Текст книги "Бесстрашная"

– Подвиньтесь, нима Войнич, – с официозом велел Кравчик и махнул рукой. – Вы нам вид загораживаете.

И тут из-за поворота показался закрытый экипаж без опознавательных гербов, запряженный ходкой лошадкой. Заставляя народ расступиться, карета проехала к особняку, и газетчики взбурлили, пытаясь угадать, кто же прятался за кожаными занавесками. Стражи открыли ворота. Неизвестный визитер беспрепятственно въехал во двор.

– Как только выйдет, снимай! – рявкнул Пиотр своему помощнику, когда дверца кареты отворилась.

Пока высокий суним в дорогом плаще спускался с подножки, улица заполнилась щелчками гравиратов. С безразличным видом мужчина повернулся к толпе, и через объектив я разглядела известного на весь город судебного заступника Кастана Стомму, обладателя ледяных серых глаз, породистого лица и старшего брата-мэра.

С разочарованным видом народ принялся чехлить гравираты, ведь печатать портреты Стоммы-младшего решился бы лишь отчаянный смельчак или откровенный кретин. Последний газетный лист, написавший сплетню о его предположительном романе с третьей принцессой Алмерии, оказался втянутым в долгое судебное разбирательство и в итоге с центральных переулков переселился на новостные щиты, стоявшие за городскими стенами.

Пусть «Уличные хроники» печатались на желтой бумаге[6]6
  Развлекательные газетные листы, живущие за счет платных объявлений, ради экономии выпускают на желтой бумаге. Оттуда исходит понятие «желтой прессы», ставшее синонимом недобросовестных газетных листов с грязными сплетнями и небылицами о знаменитостях.


[Закрыть] да и вывешивались на небольших рыночных площадях, где публика знала грамоту через одного, но гравюра судебного заступника, пускай и самого желанного холостяка Гнездича, точно не стоила последующих тяжб.

– Расходитесь, господа, – громко произнес он притихшей толпе, и некоторые газетчики принялись собирать вещи.

Удовлетворившись произведенным эффектом, Кастан твердой походкой направился к крыльцу, но вдруг помедлил. Снова повернувшись к улице, он обвел нас, газетчиков, долгим взглядом, а потом вдруг уставился прямо на меня. Некоторое время мы разглядывали друг друга с безопасного расстояния, а потом судебный заступник махнул рукой, точно приглашая меня составить ему компанию. Не понимая, чего он хочет, я пару раз хлопнула ресницами.

– Вы! – определенно указал он рукой, затянутой в перчатку. – Шустро идите сюда!

Народ опешил. Впрочем, я тоже и на всякий случай ткнула пальцем себе в грудь, уточняя, не ошибся ли суним Стомма адресом.

– Разве вы приехали не за интервью?

– А?!

Даже на расстоянии мне удалось разглядеть, как брови мужчины недоуменно изогнулись. В моей голове галопом заскакали лихорадочные мысли. Соблазн получить уникальные оттиски был огромным… как и опасения оказаться разоблаченной. Очень живо вспоминалось, с каким непритворным изумлением меня, кубарем вывалившуюся из шкафа, разглядывала полуобнаженная актерка.

– Суним Стомма! Я представляю «Вести Гнездича»! – воспользовавшись моментом, завопил, как бешеный, Пиотр.

– Так вы идете? – с нетерпением в голосе подогнал меня Кастан.

– Надеюсь, суним Кравчик, вы достаточно согрели для меня свое место? – пробормотала я и, толкнув нахально встрявшего конкурента, ринулась к воротам.

Ощущая волну всеобщей ненависти, я прошмыгнула сквозь приоткрытые стражами кованые створки и нагнала судебного заступника.

– Никогда не видел столь застенчивой газетчицы, – буркнул он недовольно.

– Почему вы выбрали меня? – полюбопытствовала я.

– У вас честные глаза.

Ошалелая от происходящего горничная проводила нас в роскошный будуар, где в компании импресарио Савушки страдала театральная звезда. В комнате тяжело пахло розовым благовонием и старой пудрой. Осторожно отодвигая пальцем закрытые портьеры, усач в желтом камзоле, делавшем его похожим на пузатую канарейку, украдкой подглядывал за толпой на улице.

