Текст книги "Письма из Коврова"

Грустные шаги. В большом страхе и напряге. Кукожит стопочки в кулачки. Также сжимается от страха сердечко. И в День рождения свой не хотел ходить даже за коляской, хоть и прекрасно общался.

6-12 апреля 1998 г. Ветреный Кроликов. Он ветреный несравнимо больше Наташи. А Наташа, избрав в свой рацион исключительно квас и мороженое хлюпкими весенними днями, заполучила красное горло, хлюпкий нос, отсутствие солнца в глазах, кашель и не сходящую с языка фразу: «Пожалейте меня-а-а-а». Плюс у обеих температура за 38.

Кроликов демонстрировал отсутствие своих полетов. Первый произошел в первый день выздоровления. Второй – в конце первого дня. Третий на второй день. А самое начало, первые 4 дня, Кролик бунтовал, чесался, не понимал ничего и поэтому раздражался. Но не летал. Ветрянка, несмотря на свое название, сильно зацепила Кролика за землю, загрузив болячками. Более того. Палка с ватой – признак навязчивых прикосновений к лицу – сильно волновали Кроликова еще до обмазки. А обмазавшись, Кроликов сразу же к негроидной расе примыкал. Почему-то один пожилой доктор посоветовал Кроликову не примыкать к армии зеленых. Мазали марганцовкой.

Событие произошло 11 апреля. Кролик дает ручки. То одну, то другую. Или вместе. Это уж как попросишь. Иногда сосредоточенно изучает мою протянутую руку на предмет съестного, как мне кажется. Дает или вяло, из-за спины с виражом, или небрежно бросит свою ручку в мою и сразу же отдернет.

Мама, неуклонно прогрессирующе, приобретает навязчивости.

С момента первого давания ручек с удовольствием, обнаружения этого события то есть, мамин лексикон, неожиданно сильно оскудев, стал ограничиваться тремя словами: дай; ручку; Маша.

И целыми днями даем и даем, даем и даем. Пока не придет кто-нибудь добрый и не спасет бедного Кролика.

Или начнем морщить нос. Кто кого переморщит.

А головку набок с криком «тютюк» уже почти забыли. Но вовремя вспомнив, тренировали и этот клич необузданно. В общем, Кролик простимулировался силами природы.

Произошло первое увиливание от «Дай ручки». Кролик помнил, что сзади подушки, и каждый раз вместо того, чтобы ручки давать, валился на спину, а потом валился набок и зарывался в подушках лицом.

Кроликов – умник.

13 апреля 1998 гг. Кролик совсем другой.

Да и за окном по-другому. Валит снег. Его подгоняет ветер, завывая почему-то, а может, зазывая на улицу.

14 апреля 1998 г. В двух емкостях две ноги. Одна нога в гречке, другая – в бобах. Кролик выдергивает ножку из гречки быстрее, чем из бобов.

16 апреля 1998 г. Опять с утра Наташка разбудила Кроликова боевым несвоевременным кличем.

Был ориентирован на ползучую жизнь, но, подобравшись к дивану, встал на ножки и забрался. Без видимых (т. е. кукуру-зок) причин.

Ручку давал плохо.

Принимался плакать и плакал. Качался на ручках и получал сладкое. Расплакался сильно, увидев медсестру: хоть и с миловидным отношением, но новое лицо, наступающее активно на Кролика. Кролик забеспокоился и покрыл его плачем.

17 апреля 1998 г. Кролик спал до тех пор, пока мог, пока не устал, как говорит Наталька. Улетал мало, хорошо завтракал, сидел как Царица Савская и не показывал никаких плохих признаков.

про лето (август 1998)

Трудно в прозе описать всю поэзию жизни этим летом. Трудно вообще подобрать слова, выражающие степень восторга или отчаяния. Можно просто попытаться описать события и наше поведение, создающее их или страдающее от них.

Сначала мы все предвкушали жизнь в лесу, живя в городе. Потом мы целый месяц жили в лесу. Потом целый месяц вспоминали о том, как мы жили в лесу.

Вот так мы провели лето. Мы по-своему были счастливы, когда были в состоянии осознавать это. Все-таки надо насильственно прерывать затянувшиеся размышления и переходить к подробностям.

