Текст книги "Судьбу не изменить, или Дамы выбирают кавалеров"

Глава 10
Москва

Хвастовство – признак неуверенности.

Грубость – признак бессилия.

Надежда на пользу от их проявления – признак глупости.

Хань Сян-цзы, китайский философ

Виктор Иванович налил себе свежего чая и ушел в большую комнату, сел на диван и достал с полки низкого журнального столика толстый альбом с фотографиями. Он редко брал его в руки, предпочитая не бередить душу, рассматривая лица людей, которых либо уже нет, либо связаться с ними невозможно. Здесь были старые снимки его родителей, покойной жены, совместные семейные фото с маленьким Дмитрием. И только на двух последних страницах он поместил фотографии Марины, Евгения и маленького Грегори. Егорки. Снимок дочери был один, и тот она позволила сделать с большим трудом, понимая, что некоторые вещи бывают опасны для тех, кто к ним прикасается. Виктор Иванович всматривался в красивое, словно точеное лицо Марины, так похожее на лицо ее матери, и не мог вспомнить, как дочь выглядит сейчас, после нескольких пластических операций. Она изменилась до неузнаваемости, не осталось ни единой черты от этого великолепного лица, разве только взгляд. Но – так было нужно, и Виктор Иванович смирился, как смирился и Хохол. И только Грегори нет-нет да и припоминал матери перемены, которые его испугали. Он, разумеется, тоже привык, приспособился, но часто вслух жалел о том, что мать решилась измениться так сильно.

Виктор Иванович погладил пальцами глянцевую черно-белую поверхность фотографии, и ему показалось на секунду, что дочь улыбнулась уголками губ. Ей очень шла эта улыбка, смягчала жесткий взгляд чуть прищуренных синих глаз и делала лицо нежным и совсем молодым. Он никогда не знал ее подростком или юной девушкой, но почему-то был уверен, что и тогда Марина не была наивной или мягкой – не тот характер, не те условия жизни, не та среда. Если бы не железная натура и не мужской склад ума, никто не мог бы поручиться, кем стала бы эта красивая женщина. Но она сумела подняться над обстоятельствами, предоставленными ей судьбой, сломала их и выстроила по-своему. И до сих пор она живет только так, как хочет сама, предоставляя остальным право присоединиться или уйти. И он, Виктор Иванович, в свое время сделал выбор и остался рядом. С годами отношения стали немного лучше, Марина, взрослея, немного оттаяла и попыталась если не простить отца, то хотя бы перестать обвинять, и это очень облегчило общение. Он был благодарен ей и за это, понимая, как трудно было гордой и самостоятельной дочери переступить через свою давнюю детскую обиду.

Самым неприятным в сложившейся сейчас ситуации Виктор Иванович считал возможную встречу Марины и Дмитрия там, в N. Конечно, шансов на то, что брат узнает сестру в ее новом облике, практически нет, но мало ли нюансов. И этой встречи Виктор Иванович страшился, как ничего больше. Его дети, его кровь – и по разные стороны. Наверное, похожие эмоции испытывали те, чьи родные оказывались противниками в гражданских войнах – не дай бог никому.

Виктор Иванович закрыл альбом и долго сидел, не в силах пошевелиться или убрать руку с бархатной обложки. «Я стал совсем старый, любая новость высасывает из меня все больше сил и эмоций, а восстанавливаться потом с каждым разом труднее. Если сейчас все закончится хорошо – ну, по крайней мере, благополучно, – непременно приму Маришино предложение и поеду к ним, поживу там подольше, с внуком пообщаюсь», – решил он и убрал альбом на место.

Чай остыл и казался кислым, настроение тоже почему-то испортилось. «Зачем все-таки Дмитрий ввязался в эту авантюру с выборами? – думал журналист, направляясь в кухню и снова щелкая там кнопкой чайника. – Несколько лет он спокойно работал начальником службы безопасности одного из банков, зарабатывал хорошие деньги – к чему теперь эта суета? Неужели есть что-то такое, о чем я просто не знаю? Какие-то скрытые мотивы? Мы так давно не говорили с ним по душам. Может, я оттолкнул его, и теперь сын не хочет посвящать меня в свои дела? Раньше не было такого. Надо попытаться вернуть прежние отношения, может быть, это позволит мне разобраться и понять?»

Но сын всячески уклонялся от предложений встретиться, чем очень удивлял Виктора Ивановича. Дмитрий ссылался на большое количество встреч, консультаций и разной бумажной волокиты, связанной с регистрацией кандидата и прочей околовыборной кухней.

