Текст книги "Позитивная социализация детей и подростков. Методология и эмпирика"

М. С. Гусельцева, Е. И. Изотова
Позитивная социализация детей и подростков. Методология и эмпирика

© М. С. Гусельцева, Е. И. Изотова, 2016

© Издательство «Смысл», 2016

* * *

Введение. Особенности методологических, теоретических и эмпирических исследований в транзитивном обществе

Характеризуя современность, исследователи выделяют такие ее особенности, как изменчивость (текучесть), сложность, разнообразие, неопределенность, непредсказуемость, многофакторность развития, транзитивность. Данная феноменология затрагивает не только социокультурные трансформации общества и метаморфозы психологии человека, но также и сферы познания и изучения этих процессов. Таким образом, непознанные, зарождающиеся на наших глазах психологические реальности, особенности позитивной социализации и проблемы развития идентичности в сложном, неопределенном, разнообразном, непредсказуемом и неоднозначном мире требуют разработки новых исследовательских подходов, конструктов и методологий.

Обсуждая эту ситуацию применительно к психологической науке, следует выделить общую тенденцию: транзитивное состояние общества – его переход из «твердого» в «жидкое» состояние (что нашло выражение в метафорическом конструкте З. Баумана «текучая современность») (Бауман, 2008); и аналогичную динамику в сфере познания – от жестких методологий к гибким методологическим стратегиям (Современные методологические стратегии, 2014). Общее движение схематически может быть представлено здесь следующим образом: однозначная, структурированная, стабильная реальность и описывающая ее монолитная теория → изменяющаяся, усложняющаяся реальность и возникающее концептуальное разнообразие ее описаний → неоднозначная, сверхсложная, многомерная, транзитивная социокультурная среда и необходимость для ее постижения разработки новых методологических стратегий.

В отечественной психологии подобная тенденция нашла отражение в представлениях о неопределенности, изменчивости, когнитивной сложности (Асмолов, 2015; Белинская, 2005; Корнилова, 2014, 2015; Поддьяков, 2014, 2015; Сергиенко, 2012б, 2015); «психологической транзитивности» (Марцинковская, 2015б), «текучей социализации» и «ресоциализации» (Марцинковская, 2013а, 2014, 2015а); «коридорах социализации» (Хузеева, 2013); разнообразии и многофакторности развития идентичности детей и подростков (Гусельцева, Кончаловская, Хузеева, 2016; Феноменология современного детства, 2012); необходимости обновления познавательного инструментария психологии в связи с достижениями социогуманитарных наук (Гусельцева, 2014в, 2015а; Поддьяков, 2015).

Мы не можем исследовать непрерывно трансформирующийся мир традиционными исследовательскими средствами именно потому, что познавательный инструментарий и концептуальный багаж психологии в ее социогуманитарных аспектах наиболее релевантен и сензитивен к феноменам собственной эпохи, которые зачастую неподвластны исследованию академическими методами, вследствие чего даже испытанные временем классические концепции нуждаются сегодня в ревизии и переформатировании из-за изменчивости как социокультурной, так и эпистемологической реальности (Ло, 2015). В эпистемологическом плане это ведет к поиску новых методологий, раскрывающих феномены современности (Асмолов, 2015; Белинская, 2005; Гусельцева, 2015е; Знаков, 2015, 2016; Корнилова, 2014; Марцинковская, 2015а; Поддьяков, 2015; Разработка и реализация…, 2016; Сергиенко, 2015), а также к анализу представлений о возрастающей роли в изучении современных латентных движений и факторов культуры (Бёрк, 2015; Иглтон, 2012; Культура имеет значение, 2002; Межуев, 2012). В связи с вышесказанным выделим наиболее существенные черты этих новых представлений, касающиеся эпистемологических поворотов и способов интерпретации результатов эмпирических исследований.

• Трансдисциплинарность, или движение поверх дисциплинарных границ нацелено на получение целостного, достоверного и одновременно высоко чувствительного к ситуативным изменениям знания. Именно отсюда рождается методологическая стратегия многофакторного изучения феноменов социализации и идентичности современных детей и подростков (см.: Гусельцева, Хузеева, Кончаловская, 2016; Поддьяков, 2015).

• Социогуманитарное знание, изучающее многомерный феномен человека, несет в психологию идеи сложности (например, см.: Морен, 2005). Эпистемология сложного реализуется в аналитических стратегиях, учитывающих способ мышления посредством антиномий и способствующих интеграции феноменологического разнообразия.

• Транзитивное состояние общества, его переходность, порождает в свою очередь и «психологическую транзитивность», которая соединяет неопределенность с трансформациями времени и пространства (Марцинковская, 2015а, 2015б).