У людей, раздающих воду по домам в нашем городе, видимо, повредилось сознание. Они могут надолго отключать воду, например, по ошибке. Они могут придумывать изобретательно всякие поводы, лишь бы не дать. Иногда судьба им помогает и что-то где-то лопается. В конце концов философски настроенные граждане начинают из недр памяти добывать знание о том, что в некоторых африканских племенах до сих пор моются два раза в жизни: с приходом и уходом. А в промежутке натираются маслом.

Мы не из этих. Наше поведение страдало. Особенно страдал наш Кроликов. Львиная доля ярких эмоций связана с водой. Ну а когда вода лилась, Кроликов блаженствовал. Он так любил подолгу сидеть в воде, что мы начинали беспокоиться: не растут ли у него перепонки.

Наши наблюдения показали, что с Манькой надо играть сначала в сухой ванне, затем заполнять ее постепенно, чтобы Манька видела и успела привыкнуть. Резкая смена стихий никогда еще не проходила гладко. А еще лучше, если там для начала кто-нибудь с ней побудет (имеется в виду в воде), например папа. Кроликов быстрее расслабляется, когда рядом есть кто-то, кого можно потаскать за волосы. Но потом этот кто-то уже мешает.

Иногда игру с водой мы начинаем с того, что кидаем в ванну половинку сладкого перца вместе с другими игрушками. А Кроликова в это время оставляем за бортом. Хватая и бросая все подряд, Кроликов в конце концов понимает, что к чему, и начинает охотиться исключительно за перцем, расшвыривая другие такие же яркие предметы.

Кроликов хитрый стал. Не хочет ни трогать рукой холодную воду, ни шагать туда. Одного раза хватает, чтобы запомнить.

А как Кроликов охотится за свежими огурцами! Они ведь не тонут, оказывается. Они из-под руки уворачиваются. Пришлось Кролику помокнуть, чтобы сосредоточиться. Вот уж – не глядя, не схватишь! Кроликов вылавливает огурец до последнего кусочка.

Кроликов много слушал музыку. Когда я занимаюсь, он топчется рядом, и мы занимаемся в четыре руки. Он улавливает смену громкости, высоты звука. Он любит особенно итальянский концерт Баха. Я заметила, Кроликов любит вертикальную, ритмичную, стройную музыку. Она как-то начинает влиять и выстраивать его самого.

Еще Кроликов невероятно полюбил квас. И мороженое. И от того и от другого он становится буйным. Вот какая радость переполняет его!

Как он ходил? Нельзя сказать, что с азартом, больше везде залезал.

Зато 6 июля Кроликов проснулся, готовый к подвигу. А Наташка уже разбросала тонким слоем по всей комнате веревочки и шнурки. Когда Кроликов увидел все это – он пришел не в восторг (от которого бы сразу залягушатил), а в очень деловое состояние: нельзя ничего пропустить, хочется, в крайнем случае, пожевать. И он по инерции стал ползать правильно и по другим комнатам, не только по веревочкам. Мы давались диву и в этот день собирали шнурки в пакет всей семьей с особым удовольствием.

А потом пробил час, и мы уехали с пожитками в лес. Мы сомневались: что лучше – разбить палатку или рискнуть пожить в недостроенном доме, домушке. В общем, мы стали домушниками.

А вокруг нас – наши маленькие угодья и лес. (Угодья – от слова «угодливый». В этом году я недобросовестно ими занималась. Все выросло само. В траве, правда, трудно было разыскать посаженное.)

Пришла жара – зажарила воздух. Комарики и маленькие мушки упали в траву в глубоком обмороке. Но, возможно, их поели огромные мухи – слепни и шершни, хотя вряд ли. Эти очень любят жару и сырое тело. У них грызуще-лижущий ротовой аппарат. Однажды я видела в лупу, как такая огромная муха откусывает у меня кусок кожи и слизывает каплю. И вот они набросились на Кроликова. Кроликов не отгонял их. Зато потом чесался! Возникали огромные бугры на местах укусов. Мы его спасали «доктором-листом». Делали «докторские» примочки, и Кроликов спокойно спал. Был день, когда Кроликов особенно пострадал. Его укусили сразу в глаз и в ухо. Большой бедняк. Глаз закрылся, а ухо сильно оттопырилось. Спасались чудодейственными листами.