– То есть ты даже не хочешь посмотреть примерные тексты статей в газеты? – настаивал Виктор Иванович, слегка уязвленный отговорками сына.

– Бать, ну, отправь их моему пресс-атташе, и все. Она глянет и мне коротенько расскажет.

– Твой пресс-атташе – женщина? – чуть удивленно спросил Виктор Иванович, и Дмитрий как-то неохотно подтвердил:

– Да. Это что-то меняет?

– В общем-то, нет, просто я всегда думал, что подобные вещи лучше все-таки доверять мужчине.

– Это, батя, сексизм, – засмеялся Дмитрий, – сейчас равноправие. Лиза – умная девушка с хорошим образованием, профессиональный пиарщик, мне ее рекомендовали как специалиста высшего класса. А то, что она женщина, вообще никакой роли не играет.

– Ты так оправдываешься, словно я тебя в чем-то уличил, – подколол Виктор Иванович и вдруг понял, что попал в точку – у сына роман с этой неведомой Лизой.

Нужно было как-то отходить от неприятной, как почувствовал отец, для сына темы, и Виктор Иванович заговорил о сроках поездки:

– Ты же хочешь, чтобы я с тобой ехал? Или моя помощь нужна только здесь?

– Ну что ты, бать! – с ощутимым облегчением в голосе отозвался Дмитрий. – Я на тебя рассчитываю, у тебя же и там на телеканале подвязки были, помнишь? Могут пригодиться. И потом – поможешь мне речь немного отшлифовать, а то я, сам же знаешь, люблю что-нибудь эдакое ввернуть.

«У тебя для этого есть пресс-атташе», – едва снова не съязвил Виктор Иванович, но вовремя удержался:

– Хорошо. Ты, главное, предупреди меня хотя бы дня за три, я уже не мальчик, разучился собираться по тревоге.

– Конечно. Ты не волнуйся ни о чем.

«Если бы, – вздохнул про себя отец, возвращая мобильный на стол.

– Мы здесь уже неделю. Когда, в конце концов, я смогу выйти из дома? Я что – арестантка?

– Жить хочешь? Сиди и не рыпайся. Поддался на твои уговоры, надо было оставить там! Будешь теперь нудить под ухом! – В голосе раздражение, в глазах – откровенная ненависть, так и убил бы, если бы мог.

– Я тебя тоже люблю, – побольше мягкости, меньше эмоций, продемонстрировать покорность – он же это любит, скотина… – Зачем мы постоянно кусаем друг друга? Ведь я хочу только помочь тебе… – ласково обнять за плечи, положить голову на плечо, поцеловать в ухо. – Ну что ты… расслабься, милый, это же я…

Убаюкивающий голос и мягкие, пахнущие гортензией руки успокаивают, снимают напряжение легкими движениями. Действительно, надо расслабиться и подумать обо всем спокойно. Старых связей почти нет, надо как-то восстанавливать, искать. Нужен помощник, а лучше – несколько в дополнение к тому, что уже работает. Но кого шевелить? Пробовать поднимать старые связи дорогой родственницы? Могут не согласиться, а никаких инструментов воздействия у него нет. Плохо, когда остаешься в одиночестве – прямо как по минному полю в темноте гуляешь, чуть не туда ступил – и привет.

– Ты точно хочешь мне помочь?

– Милый, а как ты думаешь? Я твоя жена, я всегда с тобой заодно.

– Это хорошо. Надеюсь, ты будешь об этом помнить. И в нужный момент сделаешь правильный выбор.

«Так… а вот это лишнее, дорогой. Если это именно то, о чем я сейчас думаю, то ты здорово рискуешь. Я никогда больше не позволю себе выбрать не ее. Однажды оступилась – больше не повторю».

Глава 11
Урал

Необходимо хорошо подумать, прежде чем говорить, ибо слова приводят к спорам.

Ямомото Цунэтомо, самурай

– Мне вот что интересно, Леон, а как скоро появится Бес? – Ворон сидел в кресле, закинув ноги на край стола, курил и вертел во второй руке бокал с плескавшимся на дне виски. – Ну, ты что думаешь?

Леон, стоя у окна, смотрел сквозь раздвинутые пальцами плашки жалюзи во двор клуба, где была припаркована машина Ворона. В ней по распоряжению Леона должна была постоянно находиться охрана из двух человек и водитель, но сейчас, насколько он мог видеть, салон был пуст. «Сегодня же всех троих вон. Но кем заменить? Нужны проверенные люди, а где их взять? Верить никому нельзя, надо искать кого-то из людей Наковальни, а для этого придется обращаться к Хохлу, ничего не поделаешь. Иначе голова моего хозяина рано или поздно будет напоминать дуршлаг».