При нашем появлении Жулита вскрикнула:

– Кастан, спасите мою жизнь!

Она явно переигрывала и выглядела до нелепости больной, но сунима Стомму, похоже, совершенно не волновало поведение клиентов, пока они платили золотые. Он был абсолютно непроницаем к наигранным слезам.

– Слышал, что они прислали письмо с просьбой не приезжать на вечерний спектакль? – Он плеснул из графина в стакан воды и заменил бокал с алкоголем в руках актерки.

– Они посмели дать мне от ворот поворот! – Жулита сделала пару больших глотков, даже не осознав, что пьет простую воду. – Представляете? Им не понравилось, что я невинно беседовала с поклонником своего таланта в гримерной комнате. Сказали, что это непристойно!

Конечно, невинно… Я едва слышно хмыкнула, чем невольно привлекла к себе всеобщее внимание.

– Помощница иллюзиониста? – нахмурилась Жулита.

В комнате наступила настороженная тишина. Я оцепенела.

Актерка поднялась и приблизилась ко мне. От нее сильно пахло алкоголем.

– Это ведь ты вчера выпала из волшебного шкафа?

Я покосилась на Кастана Стомму. На лице того мелькнуло такое выражение, будто он раз и навсегда решил, что у его знаменитой клиентки от распутства съехала крыша.

– Газетчица Войнич, – не растерялась я и ловким жестом сунула под нос девице личную карточку. – «Уличные хроники». Суним Сто…

– Ты притащил сюда одну из них?! – взвизгнула театральная звезда и указала пальцем в зашторенное окно.

– Вы же хотите вернуться на подмостки? – спокойно уточнил судебный заступник.

Прима переглянулась с импресарио и неуверенно кивнула.

– Нима Войнич – ваш пропуск обратно в театр. Расскажите городу о том, какое ужасное недоразумение произошло вчера вечером, а милая Катарина поможет людям узнать о нем, – предложил Кастан.

Последовала очередная пауза.

– Дорогуша, слова твоего судебного заступника кажутся логичными… – попытался вставить осторожное слово Савушка и нервическим жестом обтер рот.

– Заткнись ты! – Жулита махнула рукой. – Я думаю!

Она действительно напряженно думала и грызла ноготь.

– Но ведь «Уличные хроники» даже у центральных ворот не вывешивают, – после долгого молчания изрекла актерка.

– Зато на рыночных площадях нас просто обожают, – вставила я, вытаскивая из сумки видавший виды гравират. – Откройте шторы и поверните кресло к свету.

Импресарио немедленно рванул портьеры, позволяя солнечным лучам ворваться в душное полутемное царство.

– Почему мне эта штука кажется такой знакомой? – пробормотала актерка и, плюхнувшись в кресло, приняла образ оболганной невинности…

Когда интервью закончилось, я проверила пластинки с гравировкой на свет. Оттиски получились отличные, четкие, крупные, хоть сейчас вывешивай портреты раскаявшейся Жулиты на новостные щиты. Во время интервью она плакала с такой искренностью, что вызвала бы сочувствие даже у столетнего сухаря.

– «Молнию» и колонку выпустят завтра утром, – объявила я, убирая пластины в деревянный ящичек.

Актерка слабо махнула рукой.

– Если вы закончили, то я отвезу вас в контору, – предложил Кастан Стомма.

– Я лучше своим ходом.

Становилось не по себе от мысли, что проницательный судебный заступник сложил воедино комбинацию из газетчицы с честными глазами, волшебного шкафа и утреннего скандала.

– Я отвезу вас. – Мы на мгновение встретились глазами, и стало ясно, что он действительно хотел бы задать пару неприятных вопросов.

– Ну, раз нам по пути… – вынужденно согласилась я.

У Кастана Стоммы оказалась самая удобная карета, в какой мне приходилось ездить за всю сознательную жизнь, с мягкими кожаными сиденьями и потолком, затянутым натуральной замшей. Она не билась по брусчатке в предсмертных конвульсиях, подобно наемным кебам, а мягко покачивалась на рессорах. Выезжая со двора, я немного отодвинула кожаную занавеску и глянула на газетчиков, провожавших экипаж недобрыми взглядами.

– Катарина Войнич, газетный лист «Уличные хроники», – произнес Кастан, привлекая мое внимание.

