Текст книги "Иродиада Галилейская"

– Царица нервничает, ожидая, когда же дочь придёт к ней с приветственной молитвой, а она…

Между животом домоправительницы и Саломеей, впихнулась не мене толстая Няня и смотрела на Иону, показывая полное пренебрежение к её словам.

– Отстань от девочки, недолго ей осталось гулять на воле. Вот замуж отдадут, да и запрут на женской половине.

Лёгкий жест руки Ионы, прервал слова Няни.

– Не делай мне смешно! Чтобы такую, как дочь Иродиады, в покоях запереть? Скорее она сама заставит мужа ей ноги на ночь мыть, а дальше влезет в управленье государством!

– Так стоит позавидовать свободе. – Неожиданно спокойно ответила Няня.

От возмутительных слов Иона встала, открыв рот, и тяжело задышала.

– Да что ты говоришь? Для женщин это грех…

Пока Иона и Няня, одетые одинаково в длинные тёмные одежды с минумумом драгоценностей на груди, пыхтели, стараясь переглядеть друг друга, Саломея поманила к себе Езекию и показала в дальний угол крепостного двора.

– Смотри, там башня с дождевой водой, левее занавес над входом, в подвал, в темницу Иоанна. Ты видишь, десять человек сидят и ждут с ним разговора. Там встретимся мы в час заката.

У каменной башни, привалившись к прохладной стене, сидели паломники мужчины, поставив посохи к стене. Отдельно пристроились две женщины. Они негромко говорили о чём-то. Езекию поразила их безмятежность среди суетливо снующей, нервно орущей пёстрой толпы гостей.

Дворец. Кухня.

Кухня во дворце занимала помещение, размером с небольшой зал. На широких столах громоздились запыленные горы овощей, в десятках корзин яркими холмами лежали фрукты. У стен, в специальном узком влажном рве с водой, потели выставленные для охлаждения кувшины с водой, вином и амфоры с чистейшим, ещё зелёным оливковым маслом.

В дальней стене, на встроенной печи булькали котлы. На сковородах жарилось мясо. В углу висели бараньи туши. В плетёных квадратных корзинах пластами лежала маца.

Во всей кухне суетились полуголые потные повара, в длинных фартуках на бёдрах, головы покрывали полосатые платки.

В отдельном закутке без дверей, с дырою в глиняном полу для стока крови, потный Резник в кожаном фартуке, закрывающем грудь и ноги, примерялся тонким ножом к одной из освежеванных бараньих туш, висящих на крюках.

Тут же облизывались от крови три объевшиеся кошки. Резник, разделывая тушу, пнул одного из кошаков ногой.

– Египетские сволочи, подлизы. Совсем без совести, зверюги. Да если бы не крысы и не мыши, прибил бы вас без жалости.

Тетрарх Ирод Антипа остановился около гирлянды фазанов, подвешенных за лапы над чаном с кровью. В его одежде чувствовалось смешение стилей Востока и Рима. Красивое лицо чуть хмурилось, упрямый рот довольно кривился.

Сзади тетрарха глазастым столбом стоял коричневый раб и обмахивал Антипу опахалом из плоских орлиных перьев. Как только Антипа переходил к следующему ряду с провизией, раб делал шаги вслед за ним, выверяя особое расстояние до царственной особы.

Сбоку от тетрарха переминался с ноги на ногу круглый низенький повар Исаак. Из всех, кто работал на кухне, он выглядел самым одетым – портки, рубаха без рукавов, платок, и даже обувь. Платок еле держался на большой потной плеши. Исаак постоянно моргал белесыми ресницами и вытирал о фартук влажные от жары руки в рыжих курчавых волосках среди канапушек.

Придирчиво ощупав фазанов, Антипа нахмурился.

– Ты думаешь – дозреют?

– А как же? С утра висят, стекая кровью. До вечера замаринуем, а завтра, в праздник, подадим.

Они перешли от фазанов к глиняной плите, обдающей жаром. Постоянно приглядываясь и принюхиваясь к готовящимся яствам, царский раб махал опахалом скорее на себя, чем на тетрарха. Раба мутило от запахов недоступной еды и жары, и он поворачивал голову к отрытой двери, через которую прилетал слабый ветерок.

Круглый Исаак, прихлопнув тряпицей жирную муху на столе, поднимал крышки над готовящимися яствами.

