Текст книги "Анатомия любви"

Семен

Миновав лесной массив, он уперся в огороженную территорию со шлагбаумом. Пришлось показать паспорт и потом минут десять ждать, пока охранник выяснит, можно ли впустить странного человека на мотоцикле, представившегося хирургом Кайзельгаузом. Наконец шлагбаум поплыл вверх, а охранник, высунувшись из окошка, объяснил, как добраться до гостевой парковки.

– Сильно только не газуйте, здесь все же клиника, – предупредил он, и Семен кивнул.

Территория клиники оказалась огромной, с парком, двумя парковками, множеством беседок и каких-то аллей. Три больших здания, в центральное из которых, административный корпус, ему и нужно было попасть, располагались полукругом, но находились довольно далеко друг от друга, и Семен подумал, что наверняка их соединяет подземный переход, потому что других он не увидел.

«Здесь, наверное, зимой тихо совсем, – подумал он, паркуя мотоцикл и убирая шлем в бардачок. – Далековато, конечно, но место мне нравится. Интересно, как еще примут…»

Он слышал, что Аделина Драгун отбирает персонал по какой-то ей одной понятной системе, но всегда берет врачей только с высокой квалификацией, а его достижения в области пластической хирургии пока были весьма скромными. Но возможность поработать и поучиться рядом с такими профессионалами, как Матвей Мажаров, например, очень Семена вдохновляла. Он знал, что способности у него есть, пусть, может, и не такие выдающиеся, как у отца, но хирургом Семен был хорошим, это признавали все. Все, кроме Кайзельгауза-старшего, разумеется.

«Было бы хорошо здесь остаться, – он шел по дорожке к административному корпусу и с каждым шагом понимал, что это место словно создано для него – ему тут стало спокойно, как давно не было нигде, даже дома. – Я бы смог реализовать то, что всегда хотел, и перестать из кожи вон лезть, доказывая отцу, что я не хуже. И потом – только тут я смогу заниматься тем, что мне интересно по-настоящему, а не стоять у стола вторым номером под строгим взглядом всезнающего папеньки».

В просторном холле его встретила девушка в голубом костюме, представилась Аллой и провела на второй этаж, где находился кабинет владелицы клиники.

– Вы пока вот тут располагайтесь, – предложила она, указав на диван. – Аделина Эдуардовна в курсе, что вы приехали, сейчас закончит с поставщиком и пригласит вас.

Семен неопределенно кивнул и опустился на диван, а девушка зашла за высокую стойку и уткнулась в компьютер, быстро набирая что-то на клавиатуре.

Пока его не пригласили в кабинет, Семен рассматривал приемную. Ничего лишнего, никаких раздражающих моментов, никаких дипломов, сертификатов и прочего, что так любят вывешивать на обозрение в платных клиниках. Здесь на стенах висела пара спокойных пейзажей в почти незаметных рамах – и больше ничего.

За стойкой у Аллы раздался какой-то мелодичный звук, она нажала кнопку и негромко сказала:

– Да, он уже здесь, Аделина Эдуардовна. Проходите, Семен Борисович, – это относилось уже к нему, и Кайзельгауз поднялся, почему-то испытывая волнение.

Ему уже не хотелось уходить отсюда, и теперь только от того, какое впечатление он произведет на владелицу клиники, зависит исход всего дела.

«Что это я так разнервничался? – удивленно подумал Семен, кладя руку на дверную ручку. – Как барышня перед свиданием, ей-богу…»

За столом сидела худощавая блондинка с тонким носом и глубоко посаженными глазами, сразу окинувшая Семена быстрым изучающим взглядом с головы до ног:

– Семен Борисович? Проходите располагайтесь, – она указала на стул напротив себя. – Меня зовут Аделина Эдуардовна Драгун, я владелица этой клиники. Хотелось бы познакомиться ближе, прежде чем я приму решение о вашем контракте.

Семен сел, сложил перед собой на столе руки и заметил, как Драгун на них посмотрела.

«Если надеялась, что затрясутся от ее ледяного приема – так нет, я уже не мальчик, чтобы от подобного в трепет приходить».