– Леон, ты оглох, что ли? – чуть повысил голос Ворон, и телохранитель, машинально поднеся руку к отсутствовавшему уху, откликнулся:

– Нет, я слышу. Задумался.

– Ну, так поделись, чего надумал.

– Если вы про Беса, то я думаю, что он, скорее всего, уже здесь, просто осматривается.

– Чего ему осматриваться? Поди, не в незнакомое место приехал, тут ему давно каждый куст родной, – фыркнул Ворон и сделал глоток.

Леон чуть заметно поморщился – не любил, когда хозяин начинает пить в первой половине дня, это значит, что к вечеру он будет уже прилично навеселе, а в таком состоянии его совсем невозможно контролировать. В ситуации, когда непонятно, откуда может грозить опасность, подобные вещи очень напрягают. Но не отбирать же у него бутылку, в самом деле…

– Это понятно, что место знакомое. Тут вопрос в другом – он же как бы официально исчез. Дело, кстати, у полицейских не закрыто, он так и числится пропавшим без вести.

– Странно… – протянул Ворон, – как это Гриня не предусмотрел такой вариант? Мог бы Грищуку, начальнику-то, и зарядить, чтобы дело тихо прикрыли.

– Скорее всего, Грищук не в теме, потому дело и не закрыто до сих пор. Следовательно, появиться в городе без риска быть узнанным Бес не может. И это ему сильно мешает. Выход один – пластика, но на это нужно время.

– И ты думаешь, что Бес не предусмотрел это, когда продумывал операцию по свалу отсюда? – с сомнением спросил Ворон и взял новую сигарету.

– Думаю, что нет. У него просто не было на это времени – вы вспомните, как скоропостижно это все произошло, – напомнил Леон.

– Да ладно! – скривился Ворон. – Наковальня еще когда этот план хитрый раскусила… она ж с охранником Беса мутила тут, ну а этот Жорка и помогал Бесу исчезнуть. Так что время у них было. Нет, здесь не в этом дело… Кстати, надо бы аккуратно Грищука пощупать – вдруг скажет чего.

Леон снова поморщился. В пользу разговора с начальником городской полиции он не особенно верил, да и с каким вопросом к нему подойти? Мол, скажите, уважаемый, а как там дело о пропаже мэра нашего бывшего поживает? И получить встречный вопрос – с чего такой интерес? Нет, здесь нужно иначе действовать, хитрее…

– Грищук ведь баню любит, – задумчиво проговорил он, оставляя в покое жалюзи и поворачиваясь к Ворону.

– Ну?

– Так пригласите его в субботу. Попаритесь, пивка выпьете, глядишь, разговор и завяжется.

Ворон опустил ноги на пол и почти с уважением посмотрел на телохранителя:

– А тебе жбан-то, смотрю, не стряхнуло взрывом, Леон, соображаешь. Это хорошая мысль – про баню. Я ему вечером позвоню.

– Тогда не пейте пока больше, – буркнул Леон, кивая на бутылку виски.

Ворон с сожалением посмотрел на нее, но все же решительно закрутил пробку и отставил бутылку на дальний край стола.

– Занудный ты, Леон, правильный. Тебе б учителем работать.

– Мне и тут не дует. У вас ко мне нет пока поручений? – спросил Леон, мечтая об одном – чтобы Ворон не вспомнил о данном ему дне на уточнение некоторых моментов в досье генерала Коваля. Они с Хохлом так и не решили, говорить ли Ворону о родстве кандидата и Наковальни, договорились действовать по ситуации, и Леон, как мог, обходил скользкую тему.

Сегодня, к счастью, обошлось – Ворон был слишком увлечен предстоящим визитом Грищука, а потому не вспомнил о своем поручении, и Леон перевел дух, когда услышал:

– Нет, ты можешь вообще до вечера уехать, своими делами заняться, а к восьми вернись.

Кивнув, Леон вышел из кабинета и спустился по черной лестнице во двор, к машине. Ни охраны, ни водителя в ней по-прежнему не было, и он решил немного пощекотать нервы не в меру расслабившимся, вопреки приказу, работникам. Оглядевшись вокруг, Леон увидел ржавую консервную банку, быстро набросал в нее мелких камней, прикрутил пару проводов, отрезав их от забытой на дереве новогодней гирлянды, и сунул конструкцию под днище «Мерседеса», закрепив для надежности изолентой, вынутой из багажника.

– Ну, теперь поглядим, кто на что способен, – пробормотал он, отряхивая руки и выходя из двора.