– Вот здесь, взгляните, царь Антипа, паштет из голубиной печени доходит. Гостей уж очень много приехало из Иерусалима и в Храме Ирода[7]7
  Второй Иерусалимский Храм – храм в Иерусалиме, начало строительства которого было положено в правление Кира Великого; реконструирован Иродом Великим; разрушен во время штурма Иерусалима в ходе Первой Иудейской войны римской армией 10 августа 70 г. н. э.


[Закрыть]купили меньше птиц для жертвоприношенья. Первосвященник приказал двенадцать клеток по шесть птиц отдать на кухню. Забили. Велел я печень тушить в особом соусе, в сезаме. Самих же птиц мы заставляем есть рабов, пусть давятся.

Перебежав мелкими шажками к следующему столу, Исаак суетился, желая в лучшем свете показать первоклассную работу. На столе стоял огромный серебряный сосуд, больше похожий на детскую купель.

– А вот из Сирии прислали вам в подарок. – Исаак с хвалебно-заискивающей улыбкой открыл корыто с высокими стенками. В металлическом нутре еле шевелились две огромные рыбины с горбатыми мордами. – Смотрите, это рыбы. И произвел же Бог таких уродов.

Улыбнувшись неопытностей повара в видах рыб, которых Антипа много видел в Риме, он с довольным видом кивнул.

– Их можно есть, уверен, на вид они вполне кошерны.

– Да! – Обрадовался Исаак. – Раббе, проверив чешую и плавники, их разрешил на завтра подавать.

– Тогда пусть будут. Вот удивятся гости на пиру…

Послышался мерный топот ног и звон металла. Мимо открытого дверного проема по кухни промаршировали десять стражники, в иной, чем в войсках Антипы, одеже. На отдельных носилках, под прозрачной тканью, сверкал деревянный позолоченный трон.

Тетрарх выглянул из проёма кухни во внутренний двор. Исаак покатился за ним, преувеличенно внимательно слушая Антипу.

– Приехал брат. Конечно, свой трон он не забыл. Таскает за собой, боясь, что кто-то усомнится в его возможности судить свой собственный народ. Когда кидаются за помощью к нему, он может трон на улице поставить, призвать священника и суд судить.

Отвлёкшись от ритмических взмахов опахала, Раб выглянул на улицу. Там было интереснее и можно спокойно дышать. Заметив простаивание раба, Исаак прихватил со стола баранью ногу и с размаху треснул его по плечу. Раб отскочил в сторону, судорожно замахав опахалом.

В кухню неспешно вошел пожилой Менахейм. По нему можно было проверять правильность одеяний правоверного еврея. И верхняя одежда, и платок, и пояс, обувь и даже посох – всё по канонам.

– Тетрарх Антипа! К вам прибыл брат Филиппа. Отправил он в казармы свою охрану и сам спешит сюда.

Высказавшись, советник развернулся и ушел, не объясняя куда стуча посохом. Никто не удивился, все привыкли к поразительному доверию, который Антипа оказывал своему воспитателю, а теперь советнику.

Медленной походкой Антипа возвратился к горячей плите. Исаак опередил его, успев ткнуть кулаком в бок полуголого помощника, задумчиво разглядывающего варево в котле.

Вытянув руку с длинным древком опахала, раб старался и господина охладить, и остаться на улице.

Неожиданно, со стороны внутренних покоев в кухню стремительно вошел высокий Филиппа. Одет он в летние одежды иудеев, только меч и пояс из Рима. За ним сунулась свита: начальник стражи – короткий и широкоплечий Бэхор, солидный Первосвященник Савел и двое помощников, но, ощутив жар печей, остались в дверях.

Раб, увидев, Филиппа и его военачальника Бэхора, в два прыжка оказался рядом с Антипой и замахал опахалом с утроенной силой.

Лицо Филиппа при виде брата изменилось с серьёзного на «благостное». Раскинув руки, он пошел к Антипе.

– Не сомневался, что здесь, на кухне, найду тебя.

Антипа пошел навстречу, тоже готовый к объятьям.

– И как же ты проводишь время, брат? Считаешь прибыль, служишь Богу и покупаешь наложниц новых?

Братья осторожно обнялись, посмотрели в глаза друг другу, Антипа был на полголовы ниже брата. Филиппа отстранился первым.

– С полезным перерывом на войну. Кочевники откусывают урожаи. Ещё поездки по стране. Всё время я в заботах, суд сужу. Отбил уж руки, воспитывая в людях справедливость.

Чуть отступив назад, Филиппа оценил простоту одеяния брата, но сморщился из-за римского стиля одежды.

