Текст книги "Имперская идея в Великобритании (вторая половина XIX в.)"

В то же время компанией не была реализована и часть проектов, выдвигавшихся английскими политиками и колониальными деятелями: организация современной системы образования, поддержка местной промышленности. Во многом эфемерным оставался лозунг «управление во благо управляемого». В реальности все чаще раздавались жалобы индийцев на повышение земельного налога, неравноправие местного населения и британцев в судах, быструю христианизацию Индии. «Знатные семьи, чья история насчитывала века, были лишены земли и унижены; системой земельного налогообложения крестьяне были сведены в нищету; регулярно вспыхивали периоды голода, но налоги тем не менее собирались, даже путем применения пыток», – так характеризовал политику компании обозреватель американского журнала в 1862 г.[212]212
  English in India // Harper’s new monthly magazine. 1857. Vol. 25, is. 149. P. 688.


[Закрыть]

Восстание сипаев, начавшееся в 1857 г., оказало значительное влияние на колонизаторов. Взрыв негодования со стороны местного населения, спровоцированный очередным нарушением традиций, впервые заставил засомневаться в возможности полного переноса на индийскую почву особенностей английской политической и социальной систем. В результате оптимальной задачей британской администрации в коронных колониях провозглашалось формирование образованного класса, вестернизированой элиты, способной управлять страной и быть «англичанами в своих вкусах, мнениях, моральном устое и интеллекте»[213]213
  Ерофеев Н. А. Английский колониализм в середине XIX века. М: Наука, 1977. С. 205.


[Закрыть]. С другой стороны, происходил поиск новых путей управления Индией для обеспечения максимальной лояльности не только политической элиты, но и всего местного населения. В значительной мере на этот процесс повлияли идеи лидера консервативной партии Б. Дизраэли, предложившего усилить позицию англичан в Индии за счет акцентирования роли британского монарха в управлении страной. Используя опыт, полученный в результате поездок по странам Ближнего Востока в 1830–1831 гг., Дизраэли ссылался на специфические особенности мышления восточного человека, воспринимающего верховную власть как нечто сакральное. В своем выступлении в палате общин в 1858 г. Дизраэли заявил: «Больше не должно быть аннексий и завоеваний. Невозможно править 150 миллионами индийцев посредством европейской фирмы. Необходимо создать королевскую комиссию, которая будет немедленно послана в Индию для расследования претензий различных классов. Сделайте это, и сделайте это не в глубокой тайне, а так, чтобы это привлекло всеобщее внимание, чтобы пробудить у индийцев надежды, которые будут связаны с именем королевы»[214]214
  The Radical Tory. R 207.


[Закрыть].

1 ноября 1858 г. королева Виктория провозгласила, что управление Индией будет осуществляться с уважением к правам местной знати и землевладельцев, религиозным нормам и обычаям. Провозглашалось равенство всех жителей Индии перед законом, а также намерение привлекать к управлению страной ее жителей без различия в расе и вере. О преемственности британской политики в отношении Индии свидетельствует статья, опубликованная в июле 1858 г. в авторитетном британском журнале «Спектатор». Отмечая, что британская политика на субконтиненте нуждается в серьезном пересмотре, выражалось сомнение в том, что имперское государство вообще способно сохранять свое величие, отказываясь от колониальных владений, даже если последние приносят значительные проблемы[215]215
  Hobson К. The British Press and The Indian Mutiny // The British Empire Web [Electronic resourse]. Mode of access: http://www.britishempire.co.uk/ article/mutinypress.htm. Date of access: 05.03.2006.


[Закрыть]. Таким образом, остановив процесс форсированной европеизации Индии посредством реализации коммерческого предприятия, британское правительство сформировало новую задачу – европеизацию сверху, частичную и направленную на укрепление основ британской власти над Индией. Широко распространенный взгляд на Индию как на конгломерат народов различного происхождения, с разнообразными традициями и языками, с часто противоположными интересами, заставлял сомневаться в самой идее самоопределения для Индии. Считалось, что самое большее, что Англия может сделать для жителей этой страны – это дать им возможность принимать участие в управлении на нижних уровнях государственной системы и под непосредственным контролем англичан[216]216
  The Empire and the Century. P. 602.