Дел у него не было, но сидеть до вечера в клубе тоже не хотелось, поэтому Леон предпринял небольшую прогулку в торговый центр. Руки в тонких перчатках постоянно были неприятно влажными, но снимать их на людях он уже отвык – недостающие пальцы и ужасные рубцы всегда привлекали внимание. «Интересно, как Жека с такими живет?» – подумал он вдруг, вспомнив изуродованные кисти Хохла. Мимо пробежали две миловидные молодые женщины в ярких летних платьицах – как два цветочных букета на ножках-каблучках. Одна из них обернулась и, весело глянув в лицо Леона, подмигнула. Он улыбнулся в ответ – нечасто ему перепадали теперь такие знаки внимания. До взрыва злополучной гранаты там, на Севере, посреди тундры, Леон был привлекательным мужчиной, не обделенным женским вниманием, но жениться так и не успел и теперь считал, что это к лучшему – если бы после ранения жена ушла от него, это могло стать последней каплей. А так – ну, подумаешь, глаза нет, уха нет, лицо в шрамах и пальцев на одной руке не хватает, кого это волнует?

Оказалось, это взволновало ту самую улыбчивую девушку, потому что буквально через пятнадцать минут Леон снова наткнулся на нее, но уже гуляющую в одиночестве, и она опять улыбнулась ему и даже чуть замедлила шаг. Растерявшийся Леон проскочил мимо и подумал, что возвращаться уже некрасиво – еще подумает, что он собирается приставать. Но девушка сама его догнала и дотронулась легкими пальчиками с бежевым маникюром до его локтя:

– Простите, пожалуйста… а вы меня совсем не помните?

Леон замер как вкопанный и вытаращил на девушку единственный глаз, но никак не мог вспомнить этого миловидного личика, как ни старался.

– Я Лиза, сестра Михаила Локтева.

У Леона гулко бухнуло в груди – Лиза… Маленькая Лиза, цеплявшаяся за камуфляжные брюки старшего брата там, на вокзале, перед их последним рейдом туда. Сколько же ей было? Лет десять? Да, не больше… Мишка не вернулся из той поездки, погиб в «зеленке», снятый выстрелом снайпера прямо в прицел, а Леон, раненный в плечо и грудь, так и не узнал, где его похоронили. И вот – Лиза…

– Как же… как же вы узнали меня? – тяжело вывернул он, стараясь встать так, чтобы девушка попала в поле зрения единственного глаза.

– По взгляду, – просто сказала девушка, – я почему-то вас часто вспоминала, и именно взгляд.

Леон не знал, как вести себя – им впервые овладело такое смущение, его, взрослого мужика, прошедшего войну и много еще чего – после. Он впервые вдруг осознал, как выглядит, и ужаснулся – как же Лиза не побоялась подойти?

– Я вас, наверное, отрываю? – спросила она. – Так обрадовалась, когда знакомое лицо увидела… Я ведь уже давно в Москве живу, там и университет окончила, и работу нашла. А сюда по делам приехала, вроде как в командировку. Гуляли с подружкой – и вдруг вы… – выпалила Лиза скороговоркой. – Мне правда очень приятно вас увидеть, Леня.

Леон вздрогнул – свое имя он почти забыл, пойдя работать в охрану Ворона – все Леон да Леон…

– Лиза, если вы не заняты… может, кофе? – решился он и испугался, что сейчас девушка выдумает сотню предлогов и откажется.

Но она, бросив взгляд на наручные часики, кивнула:

– Я совершенно свободна до семи.

– Это совпадение – я тоже свободен именно до этого времени. Так что – идем?

– Ну, ведите, я здесь уже совсем ничего не знаю, даже улицы с трудом узнаю, – улыбнулась Лиза и непринужденным жестом взяла Леона под руку.

Они сидели в кафе на третьем этаже торгового центра, и Леон ловил себя на мысли о том, что ситуация сложилась странная. Он помнил эту молодую женщину совсем девочкой, ребенком, сестрой его лучшего друга – и теперь пьет с ней кофе и никак не может поверить, что она выросла. Мишка, наверное, не одобрил бы…

– …вы меня совсем не слушаете, Леня, – вплыл в его сознание голос Лизы, – я вас, наверное, совсем заболтала, да?

– Нет-нет, что вы… я просто задумался, – встрепенулся Леон, – а здесь вы в командировке?

– Леня, пожалуйста, не говорите мне «вы», хорошо? – попросила она, серьезно глядя на него. – Мне ужасно неловко…

– Но тогда и ты меня тоже называй просто по имени и без «вы».