– Я помню, ты начал в год ходить. И так уверенно пошлепал по каменным полам дворца. А мачеха моя, твоя родная мама, шла за тобой. На попу шлепнулся ты только у печи. И каждый день затем на кухню шел, тебе там было интересно.

Не желая вспоминать не самое счастливое детство, Антипа оглянулся на свиту брата и тихо ответил:

– Нет, печку я не помню. Маму помню. Филиппа, ты пробовал паштет из печени из голубиной?

Услышав слова тетрарха, Исаак тут же зачерпнул паштета из глиняной посуды и протянул плоскую ложку Филиппе, но тот отвернулся.

– Оставь, не приставай. Антипа ведь я приехал на день раньше с тобой ругаться.

По привычке, выработанной с детства Антипа, опасаясь резких действий старшего брата, зашел за широкий разделочный стол.

– Я не хочу.

Филиппа нечаянно смахнул локтем корзину со спелыми фигами, и они сладкими горками расплющились на полу.

– Я тоже. Но как ты мог пойти на сделку с Римом и для себя лишь одного о привилегиях заговорить?

Взяв из небольшой копны зелени пучок укропа, Антипа повертел его в руках, положил обратно и понюхал пальцы.

– Филиппа, Итурея и область Трахонии, которые тебе отдали при разделе, богаты очень. Тебе ведь выплатить налог – всего лишь исполнить лёгкий долг перед великим Римом. Моим же областям хочу я послабленье.

Не вслушиваясь в разговор братьев, Исаак сделал округлое движение руками, пугающе вытаращил глаза и на разделочный стол моментально поставили высокое блюдо с фруктами и второе, широкое и искусно расписанное, с жареными цыплятами. Два виночерпия одновременно налили в два стеклянных бокала вино. Филиппе – густое красное, Антипе – прозрачно белое, с золотистой искрой.

Братья, не прекращая разговора, подняли бокалы. Антипа пил медленными глотками, смакуя. Филиппа сразу отпил половину.

– Антипа – удивил! Да неужели ты начал думать о несчастиях других? А! Значит, Иоанн, тот самый, что в Иордане перекупал две тыщи человек и всем внушает, что придет очередной Спаситель, тебе советом помогает быть гуманней.

У прожаренного цыплёнка Антипа отщипнул крылышко, Филиппа оторвал половину птицы. Стал виден необычный узор блюда – геометрический узор, переплетённый розами. Антипа провёл по нему пальцем.

– Мне интересно общаться с Иоанном. Я вечерами иду к нему в подвал, иль в залу приглашаю. Он многое о правде говорит. Мне кажется, что стал я рассудительней.

Держась ближе к стене, в кухню зашла Нубийка и поманила к себе Исаака. Повар, облизнув толстые сальные губы при виде ладной фигурки девушки, поспешил к ней, прихватив из груды винограда в корзине большую кисть.

Огромный Филиппа хлопнул худого Антипу по плечу.

– Не льсти себе. Ты стал тетрархом – пей и развлекайся. Политику, налоги, и торговлю оставь советникам своим.

Допив вино, Антипа постучал по кубку пальцем, и виночерпий заново его наполнил.

– А Иоанн считает, что самому мне стоит напрягаться и рассуждать, как будет лучше для страны. Вот, кстати, о воде. Пора водопровод и акведуки нам подновить и удлинить дороги.

Прихватив вторую половину цыплёнка, Филиппа размахивал ею, пока смеялся над братом.

– О, Бог мой, Ягве[8]8
  Ягве – бог Иудеев.


[Закрыть]! От брата слышу воды рассуждений. Решай, как хочешь с акведуком, и, если хочешь, устрой здесь хоть фонтаны во дворе… Но только подскажи, что сделать, чтобы налоги сократить? Твой друг Вителлий[9]9
  Вителлий (15–69 гг.) – древнеримский прокуратор и император (апрель-декабрь 69 г.) Вителлий происходил из рода, возвысившегося в период империи.


[Закрыть], несомненно, прибудет на День Рожденья.

Антипа, поставив бокал на стол.

– Не знаю. Формально приглашение ушло… Мне с Финикийцами важнее поговорить. Вдруг нас поддержит в противодействии римлянам?

Кинув на блюдо обглоданные куриные кости, Филиппа сверху посмотрел на младшего брата со спокойным сожалением и понизил голос.