[Закрыть]. И даже оптимисты, которые верили в неизбежность передачи Индии права создать национальное правительство, относили это событие к неопределенному будущему. Фактически же создавалось впечатление того, что англичане собираются остаться в стране навсегда. Разрозненная критика методов колониальной администрации терялась в блестящей панораме реформ и преобразований в стране, которая стала, по признанию самих современников, полем для проведения политических экспериментов[217]217
  Lyall A. Op. cit. P. 876.


[Закрыть].

Таким образом, вмешательство англичан во внутренние дела государств Азии и Африки часто оправдывалось в глазах общественного мнения и мирового сообщества стремлением искоренить недостатки их политической системы. Так, процесс завоевания Судана в конце 1890-х гг. был тщательно освещен будущим лидером консервативной партии У. Черчиллем в одной из его ранних работ, основанных на собственных наблюдениях. Молодой писатель доказывал, что «дикие народы, несведущие о своем варварстве», совершают большую ошибку, сопротивляясь усилиям «филантропических захватчиков»[218]218
  Churchill W. S. Op. cit. R 27.


[Закрыть].

На протяжении последних десятилетий XIX в. целью британской политики в Южной Африке было создание федерации, которая включала бы английские автономии, земли местных племен и фактически независимые бурские республики Трансвааль и Оранжевую. Покорение бурских республик было выгодным прежде всего с экономической точки зрения, и лоббировалось могущественной Британской компанией Южной Африки во главе с С. Родсом. Однако общественному мнению последовательно прививалась мысль о том, что вмешательство Англии во внутреннюю политику бурских республик имеет чисто политические основания. Резко критиковалась политическая система Трансвааля, где экономически сильная группа предпринимателей и квалифицированных рабочих преимущественно британского происхождения была ущемлена в правах и практически отстранена от политической власти. Неудачная попытка вооруженного отряда привилегированной компании в 1895 г. осуществить захват власти в одном из городов Трансвааля объяснялась притеснениями и гонениями на иностранцев, которые «находятся во власти до зубов вооруженных буров»[219]219
  The Earl of Oxford and Asquith. Fifty Years of Parliament: In 2 vol. London: Cassell & Company Ltd., 1926. Vol. 1. P. 253.


[Закрыть].

Британцы настаивали на проведении в Трансваале политических реформ согласно английским требованиям. Огромное впечатление на британскую публику произвела публикация телеграммы Верховного комиссара Южной

Африки А. Милнера от 4 мая 1899 г., ставшая известной как депеша об «илотах». Верховный комиссар обращался к патриотизму политиков метрополии, говоря о том, что тысячи людей в Трансваале «удерживаются в положении илотов, тщетно взывают о помощи к правительству ее величества, что постепенно подрывает влияние и репутацию Великобритании, и уважение к британскому правительству во владениях ее величества»[220]220
  English Historical Documents. Vol. 12. P. 405.


[Закрыть]. Образ южноафриканских республик, распространенный в британском обществе и растиражированный в самоуправляющихся колониях, подготавливал общественное мнение к безусловной поддержке любых силовых акций британского правительства в отношении бурских республик.

В то же время британский обыватель получал далеко не самую объективную информацию о положении дел в колониях. В частности, величайшим злом, которое необходимо было искоренить в первую очередь в глазах британского общества, считалось сохранение системы работорговли в Африке. Идея о том, что в любой стране, вошедшей в Британскую империю в качестве колонии, рабство в любой форме полностью исключалось, была фундаментальной и неоспоримой. Однако практика часто расходилась с реальностью. Известный британский администратор, губернатор Северной Нигерии Ф. Лугард считал невозможным в одночасье отменить институт домашнего рабства, укоренившегося в политической и социальной структурах многих африканских государств. Борясь с похищением людей и работорговлей, Лугард отмечал «неспособность негра в настоящее время занять свое место гражданина, его склонность к зависимости, недостаток самоконтроля»[221]221
  Lugard F. D. Slavery under the British Flag // The Nineteenth Century. 1896. № 226. P. 353.