Когда приходит жара, надо надевать на руку часы. Потому что на жаре в сознании взрослого заботливого человека пространство и время деформируются. Ребенка можно просто испечь.

Кроликов не любил жару. На прямом солнце он сидел только в бассейне, и то 10 минут. А потом уходил в простую или узорчатую тень. На жаре Кроликов становился вялым и раздражительным. В воде у него быстро начинали стучать зубы. Потом он опять быстро нагревался. И так по кругу. Вот мы и жили по часам.

Слава Богу, никакого удара с нами не случилось. Кроликов еще не терпел на голове панамки. Панамка на голове у него жила только в момент ее посадки на голову. А потом Кроликов профессиональным движением бил ею оземь. Наклонялся за ней, а поднимал палки и камни. Это ведь интереснее жалкой тряпицы.

К вечеру мы, большие люди, валялись, как гербарии, а Кроликов оживал. У него появлялась речь и жизнь на лице. Первую половину лета Кроликов. волновался, «где Има». Особенно когда спадала жара.

Мы с девчонками (пока папа с «мужчинами», как говорит Наташка, делал так, чтобы рамы не падали, а на второй этаж не по канату) ходили в лес. Далеко. Кроликов всегда ходил, а не ездил на мне. Он ходил, высоко поднимая коленки. Бросал руку. Стоял сам. Поднимая шишки, пытался их есть. Трогал елки, осины, что-то все время рассуждал. У нас была моховая улица и поляна. Мы ложились на мох и смотрели в небо. (Так положено делать, когда лежишь на мхе.) Мы ходили за грибами, листками и ягодами. Мы ими питались. Однажды мы пришли ни с чем, и Наташа сказала: «Грибки забыли вырасти. Попались некоторые, да старенькие, как баба Клава»).

Кроликов любил играть с деревьями: лизать кору, есть листья, теребить веточки, отпускать и вновь браться за них. Он любил стоять между грядками с морковью и петрушкой, с одной стороны, луком и хреном – с другой. Хрен вымахал по пояс и стал похожим на лист банана. Кроликов любил играть и есть его. Вот такие хреновые у нас дела. Пока я рядом (с Кроликом надо быть всегда рядом при таких мухах) роюсь в земле, в поисках кореньев, – Кроликов ест морковную ботву и угощает меня. Потом мы моем всё вместе.

А Кроликов идет в бассейн, потом на ягодную ловлю. Наташка насобирает клубники и набросает в воду. Клубника ведь тоже не тонет. Кроликов с удовольствием охотился за ней и ел. Это труднее, чем выловить огурец. А когда появляется гусиная кожа, Кроликов начинает ругаться: громко, гневно и разнообразно. Он не плачет, а именно ругается.

Как Кроликов спал? Хорошо. Плохо, когда слишком жарко. Сняв несколько предметов с него, можно урегулировать и сон. На природе всё проще, а кажется сложнее.

Еще Кроликов любил следить за костром, но не любил, когда дым в глаза. Это вообще мало кто любит.

У нас и там сначала не было воды, был только пруд и три канистры для серьезных нужд. Зато потом! Наташино любимое дело: поливать всех из шланга. «Маня грязная. Сейчас Наташа ее помоет». Манька и смеялась, и уворачивалась, и злилась – по-всякому.

Манька всегда ходила босиком. Только в лесу в ботиночках. Кому-то из взрослых пришла в голову мысль о маленьких и больших пнях. Мы и сидели на них и стояли. Кроликов понимал, что ножки надо держать вместе. Он смело стоял один даже на пеньке в 50 см.

А однажды мы с Кроликовым занимались подниманием задних лап через поваленное бревно, и вдруг к нам в лес приехал наш друг – трубач с личной трубой. Он нам играл целый час. Особенно нам понравилась «Песня Сольвейг». Кроликов слушал-слушал и уснул. В лесу труба звучит особенно.

А еще Манька любила стоять в тени под яблоней. Яблоки уже опадали (их поели гусеницы). Но на Кроликова ни одно яблоко не упало. Так что история не повторилась.