– Простите?

Он продемонстрировал мою личную карточку с гербом «Уличных хроник» в уголке, врученную мною Жулите.

– Давно вы в ремесле?

– Около трех лет, – копируя светский тон собеседника, ответила я.

– Чем занимались прежде?

– Училась игре на клавесинах и заграничным языкам в Институте благородных девиц.

– Почему не доучились? – От ледяных глаз судебного заступника, наверное, замерзла бы вода в стакане.

– Видимо, оказалась не столь благородной, как требовали правила, – отозвалась я. – О чем вы хотели поговорить?

Губы Кастана тронула усмешка, едва заметная, как будто только дрогнул уголок губ, но аристократическое лицо немыслимым образом приобрело столько мужской привлекательности, что, наверное, у монашки екнуло бы сердце. Не зря за Стоммой-младшим ходила слава сердцееда.

– Могу я называть вас Катарина?

Я кивнула.

– Так вот, Катарина, хочу прояснить одну вещь, чтобы просто понимать, что мы оба верно расцениваем ситуацию.

Изображая живейший интерес, я изогнула брови.

– Завтра утром «Уличные хроники» расскажут слезливую историю о несправедливо оговоренной ниме актерке, которая очень хочет вернуться на сцену. Иначе я вас засужу.

– Конечно, никакой самодеятельности, – согласно кивнула я. – Но есть одна проблема.

– Какая же?

– Вдруг суниму Стомме не понравится заголовок?

– Тогда я засужу не только газетный лист, но и вас лично.

– Может, сразу выберем название для колонки? – без иронии предложила я. – А то страх перед судом начисто лишает меня воображения.

В лице Кастана на мгновение мелькнуло странное выражение, а потом он расхохотался. Отворачиваясь, я пробормотала:

– Вот теперь вы меня точно испугали.

В «Жирной утке» набилась толпа народа. За окном стемнело, и помещение, озаренное лишь тусклыми масляными лампами, утопало в полумраке и глубоких тенях. Духота пахла дешевым элем, и с каждым часом, проведенным за длинным добротным столом в компании спиртного, газетчики говорили все громче.

– За завтрашний день! – в очередной раз провозгласил шеф и поднял тяжелую кружку с солодовым напитком. После того как утренний номер «Уличных хроник» с интервью заплаканной Жулиты ушел в печать, контора вздохнула с облегчением. Отчего-то все были уверены, что завтра утром я проснусь знаменитой, а газетный лист заслуженно переместится с рыночных площадей в центральные переулки.

А мне, измотанной бессонной ночью и долгим днем, хотелось просто заснуть. Сидя за общим столом, я подпирала щеку рукой и клевала носом, хотя не сделала ни глотка эля.

– Уйдешь ты теперь от нас, Катарина, – с мрачной решимостью пророчил шеф. – Сбежишь в «Вести Гнездича».

– Куда я денусь, шеф? Не уйду! А если еще помощника личного дадите, так буду вас до самой отставки мучить, – зевнула я и с тоской оглянулась к большим настенным часам, не представляя, как сбежать хотя бы с затянувшегося веселья.

Со второго этажа, где располагались комнаты для постоя и закрытые трапезные, по деревянной лестнице спустилось несколько человек. Неожиданно среди прочих я узнала Пиотра Кравчика. Наши взгляды встретились, и вдруг на нервическом лице газетчика мелькнула нехорошая ухмылка. Он вышел за дверь, а у меня окончательно отпало желание праздновать. Под благовидным предлогом я сбежала из едальни.

– Не смей завтра опаздывать! – проводил меня полупьяным замечанием шеф.

– Приду тютелька в тютельку!

– Не надо в тютельку! Надо в восемь! – отрезало хмельное руководство.

– Про помощника я серьезно! – на всякий случай напомнила я. Вдруг пообещают?

Небо было беззвездным, а воздух – ледяным. Холодный ветер звенел в маковках фонарных столбов, тревожил худенькие огоньки уличного освещения. Улицы опустели, в будках мерзли ночные постовые. И я бы обязательно добралась до омнибусной станции без приключений, если бы на Горбатом мосту, какой в народе прозвали «мостом самоубийц», не заметила худенькую девушку, с пугающей смелостью забравшуюся на парапет.