– Насколько я поняла, вы в данный момент работаете в институтской клинике под руководством своего отца, профессора Кайзельгауза, все верно? – Драгун надела очки в красной оправе и взяла какой-то лист, испещренный мелким печатным текстом.

– Да, верно. Но я уже четыре года занимаюсь пластической хирургией, окончил курс в Москве.

– Но большой практики не имели?

– К сожалению, нет.

– А область какая?

– Реконструктивная хирургия молочной железы.

– Но вы же абдоминальный хирург? – снова глянув в листок, уточнила Драгун.

– Да, но хирургия органов брюшной полости увлекает меня куда меньше.

– Я понимаю. Всегда хочется чего-то наглядного, верно?

– Нет, дело не в том. Мне просто хочется работать в другой области, – Семен почему-то решил не кривить душой и сразу выложить все карты.

Драгун сняла очки, сунула дужку в рот и долго молчала, изучающе глядя на него.

– А ведь я и это понимаю, Семен Борисович. Тяжело быть вторым номером у отца?

Семен невольно вздрогнул, но быстро взял себя в руки:

– Честно? Я хочу делать что-то свое, а не идти по пути отца.

– Сравнивают?

– Да.

– Ну насколько я слышала, вы мало в чем уступаете профессору.

– Не знаю, – уклонился он. – Но делать хочу что-то другое.

– Я тоже хотела делать не то, что моя мать, – вдруг сказала Драгун, откладывая очки. – Нам, детям гениев, всегда приходится работать больше остальных, чтобы не затеряться в тени великих родителей и их достижений. И самое правильное – делать что-то другое, идти в иную область.

Семен вдруг вспомнил, что мать Аделины, Майя Михайловна Драгун, была выдающимся хирургом, преподавала в институте, имела ряд научных работ и считалась специалистом высочайшего класса. Должно быть, Аделине тоже пришлось нелегко в свое время, и Семен это понимал, как, может, не понял бы кто-то другой.

– В общем, Семен Борисович, я вас беру на испытательный срок – так у нас положено, – произнесла меж тем Драгун. – И еще. Вам предстоят беседы с нашим психологом Иваном Владимировичем Иващенко, это обязательное условие. Я принимаю окончательное решение, основываясь на его выводах тоже. Психологический климат в коллективе мне очень важен, я должна понимать, что вы из себя представляете не только как хирург – тут я сама определюсь, но и как человек, и это в компетенции психолога. Если вы возражаете против такого подхода, давайте сразу прощаться и не отнимать время друг у друга.

Семен пожал плечами – условие о разговоре с психологом его не обескуражило, а желание работать здесь только окрепло, он вдруг почувствовал в Аделине родственную душу, что ли, и это только укрепило его в мысли, что его место здесь.

– Я не вижу в этом проблемы, – сказал он, и Драгун, свернув листок вчетверо, бросила его в ящик стола:

– Тогда завтра в семь тридцать в ординаторской лечебного корпуса. Алла вам покажет, выдаст пропуск и объяснит, как тут у нас все устроено. Встретимся на обходе.

Семен понял, что собеседование окончено, и поднялся:

– Спасибо за шанс, Аделина Эдуардовна.

– Надеюсь, вы его используете, – холодные глаза опять скользнули по нему, и Кайзельгауз поежился, но неприязни при этом не испытал. – До завтра, Семен Борисович.

– До завтра.

Он вышел из кабинета и вопросительно взглянул на тут же вышедшую из-за стойки Аллу.

– Ну что, испытательный срок? – спросила она, и Семен кивнул. – Тогда идемте гулять по клинике. Ой, только давайте сразу пропуск сделаем, чтобы вам уже сюда не возвращаться. Мне нужен номер машины.

– У меня мотоцикл.

Алла удивленно вскинула брови:

– А зимой?

– И зимой, – пожал плечами Семен. – Какая разница?

– Так холодно же.

– Я привык.

– Ну мотоцикл так мотоцикл, – согласилась она и вбила в компьютер данные. – Вот ваша карточка. Парковка для персонала у нас в другом месте, не там, где вы сегодня остановились, я покажу. Карточку необходимо всегда держать при себе, охрана вас, конечно, запомнит через какое-то время, но пропуск будет требовать всякий раз – такое правило, даже Аделина Эдуардовна каждый раз показывает, а уж ее-то все знают.