– С ума сошел. Забудь о бунте. Римляне не считают нас за людей. Распять и подавить восстанье – им плюнуть раз. Да если б не налоги, которые мы платим, давно бы стёрли нас с земли.

Антипа дождался от виночерпия нового наполнения кубка, еле сдерживая гнев.

– Быть может… Но я хочу царём быть настоящим, а не тетрархом. Тиберий сегодня Римский Цезарь и мне благоволит, воспитывался я подростком рядом, в Риме. А Цезарь любой последующий, конечно, если не Вителлий им будет, – враг нам. И Иоанн Креститель со мной согласен.

Резко развернувшись, Антипа вышел из кухни, на ходу допивая вино.

Повар Исаак переключил своё внимание на рабыню Нубийку и стал притираться к округлому гладкому бедру. Рабыня высилась над ним на целую голову. Она ела виноград и следила за действиями Филиппа. Плотоядный взгляд повара Нубийку не волновал.

После ухода брата, Филиппа повернулся к начальнику своей охраны.

– Бэхор, ты слышал? Подвального советника пора давить, он слишком умный. И где Иродиада?

Выслушав нашептывания одного из помощников, Бэхор командным голосом прокричал:

– Она в покоях светских, царь.

Филиппа чуть поморщился от громкого голоса помощника.

– Иду с ней говорить. И не забудь напомнить, чтобы завтра мой трон отправили в зал пиршества.

Услышав имя госпожи, Нубийка перестала откусывать ягоды от грозди, развернулась и, отмахнувшись от Исаака, первой выбежала из кухни, мелькая пятками и теряя виноградины.

Дворец. Светские покои Иродиады.

Длинные косы Иродиады теперь уложены в простую причёску. Рахиль, высунув кончик языка от старательности, скрепляла причёску двойными деревянными булавками.

Рука Аслима макнула тонкую кисть в крохотный серебряный кувшинчик с сурьмой. Кисть осторожно двинулась по нижнему веку Иродиады. Чуть не оборвав полог над дверью, в покои вбежала Нубийка. От её вопля рука Аслима, дрогнув, увела чёрную полосу краски от глаза в сторону.

– Там, там Филиппа, брат нашего царя! Он, он сердит, и он идёт сюда.

Иродиада с удивлением оглянулась на рабыню.

– О! Заголосила, впервые за неделю, дура. Хотя, конечно, Филиппа грозен и может испугать. Ты повара Исаака, конечно не позвала…

Едва пришедшая в себя Нубийка стала задыхаться от страха.

– Я, я, я…

Вглядевшись в своё отражение в высоком зеркале, Иродиада продолжила слова рабыни.

– …Растерялась. Оно и к лучшему, не надо Исаака.

Сдерживая дрожь в руке, Аслим продлил чёрную линию под левым глазом Иродиады и отложил кисть.

– Иродиада, отвлекись. Куда бы спрятаться? Боюсь с ним встретиться нос к носу.

От испуга Советник спрятал руки между колен, смяв ткань длинной рубахи.

Нубийка с ходу заползла под диван. Рахиль спряталась под стол, изнутри поправляя складки скатерти.

Иродиад осталась спокойной.

– Аслим, остынь. Сядь в угол, вон туда, на кресло, и сверху накинь портьеру. Когда войдет Филиппа, старайся не дышать. Все знают – он ненавидит грех Содома. Приверженца ведь может и прибить. Минут пятнадцать будет шумно. Все, что он здесь наговорит, ты забываешь. Ясно?

Вскочив со стула, Аслим забрался в кресло и накинул на себя портьеру.

– Предельно ясно.

Поправляя волосы, Иродиада чуть повысила голос.

– Всем ясно?

Из-под дивана, из-под столика, из-за портьеры донеслось дружное:

– Всем. Всем. Всем.

Из коридора послышался грохот шагов и лязг оружия. У входа в покои встал начальник стражи Бэхор.

Резко войдя в покои Иродиады, Филиппа оборвал край полога на входе и не заметил этого.

– Приветствую, Иродиада. Прекрасно выглядишь. Теперь спрошу о главном! Так почему Антипа всех слушать перестал?

Иродиада встала со скамьи. Она невысока и еле доставала Филиппе до плеча.

– Я думаю, царю все надоели. Он собеседника нашел поинтересней. В темницу ходит, к Иоанну. Я тоже иногда хожу с ним – поговорить, порассуждать, спросить совета… Одной к мужчине заходить нельзя, Закон не позволяет. Хотя… Закон не разрешает нам разводов, а я при муже, при живом, взяла и вышла замуж за другого… – Не меняя тона, Иродиада продолжила… – Наверное, для соблюдений правил, Филиппа старшего нам надо было умертвить.