В панике я покрутила головой, надеясь позвать кого-нибудь на помощь, но, как назло, вокруг не было ни души. Девица вытянулась в струнку, расставила руки, словно приготовилась взмахнуть ими, как крыльями. Злой ветер рванул подол платья, обрисовал контуры тела: ноги, талию, грудь.

Внизу плескались черные ледяные воды Вислы.

– Стой!!! – заорала я как чокнутая и сорвалась с места. – Нима, стой где стоишь!!

Тяжело дыша, я подскочила к самоубийце и, к собственному изумлению, узнала актерку Жулиту.

– Нима Жулита! Меня зовут Катарина Войнич, я сегодня с утра к вам приходила с судебным заступником Кастаном-как-его-там-фамилия!

Она не слышала меня, точно в трансе смотрела в беззвездное небо пустыми глазами, не замечала, что стоит на самом краешке парапета. Один неверный шаг – и под ногами разверзнется ледяная Висла с неровным, илистым дном.

Забравшись на каменную ступеньку, я протянула трясущуюся руку.

– Хватайтесь, нима! Отставка из театра – не повод топиться. Знаете, сколько в королевстве театров, где вы еще не выступали? На полжизни хватит…

Злой порыв ветра заставил девушку пошатнуться.

– Держись!

Ловко изогнувшись, я вцепилась в самоубийцу и со всей силы сдернула с парапета. Вместе мы шибанулись о мостовую. От сильного удара в плече что-то нехорошо хрустнуло, а из глаз посыпались звездочки.

Жулита слабо пошевелилась, потом села. Она диковато огляделась вокруг, точно сомнамбула, заснувший в теплой постели, но неожиданно обнаруживший себя посреди холодной улицы.

– Нима, вы очнулись? – потирая ушибленное плечо, промычала я.

Она пару раз моргнула, видимо, пытаясь собраться с мыслями. Дотронулась до рассеченной брови, с недоумением посмотрела на испачканные кровью пальцы, а потом пролепетала с полубезумным видом:

– Пожалуйста, помогите! Он хочет меня убить!

II. Охотники и жертвы

– Я понимаю, раньше ты домой притаскивала раненых собак… но актерок? – пробормотал отец, наливая успокоительный отвар из ковшика в кружку. Снадобье окрасило стенки посудины темным налетом.

– Я чувствую ответственность за нее… – тихонечко отозвалась я и добавила, не желая вдаваться в подробности: – Кое за что.

Пытаясь проверить, не услышала ли гостья перешептывания, мы одновременно оглянулись к столу, где, понурившись, сидела растрепанная Жулита и куталась в клетчатый плед. Вид известной актерки, завернутой в одеяло, каким еще вчера вечером отец оборачивал ноги, чтобы от холода не ныли суставы, казался диковатым.

– Бедная девочка, – поцокал языком отец.

Он поставил перед актеркой дымящуюся кружку.

– Выпейте. – Когда Жулита принюхалась к содержимому, то поспешил уверить: – Это поможет вам расслабиться.

Она с сомнением покосилась в мою сторону, словно спрашивая, стоит ли рисковать здоровьем.

– Расслабиться, а не расслабить, – уточнила я, присаживаясь к столу. – Пахнет не очень, но успокаивает хорошо.

– Снадобья и не должны пахнуть розами, – оскорбленно проворчал папа себе под нос, продолжая наш многолетний спор на тему неудобоваримых ароматов его настоек.

– Спорное утверждение.

– Спасибо, – отозвалась Жулита, и когда сделала крошечный глоточек, то мы с отцом, без преувеличений, задержали дыхание. – На вкус неплохо.

Из сбивчивого рассказа актерки нам удалось понять, что она даже мысли не держала о самоубийстве и совершенно не понимала, как оказалась на парапете. Помнила, что к ней пришел импресарио, а очнулась она уже на мосту, глядя в мое перекошенное от ужаса лицо.

– Я думаю, что это он… – сдавленным голосом произнесла она. – Чеслав Конопка.

– Королевский посол? – шепотом уточнила я, точно высокородный чиновник мог меня услышать и предъявить обвинения в поклепе.