• Гетерогенность культурно-психологического времени и социального пространства связана с появлением многофакторных нелинеарных моделей анализа и представлений о психологическом хронотопе (Марцинковская, 2015б). Так, сегодня мы живем в реальности, где представлены разные модели мира: «Различные индивиды, группы и культуры могут существовать в разных мирах» (Ло, 2015, с. 58). Это влечет за собой необходимость новой концептуализации культуры в психологии, а также более дифференцированного (культурно-аналитического) подхода к проблемам развития региональной и территориальной идентичности.

• Цифровой или антропологический разрыв как общенаучный концепт (Информационная эпоха: вызовы человеку, 2010) вводит в фокус внимания проблемы смены поколений, где для описания психологических особенностей современных детей, подростков и молодых людей недостаточно инструментария уже существующих концепций, схем и периодизаций развития.

Последнее обусловлено также тем, что возникающие и развивающиеся сегодня представления о реальности прежде не существовали в исследовательском поле. Так, например, А. Н. Поддьяков отмечает появление новых искусственных орудий управления деятельностью, принципиально изменившуюся социокультурную детерминацию, новые закономерности и особенности общения (учебного, формального, неформального и пр.) современных детей и подростков (Поддьяков, 2015). Современное обновление концептуального аппарата психологии обусловлено рефлексиями сложного мышления и смешанных методологий, для характеристики которых еще даже не сложилась однозначная терминология. И нам предстоит не только исследовать, но и структурировать новое проблемное поле познания, чему, надеемся, послужит данная книга.

Наряду с возрастающей ролью анализа факторов культуры в трансформациях современности, следует обратить внимание на проблемы саморефлексии науки, осознания ригидности ряда исследовательских приемов, схем и установок, что нашло отражение в таких новых направлениях социогуманитарного познания, как этнография науки (см.: Панченко, 2012). «Нам придется избавиться от многих своих методологических привычек, в том числе желания определенности, ожидания регулярных и более или менее устойчивых выводов о том, каковы вещи в реальности; убеждения, что, будучи исследователями социального, мы обладаем особой проницательностью, которая позволяет нам глубже и дальше, чем другим, прозревать некоторые части социальной реальности; а также ожиданий всеобщности, вписанных в то, что часто называется “универсализмом”. Но прежде всего нам нужно избавиться от желания и ожиданий безопасности» (Ло, 2015, с. 29). Иными словами, на наших глазах происходит как переструктурирование проблемного поля так называемых очевидностей, так и трансформация теоретических и исследовательских парадигм.

Обращаясь к центральной проблеме монографии – позитивной социализации, мы подходим к необходимости обозначения ее терминологических границ, что также предполагает принципиальную открытость и дальнейшее развитие этого понятия (Марцинковская и др., 2012; Социализация детей и подростков, 2012). В логике развития новых методологий под позитивной социализацией в широком смысле слова мы будем понимать достижение социализированности, критериями которой являются эффективные коммуникативные практики, гибко применяемые в отношении разных социальных групп; стратегии самореализации и личностного роста в определенном типе культуры; достижение профессиональной успешности и психологического благополучия в текущем социальном пространстве.

В качестве сложного конструкта позитивная социализация представляет собой разноуровневое понятие, предполагающее микро-, мезо– и макроуровни анализа. Так, персональный (микросоциальный) уровень позитивной социализации обусловлен активностью субъекта в своем ближайшем окружении, в той или иной малой группе. Этот уровень коррелирует со становлением личностной идентичности. Важным ресурсом развития индивидуальности здесь является сочетание внутренней логики развития с ценностями и возможностями, открывающимися в процессе освоения социокультурной среды. Межличностный (мезосоциальный) или групповой уровень позитивной социализации предполагает освоение разнообразных подпространств культуры (субкультур), представленных более крупными социальными группами (молодежные движения, партии, конфессии, корпорации и др.). На этом уровне формируется гражданская и социокультурная идентичность, а исследовательская оптика направлена, прежде всего, на взаимоотношения личности и группы. Важным ресурсом развития личности здесь становятся социальная компетентность и отрефлексированная мировоззренческая позиция. Социокультурный (макросоциальный) уровень позитивной социализации обращается к изучению проблем социализированности в перспективе эволюции больших социальных групп (нации, страны, собственно культуры), где, например, становление гражданской идентичности исследуется в связи с процессами трансформации этнических наций в гражданские нации (Межуев, 2012), обсуждаются вопросы становления планетарной идентичности человека (Морен, 2012). Важным ресурсом развития человека здесь является цивилизованность, включающая накопленный социальный и культурный капитал, рефлексивную сложность, образовательный кругозор, толерантность и космополитизм (например, способность интегрироваться в транснациональные научные проекты или в глобальную экономику).