Подойдя к столику, Филиппа с любопытством ребёнка рассматривал свитки книг, среди которых стояли десятки кувшинчиков, флаконов, разбросаны снизки бус и груды браслетов. Говоря, он перебирал сильными пальцами драгоценности.

– Филиппа старший отлично понял твой характер и вовремя сбежал на Север, в Испанию, смиренно отказавшись от части Иордании, Иудеи и тебя. – Уколовшись о булавку броши, он пососал каплю крови, выступившую на пальце. – Антипа не пойдет на то, чтобы освободить того, в подвале, и выгнать. А, может, ты поможешь? – Взяв золотое ожерелье, сплетённое в виде цветов персика, он качал его на пальце, любуясь. – Мы ведь всегда друг друга понимали…

Взяв из руки Филиппа ожерелье, Иродиада кинула его на столик.

– Нет, я не собираюсь брать на себя политиков работу. Своих грехов хватает свыше меры. Тебя же никто сюда не звал. – Иродиада показала мизинцем на военачальника Бэхора у входа, с интересом заглядывающего в щель оборванного полога. – Охране, разве можно смотреть на неодетую царицу?

Сделав шаг назад, Бэхор скрылся за тяжелой тканью.

Филиппа схватил Иродиаду за предплечья.

– Иродиада, не зли меня. Поможешь избавиться от сумасшедшего в темнице, я двух коней и лучшей масти, тебе в подарок дам. Поможешь? Иначе я расскажу Антипе такое из давней жизни нежной Иродиады, что он тебя…

Не вырываясь, а только пристально глядя Филиппе в глаза, Иродиада слегка улыбнулась.

– Антипа знает, что всё это поклёп. Филиппа, ты не будь наивен, упрямство государя вошло в пословицы и если он захочет что-либо сильно, то добивается. На мне греха прелюбодейства нет. Меня Антипа любит. Понадобиться выбрать, он выберет жену, не брата.

Вытянув руку, Иродиада отстранилась от Филиппа, старающегося её поцеловать.

– Ты ведьма, Ида.

– Ведьма, ну и что ж? А ты, наверное, используя рабынь или наложниц подвластных, мечтаешь обо мне… – Вскинув руки, Иродиада изогнулась, как при начале танца. – Кто требовал меня убить за невыполнение закона брака Иудеи?

Руки Филиппы, обжимая тело племянницы, плотно прошлись по телу, вниз. Тетрарх встал на колени и обнял ноги Иродиады.

– Я проклял день, когда из Рима вернули нам Антипу. Так было всё спокойно… И ты вдруг решаешься на брак второй. Ну почему не я?

В медленном танце, Иродиада преступила через руки Филиппы и встала в двух шагах от него.

– Но в арамейском языке такого слова как «развод» – не существует. Антипа вырос в Римском плене, почётном… но не этом суть. И после многих лет стал думать по-другому. Не узок ум его и правила придумывает сам. Он может воспринять не только религиозные запреты, но создавать другие мысли. О свободе, о равенстве и даже о любви. Да, кстати о любви… Меня ты можешь получить в гораздо лучшем варианте. Спокойнее, моложе и милее. Женись на дочери моей, на Саломее. Она воспитана по-царски, законы Иудеи соблюдает, короче идеальная жена… – Чуть замедлив танец, Иродиада скупо улыбнулась. – Нам очень нужен царский титул.

Медленно поднявшись с колен, Ирод Филиппа тяжело посмотрел на Иродиаду.

– Жена-ребёнок мне не нужна, наложниц-девочек в дому хватает. Поговорим о более серьёзном.

Сделав шаг назад, Иродиада повернулась к зеркалу и стёрла слишком длинные полосы сурьмы под глазами.

– Ну, а насчет Крестителя – запомни! Никто из вас его не тронет. Он из колена Израилева – священников. Его нельзя «за просто так» убить иль выгнать. И хватит перед праздником об этом. Тебе пора, Филиппа. Уходи.

Смахнув пот со лба, Филиппа глубоко вздохнул. Взгляд его, затуманенный желанием, прояснился. Распрямив плечи, он вышел в коридор, не оглядываясь. Коренастый Бэхор поспешил за ним, гремя оружием.

Челядь выползла из укрытий.