[Закрыть].

До британской общественности далеко не всегда доходили известия о жестоких средствах, применявшихся для достижения «хорошего управления» зависимыми странами. Крайне редко патриотическая британская пресса помещала на своих страницах сообщения о злоупотреблениях местными чиновниками своей властью, о карательных операциях, о самовольствах военных. Во время восстания матабеле в Южной Африке (1893 г.) действия южноафриканской привилегированной компании получили единодушную поддержку и карт-бланш на применение любых карательных мер. Один из британских епископов, побывавших в этот период в стране, в своих публичных выступлениях называл матабеле «каннибалами», оправдывая применявшиеся жестокие меры[222]222
  Давидсон А. Б. Матабеле и машона в борьбе против английской колонизации. М.: Изд-во восточной лит., 1958. С. 78.


[Закрыть].

По мнению министра колоний Дж. Чемберлена, приняв на себя цивилизаторскую миссию, англичане не должны были уподобляться гипотетическому филантропу, который сетует на применение пулеметов Максим в качестве средства приобщения к новым порядкам. «Вы не можете приготовить омлета, не разбив яиц, вы не можете уничтожить варварство, рабство, суеверия, которые веками опустошали пространства Африки, без использования силы», – таким министр колоний представил тернистый путь гуманизма на заседании Королевского колониального института[223]223
  English Historical Documents. Vol. 12. P. 405


[Закрыть].

Постепенность и эволюционизм являлись главными чертами, которые, по мнению современников, должны были определять политическое развитие коронных колоний и британских протекторатов. Впрочем, нередки были и радикальные высказывания о том, что колонии будут управляться наилучшим образом, если «низшие расы» вообще не будут допущены к управлению своими странами[224]224
  Lyall A. India under Queen Victoria. P. 875.


[Закрыть]. Крайнее разнообразие моделей управления в британских зависимых владениях заставляло многих наблюдателей констатировать отсутствие единого плана развития этих территорий, опытно-экспериментальные методы руководства. Тем не менее сами англичане определяли ряд принципов, которыми в идеале должна была руководствоваться политика в странах «туземной» империи. При этом основным принципом являлось «правление во благо управляемого»[225]225
  Colonies // The Times. 1891. 9 Jan. P. 5.


[Закрыть]. Как уже было отмечено, вершиной развития подчиненных стран должно было стать создание политических систем по английской модели. Однако присоединенные после 1870 г. владения традиционно продолжали управляться своими прежними правителями и в соответствии с большинством своих старых традиций и норм.

Новым феноменом британской имперской идеи в последние десятилетия XIX в. стало повышение роли монарха как символического центра, интегрирующего империю в единое целое. Можно согласиться с мнением биографа королевы Виктории Л. Стрэчи о том, что к концу ее правления «власть монарха заметно ослабла, престиж его неизмеримо вырос»[226]226
  Стрэчи Л. Королева Виктория. Ростов н/Д: Феникс, 1999. С. 342.


[Закрыть]. Интерес королеве Виктории к публичной политике значительно возрос с приходом к власти консервативного правительства Б. Дизраэли в 1874 г. После смерти в 1861 г. мужа, принца Альберта, королева стала вести затворнический образ жизни, чем вызвала общественное недовольство. Во второй половине 1860-х гг. в Великобритании даже набрало силу республиканское движение, выступавшее за ликвидацию института монархии. Дизраэли, будучи другом и доверенным лицом Виктории, убедил королеву в необходимости ведения более активной общественной жизни.

