нагловзорый
Пушкин – в роли Командора?
 
 
Критик – ноя́, нытик – вторя:
«Где же пушкинское (взрыд)
Чувство меры?» Чувство – моря
Позабыли – о гранит
 
 
Бьющегося? Тот, солёный
Пушкин – в роли лексикона?
 
 
Две ноги свои – погреться —
Вытянувший, и на стол
Вспрыгнувший при Самодержце
Африканский самовол —
 
 
Наших прадедов умора —
Пушкин – в роли гувернера?
 
 
Черного не перекрасить
В белого – неисправим!
Недурён российский классик,
Небо Африки – своим
 
 
Звавший, невское – проклятым!
– Пушкин – в роли русопята?
 
 
Ох, брадатые авгуры!
Задал, задал бы вам бал
Тот, кто царскую цензуру
Только с дурой рифмовал,
 
 
А «Европы Вестник» – с…
Пушкин – в роли гробокопа?
 
 
К пушкинскому юбилею
Тоже речь произнесем:
Всех румяней и смуглее
До сих пор на свете всем,
 
 
Всех живучей и живее!
Пушкин – в роли мавзолея?
То-то к пушкинским избушкам
Лепитесь, что сами – хлам!
Как из душа! Как из пушки —
Пушкиным – по соловьям
 
 
Сло́ва, сокола́м полета!
– Пушкин – в роли пулемета!
 
 
Уши лопнули от вопля:
«Перед Пушкиным во фрунт!»
А куда девали пёкло
Губ, куда девали – бунт
 
 
Пушкинский? уст окаянство?
Пушкин – в меру пушкиньянца!
 
 
Томики поставив в шкафчик —
Посмешаете ж его,
Беженство свое смешавши
С белым бешенством его!
 
 
Белокровье мозга, морга
Синь – с оскалом негра, горло
Кажущим…
 
 
Поскакал бы, Всадник Медный,
Он со всех копыт – назад.
Трусоват был Ваня бедный,
Ну, а он – не трусоват.
 
 
Сей, глядевший во все страны —
В роли собственной Татьяны?
 
 
Что́ вы делаете, карлы,
Этот – голубей олив —
Самый вольный, самый крайний
Лоб – навеки заклеймив
 
 
Низостию двуединой
Золота и середины?
 
 
«Пушкин – тога, Пушкин – схима,
Пушкин – мера, Пушкин – грань…»
Пушкин, Пушкин, Пушкин – имя
Благородное – как брань
 
 
Площадную – попугаи.
 
 
– Пушкин? Очень испугали!
 

25 июня 1931

 
Не флотом, не по́том, не задом
В заплатах, не Шведом у ног,
Не ростом – из всякого ряду,
Не сносом – всего, чему срок,
 
 
Не лотом, небо́том, не пивом
Немецким сквозь кнастеров дым,
И даже и не Петро-дивом
Своим (Петро-делом своим!).
 
 
И бо́льшего было бы мало
(Бог дал, человек не обузь!) —
Когда б не привез Ганнибала —
Арапа на белую Русь.
 
 
Сего афричонка в науку
Взяв, всем россиянам носы
Утер и наставил, – от внука —
то негрского – свет на Руси!
 
 
Уж он бы вертлявого – в струнку
Не стал бы! – «На волю? Изволь!
Такой же ты камерный юнкер,
Как я – машкерадный король!»
 
 
Поняв, что ни пеной, ни пемзой —
Той Африки, – царь-грамотей
Решил бы: «Отныне я́ – цензор
Твоих африканских страстей».
 
 
И дав бы ему по загривку
Курчавому (стричь-не остричь!):
«Иди-ка, сынок, на побывку
В свою африканскую дичь!
 
 
Плыви – ни об чем не печалься!
Чай есть в паруса кому дуть!
Соскучишься – так ворочайся,
А нет – хошь и дверь позабудь!
 
 
Приказ: ледяные туманы
Покинув – за пядию пядь
Обследовать жаркие страны
И – виршами нам описать».
 
 
И мимо наставленной свиты,
Отставленной – прямо на склад,
Гигант, отпустивши пииту,
Помчал – по земле или над?
 
 
Сей не по снегам смуглолицый
Российским – снегов Измаил!
Уж он бы заморскую птицу
Архивами не заморил!
 
 
Сей, не по кровям торопливый
Славянским, сей тоже – метис!
Уж ты б у него по архивам
Отечественным не закис!
 
 
Уж он бы с тобою – поладил!
За непринужденный поклон
Разжалованный – Николаем,
Пожалованный бы – Петром!
 
 
Уж он бы жандармского сыска
Не крыл бы «отечеством чувств»!
Уж он бы тебе – василиска
Взгляд! – не замораживал уст.
 