– У вас тут, смотрю, для всех равные условия?

– Да, – подтвердила Алла. – У нас нет разницы между санитарками, работниками пищеблока или владелицей клиники. Такой подход. Потому и персонал практически не меняется. Я, например, с открытия работаю, и даже мыслей не возникало куда-то уйти.

– Странно, что у вас лицо абсолютно натуральное, – заметил Семен, шагая рядом с Аллой по коридору.

– Почему странно?

– Обычно женщины, имея возможность что-то исправить, обязательно ею пользуются.

– А вы считаете, что мне нужно что-то исправлять? – слегка обиделась она.

– Нет, но… Даже когда нечего исправлять, а есть доступ…

– Глупости какие-то. У нас на операцию просто так не попадают, все через психолога. И если он видит, что операция – не необходимость, а бабья дурь, то ни за что не подпишет разрешение, а врачи без него не возьмут, такие правила.

Семен удивился. Ему казалось, что клиники пластической хирургии берут всех желающих, лишь бы деньги несли, а тут, оказывается, все через психолога – и пациенты, и персонал.

– А вы, Алла, тоже с психологом собеседование проходили?

– А как же? Конечно. Только тогда здесь другой психолог был, он погиб потом. Но Иван Владимирович не хуже, он очень хороший и очень знающий. Вы его не бойтесь, – добавила Алла, и Семен рассмеялся:

– Похоже, что меня может запугать психолог?

Алла фыркнула:

– Вас? Вряд ли. Да и габаритами Иван Владимирович вам явно уступает.

– Надеюсь, мне не придется бороться с ним на руках.

Алла расхохоталась, слегка запрокинув голову:

– Ой, не надо! Он нам здоровый нужен.

Экскурсия по клинике прошла непринужденно, Алла показывала какие-то важные места, попутно объясняя, как быстрее добраться, сводила Семена в кафетерий в корпусе реабилитации, показала, где операционные, процедурные и прочие кабинеты, а также ординаторская, где в момент их появления никого не было.

– Операционный день, – объяснила Алла. – А кто не на операциях, те на перевязках. Кстати, у нас здесь врачи рано приезжают, чтобы успеть до обхода всех своих больных посмотреть.

– Я это учту, спасибо.

– Во время дежурств можно отдыхать вот тут, – она толкнула следующую дверь и показала просторную комнату с кроватями, застеленными свежим бельем. – Если случается что-то экстренное, сестры всегда знают, где найти врача.

– А экстренное случается?

– Очень редко. Но иногда, например, могут привезти кого-то по скорой – это по договоренности с Аделиной Эдуардовной, она тогда звонит и предупреждает или едет сюда сама.

– Смотрю, начальница ваша работой не гнушается, да?

– Она едва ли не больше остальных работает, – как-то посуровела Алла, словно готовясь защищать Драгун. – Разве что Матвей Иванович… А сейчас, когда заместитель ее, Васильков, на больничном опять, она все на себе везет – и административное, и операции свои.

– Ну уж операции-то могла бы раскидать, – заметил Семен.

– Она только в экстренных случаях больных отдает, и то только Мажарову. Ну ничего, завтра уже Васильков выходит, всем будет полегче.

– Мажаров ведь ее муж?

– А вы бабка-сплетница?

Семен смутился – вышло действительно не очень красиво.

– Ладно, не краснейте, – пожалела его Алла. – Да, Мажаров ее муж, это не секрет. Но Аделина Эдуардовна считает его лучшим хирургом клиники, даже лучшим, чем сама, а уж она-то… – Алла устремила взгляд в потолок, давая понять, что Драгун величина, каких поискать.

– Редкое качество для женщины – признать кого-то лучшим, чем она сама.

– Ну не мне судить, я не врач. Но все говорят, что у Матвея Ивановича руки золотые. Он же уходил из хирургии, преподавал в институте, но Аделина Эдуардовна его вернула, потому что нельзя, чтобы человек с таким практическим талантом зарывался в бумажную работу.

– Но учить ведь тоже кто-то должен.