Для британских консерваторов институт монархии всегда выступал как важнейший элемент сохранения стабильности государственного устройства и политической жизни. Однако для самого Дизраэли монархия всегда несла нечто большее, своеобразную сакральность, высшее предназначение. И в своих литературных произведениях, в политических выступлениях, в частной переписке лидера консерваторов корона выступает как одна из опор британского общества и, более того, империи. Так, во время выступления в Манчестере 3 апреля 1872 г. Дизраэли заявил, что монархия является воплощением политической мудрости и авторитета. «Нация имеет своим представителем семейство, королевскую фамилию, и если это семейство воспитано в сознании ответственности, в сознании долга перед обществом, то трудно слишком высоко оценить благотворное влияние, которое оно может оказывать на нацию», – заявлял политик[227]227
  Дизраэли и английские консерваторы в Манчестере // Русский мир. 1872. № 130. С. 6.


[Закрыть]. Однако, помимо традиционной для британской короны функции «править, но не управлять», Дизраэли предусматривал новую – консолидировать и представлять Британскую империю в глазах ее многонационального и культурно неоднородного населения. Ведь если авторитет и бескорыстие британских чиновников могли ставиться под сомнение и быть слишком обыденными для роли символа имперского единства, фигура королевы Виктории отвечала всем необходимым требованиям. А склонность восточных народов к символизму и уважение к фигурам правителей Дизраэли оценил еще во время своих путешествий по странам Азии в молодые годы.

Британский монарх издавна представлялся народам колоний как верховный и, следовательно, недостижимый символ власти. От имени монарха заключались договора с племенными вождями, которые зачастую (и совершенно напрасно) воспринимали британского правителя как своего защитника и высшую юрисдикцию в случае конфликтов с представителями колониальной администрации. Согласно статье 3-й так называемого договора у Ваитанги от 6 февраля 1840 г., заключенного британцами и вождями новозеландских племен, «ее величество королева Англии распространила на туземцев Новой Зеландии свою королевскую протекцию и предоставила им все права и привилегии британских подданных», а также гарантировала право исключительного и неотъемлемого владения лесами, землями, рыбными промыслами и другой собственностью[228]228
  Treaty of Waitangi // New Zealand History [Electronic resourse]. Mode of access: http://www.nzhistory.net.nz/politics/treaty/read-the-treaty/ english-text. Date of access: 01.02.2007.


[Закрыть]. В ответ на захваты и мошеннические покупки колонистами земель племен новозеландские вожди не раз поднимали восстания против британского владычества, которые были жестоко подавлены. Составлялись и обращения к королеве Великобритании. Так, в петиции 1891 г. маори просили королеву о создании правительственного совета, избираемого маорийскими подданными, где могли бы рассматриваться все действия, затрагивающие интересы маори. В качестве основания для такого обращения маори указывали статьи договора у Ваитанги. Тем не менее петиция, как и многие ей подобные, осталась без внимания[229]229
  Williams I. A. Politics of the New Zealand Maori. Seattle: University of Washington Press, 1969. P. 511.


[Закрыть].

Особую роль в укреплении образа Виктории как символа имперского единства сыграла Индия, проблемы управления которой весьма пристально рассматривались в метрополии. Восстание 1857–1859 гг. в Индии британцами было оценено в первую очередь как показатель неэффективного менеджмента со стороны Ост-Индской компании. Результатом стала передача в 1858 г. управления Британской Индии специально созданному министерству по делам Индии. Верховную же власть над страной получал британский монарх. Вина за провоцирование восставших индийцев была возложена на чиновников Ост-Индской компании, зачастую прибиравших к рукам владения тех индийских правителей, которые не оставляли прямых наследников. Одним из первых мероприятий вице-короля Индии (так стал называться с 1858 г. генерал-губернатор) стало обещание не изымать земли из владения знатных индийских родов.