Девушка серьезно кивнула:

– Он не оставит меня в живых… после того, как пострадала его драгоценная репутация. – Она судорожно всхлипнула, приложила ладонь ко рту, пытаясь сдержать рыдания.

– Пейте, пейте, Жу… Жулита… – С осторожной улыбкой отец заставил гостью сделать еще один глоточек.

– Да какая Жулита, – махнула она рукой. – Меня зовут Анна Кобыльская. Савушка решил, что моя фамилия не слишком романтичная для актерки.

– Савушка? – не поняла я.

– Этот подлец, мой импресарио. – Она шмыгнула носом. – Скорее всего, он уже на полпути к Теурии[7]7
  Теурия – равнинная страна, граничащая с Алмерией на западе королевства. Теурию называют страной дождей и беглых каторжников.


[Закрыть]. Заморочил меня и сбежал.

Невольно мне представилась закрытая почтовая карета и трясущийся среди сонных пассажиров усач в канареечном костюме, без оглядки сбегавший в соседнее королевство.

– Есть кто-нибудь, у кого вы сможете укрыться? – мягко спросил отец. – Родственники, родители?

Девушка тихо покачала головой.

– А судебный заступник? – вдруг сверкнула у меня мысль. – Кастан Стомма! Мне показалось, что вы довольно близки…

– Разве вы не знаете, чей он родственник? – фыркнула Анна-Жулита. – Вы не представляете, какие это страшные люди. Они помогают только друг другу, а от неугодных людей избавляются не задумываясь.

У нее снова задрожали губы.

– Пейте! – в один голос посоветовали мы с отцом, едва ли не насильно заставив отхлебнуть настойку.

– Тогда что вы собираетесь делать? – осторожно спросил отец.

Жулита посмотрела на нас огромными заплаканными глазищами, особенно темными и глубокими в блеклом свете почти истлевшего кристалла.

– Разрешите мне укрыться здесь! На время… Я боюсь возвращаться в тот особняк.

Мы с отцом задумчиво переглянулись. Одно дело было спасти самоубийцу, успокоить и спровадить к родственникам в деревню, но совсем другое – спрятать неудачливую любовницу королевского вельможи, замыслившего избавиться от темного пятна на реноме.

Пауза затягивалась. Не придумав ничего получше, папа хитро уклонился от прямого ответа:

– Уже поздно. Давайте спать, а завтра решим, что делать. Катарина ляжет в комнате для гостей.

– Я? – невольно вырвалось у меня.

Комнатой для гостей он важно называл каморку у лестницы, где обычно оставались его приятели, приезжавшие в Гнездич из столицы и не желавшие тратиться на дорогие постоялые дома.

– Мы же не можем заставить нашу гостью спать на топчане, – с нажимом заметил он.

И этот человек ругал меня за то, что в детстве я таскала домой побитых собак!

– Спасибо, дядюшка! – шмыгнула Анна-Жулита и одарила нас слабой улыбкой, способной растопить даже ледяное сердце, а не только таких простаков, как мы, подбиравших по всему Кривому переулку раненых животных или бесплатно отсыпавших дорогущие травяные пилюли нищим старухам.

Каморка находилась как раз над отцовской мастерской, где он хранил снадобья и сушил травы, и запах витал соответственный. Вместо кровати к стене был придвинут узкий топчан с периной, набитой лежалыми перьями.

Шла середина ночи, а я не сомкнула глаз – вертелась, как окаянная, пытаясь найти удобную позу, однако то упиралась коленками в ледяную деревянную стену, то роняла с торца твердую, как камень, подушку.

Вдруг показалось, что в тишине заскрипели половицы. Приподнявшись на локтях, я напряженно прислушалась к подозрительным звукам. По ночам в старом особняке наступала первозданная тишина, какая поселяется лишь в местах, измученных за день бесконечной вереницей посетителей, а потому каждый шорох точно бы множился в силе.

Подхватив трещавшую от натуги магическую лампу, я выглянула в ледяной коридор. Дом спал.

– Анна, это вы? – позвала я, поднимая над головой ночник. По полу растянулись длинные кривые тени, мгла испуганно съежилась и отхлынула в углы. Кухня и гостиная с остывавшим камином казались тихими и покойными. В комнатах никого не было.