– Знаете, что я думаю? Учителей полно, а хороших хирургов, видимо, не столько. Потому Аделина Эдуардовна так настаивала, чтобы он вернулся в операционную.

– Вы правы, Алла… учителей полно, – задумчиво повторил Семен, вспомнив отца. – А иногда хорошие хирурги гонятся за регалиями и должностями, забывая, зачем они вообще в медицину пришли. И становятся посредственными учителями.

Алла внимательно посмотрела на него, но ничего не сказала.

В целом, покидая территорию клиники и показывая на воротах пропуск уже с ощущением полноценной принадлежности к этому месту, Семен остался доволен и не разочарован. Завтра познакомится с будущими коллегами, оглядится, что и как устроено в плане рабочего процесса, а там, глядишь, все пойдет как надо – операции, перевязки, выписки. Он будет делать то, что давно хочет, там, где над ним не будет висеть тяжелая отцовская тень, закрывая собой весь горизонт.

Инна

В операционной она всегда чувствовала себя легко и свободно, порой даже лучше, чем в собственной квартире. Здесь Инна делала то, что умела и любила, то, чему долго училась и в чем совершенствовалась. Ей нравилось наблюдать за работой хирургов, сидя на своем месте у изголовья больного, нравилась четкая слаженность команды, которую собирал у стола Мажаров. Здесь все были на своих местах, все знали каждый свой шаг и шаг своего напарника, и все это вместе давало ощущение единого организма, привычно выполняющего сложную работу. Инна ощущала себя частью этого организма и была счастлива, что уровень ее навыков соответствует высоким требованиям главного хирурга.

Матвей Мажаров был немногословен, корректен, вежлив со всеми – от санитарки до владелицы клиники, ничем не подчеркивая, что Аделина его жена. На работе они выглядели как коллеги, не более, но иногда Инна вдруг невзначай ловила взгляды, которыми они обменивались, и ей становилось самую капельку завидно – эти двое совершенно очевидно любили друг друга и ни на секунду друг о друге не забывали.

«Наверное, мама права и мне еще не поздно как-то устроить личную жизнь, – иногда думала Инна, возвращаясь с работы в квартиру, где ее ждал только сын. – Сколько еще я буду жить одна? Алина уже взрослая, вот-вот из дома уйдет, что я с этим смогу поделать? Это ведь даже неправильно – удерживать ребенка рядом с собой. Даня тоже вырастет, ему уже восемь. И что потом? Мне скоро сорок, а что я видела в жизни?»

Но всякий раз она отгоняла от себя подобные мысли – нет, ей нужно сперва поставить на ноги детей, а потом уж, если останется время, заниматься собой. Инна понимала, что, скорее всего, этого времени у нее никогда не будет, но что теперь поделаешь… Видимо, такова уж ее судьба – остаться одной.

– Инна Алексеевна, и сами просыпаемся, и клиентку начинаем будить, – вплыл в ее сознание голос хирурга, и Инна встрепенулась, встала с крутящейся табуретки:

– Извините, Матвей Иванович, я задумалась.

– Да я понял. Мы закончили.

– Я провожу клиентку в палату и принесу протокол, – пробормотала сконфуженная Инна – никогда прежде с ней такого не случалось, чтобы буквально выпасть из операции, задумавшись о чем-то отвлеченном.

– Не торопитесь, я сегодня дежурю, так что время у меня есть, – сказал Мажаров, выходя из операционной.

Инна знала, что он остается дежурить всякий раз, когда оперирует сложного пациента, чтобы избежать осложнений и самому видеть ход первых часов после операции. Но сегодня они оперировали жену мэра, тут не было ничего сложного – блефаропластика, но Мажаров, видимо, решил перестраховаться.

Она проводила клиентку в палату, там еще раз измерила давление и пульс и пошла в ординаторскую, на ходу проверяя телефон. Звонков не было. Инна вздохнула и сама набрала номер дочери, но Алина трубку не снимала.

«Или не слышит, или занята», – обнадежила себя Калмыкова, отлично, однако, понимая, что, скорее всего, дочь просто спит и из дома ускользнет к тому моменту, когда должна будет вернуться мать.