Придя к власти в 1874 г., Дизраэли завершил оформление власти короны над Индией. Несмотря на жесткое сопротивление либералов, в 1876 г. парламент принял законопроект о дополнениях к королевскому титулу, согласно которому Виктория провозглашалась императрицей Индии. Таким образом, жители этой колонии не только фактически, но и юридически становились вассалами короны. В самой Индии провозглашение королевы Виктории императрицей произошло 1 января 1877 г. с поистине восточной пышностью. Вице-король Индии лорд Лугард удачно совместил в церемонии уважение к традициям правящих династий и акцент на новом источнике верховной власти в стране. Каждому из 63 правителей индийских провинций в торжественной обстановке вручался стяг, украшенный символикой как рода правителя, так и имперской короной, а также золотая медаль с изображением Виктории. По словам вице-короля, данные символы подчеркивали не только тесный союз между британской короной и правящими династиями, но и желание британского монарха поддержать благополучие и усиление индийских правителей[230]230
  The World’s Story: A History of the World in Story, Song and Art. Boston: Houghton Mifflin, 1914. Vol. II: India, Persia, Mesopotamia, and Palestine. P. 184


[Закрыть]. Данные высказывания, при всем учете их церемониального характера, демонстрировали то расхождение в отношениях британцев к местным правителям, которое они старались развивать после восстания сипаев. Если Ост-Индская компания всячески стремилась ограничить местных правителей и при возможности лишить власти и имущества, то новые британские чиновники, выступавшие от имени королевы, стремились превратить местную аристократию в союзников и опору.

Королева Виктория в соответствии с английской политической традицией имела незначительные шансы повлиять на внешнюю и колониальную политику правительств. Однако королева нередко использовала иные возможности проводить свою точку зрения. Зачастую в ход шли многочисленные родственные связи британской королевской семьи практически со всеми европейскими монархиями. Так, в 1875 г. Виктория активно выступала за сохранение мира в франко-германских отношениях. В середине 1870-х гг. королева практически безусловно разделяла внешнеполитическую линию консервативного премьер-министра Дизраэли. В период Восточного кризиса Виктория выступала за поддержку Османской империи как буфера против продвижения российского влияния на Балканах и в Азии. В январе 1878 г. Виктория писала: «По мнению королевы, война с Россией неизбежна»[231]231
  Letters of Queen Victoria. A Selection from Her Majesty’s Correspondence and Journal between the years 1862 and 1885. London, 1926–1928.
  Vol. 2. P. 597.


[Закрыть].

Определенная степень русофобства сохранялась у королевы на протяжении всей ее жизни. В письме либеральному политику У. Гладстону в середине 1880-х гг. Виктория отмечала: «Россия является нашим настоящим врагом и соперником – возможно, единственным, который у нас имеется»[232]232
  Arnold-Forster Н. О. Our True Foreign Policy // The Nineteenth
  Century. 1896. № 226. P. 204.


[Закрыть].

Два великолепно отпразднованных юбилея правления королевы – в 1887 и 1897 гг. – сделали многое для того, чтобы отождествить в общественном сознании империю и носителя верховной имперской власти. Виктория оказалась на пике своей популярности, поскольку у нее, по мнению британцев, появилась новая и весьма значительная роль – «быть воплощением имперского чувства»[233]233
  Marriott J. A. R. Modern England (1885–1932): A History of My Own Times. London: Methuen & Co, 1934. P. 532.


[Закрыть]. «Имперским зенитом» викторианской эпохи можно назвать празднование бриллиантового юбилея королевы Виктории в 1897 г. Важнейшей особенностью этого события являлось сознательное акцентирование внимания на общеимперских функциях и значении британской монархии. В отличие от золотого юбилея 1887 г., больше напоминавшего торжество в узком семейном кругу, бриллиантовый юбилей должен был прославить империю, воплощенную в носителе верховной власти.

Во время юбилея англичане продемонстрировали миру обширность своих территорий и лояльность своих подданных. С прибывшими в полном составе премьер-министрами самоуправляющихся колоний связывались надежды на быстрые изменения в аспектах таможенного и политического объединения. «Зависимая империя» была представлена как красочно одетыми представителями всех ее народностей, так и отрядами колониальных войск из Южной Африки, Северного Борнео, Кипра и других экзотических мест. «Ни одно государство и ни один монарх, известный истории, никогда не ощущали уважения, подобного тому, которое наши колонии проявляют к нашей королеве», – с полным сознанием британского величия отмечала консервативная «Графика»[234]234
  Grierson Ed. Op. cit. P. 114.