Следует подчеркнуть, что выделенные уровни – это не столько стадии последовательной социализации, сколько усложняющие ее слои, которые, с одной стороны, расширяют и углубляют внутренний мир человека, с другой – повышают его активность, эффективность и значимость в текущем социокультурном пространстве.

Выделение слоев позитивной социализации демонстрирует как сложность ее структуры, так и амбивалентное содержание данного понятия. Например, человек может быть успешно социализирован в определенной субкультуре (в диапазоне от несущих обновление оппозиционных движений до разрушающих государство криминальных группировок), но при этом его собственная социальная группа не социализирована по отношению к образу жизни страны в целом (Марцинковская, 2015а), является непопулярной или маргинальной (например, сообщества киников в эпоху эллинизма).

Обозначенные выше тренды и проблемы обсуждаются в теоретико-методологической части данной книги, вторая же ее часть посвящена проблеме взаимоотношения личности и социума, а также эмпирическим иллюстрациям феномена позитивной социализации, его психологическим координатам и возрастной трансформации в детском, подростковом и юношеском возрастах.

Часть 1. Психология перед лицом современности

Глава 1. Методологическая оптика как инструмент познания

Методологическая оптика – один из ведущих познавательных инструментов в постнеклассическом типе рациональности, справляющийся с проблемами сложности, разнообразия и изменчивости в сфере теоретического и эмпирического знания. Методологическая оптика – конструкт, позволяющий интегрировать, комбинировать и конструировать различные исследовательские стратегии в ситуации текучести (лабильности, изменчивости и ситуативности) современного познания.

Следует отметить, что методологическая оптика – не всегда осознаваемый посредник между исследователем и изучаемой реальностью, однако, будучи отрефлексированным в качестве познавательного инструмента в постнеклассическом типе рациональности, этот конструкт приобретает произвольность и пластичность. Овладев им, исследователь способен играть интеллектуальными стилями и познавательными стратегиями, изменяя ракурсы и способы ви́дения реальности в зависимости от решаемой задачи (Гусельцева, 2013в, 2015а).

Предварительно определив данное понятие, обратимся к предыстории его появления в психологической науке.

Первоначально методологическая оптика, как и множество других понятий, появилась в психологической науке в качестве метафорического конструкта. Мы можем обнаружить различные его модификации. Так, в монографии М. Холквиста, раскрывающей особенности творчества М. М. Бахтина, используется термин «философская оптика» (Holquist, 1990)[1]1
  М. Холквист сравнивает методологию М. М. Бахтина с методом «мысленного эксперимента» А. Эйнштейна, подчеркивая, что оба автора стремились преодолеть ограничения, связанные с существующей ситуацией наблюдателя. Найденные учеными методологические средства М. Холквист называет «философской оптикой» – «a conceptual means for seeing processes invisible to any other lens» («концептуальное средство, позволяющее увидеть процессы, недоступные для любой другой линзы») (Holquist, 1990, p. 20). Если А. Эйнштейн в мысленных экспериментах продемонстрировал тот факт, что картина мира наблюдателя зависит от его положения в пространстве и времени, то М. М. Бахтин, введя понятия «хронотоп» и «вненаходимость наблюдателя», показал, что открывающаяся наблюдателю реальность обусловлена его позицией в коммуникативной сети. Отметим, что Х. Ортега-и-Гассет осмысливал сходные оптические проблемы в терминах «перспективы», а Г. Гадамер – «горизонта».


[Закрыть]. В контексте социологических исследований Г. С. Батыгин, показавший связь выбора методологической стратегии с тем или иным ракурсом картины мира, отмечал: «Методология любой научной дисциплины <…> представляет собой <…> определенную оптику – взгляд на мир как разумно устроенную систему, которая в принципе поддается рациональному познанию» (Батыгин, 1995). В истории науки сходные вопросы обсуждал Л. Флек, создавший концепции «стилей научного мышления» и «мыслительных коллективов» (Флек, 1999). В наши дни обороты «исследовательская оптика», «социологическая оптика», «антропологическая оптика» обрели популярность и стали встречаться в научных публикациях довольно часто. Так, в рецензии на книгу «Визуальная антропология: настройка оптики» Т. А. Разумовская пишет: «В каком-то смысле метафора названия книги, обогащенная визуальным рядом оформления обложки, говорит о перспективах видения и интерпретации изображения: изменяя настройки исследовательской оптики, мы получаем возможность разноуровнего анализа (выделено мной. – М.Г.) визуальных данных, начиная с пересмотра поверхностных “очевидных” значений, углубляясь в контекстуальную рамку образа, реконструируя едва различные смысловые аспекты прошлого в настоящем» (Разумовская, 2010, с. 206). По сути дела, здесь ненароком оказалась сформулирована квинтэссенция культурно-аналитического подхода, согласно которому оперирование исследовательской, методологической оптикой открывает возможности не только разноуровнего, но и стереоскопичного, полипарадигмального, многоаспектного анализа (Гусельцева, 2015а).