 
Уж он бы полтавских не комкал
Концов, не тупил бы пера.
За что недостойным потомком —
Подонком – опенком Петра
 
 
Был сослан в румынскую область,
Да ею б – пожалован был
Сим – так ненавидевшим робость
Мужскую, – что сына убил
 
 
Сробевшего. – «Эта мякина —
Я? – Вот и роди! и расти!»
Был негр ему истинным сыном,
Так истинным правнуком – ты
 
 
Останешься. Заговор равных.
И вот не спросясь повитух
Гигантова крестника правнук
Петров унаследовал дух.
 
 
И шаг, и светлейший из светлых
Взгляд, коим поныне светла…
Последний – посмертный – бессмертный
Подарок России – Петра.
 

2 июля 1931

 
Вся его наука —
Мощь. Светло́ – гляжу:
Пушкинскую руку
Жму, а не лижу.
 
 
Прадеду – товарка:
В той же мастерской!
Каждая помарка —
Как своей рукой.
 
 
Вольному – под стопки?
Мне, в котле чудес
Сём – открытой скобки
Ведающей – вес,
 
 
Мнящейся описки —
Смысл, короче – всё.
Ибо нету сыска
Пуще, чем родство!
 
 
Пелось как – поется
И поныне – та́к.
Знаем, как «дается»!
Над тобой, «пустяк»,
 
 
Знаем – как потелось!
От тебя, мазок,
Знаю – как хотелось
В лес – на бал – в возок…
 
 
И как – спать хотелось!
Над цветком любви —
Знаю, как скрипелось
Негрскими зубьми!
 
 
Перья на востро́ты —
Знаю, как чинил!
Пальцы не просохли
От его чернил!
 
 
А зато – меж талых
Свеч, картежных сеч —
Знаю – как стрясалось!
От зеркал, от плеч
 
 
Голых, от бокалов
Битых на полу —
Знаю, как бежалось
К голому столу!
 
 
В битву без злодейства:
Самого́ – с самим!
– Пушкиным не бейте!
Ибо бью вас – им!
 

1931

 
Преодоленье
Косности русской —
Пушкинский гений?
Пушкинский мускул
 
 
На кашалотьей
Туше судьбы —
Мускул полета,
Бега,
Борьбы.
 
 
С утренней негой
Бившийся – бодро!
Ровного бега,
Долгого хода —
 
 
Мускул. Побегов
Мускул степных,
Шлюпки, что к брегу
Тщится сквозь вихрь.
 
 
Не онеду́жен
Русскою кровью —
О, не верблюжья
И не воловья
 
 
Жила (усердство
Из-под ремня!) —
Конского сердца
Мышца – моя!
 
 
Больше балласту —
Краше осанка!
Мускул гимнаста
И арестанта,
 
 
Что на канате
Собственных жил
Из каземата —
Соколом взмыл!
 
 
Пушкин – с монаршьих
Рук руководством
Бившийся так же
На́с мерть – как бьется
 
 
(Мощь – прибывала,
Сила – росла)
С мускулом вала
Мускул весла.
 
 
Кто-то, на фуру
Несший: «Атлета
Мускулатура,
А не поэта!»
 
 
То – серафима
Сила – была:
Несокрушимый
Мускул – крыла.
 

10 июля 1931

 
Потусторонним
Залом царей.
– А непреклонный
Мраморный сей?
 
 
Столь величавый
В золоте барм.
– Пушкинской славы
Жалкий жандарм.
 
 
Автора – хаял,
Рукопись – стриг.
Польского края —
Зверский мясник.
 
 
Зорче вглядися!
Не забывай:
Певцоубийца
Царь Николай
Первый.
 

12 июля 1931

 
Нет, бил барабан перед смутным полком,
Когда мы вождя хоронили:
То зубы царёвы над мертвым певцом
Почетную дробь выводили.
 
 
Такой уж почет, что ближайшим друзьям —
Нет места. В изглавьи, в изножьи,
И справа, и слева – ручищи по швам —
Жандармские груди и рожи.
 
 
Не диво ли – и на тишайшем из лож
Пребыть поднадзорным мальчишкой?
На что-то, на что-то, на что-то похож
Почет сей, почетно – да слишком!
 
 
Гляди, мол, страна, как, молве вопреки,
Монарх о поэте печется!
Почетно – почетно – почетно – архи —
Почетно, – почетно – до черту!
 
 
Кого ж это так – точно воры вора
Пристреленного – выносили?
Изменника? Нет. С проходного двора —
Умнейшего мужа России.
 

Медон, 19 июля 1931

 
Народоправству, свалившему трон,
Не упразднившему – тренья:
Не поручать палачам похорон
Жертв, цензорам – погребенья
 
 
Пушкиных. В непредуказанный срок,
В предотвращение смуты.
Не увозить под (великий!) шумок
По воровскому маршруту —
 
 
Не обрекать на последний мрак,
Полную глухонемость
Тела, обкарнанного и так
Ножницами – в поэмах.
 