Так вот. Мы жили и жили по расписанию, и вдруг без объявления причин Кроликов отказался от еды. Совсем не стал есть. В основном, только хлеб с солью. При виде ложки сцеплял зубы. А какие только вкусности не предлагались!

Но дело не в еде, видимо. Как еще он мог дать нам понять, что устал от этой жизни? Мы засобирались домой, и все наладилось. (Голодовка длилась 6 дней.) Не могла же Маша это делать в знак солидарности с шахтерами!

Из леса мы приехали в новый дом, где на коробке коробчон-ка и узлы на узлищах. Наташке хорошо: она сразу разобралась, что к чему. Кроликову тоже хорошо курсировать, цепляясь за все подряд на этой нехудожественной свалке. Я пришла было в отчаяние по поводу того, что из крана опять не течет. Но, слава

Богу, у нас была с собою канистра из леса. Лодка в очередной раз билась о быт, как рыба об лед, а мы жили с лейкой.

25 августа Кроликов опять проснулся готовым к подвигу. Он держит ложку, несет ко рту. Первый шаг есть. А вот стоять и ходить один весь месяц отказывался. Куда подевалась былая смелость среди лесов и оврагов. Кроликов зато везде залезает и слезает, и ползает круглосуточно. Я ни разу не видела, как Кроликов слезает с дивана (с плоскости большой). Однажды только – лицом вперед, опираясь на руки. Слезет и приползет ко мне на кухню, когда пауза в общении с ним затягивается.

Мы выполняли много всяких заданий. Нам захотелось укрепить чувство твердости в коленках. Это оказалось легко. Игрушки или кукурузу надо положить на низкую плоскость. Кроликов стоит, держась согнутыми коленками, и чувствует себя хорошо.

Или садились боком на лошадку и с нее, качающейся бедняжки, доставали кукурузу, расположенную низко. Мы одновременно одной рукой удерживали лошадь «на полном скаку», другой рукой брали кукурузу и, балансируя телом, удерживали равновесие.

Кроликову это понравилось.

Кроликов испытывается надеванием на ручки посторонних вещей, подразумеваемых в быстром от них избавлении.

Кроликов любит потютюшкаться на большом развернутом диване. Его (Кролика) можно довести до такого хорошего настроения, что просто блеск! На щекотку он, например, скукоживается и ждет, хитрюга, опять пальца под ребра. Кролика можно по-разному завязывать, засаживать, заваливать, и он это хорошо воспринимает и «защищается». Можно издавать звуки, напоминающие арию индийского гостя. Кролика это особенно радует.

В августе Кроликов боялся ходить за качелями и даже кататься на них. Зато он любил играть в сидячие игры и следить за маминым лицом в ожидании исполинского звука.

А лицо у мамы то сморщивается, как башмак, то растягивается, как луна. И Кролик не может не заметить этих изменений на мамином организме. Внешних изменений. А что там внутри? Можно только догадываться…

<…>

Летний вечер

 
Напоенный Солнцем,
Засыпает день,
Растекаясь влагой,
Превращаясь в тень.
 
 
Становясь дыханием
Звонкой тишины,
Розовыми блестками,
Краешком Луны.
 
 
Наполняя шепотом
Сиреневую тень,
Засыпает тихо,
Исчезает день…
 
 
Он замрет в поклоне
Ласковой травы,
Затаив улыбку
До своей поры.
 
 
Спрячется в изгибе
Веточки сосны,
В робком дуновении,
В зернышке росы.
 
 
Станет легким флиртом
Танцующих огней,
Растворится тихо
В музыке теней.
 
 
И последним бликом
Качнувшись на листе,
Превратится в точку
На моем холсте.
 

6–7 ноября 1998 г.

Здравствуйте, Маша!

Или лучше: Маша! Здравствуйте!

Сейчас третий час ночи – подходящее время для мемуаров. Вокруг пространство более или менее стабилизируется, и мысли, если приходят, все-таки не так прыгают.