Инна представления не имела, как справиться с совершенно вышедшей из-под контроля Алиной. Та всегда была с характером, но сейчас превратилась в неуправляемое нечто, не имеющее ни определенных желаний, ни четкой цели в жизни. Где бывает дочь, с кем общается, Инна не знала – Алина перестала делиться с ней своими секретами сразу после переезда сюда, и, как мать ни пыталась наладить прежнее общение, ничего не получалось.

«В какой момент все пошло не так? – мучилась Инна. – Когда, где я ошиблась, в чем? Ведь раньше она бежала ко мне с любой мелочью, с каждой пустяковой детской проблемой… теперь же я даже не знаю, дружит ли она с кем-то, какие у нее увлечения, есть ли молодой человек. Я упустила что-то важное, какую-то деталь, из-за которой все разрушилось».

– Инна Алексеевна! Инна Алексеевна, скорее! – вырвал ее из раздумий голос медсестры Любы, и Инна развернулась:

– Что случилось?

– Скорее, пожалуйста! Там клиентке плохо.

– Какой клиентке? – с упавшим сердцем переспросила Инна, уже заранее зная ответ и от этого внутренне холодея.

– Той, что привезли из операционной. Я Матвею Ивановичу не могу дозвониться, – задыхаясь, выпалила Люба, открывая Инне дверь в палату.

– Не надо ему звонить, я сама, – бросила Калмыкова, сдергивая с шеи фонендоскоп.

Клиентка выгибалась на кровати в судорогах, тяжело дышала и хрипела.

– Люба, фиксируйте голову, пожалуйста, только осторожно, чтобы повязку не повредить, – распорядилась Инна. – Наталья Андреевна, успокойтесь, сейчас все будет в порядке, – она приложила фонендоскоп к груди клиентки – тахикардия. – Вы меня слышите? С вами раньше подобное случалось?

– Н-нет… нет… – просипела клиентка, и Инна вдруг с ужасом увидела, что ее кожа начинает синеть, а горло распухает буквально на глазах.

– Люба, противошоковую аптечку, срочно! – крикнула она, и медсестра выскочила в коридор, а Инна вдруг испугалась.

Она не могла вспомнить, какой препарат вводила клиентке последним, что именно могло вызвать анафилаксию. Измерила давление – низкое, руки клиентки вдруг стали какими-то ватными, слишком вялыми и податливыми, как у тряпичной куклы, дыхание стало еле слышным.

Вернулась Люба с аптечкой, Инна быстро ввела воздуховод, набрала адреналин, сделала подкожную инъекцию.

– Люба, нужно еще ввести капельно, – она назвала дозу, и медсестра принялась собирать систему для внутривенного введения.

Грудная клетка клиентки стала двигаться более спокойно и равномерно, давление чуть повысилось, и Инна испытала облегчение – вывести из шока она ее успела, но вот что теперь говорить Мажарову? Она чувствовала, что где-то ошиблась, и такое было с ней впервые.

– Люба, нужен кислород.

– Да, я сделаю, Инна Алексеевна, – кивнула та, ловко вводя в вену систему для переливания. – Воздуховод уберете?

– Да, сейчас… – Инна убедилась, что клиентка нормально дышит, убрала трубку. – Наталья Андреевна, как вы себя чувствуете?

– Голова… кружится… – простонала та.

– Это пройдет.

– Что со мной?

– У вас, по всей видимости, аллергия на какой-то из препаратов, но вы об этом могли ничего не знать, – уклонилась Инна, совершенно четко понимая, что в этом ее вина. – Мы разберемся, и я потом подробно все вам расскажу. А сейчас вам нужно отдохнуть.

Она проследила за тем, как Люба надела на клиентку кислородную маску, и вышла из палаты, закрыла за собой дверь и прислонилась к ней спиной, чувствуя, как задрожали ноги.

«Как я могла?! Что я упустила, в какой момент?! Надо срочно записи поднять, все равно протокол писать… Черт возьми, ну почему именно она?»

По коридору быстрыми шагами приближался Мажаров – даже без халата, в хирургическом костюме, видимо, кто-то все-таки вызвал.

– Что случилось, Инна Алексеевна? – обеспокоенно спросил он.