В этот момент лампа пару раз мигнула, а потом погасла. Ослепленная, я замерла на месте, пытаясь привыкнуть к непролазной темноте, и вдруг поняла, что за спиной стоит человек. От страха в голове стало звонко и пусто, в ушах тоненько зазвенело.

Незнакомец не двигался.

– Это ты? – тихо спросила я, почти уверенная, что в собственном доме столкнулась с тем самым ночным посыльным.

– Ты никогда не слушаешь чужих советов? – раздался мягкий мужской баритон. – Я же просил тебя не быть такой бесст…

Не дослушав, я резко развернулась на пятках. Он стоял гораздо ближе, чем мне представлялось, и был выше, чем мне помнилось по нападению на рынке. Я могла видеть лицо, бледное, с размытыми чертами, провалами глаз, линией рта. Темнота скрывала его лучше любой маски.

Сколько ему было лет?

Мне хотелось дотронуться до него и осознать, что он не призрак, а реальный человек. Сама того не осознавая, я протянула руку, но ночной гость отошел, бесшумно, быстро, только кончиками пальцев успела мазнуть по кожаной куртке. Он был живым, сильным мужчиной. Не привидение и не морок.

– Я знаю, кто ты. – То ли от страха, то ли от волнения у меня перехватывало дыхание. – Почему ты рыщешь по моему дому? Я твое новое задание?

Мне показалось, что он усмехнулся.

– Катарина, ты с кем-то разговариваешь? – прозвучал из спальни хрипловатый ото сна голос отца.

Из-под двери прочертилась полоска яркого света. Пробуждение родителя напугало меня больше, чем появление нежданного визитера. Стоило всего на секунду оглянуться к отцовской спальне, как ночной посыльный испарился. По лестнице, винтом спускавшейся в аптекарскую лавку, прошелестели быстрые шаги. Я бросилась к перилам, даже перегнулась, но в густых потемках не разглядела неуловимого гостя.

Неприятно заскрипела дверь в отцовскую спальню, и коридор озарился ярким светом свеженького магического кристалла.

– Ты почему не спишь? – Сонный отец щурился в мою сторону. Наряженный в длинную широкую сорочку и со скособоченным ночным колпаком на голове, он походил на привидение сумасшедшего ключника.

– Не могу заснуть, – не покривила я душой.

– Мне показалось, что ты с кем-то говорила, – с подозрением протянул он. – И этот кто-то отвечал мужским голосом.

– В середине-то ночи? – фыркнула я, направляясь к каморке.

– Лампу возьмешь? – вяло предложил отец.

– Свет спать мешает.

– С каких это пор тебе свет спать мешает? – Спросонья отец быстро раздражался.

– Спокойной ночи!

Его ворчание заглушила закрывшаяся дверь в каморку. Улегшись в потемках на твердую перину, я завернулась с головой в стеганое одеяло. Внутри уютного, пахнущего травами кокона царило спокойствие. Тепло навевало сладкую дрему.

Наверное, после столкновения с ночным гостем я должна была испытывать тревогу и прислушиваться к любому звуку, но в противовес здравому смыслу меня, точно невидимой вуалью, окутывало ощущение абсолютной безопасности.

За ночь погода испортилась. Небо заволокло низкими тучами, улицы наполнились злыми сквозняками, и город оцепенел, пытаясь угадать, чего ожидать от весенней непогоды – ледяного дождя или снега.

Кутаясь в душегрейку, быстрым шагом я спустилась из Кривого переулка к людной площади с омнибусной станцией. В разношерстной толпе надрывал горло мальчишка с перекинутыми через локоть листовками.

– Срочная новость! – кричал он, распугивая народ. – Жулита не выдержала позора и спрыгнула с моста!

Что?!

Опешив, я ловко выхватила из рук пацаненка совсем свеженькую листовку. Бумага пахла свинцовыми чернилами, на полях темнели следы от пальцев разносчика. Под черно-белым портретом актерки, запечатленной на сцене, было напечатано предсмертное послание, написанное мелким и таким неразборчивым почерком, будто Жулита едва-едва умела держать в руках перо. В колонке тоже шла сущая околесица о муках совести и прочей белиберде.