19 июля 1933

Дом

 
Из-под нахмуренных бровей
Дом – будто юности моей
День, будто молодость моя
Меня встречает: – Здравствуй, я!
 
 
Так самочувственно-знаком
Лоб, прячущийся под плащом
Плюща, срастающийся с ним,
Смущающийся быть большим.
 
 
Недаром я – грузи! вези! —
В непросыхающей грязи
Мне предоставленных трущоб
Фронтоном чувствовала лоб.
Аполлонический подъем
Музейного фронтона – лбом
 
 
Своим. От улицы вдали
Я за стихами кончу дни —
Как за ветвями бузины.
 
 
Глаза – без всякого тепла:
То зелень старого стекла,
Сто лет глядящегося в сад,
Пустующий – сто пятьдесят.
 
 
Стекла, дремучего, как сон,
Окна, единственный закон
Которого: гостей не ждать,
Прохожего не отражать.
 
 
Не сдавшиеся злобе дня
Глаза, оставшиеся – да! —
Зерца́лами самих себя.
 
 
Из-под нахмуренных бровей —
О, зелень юности моей!
Та – риз моих, та – бус моих,
Та – глаз моих, та – слез моих…
 
 
Меж обступающих громад —
Дом – пережиток, дом – магнат,
Скрывающийся между лип.
Девический дагерротип
 
 
Души моей…
 

6 сентября 1931

«– Не нужен твой стих…»

 
– Не нужен твой стих —
Как бабушкин сон.
– А мы для иных
Сновидим времен.
 
 
– Докучен твой стих —
Как дедушкин вздох.
– А мы для иных
Дозóрим эпох.
 
 
– В пять лет – целый свет —
Вот сон наш каков!
– Ваш – на́ пять лишь лет.
Мой – на́ пять веков.
 
 
– Иди, куда дни!
– Дни мимо идут…
– Иди, куда мы.
– Слепые ведут.
 
 
А быть или нет
Стихам на Руси —
Потоки спроси,
Потомков спроси.
 

14 сентября 1931

Родина

 
О неподатливый язык!
Чего бы попросту – мужик,
Пойми, певал и до меня:
– Россия, родина моя!
 
 
Но и с калужского холма
Мне открывалася она —
Даль – тридевятая земля!
Чужбина, родина моя!
 
 
Даль, прирожденная, как боль,
Настолько родина и столь
Рок, что повсюду, через всю
Даль – всю ее с собой несу!
 
 
Даль, отдалившая мне близь,
Даль, говорящая: «Вернись
Домой!»
     Со всех – до горних зве́зд —
Меня снимающая мест!
 
 
Недаром, голубей воды,
Я далью обдавала лбы.
 
 
Ты! Сей руки своей лишусь, —
Хоть двух! Губами подпишусь
На плахе: распрь моих земля —
Гордыня, родина моя!
 

12 мая 1932

Бузина

 
Бузина цельный сад залила!
Бузина зелена, зелена,
Зеленее, чем плесень на чане!
Зелена, значит, лето в начале!
Синева – до скончания дней!
Бузина моих глаз зеленей!
 
 
А потом – через ночь – костром
Ростопчинским! – в очах красно́
От бузинной пузырчатой трели.
Красней кори на собственном теле
По всем порам твоим, лазорь,
Рассыпающаяся корь
 
 
Бузины – до зимы, до зимы!
Что за краски разведены
В мелкой ягоде слаще яда!
Кумача, сургуча и ада —
Смесь, коралловых мелких бус
Блеск, запекшейся крови вкус.
 
 
Бузина казнена, казнена!
Бузина – целый сад залила
Кровью юных и кровью чистых,
 
 
Кровью веточек огнекистых —
Веселейшей из всех кровей:
Кровью сердца – твоей, моей…
 
 
А потом – водопад зерна,
А потом – бузина черна:
С чем-то сливовым, с чем-то липким.
Над калиткой, стонавшей скрипкой,
Возле дома, который пуст,
Одинокий бузинный куст.
 
 
Бузина, без ума, без ума
Я от бус твоих, бузина!
Степь – хунхузу, Кавказ – грузину,
Мне – мой куст под окном бузинный
Дайте. Вместо Дворцов Искусств
Только этот бузинный куст…
 
 
Новосёлы моей страны!
Из-за ягоды – бузины,
Детской жажды моей багровой,
Из-за древа и из-за слова:
Бузина (по сей день – ночьми…),
Яда – всосанного очьми…
 
 
Бузина багрова, багрова!
Бузина – целый край забрала
В лапы. Детство мое у власти.
Нечто вроде преступной страсти,
Бузина, меж тобой и мной.
Я бы века болезнь – бузиной
 
 
Назвала…
 

11 сентября 1931, Медон – 21 мая 1935, Ванв