[Закрыть].

В особе престарелой королевы была воплощена стабильность и традиционность британской монархии. В прессе и в многочисленных литературных произведениях эпоха Виктории прославлялось как время невиданных достижений и успехов во всех сферах деятельности государства и общества. Тем не менее, как отмечалось в одной из статей авторитетного журнала «Девятнадцатое столетие», «в общественном сознании, во время ежедневных занятий каждого человека от юбилея сохранятся воспоминания о появлении империи как самого значительного чуда, как громадной силы, которую можно использовать, как абсолютно нового идеала, который постепенно может быть реализован»[235]235
  Pressense F. France, Russia and England of the Jubilee // The Nineteenth Century. 1897. № 246. P. 173.


[Закрыть].

На рубеже веков, в ходе англо-бурской войны 1899–1902 гг. Виктория принимала активное участие в поддержании морального духа войск – выезжала с инспекциями, посещала госпитали. Британия не может проиграть войну – таков был рефрен заявлений престарелой королевы. К этому времени один из четырех жителей Земли был подданным британской королевы – прогресс, который нацией отождествлялся не в последнюю очередь со стабильностью и мудростью правления Виктории.

Наиболее последовательно принципы политического реформирования Британской империи по пути расширения права на самоуправление во второй половине XIX в. демонстрировали переселенческие колонии Великобритании. Канада, Новая Зеландия и Австралия в 1840—1860-х гг. переживали существенные изменения в своем статусе, что было отражено в имперской идее и вызвано развитием имперских концепций.

Важнейшей вехой в развитии британской имперской идеи в вопросе о будущности переселенческих колоний в изучаемый период стала публикация «Доклада о состоянии дел в Британской Северной Америке» (1838 г.) лорда Дарема, в составлении которого принимал участие и известный колониальный реформатор Уэйкфилд. В 1837 г. лорд Дарем был назначен королевой Викторией на должность верховного комиссара канадских колоний. В число его важнейших задач входил анализ ситуации в оставшихся североамериканских колониях Великобритании, оценка возможности зарождения и развития революционной ситуации и поиск путей преодоления сепаратистских тенденций. Пребывание лорда Дарема в Канаде ограничилось лишь 1838-м г., но представленная им аналитическая записка оказала значительное влияние на рассмотрение колониальных проблем в метрополии. Основным практическим выводом «Доклада» стала идея о необходимости объединить канадские провинции в единое государство и предоставить им максимально возможную степень независимости. Британский администратор признавал, что в конце XVIII – начале XIX в. в Канаде проводилась традиционная политика Великобритании – «разделяй и властвуй». «Чтобы отделить британских подданных (в Канаде. – М. Г) от жителей восставших 13 колоний, политикой правительства стало стимулирование национального развития франко-канадцев. Политикой британского правительства стало управление колониями посредством их разделения на достаточно мелкие изолированные сообщества, не способные к объединению и не обладающие достаточной мощью для противостояния империи», – признавал лорд Дарем[236]236
  Lord Durham’s Report on the Affairs of British North America. Oxford: Clarendon Press, 1912. P. 288–299, 303–304.


[Закрыть]. Признавая данный курс нежизнеспособным, британский политик рекомендовал новую колониальную политику, направленную на интеграцию франко-канадцев в англоязычное сообщество. Достижению этой цели должны были служить стимулирование процессов ассимиляции французской части населения, объединение Верхней Канады (английской) и Нижней Канады (французской) и предоставление им прав на самоуправление. Комментируя план лорда Дарема и меры, принятые британским правительством по его реализации, американский журнал «Североамериканское обозрение» скептически отмечал:

«Колонии не могут быть подданными монарха и самоуправляющимися в одно и то же время; колониальные губернаторы не могут подчиняться своему суверену и в то же время удовлетворять все желания колонистов»[237]237
  British Colonial Politics // The North American Review. 1845. Yol.
  60, is. 126. P. 104.