Сегодня причиной моего сверхэмоционального взрыва послужили два события. Во-первых, выпал первый снег. (Наташа восхищенно на улице трогала его везде, где можно, мечтая о «бабе» и удивляясь, что даже «забор оделся».) И, во-вторых, совпали два движения: горячей воды в кране (которая до сего дня появлялась в редких случаях по ночам) и в батареях. Вообще-то получилось логично: похолодало снаружи – потеплело внутри. Действительно, сделать счастливым человека очень легко. Если подчиняться закону радости тому, что есть, то мы радовались газу и свету. И поэтому жизнь свою располагали вокруг плиты или лампочки. Труднее всего было по ночам. Но прожиты и они, эти «знойные» ночи. Дети потихоньку выздоровели на фоне моего чудобогатырского здоровья. (Володя тоже детям «подпевал».) Манька прихватила из Москвы с собой простуду и поделилась с Наташей. Заболели они одновременно на следующий день приезда. Лечились, как всегда, редькой с медом, закапывали в ноздри цветок, который вырос уже почти до потолка и все норовит упасть с окна, бедный. Пытались парить и обливать ноги и на ночь – горчичники. (Наташа, не зная еще «Алисы», решила, что от горчичников огорчаются, и отказалась.)

Круглые дни – в шалях и валенках. Вот такая зимовка перед зимой.

Кроликов целыми днями очень занят. Он или варит со мной, или стирает с папой, или у него – «занятия». Наташа – часто в «командировках»: то у одной бабушки, то у другой. Но это мимолетно, надолго не застревает нигде. На вопрос вчера: «Чем ты занималась?» – ответила: «Писала слово “папа” с капризами».

Наташа заметно много стала рассуждать о жизни и смерти, например, проходя мимо большой глубокой лужи: «Если маленькая девочка будет гулять одна, утонет в этой огромной луже, и больше ее никогда никто не увидит. Вот какая жизнь.»

С Манькой у нас есть ряд обязательных заданий на каждый день. Это 1) корточки, 2) «Ехали-ехали», 3) ходьба в разных ботинках, 4) ползание по буеракам, 5) вставание за кукурузой, 6) массаж ножек в очень согбенном виде, 7) пирамидка.

О Пирамидке хочется побольше. Эту пирамидку я купила в Москве в последний день. Стаканчик – в стаканчик – в стаканчик. Манька выделяет эту игру. Она просто любит ее. Снимая один с другого, Маша какое-то время ощупывает каждый цвет, и я пытаюсь делать так, чтобы она мне его дала на ладонь. И строю в стороне пирамиду. Медленно в сторону веду каждый стаканчик, чтобы она успела проследить, а я – прослезиться от счастья, как она хорошо следит. А потом по слову «бах» пирамида ее ручкой разрушается в мелкие дребезги. Потом с моих ладоней ей предлагается выбрать один из двух. И тут началась великая хитрость. Долгое время (полчаса почти) она все время выбирала желтый стакан (из разных рук, внизу и вверху). И, когда я попросила на все это достижение посмотреть Володю – желтый стакан не был выбран ни разу! И так каждый день. Как только дело доходит до третьей пары глаз – достижение камуфлируется. Все эти дни я живу на правах зрелого вруна.

Сегодняшний день знаменит преодолением. С сегодняшнего дня Маня опять возит коляску, толкая ее вперед (есть свидетели). Был разработан план жизни коляски вместе с нами. Она с нами «варила», толклась в ванной, «сикала» рядом и даже «ела». С утра любое мое побуждение положить Манькины ручки на ручку коляски воспринималось моментальным дрожанием, подгибанием ног и нежеланием вообще смотреть в ту сторону. Но поскольку мы все время натыкались на нее, то и привыкли к ее незлобному виду. И под вечер, для начала испытав ужас, постояв спиной у стенки, предложение укрепиться за счет коляски Манька приняла. Она отринулась от стены к коляске, удерживаемой мною с геркулесовой силой. Долго привыкали. Очень долго. Несколько раз испытали волны дрожания сильного, которое я пыталась сопровождать частой сменой выражений моего незабываемого лица и несовременным гиканьем, чтобы как-то расширить пространство для Машки, в тот момент ограниченное ручкой коляски.

(Я зарекаюсь больше писать длинными предложениями. Очень тяжело выбираться.)

Постояв, мы пошли. Пришли в комнату с телевизором. Включили его. Стало совсем хорошо. По-моему, про коляску даже забыли. Но Кроликов еще слаб после простуды. Его надо беречь и не злоупотреблять. И он пошел есть. Разбросав весь свой адреналин, очень проголодался. Никак не мог наесться.