Хлопнув в ладоши, Иродиада показала на темные одежды, лежащие на подушках дивана, и Рахиль подхватила платье, помогая царице одеться.

Взяв кисточку, Аслим собрался заново накрасить Иродиаду, но та отвела его руку.

– Теперь быстрее уходите.

Рахиль и Нубийка, не дожидаясь повторения приказа, быстро скрылись, перешептываясь.

Аслим встал перед царицей.

– Я обсудить хотел посуду на столах.

– Иди, иди, ты сам всё знаешь. Забыл, что в это время ко мне приходит тайный «друг»?

Женским жестом Аслим бросил кисточку на столик.

– Да знаю я. Зануда из зануд. О Боге рассуждает поминутно, а сам боится каплю власти потерять. И слишком часто он тайно зовет к себе рабынь на вечер, а иногда и по две штуки разом. Кровь играет.

– Всем Анна говорит, что для его женитьбы его супруга ещё должна расти лет пять[10]10
  Жена Первосвященника должна быть до двенадцати с половиной лет, пока не начнёт рассасываться девственная плевра.


[Закрыть].

Рассмеявшись, Иродиада легко коснулась пальцами щеки Аслима.

– Ты надоел мне. Иди, займись убранством зала для торжеств.

С расшитого пояса, звенящего амулетами, советник снял тонкий хлыст и взмахнул им, слушая звук.

– Иду.

Аслим вышел в одну сторону, поигрывая резным посохом, а из противоположной портьеры появился Первосвященник Анна, молодой надменный человек, с аккуратной длинной бородой, одетый в серые льняные одежды, но со множеством украшений. Его посох так же украшал сложный узор, а изгиб ручки венчало серебряное яйцо.

Золотой обруч на лбу, придерживающий длинные волосы под полосатым покрывалом, был не меньше двух пальцев толщиной.

Зная любовь Анна к внешним соблюдениям приличий, Иродиада низко склонила голову.

– Приветствую Вас, Первосвященник Анна.

Анна потрогал рубин охранительного амулета на груди, заранее замаливая грех общения с неправедной женщиной.

– К нам прибыли семь караванов. Верблюдов, лошадей, овец пригнали сотни две голов. Но вот светильников для службы в синагоге не хватает. Пройдём, осмотрим новые подарки.

– Вам здесь не хочется поговорить?

Во взгляде и голосе Иродиады сквозила холодная неприязнь.

Показав на свои уши и на стены, Анна отрицательно повертел головой.

– Мне занавес не нравится. По цвету.

– Я поняла, пойдемте.

Прихватив тёмный платок и закалов его серебряными фибулами по краям, Иродиада поспешила за Первосвященником.

Они молча шли по тёмному коридору, почти бесшумно, но у священника звенели драгоценности и негромко постукивал посох. Иродиада на его фоне смотрелась праведной скромницей.

Внутренние помещения дворца Махерона.

Из торжественного зала слышны звуки передвигаемой мебели, переговоры рабов, покрикивания Аслима.

В зале стояли четыре простые колонны с обкусанными сквозняками краями. На лавках навалены ткани, рабы заносили изысканные римские клинии и десятки стульев. Сбоку одного из двух длинных столов, не обращая ни на кого внимания, сидел советник тетрарха Антипы, Менахейм, крутил в руках папирус. Рядом в почтении стоял купец Мойша. Одет гость был, что называется «на выход», то есть почти во всё лучшее, тяжелое. Поэтому потел и нервничал, объясняя советнику суть вопроса.

– Прошенье написал на разрешенье землю прикупить. Мне пастбищ не хватает, а расширяться нужно.

– Я посмотрю… – Советник повертел в руках папирусы. – Позже…

– У ваших, у покоев, у охраны… – Гость вытер платком потные ладони. – Оставлены подарки от меня…

Рабы обходили разговаривающих, боясь побеспокоить даже дыханием.

При появлении Первосвященника, Мойша спешным шагом ушел в сторону запасной, чёрной узкой лестницы. Аслим, крутящийся между рабами и рабочими, остановился. Хлестнув проходящего мимо раба, на теле которого уже было несколько длинных тонких синяков, он как бы «в никуда» быстро заговорил, желая успеть высказать наболевшее.

– Какой прекрасный город Твериада. Фонтаны, бани, мрамор площадей. В домах прохладных ванны с мозаикой на дне. А здесь что? Ужас, запустенье! Воды для омовений мало. Ночной горшок проблема унести. Невзрачна крепость, стены серы. Как украшать?

