Текст книги "Анатомия любви"

Инна

Она долго не могла набраться сил, чтобы выехать с парковки, так и сидела за рулем, опустив голову и упираясь лбом в оплетку. Произошедшее сегодня словно высосало из нее все силы, и теперь Инна даже руку поднять не могла.

«Как это случилось? Ну как я позволила себе настолько погрузиться в личные дела, чтобы так проколоться на элементарном сборе анамнеза? Такие вещи перестают делать курсе на втором примерно, а я… Столько лет практики – и допустить студенческую ошибку…»

Слово «студенческую», мелькнувшее в голове, сразу вызвало другую ассоциацию – с дочерью, которая за весь день ни разу не сняла трубку и так и не перезвонила.

Инна встрепенулась, выпрямилась и вынула из сумки телефон. Ну так и есть – ни единого звонка.

«Если сейчас заеду в клинику, а ее там нет, найду и убью», – вяло подумала она, все-таки выезжая с парковки.

Инна понимала, что такой тотальный контроль, которому она сейчас подвергала дочь, ни к чему хорошему в конечном итоге не приведет, но остановиться тоже не могла. Алина все больше отдалялась от нее, скрывала что-то, недоговаривала, и это настораживало и очень пугало Инну.

Драгун сегодня попала в самую точку словами о том, что дочь была крайне недовольна внезапным переездом из Москвы в глушь – ну так Алина называла город, где родилась и выросла ее мать. Разумеется, она хотела учиться в столичном институте, иметь возможность вести прежнюю жизнь с подружками, кафешками и ночными клубами. Теперь же приходилось то присматривать за младшим братом, то отчитываться перед матерью за то, где и с кем была, а к подобному Алина не привыкла. Да и жить в панельной стандартной квартире, пусть и с четырьмя, но довольно тесными комнатами, оказалось куда менее комфортно, чем в огромном загородном доме с множеством комнат и даже с приходящей уборщицей. Здесь все приходилось делать самим.

«Ничего, когда-нибудь она повзрослеет и поймет, зачем я сделала это и что меня подтолкнуло к такому шагу, – думала Инна, вцепившись в руль и глядя перед собой на дорогу. – Мне тоже здесь непросто, но другого выхода все равно не было. И еще неизвестно, как все сложится дальше. Осталось пять лет… и что случится потом, никто не знает».

Пять лет… пять лет относительно спокойной жизни – и, возможно, придется снова что-то решать, как-то приспосабливаться, а то и снова бежать куда глаза глядят – и на этот раз вообще в чужое место.

«Не дай бог… я не выдержу больше, с меня хватило переезда сюда…»

Сына Инна увидела на детской площадке во дворе – он висел на турнике вниз головой рядом с парнишкой в светлых шортах и опустившейся ему на лицо широкой футболке. Они о чем-то болтали, словно не обращая внимания на странное положение своих тел. Няня Дани, пожилая женщина, сидела неподалеку на скамье под тентом и читала книгу, время от времени поднимая голову и проверяя, где ее воспитанник.

– Добрый вечер, Тамара Петровна, – поздоровалась Инна, опускаясь на скамью рядом с няней.

– Уже вернулись, Инна Алексеевна?

– Так уже шестой час.

– Ох ты, а мы загулялись после полдника… Даня, мама приехала! – громко сказала няня, так как мальчики висели на турнике лицами в другую сторону и подошедшую Инну, конечно, не заметили.

Сын выгнулся тоненьким тельцем, исполнил какой-то кульбит и оказался на ногах, подбежал к Инне и обнял за шею:

– Мама! Ты сегодня рано вернулась.

– Нет, Данечка, это мы с тобой загулялись, уже, оказывается, дело к ужину, – сказала няня, закрывая книгу. – Сейчас накормлю вас и домой поеду.

– Зови Никиту ужинать к нам, – предложила Инна, и сын радостно подпрыгнул:

– А можно, мы потом еще поиграем?

– Можно. Только я его маме позвоню, скажу, что он у нас.

– Никита, пойдем к нам! – крикнул Даня, подпрыгивая на одной ноге. – Тамара Петровна на ужин голубцы приготовила!

Мальчики взялись за руки и побежали к подъезду, Инна с няней пошли следом.

– Алина во сколько ушла?

– Да в обед почти. Еле добудилась ее – спала как убитая. Сказала, что ей в ночную смену сегодня.