В контексте культурно-аналитического подхода методологической оптикой принято называть саморефлексивную настройку исследовательского сознания, позволяющую сконструировать индивидуальный дизайн исследования и осуществить избирательное нюансирование локальной познавательной ситуации.

Таким образом, методологическая оптика выступает в качестве познавательного инструмента, интеллигибельного посредника между исследователем и изучаемой им реальностью. Идея культурных средств, посредников (медиаторов) между психикой и миром, конструирующих наше восприятие мира, восходит к И. Канту. В XIX в. она была востребована рядом ученых (в том числе А. А. Потебней, позднее – Л. С. Выготским), однако особый ракурс приобрела в эпоху постмодернизма, когда методология, согласно Н. С. Автономовой, стала уделять пристальное внимание именно посредникам (Автономова, 2008). Такими посредниками могут выступить интеллектуальный стиль, способ рассуждения, письмо (исследование по грамматологии Ж. Деррида – Деррида, 2000), особенности коммуникации (предмет изучения Ю. Хабермаса – см.: 2003).

Если в контексте культурно-исторической концепции получило распространение понятие «культурные средства», то неокантианская традиция оперирует категорией «посредник». Согласно И. Канту, наше представление о реальности опосредовано априорными формами сознания, то есть своего рода «врожденной оптикой». В дальнейшем Ж. Пиаже экспериментально доказал, что априорные формы сознания не предзаданы, а конструируются в процессе взаимодействия субъекта и мира (подробнее см.: Флейвелл, 1967). Методология конструктивизма, подчеркивающая не только историко-генетические истоки, но и рукотворность познавательной оптики, играет важную роль в современной психологии развития. Наряду с этим в контексте психотерапевтической практики, связанной с нарративным подходом (Psychology and Postmodernism, 1994; Watkins, 1986), было показано, что предстающая перед нами реальность сконструирована интерпретациями, которые, в свою очередь, обусловлены сложной игрой контекстов, жизненных историй, повседневных практик, текучих состояний и установок.

В исследовательской традиции аналитической психологии также обсуждалась тема интеллектуальных посредников в интерпретации исследуемой реальности. Например, представитель постъюнгианской психологии Дж. Холлис подчеркивал, что ви́дение реальности опосредовано множеством факторов, включающих генетическую наследственность, половую идентичность, особенности культуры и разнообразие семейного окружения (Холлис, 2008). Такого рода антропологическая оптика транслируется от родителей к детям, от наставников к ученикам: «И глядя на окружающий мир через унаследованные нами очки, мы упускаем из виду некоторые его важные аспекты» (Там же, с. 15). В свою очередь, историки культуры показывали, что ви́дение или картина мира меняются от поколения к поколению (Яковенко, 2013), а антропологическая оптика делает самоочевидными и тем самым «невидимыми» те культурные факторы, которые выступают естественной средой социализации ребенка.

Философ науки Э. Ласло писал, что «“непорочного восприятия” не существует – все, что мы видим и воспринимаем, доходит до нас окрашенным ожиданиями и предрасположениями» (Ласло, 1998). Одновременно эта избирательность восприятия, предпосылки и ожидания, базируется на особенностях той или иной культуры: «То, что люди делают, напрямую зависит от того, во что они верят, а их убеждения, в свою очередь, зависят от культурно окрашенного видения себя и окружающего мира» (Там же). В качестве основы настройки взгляда и избирательности нашего восприятия методологическая оптика обусловлена не только субъективностью исследователя, усвоенными традициями, культурным и «апперцептивным опытом», но и тем, каким научным языком мы пользуемся и какие задачи решаем. «Оптика – это стратегия взгляда. Исследователь видит мир таким, каким его делает доступным взгляду его собственный теоретический словарь. Изменяя “настройки” теории, мы изменяем пространство ее “оптических возможностей”» (Вахштайн, 2011, с. 15).