Тираду Аслим произносил, желая увидеть реакцию на свои слова. Царица делала вид, что не слушает, священник смотрел на действия Аслима с брезгливым неприятием. Стук десяти клиний [11]11
  Клинии – греческие и римские диваны разных размеров, на которых пирующие не сидели, а полулежали во время пиршеств.


[Закрыть]столкнувшей ряд высоких светильников, отвлёк внимание Аслима на рабов.

– Куда ты клинию поставил, недоделок? Неси на царственную половину! – Рядом поскользнулся и упал раб. – А ты зачем упал и в масле светильников разлёгся? Иди, отмойся! – Резкий свист хлыста перекрыл слова Аслима, и на спине раба вспух рубец. Рядом задрожал раб-китаец и Аслим повернулся к нему, гневно размахивая руками. – А ты, с косой до задницы, сюда тяни рулон парчи, на стол, с оттуда и до туда. Светильники поставь сюда, ковры поверху пола и подушки. Какой бардак и нищета, и неудобства!

Поморщившись от ругательств, Первосвященник повернулся к царице, но говорил громко, чтобы слышал Аслим.

– А знаешь, Иродиада, в новую столицу, в Твериаду, из праведных священников никто ногой не ступит. Без них же переговоры с царями соседних стран, конечно, бесполезны. Твериада построена на старом кладбище, и, значит, нечиста.

Сделав «сочувствующее» лицо, Иродиада чуть понизила голос.

– Я понимаю ваши чувства. Конечно, тяжело ходить по плитам, лежащим над старыми костями предков, гораздо легче пробираться между рядов крестов с недавно распятыми людьми.

Неспешно подойдя к Менайхему, молодой Анна заглянул ему через плечо, рассматривая папирус, и негромко отвечал Иродиаде.

– О чём ты? Может быть о том, что ненавистный Рим казнит народ за смуту, а наш синод спокойно это сносит?

– Не надо о печальном. Я же знаю, кто подбивает народ идти на смерть и даже без надежды на победу. – Иродиада потрогала переливающуюся ткань, лежащую на скамье и обернулась к советнику. – Аслим! Парчою этой укрась мой угол на пиру, она для платья моего подходит идеально.

Аслим тут же подскочил к царице.

– Да, обязательно повешу! – почти заорал он, перекрикивая шум передвигаемой мебели. И тут же до шепота снизил голос. – Он нас с тобою ненавидит.

Улыбка молодой женщины успокоила советника.

– Я знаю, но помочь мне может только он.

За столом шел свой разговор.

Анна неспешно вытащил папирус из рук советника Менайхема и, близоруко щурясь, стал рассматривать его внимательнее.

– Просящие? Не зря на день рождения пробились. Ты Мойше помоги. Он много в лавке синагоги купил мезуз.[12]12
  Мезуза – прикрепляемый к внешнему косяку двери в еврейском доме свиток пергамента из кожи ритуально чистого животного, содержащий часть текста молитвы из Торы.


[Закрыть]

Забрав у Первосвященника свиток с просьбой и отложив его, Менахейм взял другой.

– Помочь, конечно, нужно человеку. Его внесу в реестр торгов на землю… Что тут Аслим понаписал?

Он расстелил папирус на столе, для лучшего обозрения и Анна склонился над свитком, придерживая тёмную бороду.

– Насколько вижу пиршества здесь план. И в нём есть измененья. Ещё десяток мест он продал, без совести делец. Как ты считаешь, всё по канонам? Есть к чему придраться?

– Не придерёшься. Я тоже не люблю Аслима, но дело своё он знает. – Прижав скручивающийся свиток серебряным держателем, Менахейм провёл пальцем по новым чёрточкам на схеме зала. – Места для женщин, для сирийцев, для финикийцев, арамейцев, для иорданцев и даже для армян, для праведных евреев, и нелюбимых римлян, всё выверено и претензий нет. Он так же не забыл про трон Филиппы.

Недовольно поглядывая на Аслима, Анна вернулся к Иродиаде, нервно поглаживал серебряное яйцо не посохе, он решительно продолжил путь. Рабы при его шагах отскакивали в сторону, опустив головы и не поднимая глаз.

Иродиада тем временем развернула манжеты длинных рукавов, и они скрыли пальцы до ногтей, спрятав руки от солнца. Заколов бронзовыми фибулами края платка от виска до виска, она оставила открытыми только глаза.