Инна только головой покачала – дочь не придет ночевать, обставив это как дежурство, но где и с кем заночует на самом деле, останется тайной. Как бороться с этим, Инна не понимала, а совета спросить тоже было не у кого – ну не пожилой же матери признаваться в том, что не можешь справиться с собственной дочерью… Да и к чему ей эти лишние волнения, после смерти отца она и так сильно сдала. Придется выкручиваться самой.

Когда Инна в спальне уже переоделась в домашний костюм, вдруг звякнул телефон, сообщив о пришедшем в мессенджере сообщении.

Она открыла его и замерла. Во вложении оказался снимок белого листка, на котором была набрана странным готическим шрифтом одна фраза: «Не думай, что сможешь убегать и прятаться вечно».

Задрожавшей рукой Инна выключила телефон, села на кровать и обхватила голову.

«Как?! Как это могло произойти? Я же сменила номер! И что теперь делать? Теперь – когда мне казалось, что все закончилось, что можно выдохнуть и продолжать жить дальше! Что уж здесь-то меня точно не найдут… Я же все предусмотрела! Или… не все? Прошло почти три года… и все напрасно, все зря. Они найдут меня – уже нашли…»

– Мама, ну ты где? – раздался звонкий голос сына, и Инна встрепенулась – нет, дети не должны ничего понять, не должны узнать. Она обязана их защитить, обязана – иначе зачем вообще это все?

– Уже иду, – отозвалась она, вставая и делая первый шаг на неслушающихся ногах. – Устала я сегодня, Данечка, день-то операционный…

– Тогда ты поужинай и ложись, ладно? – сын обеспокоенно заглянул ей в глаза и взял за руку. – Я сам посуду уберу и Никиту провожу.

Инна улыбнулась вымученной улыбкой, потрепала мальчика по макушке:

– Ну хорошо, если ты такой взрослый. Тогда отпустим Тамару Петровну после ужина?

– Конечно!

Няня уехала сразу после ужина, Даня вместе с приятелем убрали посуду в посудомойку и скрылись в комнате, включили там игровую приставку. Инна легла на кровать и закрыла глаза. Пришедшее сообщение очень ее испугало, и теперь она мучительно искала выход из создавшейся ситуации, пока та не стала еще более угрожающей.

Снова куда-то переезжать? Это будет уже третий переезд за три с небольшим года, Дане придется снова сменить школу, а он и так с большим трудом привыкает к новому коллективу. Здесь у него друзья, лагерь, секция плавания… Алина совсем отбилась от рук, и, если объявить ей о переезде, вообще непонятно, чем закончится. Оставить ее учиться здесь тоже невозможно – нельзя нагружать этим пожилую маму, а без контроля дочь, конечно, совсем забросит институт и останется без профессии.

«Стоило только однажды… всего лишь один раз совершить то, в чем сомневалась и что делать не хотела, и теперь приходится расплачиваться за это благополучием детей… Если бы вернуть тот день, если бы отмотать назад время… Нет, невозможно, нельзя… Но – теперь-то что делать?»

Инна вот уже два года не думала об этом, и теперь с каждой минутой ей становилось все страшнее. Нет, не за себя – за дочь и сына. За сына даже больше – у мальчика обнаружили сахарный диабет, он вынужден был научиться с этим жить, но Инна не сдавалась, пыталась сделать его жизнь комфортной и почти такой, как у остальных детей. Именно поэтому Даня занимался плаванием и даже поехал в летний лагерь вместе с клубом.

Она взяла с тумбочки телефон и набрала номер Алины.

Дочь не отвечала, Инна повторила звонок несколько раз, но ничего не изменилось, кроме того, что телефон дочери стал недоступен – видимо, устав от трезвона, она просто его отключила.

«В кого она такая? Неужели не понимает, что я волнуюсь? – думала Инна, грызя костяшку указательного пальца. – Неужели это так сложно – снять трубку и сказать, что с тобой все в порядке?»

Она не слышала, как Даня проводил друга, как прошелся по квартире, выключая везде свет и проверяя, не нужно ли что-то убрать, – так всегда делал его отец, педантичный до психоза.

Подобное поведение сына иногда пугало Инну, ей казалось, что у Дани есть все задатки для того, чтобы вырасти копией своего отца, а это было как раз то, чего ей хотелось в последнюю очередь.

Сын на цыпочках вошел в спальню и залез к ней под одеяло, прижался и обнял за шею:

– Ты не спишь?

– Еще рано.

– Ты устала, тебе нужно отдыхать, завтра ведь опять на работу, – совсем по-взрослому вздохнул мальчик, и Инна почувствовала, как у нее щиплет в носу.