При виде имени Пиотра Кравчика, автора горячей новости, у меня, кажется, вытянулось лицо. Невольно вспомнились темный зал едальни, ухмылявшийся газетчик и важные господа, с кем он спускался из закрытых кабинетов. Жулита не врала, когда утверждала, будто от нее пытались избавиться! Убийцы не учли только одного, что кто-то может вмешаться и спасти замороченную колдовством жертву. Они не учли меня!

…Мы в большой беде?

Не долго думая, я развернулась и, снова наплевав, что благородные девицы ходят размеренным шагом, держа спину, бросилась обратно в аптекарскую лавку. Ворвавшись в звякнувшие переливчатым колокольчиком двери, я тут же поняла, что новости о смерти Жулиты уже просочились в царство лекарственных трав. Более того, обсуждаются громкими голосами и с живейшим интересом всей длинной очередью.

С непроницаемым видом, словно похороненная молвой актерка не пряталась в хозяйской гостиной, отец выдвигал ящички у аптекарского стеллажа, прихватывал большими пальцами щепотки сушеных трав и бросал в бумажный рожок. При моем появлении родитель оглянулся через плечо и резюмировал:

– Вернулась?

Народ с любопытством посмотрел в мою сторону.

– Забыла… кое-что, – нашлась я и, прогрохотав каблуками по деревянной лестнице, взлетела на второй этаж.

Бледная, как кипенная простыня, актерка сидела на краешке дивана и невидяще таращилась в пустоту. На коленях, прикрытых простым коленкоровым платьем, лежала злосчастная листовка.

– Анна, – позвала я.

Она заторможенно повернула голову. От тоски, застывшей в больших темных глазах, на меня снова нахлынуло чувство вины.

– Простите, что не поверила вчера, когда вы говорили…

Неожиданно Жулита вскочила на ноги, и листовка соскользнула на пол.

– Ты обязана мне помочь! – Взгляд у актерки стал полубезумный.

– Конечно, вы можете оставаться здесь, пока не решите, что делать дальше. Шумиха скоро уляжется…

– Я хочу опровержение! Хочу исправить эту чудовищную нелепость! – перебила она меня. – Сегодня же! Они подделали предсмертную записку! Так? Значит, я должна написать своей рукой о том, что жива! Гравират с тобой?

Я неуверенно кивнула.

– Превосходно! Сделай оттиски! Вот так! – Она подошла к окну и встала вполоборота. – Я лучше всего получаюсь в таком ракурсе…

Видя мои колебания, она вдруг разъярилась:

– В конце концов, все началось с тебя! Если бы ты не следила за мной, то я бы сейчас собирала сундуки и переезжала в столицу!

Она указала на меня пальцем, как будто больно ткнула в совесть.

– Хорошо.

Сдаваясь, я достала из секретера письменные принадлежности.

– Пишите…

«Уличные хроники» занимали несколько стылых комнатушек в полуподвальном помещении и соседствовали с «Вестями Гнездича», занимавшими три верхних этажа, не только уютных, но и исключительно теплых, не требующих специального обогрева. Возможно, среди конкурентов служили неплохие ребята, получше Пиотра-подлеца-Кравчика, но того, что в морозы на их рабочих столах не замерзали чернила, а в коридорах стояли проклятые фикусы, было достаточно для глухой ненависти, сплачивавшей наш разноперый коллектив.

В конторе «Уличных хроник» царил не только влажный холод, с каким не справлялся очаг с тлеющими углями, но и уныние. Шеф сидел за большим обшарпанным столом, заваленным бумагами, и держался за голову. Угрюмое настроение начальства и новости о смерти Жулиты, главной героини утреннего выпуска, явно усугубили коллективное похмелье, ведь обычно сослуживцы праздновали до последнего гуляки, упавшего лицом в тарелку с закусками.

– Явилась! – буркнул шеф в напряженной тишине. – Ты время видела?

– Я с колонкой! – с порога с воодушевлением заявила я, хотя внутренне сжималась от предчувствия, куда именно меня пошлют с новостями о том, что погибшая актерка вовсе не погибла. Наверняка в королевские оранжереи собирать материал о цветочной выставке.

Коллеги оживились, но стоило шефу злобно зыркнуть в их сторону, как они тут же сникли, словно увядающие венчики тюльпанов. Только незнакомый парень, видимо, новенький, прижав к груди сумку, поспешно приподнялся со стула, чтобы поприветствовать меня:

– З-з-здрасьте!