Я через маму общалась с самыми опытными детскими психоневрологами. Но во всех случаях почему-то слушают меня, а не я. И одна и та же фраза: мы с этим не встречались. В основном, медикаменты, подавляющие и рассеивающие, как я понимаю, и то, что есть. И – совершенно скептическое восприятие мысли о том, что ежедневными целеустремленными занятиями можно рисовать картину жизни.

Я еле успела прочитать свои любимые книжки, привезенные из Москвы, как они разлетелись. И я ожидаю их. После жизни Раневской что-то ничего не могу начать читать. Ловлю себя на том, что постоянно ее цитирую. Как-то сильно запомнилось.

И на прощание – стишок.

Драма хлама

 
Я брошен и забыт.
Порос быльем.
И голубем умыт
И воробьем.
 
 
В объятьях паутин
И паука
Я в щелочки смотрю
 

На облака.

Сейчас очень сильный валит за окном снег. Наташка свое пуховое одеяло называет сугробом.

До свидания, Маша!

Мало того, что я с большим удовольствием написала Вам, я еще избавила себя от чувства вины.

Маша, Наташа, Марина, Володя

17 ноября 1998 г.

Здравствуйте, Маша!

У нас совсем грустные события.

Вернее, событие одно, но по силе тяжести эмоций тянет на несколько. Раз я способна что-то написать, значит, уже отодвинулось настолько, что можно и разглядеть. Кроликов странно заболел. Что там, на том плане? Предупреждение, спасение, форма разговора? И высшая форма протеста с Машиной стороны, как мне кажется.

Мы занимались ходьбой. Машка трусила, сильно цеплялась. Как вчера, и тот день, и тот. Всегда поутру. К вечеру расхаживалась и заметно смелела. И в тот день: мы лишь дошли до кухни, она держалась за мою одежду. Я села на стул, а она упала головой в коленки мне, и на все мои попытки распрямить ее и поставить рядом реагировала сильным испугом. И все-таки через силу мы пошли опять в комнату. Это сейчас я понимаю, что ей, наверное, уже было больно, и она хотела щадить ножку. Внешне это выливалось в сильный страх. И я с настойчивостью, как каждый день, хотела с ним бороться. Машка занервничала, заплакала. Я подумала, что она хочет спать, и уложила ее на правый бок на диване. Она, не шелохнувшись, заснула на час. Она захныкала, проснувшись. Я к ней тут же подошла и хотела поменять памперс, давно требовавший того. Попыталась, как обычно, распрямить ножки, взять на ручки. Ничего не вышло. Машка очень сильно закричала. Я все-таки взяла ее на ручки, инстинктивно захотелось ее прижать к себе. Но любое мое движение, просто касание, причиняло страшную боль. По лицу ее и по очень сильному крику было видно, что боль ее пронзает просто. Мне оставалось положить ее на диване и звонить по всем телефонам. Было понятно, что что-то серьезное произошло с левой ножкой. Она ее сильно подобрала к себе и распрямить ее было нельзя. Лежа на диване до прихода хирурга, Машка, не переставая, кричала до хрипоты. Она даже не могла хлопать. Хлопнув два, три раза, сотряхнув тело, испытав пронизывающую боль, она не хлопала вообще 50 минут. Только левой ручкой держалась за левую ножку. Она не спускала с меня глаз, а я сидела и молилась. До прихода доктора Машка слегка успокоилась, не так истошно кричала. Доктор оказалась очень уверенной в своем диагнозе со слов мамы, так что даже не хотела Машку трогать и изучать. А диагноз звучит так: воспаление нервного пучка в паху. Прописали нам до 15 драже в день аскорбинки. Тяжелыми были первые два дня и две ночи. Менять тряпки и переворачивать Машку можно было только вдвоем. Необходимо было зафиксировать таз и ножку в ее вынужденном положении и не шелохнуть. Ночью, заснув, во сне пытаясь повернуться, Машка от боли вскрикивала и просыпалась. Практически не шевелясь, Машка провела два дня. Хлопки восстановились, слюней не было вообще, как не было улыбок и радости узнавания родного лица. Ножка чуть-чуть распрямилась на третий день. Можно было Машку слегка посадить в подушках. Ни анальгина, ни димедрола я не дала все-таки. Сегодня шестой день. Боли ушли. Несколько раз Машка стояла на коленках, недолго. Встала сама. Попробовала поставить на ножки. Левую ножку сразу подбирает.