[Закрыть].

В «Докладе» лорда Дарема была сформулирована теоретическая модель колониальной политики Великобритании в отношении переселенческих колоний. В случае получения права на самоуправление, за метрополией в обязательном порядке должны были оставаться некоторые важнейшие права: право на внесение изменений в колониальные конституции; контроль над внешней политикой колоний; регулирование колониальной торговли, управление землями, принадлежащими британскому монарху. Быстрому развитию экономики колоний должна была способствовать передача колонистам основного источника доходов – земель. Консолидации и дальнейшему процветанию колониальных обществ должно было содействовать введение представительного правления и максимально возможное ограничение прав метрополии. О том, что подобная точка зрения распространилась достаточно широко, свидетельствует основание в 1850 г. в Лондоне Колониального общества. Эта организация стала очередным общественным объединением, посредством которых в британской политической традиции издавна проводилось лоббирование тех или иных политических мероприятий – от избирательной реформы до отмены налогов на домашних животных. В своем первом заявлении Колониальное общество объявило, что выступает за реформирование внутриколониальных отношений. «Основной целью данного общества является оказание помощи каждому зависимому владению Англии в достижении подлинного и исключительного самоуправления всеми делами местного значения. Основной целью общества будет освобождение страны-матери от расходов на управление колониями, за исключением лишь расходов на их защиту от нападений иностранных государств во время войны с империей»[238]238
  Knorr К. Е. Op. cit. Р. 354.


[Закрыть].

Следует отметить, что колониальная политика либеральных кабинетов в середине XIX в. преследовала цель увеличения независимости переселенческих колоний и, соответственно, уменьшения издержек метрополии. До конца 1840-х гг. расширение прав колонистов с неизбежностью сталкивалось с проблемой сохранения обширных полномочий короны в этих странах. Однако с отменой протекционистских тарифов была ослаблена необходимость тщательного контроля над политикой правительств переселенческих колоний. К тому же эпоха торгово-промышленного лидерства Англии, стабильного внутреннего положения и успешной внешней политики в 1850—1860-х гг. закономерно стимулировала развитие чувства превосходства английской нации, индивидуализм и самоуверенность. Считалось, что британскому примеру политического и экономического развития должны были последовать и зависимые от Англии владения. В этом аспекте, объединение североамериканских провинций в Доминион Канада обеспечивало решение важных задач экономии государственных средств и централизации администрации, увеличения военных потенциалов государства и его обороноспособности, решения спорных вопросов между провинциями[239]239
  North American Provinces Confederation Bill// The Annual Register.
  1867. P. 12.


[Закрыть]. В 1850-х гг. Великобритания сняла контроль над канадской торговлей, таможенные пошлины стали собирать местные чиновники. По мнению либеральных политиков, создание доминиона обеспечивало решение важных задач экономии государственных средств и централизации администрации, увеличения военных потенциалов государства и его обороноспособности, решения спорных вопросов между провинциями[240]240
  Там же.


[Закрыть]. Премьер-министр Великобритании, лидер партии вигов лорд Дж. Рассел высоко оценивал значение объединения канадских территорий в единое государство в 1867 г. и предоставление Доминиону Канада конституции. В своем выступлении в палате лордов политик выражал надежду на то, что объединившиеся провинции будут быстро развиваться и процветать, и отметил, что «если когда-либо они пожелают отделиться от этой страны, мы будем готовы выслушать их просьбу и согласиться с их желаниями, какой бы путь они ни избрали»[241]241
  North American Provinces Confederation Bill // The Annual Register.
  1867. P. 13.


[Закрыть].