– Угу, – согласилась я и, мгновенно забывая про него, аккуратно подсунула шефу опровержение Анны Кобыльской.

– Что это?

– Это письмо Жулиты о том, что она жива!

– Ты меня разыгрываешь? – Он взялся за заметку, приблизил к носу, отдалил, потом на ощупь отыскал под завалами бумаг монокль и, прищурив один глаз, принялся изучать.

– Прямо сейчас Жулита, живая и здоровая, прячется в лавке моего отца! Она думает, что ее пытался убить Чеслав Конопка…

У шефа сделалось странное лицо. Он глянул на меня как на безумную:

– Ты только что обвинила королевского посла в убийстве любовницы?

– В попытке, – поправила я и полезла в сумку: – Я даже оттиски сделала на фоне окна…

– Быстро печатаем «молнию»! – провозгласил шеф, выскакивая из-за стола, и народ выдохнул с облегчением. Началась суматоха, как всегда, когда редакция готовилась выпустить листовку с горяченькой новостью.

И в этот момент в контору с треском раскрылась дверь, и, съехав на приступочке, в рабочий зал ввалился задыхавшийся от бега наш сослуживец, суним полнотелый и невысокий, отчаянно напоминавший надутый шарик.

– Нашли! – Задыхаясь, он согнулся пополам и схватился за, видимо, сильно коловший бок. – Тело Жулиты из реки сетями сейчас доставать будут!

Сослуживцы, точно в одном из дурных спектаклей городского театра, замерли с открытыми ртами и уставились на черного вестника.

– Я с омнибусной станции бежал сказать, что наши соседи уже атакуют причал! – простонал он и ткнул трясущимся пальцем в потолок, намекая на конкурентов из «Вестей Гнездича».

Если бы убийственные взгляды шефа умели протыкать насквозь, то у меня во лбу точно бы появилась дырочка.

– Это не ее тело! – моментально замахала я руками. – Тело Жулиты… В смысле, не тело, а она сама сейчас пьет кофей на втором этаже у меня дома!

Выразительным жестом шеф смял в кулаке испещренный мелкими буквами листок и швырнул мне в лицо, едва успела поймать.

– К Висле! Делать оттиски трупа, пока в оранжерею тюльпаны описывать не отправил! И еще!

Он оглянулся на скромно сидевшего на краешке стула парня, и тот подскочил, точно под ним распрямилась скрученная пружина.

– Иди сюда!

Новичок, по-прежнему прижимая к груди сумку, кстати сказать, из весьма неплохой выделанной кожи, присеменил к столу.

– Знакомься, Катарина. – Шеф оглядел парня. – Как, ты говоришь, тебя зовут?

– Ян Гуревич.

– Вот! Ян, – согласилось руководство. – Твой помощник.

– Кто? – вытаращилась я.

– Ты же просила помощника. Бери, обучай.

– Его? – округлила я глаза и пробормотала: – Шеф, вы же говорили, что нам скоро жалованье будет нечем выплачивать…

– Зато он еще в должность не вступил, а уже привел клиента с годовым контрактом на целую полосу объявлений…

Я смерила парня долгим взглядом.

– То есть место ты себе купил?

– Ну, почему сразу купил? – пробормотал он смущенно.

Сказать честно, прежде помощник мне представлялся совсем иначе, мальчишкой, способным пролезть в чужую форточку ради хорошего оттиска, и Ян Гуревич никак не вписывался в мои представления о вертлявом школяре. Он был явно старше меня и по росту выше на добрую голову, а во взгляде внимательных карих глаз с длинными, как у девчонки, ресницами скрывалось нечто цепкое, холодное, что никак не вязалось с миловидным, маленьким личиком.

– Гравиратом умеешь пользоваться? – спросила я, отчаянно надеясь, что выгляжу высокомерной или хотя бы важной. Но вообще-то было сложно источать надменность, глядя на помощника снизу вверх.

– Ум-мею, – проблеял он.

– Если вы закончили, то выметайтесь! – ткнул пальцем шеф в сторону выхода и обратился к остальным: – Кто поедет в оранжерею?!

Народ мгновенно принял крайне деятельный вид, стараясь избежать поездки. Конечно, никому не нравилось работать полевым газетчиком.