В этой связи следует отметить, что в психологии сложные реальности довольно часто обсуждаются посредством метафор, а не терминов. С позиции классического и неклассического идеалов рациональности такой уровень дискуссии является недостаточным для научного и позитивного знания. Однако постнеклассический стиль рациональности позволяет работать с метафорами в качестве инструментов познания, описывающих сложные и нередко эфемерные реальности. Согласно Х. Ортеге-и-Гассету, практически все знание о внутреннем мире метафорично: «Понятийный аппарат психологов – чистые метафоры…» (Ортега-и-Гассет, 1991, с. 212). Тем не менее метафоры выступают здесь в роли определенных средств познания, раскрывающих те аспекты реальности, которые ускользают от практики точных понятий (Там же, с. 207).

Проблема обнаружения латентных феноменов, видимости/невидимости культурно-психологических реальностей в зависимости от методологического инструментария получила развитие в контексте антропологического поворота социогуманитарных наук, постмодернистской и феминистской критики, где сложился консенсус представлений о том, что «каждый глаз видит по-своему» (Феминистская критика…, 2005, с. 182). Становление постнеклассического идеала рациональности вело к когнитивной сложности взгляда: «Один глаз видит то, чему его научила традиция, а другой ищет то, на что, как утверждала традиция, не стоит даже смотреть» (Там же, с. 183). Все это сделало актуальной тему латентности – выявление тех феноменов и фактов, которые, будучи невидимыми в оптике доминирующей парадигмы, получали раскрытие при смене взгляда, или с позиции наблюдателя маргинальных слоев культуры. В свою очередь развитие постмодернистских практик способствовало трансформации отношений между парадигмами: традицию больше не отрицали, а переосмысливали в разнообразии усложняющихся и дифференцирующихся контекстов. С позиций постаналитической философии довольно продуктивной разработкой в этом ключе выступил метод реконтекстуализации Р. Рорти (Рорти, 1997), обосновывающий возможности трансляции изучаемого феномена из привычных контекстов в новые и не всегда предсказуемые.

Не всегда очевидным образом проблематика методологической оптики связана и с разработкой темы толерантности. Так, тоталитарные эпохи влекут за собой определенный инерционный шлейф культурно-психологического наследия как в жизни общества, так и в эволюции науки, не позволяя в дальнейшем адекватно отвечать на вызовы современности. В отечественной интеллектуальной традиции это проявляется в нетерпимости к иному мнению и, одновременно, позитивной чувствительности к статусам и авторитетам, в сложности учета при построении картины реальности других подходов и альтернативных точек зрения, в то время как современная познавательная ситуация в общемировом контексте характеризуется открытостью дисциплинарных границ, методологическим плюрализмом и либерализмом, ростом полипарадигмальности и смешанных методологий (Варганова, 2009; Култыгин, 2001; Approaches and Methodologies…, 2008; Denzin, Sridhar, 2010; Morse, 1991; Della Porta, Keating, 2009; Tashakkori, Creswell, 2007). Более того, научные открытия чаще всего совершаются в пограничных областях и на маргинальных тропах научного знания (Бахтин, 1979; Кедров, 1990; Рабинович, 1979).

Особенностью современной социокультурной ситуации развития подрастающих поколений является информационная эпоха, порождающая неоднозначные, онтологически и гносеологически сложные реальности[2]2
  В концептуальных рамках культурно-аналитического подхода проведена дифференциация разных аспектов сложности: онтологическая сложность (устройства бытия) и гносеологическая сложность (познания) относительно объективной реальности; экзистенциальная сложность («жизнь прожить – не поле перейти») и рефлексивная сложность (осмысления жизни) относительно субъективной реальности; ноэтическая сложность (отражения реальности в слове) и поэтическая сложность (сотворения понятия, достоверно отражающего реальность) (Гусельцева, 2014б, с. 331).


[Закрыть]. В связи с этим информационная социализация становится особым типом социализации современной личности, учитывающей измерения экзистенциальной и рефлексивной сложности, а полноте ее интерпретации служит лабильная и сверхрефлексивная методологическая оптика постнеклассического типа рациональности, реализующаяся в формах постмодернистского, системно-сетевого и трансдисциплинарного дискурсов. Более детально к особенностям информационной социализации и постнеклассической методологии мы обратимся в соответствующих разделах данной книги. Здесь же отметим, что если классический и неклассический идеалы рациональности ориентировались на оптическое постоянство в интерпретации видимого мира, то постнеклассическая рациональность отличается лабильностью методологических оптик и отрефлексированной произвольностью смены взгляда. В ее контексте сегодня наиболее плодотворно конструируются смешанные методы и методологии.