Лозунгами дня в Великобритании стали невмешательство и независимость, с готовностью воспринятые и в «белых колониях». В 1859 г. А. Гальт, министр финансов Канады, пресек протесты Англии по поводу введения страной протекционистских пошлин. Он основывал свои аргументы на том, что действия Великобритании противоречили принципам самоуправления страны[242]242
  Sforza C. Europe and Europeans. A Study in Historical Psychology and International Politics. London: George G. Harrap & Co, 1936. P. 109.


[Закрыть].

Постепенно к правительствам колоний переходили основные права, традиционно принадлежавшие короне. Получение права на представительное правление обычно сочеталось с переходом коронных земель в распоряжение колонистов. Контроль над торговлей начал переходить к колониям с 1846 г., времени введения фритреда в Великобритании. В 1850—1860-х гг. в Канаде и Новой Зеландии были приняты конституции. И даже контроль над политикой в отношении коренного населения колоний был передан в руки колониальных властей. Колониям предоставлялось право содержать собственные войска, британские гарнизоны были выведены из Канады, австралийских провинций. Стремление британцев сохранить самоуправляющиеся колонии в сфере своего влияния подтверждает и сохранение контроля над их внешней политикой. Показательной является та озабоченность, которую у британских политиков вызывала проблема взаимоотношений Канады и США. Сотрудничество двух стран усилилось благодаря американо-канадскому договору 1854 г., в соответствии с которым канадские продукты получили свободный доступ на американский рынок. Дополнительный стимул торговле придало начало гражданской войны между американскими штатами. И хотя после 10 лет действия договор не был возобновлен, угроза присоединения канадцев к бывшим североамериканским колониям представлялась весьма реальной. В 1848 г. в редакционной статье «Североамериканского обозрения» утверждалось, что вскоре Британия потеряет все свои владения в Америке. «Многие (канадцы) выступают за сохранение связей со страной-матерью, но колонисты, которые предпочитают независимость или присоединение к Соединенным Штатам, в ближайшее время окажутся в большинстве», – отмечали американские наблюдатели[243]243
  British Colonial Politics // The North American Review. 1848. Yol. 67,
  is. 140. P. 26.


[Закрыть].

Концепция отношений метрополии с переселенческими колониями в середине XIX в. была сформирована под воздействием принципов невмешательства и естественного права. Империя в 1850—1860-х гг. рассматривалась как своеобразное подобие семьи. Будущее британских колоний определялось по аналогии с процессом роста и взросления человека. Английская пресса приветствовала образование канадской конфедерации, отметив, что отношения между метрополией и колониями должно напоминать «отношения матери к дочери, уже взрослой и живущей на свои средства»[244]244
  Hyam R., Martin G. Reappraisals in British Imperial History. Toronto: Macmillan of Canada, 1975. P. 105.


[Закрыть]. Использование образа семьи в описании империи предполагало, что узы духовного и кровнородственного порядка имеют гораздо большее значение для ее членов, нежели механические, формальные связи. Общество постепенно привыкало к мысли о том, что колонии развиваются по естественному пути – к неизбежному отделению от «страны-матери».

Вместе с тем уверенные в своем безусловном лидерстве англичане в середине XIX в. традиционно низко ценили свои владения как в материальном плане, так и в отношении военно-политического сотрудничества.

Ведущий теоретик Манчестерской школы Дж. Брайт во время своего выступления в Бирмингеме 29 октября 1858 г. заявил, что практически все владения короны принесли народу Англии лишь расходы[245]245
  Bright J. Op. cit. Р. 208.


[Закрыть]. Заместитель министра колоний в 1860-х гг. Ф. Роджерс отрицал возможность существования общих интересов у Англии и зависимых владений и считал, что «судьбой наших колоний является независимость»[246]246
  Schuyler R. A. Op. cit. P. 262.


[Закрыть]. Подобные взгляды были характерны для многих членов либеральной партии в середине XIX в. По мнению лидера либералов У. Гладстона, сохранение Канады в составе империи являлось лишь вопросом престижа, но не интересов Великобритании[247]247
  Foundations of British Foreign Policy from Pitt (1972) to Salisbury
  (1902). P. 296.


[Закрыть].