Внутренний двор крепости Махерон.

Торжественный Анна, и в тёмных одеждах Иродиада, прошли по площади, сквозь плотную толпу к воротам.

На одно мгновение Иродиада остановилась и, не поднимая головы, взглянула на дальнюю стену. Там, у входа в подвал, завешенного серой платной тряпкой, перед сидящими паломниками стоял Иоанн Креститель, опираясь на простой посох. Он тихо и убедительно что-то говорил, люди слушали Иоанна по-разному. Двое, как и его робкий охранник Рафаил, внимали с большим почтением. Трое слушали, засыпая. Ещё несколько человек, в том числе и две женщины, откровенно ели принесённую мацу с сыром и финики.

В момент взгляда Иродиады, Креститель его почувствовал, замолчал и чуть повернул голову. Они смотрели друг на друга, как смотрят люди знакомые много лет… и понимающие друг друга. Через мгновение Иродиада, отвернувшись, пошла за Первосвященником. Креститель продолжил говорить.

* * *

Взмокшие стражники отгоняли от ворот отбившихся животных и ошалевших рабов.

Начальник стражи царя Антипы, двадцатипятилетний Ахрам, проверявший порядок у стен, с удивлением узнал Иродиаду, идущую за Первосвященником.

Не останавливая Анна, Ахрам взмахом руки подозвал к себе ближайшего Стражника и показал на царицу. Стражник подчинённо кивнул и побежал догонять господ, вышедших за ворота.

На пологом склоне у стены Крепости разгружался очередной караван. Верблюды капризничали и не хотели ложиться в толкотне людей. Лошади нервничали, шарахались в стороны. Но рабы продолжали складывать на сухую землю мешки с одеждой, едой и подарками.

У спуска в долину, на огороженных участках паслись стада овец, и отдельно ездовые ослы. Тут же под ткаными навесами дремали десятки рабов и слуг.

Мельтешение знатных гостей, их жен, детей и слуг, вызывало у домоправителя Хузы головокружение. Тощий, побледневший от жары и нервов, он сидел у ворот Махерона на груде мешков с зерном для лошадей, и устало обмахивался «мужским опахалом» – квадратом тиснёной бычьей кожи. Меду ног он держал свой мощный посох.

Рядом полукругом стояли богато одетые господа. Толстый Мойша, говорил с нажимом, зная, как весомо звучат его слова:

– Почтенный Хуза, мне и слугам опочивальня нужна в два раза больше.

Молодой купец Мордехай, среднего роста, тоже толстый, рябой после длительной оспы, в одежде не менее дорогой, увидев в толпе молоденькую миловидную Шейву. Она специально не закрывала платком нижнюю половину лица. Невысокая девушка обладала отменной фигурой и знала это. Мордехай не сводил с неё взгляда.

– С чего отличие такое? – худющий Хуза вяло обмахнулся.

Краснея от жары и злости, Мойша начал говорить быстрее.

– Вы знаете какую сумму за приглашенье на пир я заплатил? И даже жен не взял!

Хихикая, все женщины повернулись к двум молоденьким наложницам, прикрывшим лица накидками и не знающие, куда и как исчезнуть отсюда.

Поняв, кому принадлежат девушки, Мордехай сделал серьёзное лицо.

– А это мудро! Жара и толчея, волненья много. Про возраст ваш и говорить не смею…

Цвет лица Мойши достиг свекольного.

– Да как язык твой повернулся! А кто мне кедр ливанский не оплатил?

Сделав губами не совсем приличный звук, Мордехай повернулся к давнему врагу:

– Не оплатил и не намереваюсь. О неустойке сообщили из именья. Тот «кедр-р» оказался трухлявым, мокрым и не кедром…

Слушая мужчин, уставшая Сара морщилась и недовольно поводила уставшими плечами. Стоящая рядом прислужница Дина, ждала, когда у госпожи закончится терпенье. Закончилось. Сара отодвинула любопытную Шейву и склонилась над Хузой. Край расшитого золотыми и серебряными монетами тяжелого платка слегка ударил Хузу по лицу.

– И мне, и внуку Езекие обязаны вы предоставить покои не хуже остальных. Мы задохнёмся в тех конурах, что вы нам дали на всех пятнадцать человек!

Домоправитель резко откинулся назад, возмущённый просьбой настойчивой Сары. В разговор хотела встрять крикливая Иона, но Хуза поднял руку и супруге пришлось захлопнуть рот после первого скандального вздоха.