– Не обещаю. Не обижайтесь, Леня, я так сразу не могу… трудно перестроиться. Но со временем обязательно, – и после этих слов Леон воспарил – значит, она собирается продолжать общение с ним. «Но на вопрос так и не ответила», – не мог не отметить он и переспрашивать не стал.

– Жалко, что дом наш снесли, – сказала Лиза, помешивая трубочкой напиток в высоком бокале. – Я специально ходила, искала – но нет, там новостройки уже.

– Да, тот район очень быстро застроили, буквально за пару лет. А ты в гостинице остановилась?

– Нет, мне работодатель снял квартиру, я же сюда надолго, – и опять ни слова больше о работе, ловко перевела разговор: – А Мишу здесь похоронили, вы знаете? Мама в прошлом году приезжала, говорит – памятник очень хороший. А я была только на похоронах…

– Если хочешь, можем вместе съездить. Я-то не был, – признался Леон, – даже не знал, что его сюда привезли – в госпитале был, а когда вернулся, мать твоя уже отсюда уехала.

– Да, мы почти сразу после похорон в Москву перебрались, у мамы там брат, он помог. А на кладбище давайте съездим, конечно. Миша рад был бы. Вы кем работаете, Леня? – вдруг спросила Лиза, и Леон чуть криво усмехнулся.

Говорить правду он, разумеется, не стал – да и как объяснишь его теперешний род занятий? Потому брякнул первое, что пришло в голову:

– Шофер я, – и увидел, как в глазах Лизы мелькнула тень сомнения, – не веришь? Думаешь, что с одним глазом не берут?

Лиза пожала плечами:

– Зачем бы вы стали мне врать? Если водитель хороший, то ему и один глаз не помеха. Леня, можно, я спрошу?

– Спрашивай. Я даже знаю, о чем. Нет, это не военное ранение, это уже на гражданке баллон с газом рванул, – спокойно ответил Леон, использовавший эту легенду постоянно при ответах на подобный вопрос. – Что – сильно страшно?

– А перчатки вы не снимаете тоже поэтому? – словно опять не слыша вопроса, спросила она.

– Тоже.

Лиза умолкла, потом вдруг наклонилась через стол и взяла Леона за руку, обтянутую тонкой кожей перчатки. С усилием девушка стянула ее и положила на стол. Леон напряженно всматривался единственным глазом в ее лицо и ждал, когда же, в какой момент его исказит гримаса отвращения, но Лиза совершенно спокойно погладила изуродованную кисть и тихо сказала:

– Леня, чего вы стесняетесь? Это же такая мелочь. Вы очень красивый человек, и ничто вас не портит. – Она чуть сжала его руку и виновато попросила: – Вы меня простите, ладно? Наверное, не стоило так делать… но… мне хотелось самой увидеть.

– Увидела? – мрачно спросил Леон, отнимая руку и снова натягивая на нее перчатку.

– Да.

Повисло неловкое молчание, а потом Лиза, поднимаясь из-за стола, вдруг сказала:

– Я так обрадовалась, когда сегодня вас увидела. Я много о вас думала, часто вспоминала… это, наверное, детское воспоминание – когда вы к нам приходили. И я всегда думала, что, когда вырасту, выйду за вас замуж… глупо, да?

Леон часто заморгал – ему, понятное дело, и в голову такое прийти не могло. Да он и не замечал ее в те годы – десятилетнюю малышку. Ну, сестренка друга – не больше.

– Вы не проводите меня до остановки? – попросила Лиза. – Машину мне пока не дали, приходится пользоваться общественным транспортом.

Леон тоже поднялся:

– Конечно, провожу. Тебе далеко?

– Нет, не очень. В центр, тут две остановки на автобусе.

– Идем, я поймаю такси.

Они вышли на улицу – на город плавно опускался вечер, и дневная духота понемногу ослабевала, накалившийся асфальт остывал, и от него шел специфический «городской» запах. Леон не любил его – привык жить в поселке за городом, там кругом лес и воздух намного чище и свежее. Таксист показался из-за угла почти сразу, притормозил у обочины, и Леон, усадив Лизу в салон машины, чуть придержал дверку:

– Ты… оставишь мне телефон?

– Ой, простите, конечно! – Она полезла в сумочку, вынула визитку и протянула ему. – Вот. Там пока только личный мобильник, городского служебного еще нет. Звоните, Леня.

– Обязательно.

Он закрыл дверку и махнул шоферу. Когда такси скрылось за поворотом, Леон перевел взгляд на кусочек картона, который держал в руке. На нем красовалась золотистая надпись: «Елизавета Андреевна Локтева, пресс-атташе предвыборного штаба».