– Анафилактический шок. Но уже все… я провела противошоковые мероприятия, сейчас клиентка на кислороде и на дозе адреналина капельно, – пробормотала Инна, не сумев окончательно взять себя в руки.

– Чем вызван шок?

– Пока не понимаю…

– Вы что – не помните, что вводили?

– Почему… помню, – пробормотала она, опустив глаза и чувствуя себя школьницей, застигнутой за чем-то запрещенным.

– Тогда назовите, – потребовал Мажаров.

– Но ведь… трудно определенно сказать… это мог быть антибиотик, его вводили накануне операции…

– Это слишком отсроченные последствия! – перебил он. – Антибиотик вводился в шесть утра, сейчас половина второго, слишком долго для реакции немедленного типа.

– Тогда выходит, это что-то из препаратов для наркоза. Но клиентка могла не знать об аллергии. И я могла этого не знать, соответственно.

Мажаров сверху вниз посмотрел на нее.

– То есть вы не спросили?

– О чем? Об аллергии на наркотизирующие препараты?

– Об аллергии вообще, Инна Алексеевна!

– Я не помню… надо смотреть карту.

Мажаров раздраженно махнул рукой:

– Через полчаса жду вас с картой клиентки в кабинете Аделины Эдуардовны, – он отстранил Инну и вошел в палату, а Калмыкова почувствовала, что вот-вот заплачет.

Такое случилось с ней впервые – чтобы допустить оплошность, едва не повлекшую смерть клиентки, да еще и не помнить, как именно такое могло произойти. Калмыкова всегда проверяла и перепроверяла свои записи перед операцией, чтобы избежать вот таких ситуаций, но сегодня с самого утра все шло не так.

«Нельзя, нельзя приносить свои проблемы на работу! – ругала себя Инна, шагая по коридору в ординаторскую. – Папа всегда говорил – перешагнула порог больницы, и все – ты не мать, не жена, не дочь, ты – врач, забудь обо всем, что у тебя происходит за стенами. А я в последнее время слишком часто отвлекаюсь на Алину, на Даню, на… а, да что там! Мне нет оправданий, это же понятно. Драгун запросто выставит меня на улицу и будет права – я поставила под угрозу жизнь клиентки и репутацию клиники. Да еще и клиентка – жена мэра, ну вот как такое происходит в один момент?»

В ординаторской ее встретили сочувственными взглядами, но Инна, низко наклонив голову, прошмыгнула к своему столу и сразу уткнулась в монитор, открыв карту клиентки. Разговаривать с коллегами не хотелось совершенно, да и что она могла сказать? Оправдываться? Любой из них мог оказаться на ее месте… Или – не мог? Она проявила халатность, да что там – допустила чудовищную ошибку и теперь даже не могла понять, какую именно.

– Игорь Александрович, – обратилась она к Авдееву, – вам придется сегодня работать с другим анестезиологом, у меня сейчас разбор с шефиней и Мажаровым.

Авдеев только пожал плечами – он уже, видимо, успел передать все данные клиента Сергею Маликову – тот работал в клинике давно и считался начальником Инны.

– Удачи, Инна Алексеевна, – сказал Филипп Басалаев, выглядывая из-за своего монитора.

– Она мне точно пригодится, – пробормотала Инна, забирая с принтера распечатку протокола и предоперационного осмотра.

Строка об аллергии была пуста, это сразу бросилось Калмыковой в глаза – она действительно вчера не спросила у клиентки об этом.

В ординаторскую в этот момент вошел Маликов и сразу направился к ее столу, протянул руку:

– Дай я посмотрю.

Инна протянула ему лист, и Маликов, конечно, тоже сразу увидел пустую графу.

– Ты как так налажала-то, Инка? – укоризненно покачав головой, спросил он. – Там Мажаров злой как черт…

– Еще бы – жена мэра…

– А не в том дело. Будь это кто угодно – он бы злился так же, и я, представь, сейчас его хорошо понимаю, – Маликов помахал перед ее лицом листком. – Ну придумывай, что будешь говорить, больше я выхода не вижу.

Инна тяжело вздохнула, собрала все бумаги и вышла из ординаторской, направляясь к лестнице в переход между корпусами.