Улыбаться и играть с нами Машка стала на четвертый день. Тут же появились долгие отлеты и бесконечные слюни. Первые три дня этого не было совсем. Мы занимаемся «щекотушками», слежением, пирамидкой, упражнениями на ожидание, слушаем разную музыку, ощупываем все подряд. Машка ест плохо и мало пьет. Даже из своей любимой соски. В первый день, как это случилось, я попросила нескольких близких нам людей в определенный час помолиться о Маше. Так уж получается, уже не раз было в моей жизни, самые тяжкие минуты не делишь ни с кем, кроме Бога. Нет защиты от ситуационного стресса.

Два дня я мучилась от неснимаемых головных болей. А две последние ночи Машка не спала по каким-то своим причинам. Не спит и сейчас, в два часа ночи, проснувшись полчаса назад. Наташка, так уж получилось, была у бабы Симы те два дня. Сейчас она тоже одним только своим присутствием участвует в лечении Маши.

Взяли путевку в детский сад, но пока Наташка сильно сопротивляется.

Маша! Передайте, пожалуйста, привет Веронике. Мы отпечатали фотографии с массажа. Исключительно удачные! На них на всех – очень сильная любовь.

Я не очень волнуюсь, как нам жить и что делать дальше. Машка сама подскажет.

До свидания, Маша.

Марина

февраль-март 1999 г.

25.02. Здравствуйте, Маша!

Нас всех после Москвы нашли посвежевшими! Кроликов в этот раз доехал очень хорошо, несмотря на то, что пришлось заезжать в два места и, следовательно, везде поесть. Правда, легко: кукуруза в неограниченном количестве. Кроликов развеселился в конце пути. Приехал веселее, чем уезжал. Ровно сутки я чувствовала себя в гостях. Потом как-то в пространстве образовалась брешь, и всех прорвало. Я периодически повисала на телефонном шнуре до посинения. Потом сбылась моя мечта: я поспала подряд восемь часов. Проснувшись в сумерках, попыталась найти выход через шкаф и в этот момент осознала свое местонахождение.

Наше сравнительно недолгое житье после Москвы уже ознаменовалось всякими проявлениями.

1. Мы с Кроликовым придумали «капсулы» (вместо трёхлитровых банок). Обрезали пластиковые бутылки с «талией». Засыпали пока одну гречкой, другую – фасолью. На «талию» нацепили синтетическую мою гольфу, которая резинкой своей хорошо держится за «талию» и не соскальзывает. Кончик обрезали. Получился рукав, до плеча. Даже при манипуляциях бутылочками содержимое не вываливается. Сегодня обнаружилось растяжение в рукаве от чрезмерно частого использования, и мы просто подстраховались трубчатым бинтом. Кроликову пока хватает этого пространства для хватания. Иногда он разложит руки в капсулах по бокам, щупает внутри и то на одну руку посмотрит, то на другую. То начнет размахивать руками и делать избавительные от капсул движения. И, что интересно, избавляется, делая движения всем телом и лицом. Быстрее избавляется та рука, которая щупала гречневую крупу.

2. У Кроликова есть теперь подставка под ноги, когда он сидит за столом. Она сделана в виде стульчика, сидение которого можно регулировать вместе с удлинением конечностей. Сейчас этот стульчик стоит рядом с Наташкиной кроваткой, и на ней сидит Александра. Об Александре я не успела Вам рассказать. Это – новый член нашей семьи с Рождества; плод многих ночных бдений; следствие проделок моего воспаленного правого полушария; выражение нашей любви к детству; признак нашего пребывания там; причина неординарного возбуждения прохожих, когда мы возим ее на санках. Александра ростом с детей, имеет удивленное лицо, по пять пальцев, копну ярко-розовых волос (две ночи я продевала по одной нитке, а потом стригла до плеч) и челку, руки и ноги делаются как угодно; весит в граммах, т. к. только из поролона. Кроликов любит трогать ее за лицо и за волосы. Наташка учит ездить ее на велосипеде, одевает и часто ругает и наказывает. Иногда упражнение «колбаска»^[7] на полу мы делаем вместе с Александрой. Она сильно «обнимает» Кроликова руками и ногами (завязываю узлом) и крутимся-катаемся.

Кроликов «хитрит». Не хочет держать ноги на подставке согнутыми в коленях»^[8]. Надо придумать какие-то петли по типу лыжных.

3. Само собой придумалось занятие. Кроликов ложится на разложенный диван, а руками упирается в пол, свесившись. На полу любимые предметы. Надолго не смиряется с таким положением: скидывает на пол сначала одну ногу, потом и весь «стекает». (Заснято!)

4. На мяче во всех плоскостях пытаемся колебаться, кладем на пол зеркало, «прикатываемся» в него. Каждый день делали, сегодня поняла, что это лишнее, с зеркалом.

До зверств стоя на голове я еще не докатилась. Все, что делаем, не вызывает восторга у Кроликова, мягко говоря. Все-таки с ним не пройдет жесткий вариант. Все постепенно и каждый день, ярко разговаривая. Зато все эти неудобные для нее упражнения сильно заземляют, «возвращают» ее. Так, например, происходит последние два дня. Кроликов плох. Улетает глубоко, весь в слюнях. Ему приходится «возвращаться» спасать свою жизнь во время, например, «колбаски» или мяча. Во время ходьбы или капсул он не возвращается, не соединяется с собой.

Не нравится, как ползает. Хотим ползать к разным огонькам. Два раза – и на попу. Попеременно вообще не хочет.

Ест всегда сам. Я лишь придерживаю предплечье, а ложку крепко держит сам и тащит в рот. Когда есть не особо хочет, ложку доносит до рта и зажимает ее зубами, а ручками начинает хлопать.

И еще: Кроликов прекрасно выучил последовательность горячее-холодное. Ноги, вернее, пальчики, крючит, с трудом дает окунуть в холодную. Даже меняется в лице, предчувствуя холодную воду.

Пишу и ловлю себя на мысли, что даже два месяца назад я этого написать бы не могла. И вообще: про Кроликова ли я пишу? Неужели это он предчувствует холодную воду, заранее представляет, как это чувствуется??

27.02 Усложнилось упражнение на мяче. Теперь мы должны не просто колебаться, а сползать с мяча вперед или как получится. Сползать совсем.

Наибольшее беспокойство вызывают два случая.

1. «Лодочка». Маша сидит у меня на коленях лицом ко мне, и мы кренимся то в одну, то в другую сторону. Хотим заставить ручки быть нужными: опираться о пол, чтоб не упасть. Вызывает ужас.

2. По-прежнему не получается попеременно ползать и упражнение «велосипед». Не дает поочередно ноги продвигать к животику. Делает их, как палки. Приходится растряхивать и отвлекать разговорами.

<…>

Я решила попробовать позаниматься музыкой в группе особых детей[15]15
  Марина по образованию преподаватель фортепьяно.


[Закрыть]. Мы не дозвонились до людей – организаторов этой группы, и пошли к ним наобум все вместе, с Машкой и Наташкой. Нас встретили очень хорошо, благодарили за книги. Предложили начать заниматься хоть завтра. В группе осталось только пятеро детей. Родители отказываются возить через весь город. Грустно.

Не представляю пока, как мне все расставить по местам.

Пока сдаем в садик анализы.

Настроили сравнительно недорого и починили инструмент. Я потихоньку начала касаться клавиш.

Почему-то хочется вначале походить без Кроликова немного. Выяснить короткий путь и познакомиться с той жизнью и с детьми. Пока непонятно, как добираться с Машкой. Непонятно, как добираться с ней к 9-00. Когда она не спит, она вообще встает и в 11, и в 12. Занятия происходят с 9-00 до 13–00. Хотелось бы соблюдать постоянство моего бытия там. Конечно, не бывает все сразу. Многие родители предупредили, что скоро – огороды, и они не смогут водить детей вообще. Понятно это и мне. Такова специфика жизни в нашей местности. Все равно чувствуется, пока не верят, особо не хотят, вот и кажется все трудным.