– Как дела в лагере?

– Хорошо. Там очень весело, мы в поход собираемся на следующей неделе.

– В поход? – насторожилась Инна. – Впервые слышу.

– Я забыл тебе рассказать, – беспечно отозвался мальчик. – Мы собираемся в поход, будем ночевать в лесу и сами ставить палатки и костер разводить.

Инну почему-то охватило беспокойство. Она вдруг представила, как ее хрупкий мальчик остается в лесу один, как он потерялся, упал с обрыва, обжегся у костра – да мало ли, что может произойти с ребенком во время такого мероприятия, если рядом не будет матери. Кроме того, он должен делать себе инъекции…

– Я не уверена, что могу тебя отпустить.

– Ну мама! – сын сел и уставился ей в лицо. – Как это – не можешь? Все пойдут, а я как же? Мы ведь готовимся, у каждого свое задание! Если я не пойду – кто будет выполнять мои обязанности?

– Даня, я не могу тебя отпустить, ты должен меня понять. Ты еще маленький, ты серьезно болен… – Но мальчик вдруг вскочил и побежал к двери.

– Ты… ты… злая! Я тогда из дома убегу, как Алька! – и он скрылся в своей комнате, громко захлопнув дверь и повернув ключ в замке.

Инна уткнулась лицом в подушку и застонала. Она понимала, почему так происходит – всему виной это сообщение с фотографией, и если бы не это, она даже не подумала бы разговаривать с Даней в таком тоне или что-то ему запрещать. Но слова на листке были такими ужасными, что Инна невольно начала рисовать себе картины одна страшнее другой, в том числе и с участием Алины, и решила перестраховаться.

Ей не пришло в голову, что Даня и в городе находится в опасности, если угрожающий ей человек решится на серьезные действия, – какая защитница из немолодой Тамары Петровны, но сам факт, что здесь она рядом, а в лагере полно других детей, и никто не будет присматривать за ее сыном как-то особенно внимательно, заставил Инну укрепиться в решении не пустить Даню в поход. И в лагерь завтра тоже не пустить, и вообще – не пустить его туда больше, черт с ней, с этой сменой, лучше отвезет мальчика на дачу к маме – это и за городом, и не настолько далеко.

Она включила бра у кровати и снова набрала номер Алины, но телефон по-прежнему был отключен.

Аделина

Навести справки о прошлой работе Инны Калмыковой я решила при помощи хорошего приятеля из Горздрава. Но для этого пришлось ехать к нему в кабинет – он терпеть не мог телефонных разговоров, предпочитал личное общение.

Матвей довез меня до центра города и направился в институт, пообещав потом забрать – свою машину я оставила у клиники, о чем теперь жалела, – можно было не гулять по центру, ожидая, когда муж закончит читать лекцию на курсах повышения квалификации хирургов, а ехать домой. Здесь, конечно, было не так уж далеко, но Матвей почему-то настойчиво просил дождаться его. И я, переговорив с приятелем, решила пройтись по центральной улице, где не была уже довольно давно – то времени не оказывалось, то желания выходить из квартиры в единственный выходной.

Я свернула с бульвара и медленно пошла по брусчатому тротуару. Нестерпимая июльская жара, воздух словно раскалился, хотелось чего-то прохладного, например, лимонада, и я, увидев маленький красный пикап, переделанный под кафе на колесах, подошла и купила большой стакан обжигающе ледяного напитка. После пары глотков стало легче, и я продолжила свою неспешную прогулку.

Впереди меня из ворот старого дома вывернула девушка, небрежно забросила на плечо модную парусиновую сумку и направилась куда-то, покачивая бедрами.

И у меня вдруг возникло ощущение, что это я иду, я – только та, прежняя, молодая совсем. Это моя красная свободная юбка в белый цветочек, застегивающаяся впереди на пуговицы, моя черная майка на тонких бретелях, мои спортивные тапочки с фирменным крокодильчиком – ну какие крокодильчики были у нас в девяностых, китайские, конечно. Весь город в этом ходил… Даже волосы у девушки мои – светло-русые, до плеч, а челка впереди убрана заколкой вверх.

Я, прежняя, беззаботно иду по расплавленному июльской жарой асфальту, вокруг звенит лето – самая его середина, и еще полтора месяца до сентября, когда снова нужно в институт… А сзади иду я нынешняя – точно такая же, но только почти на тридцать лет старше, на десять килограммов тяжелее, с рюкзаком жизненного опыта за плечами. Иду и думаю – а не окликнуть ли мне себя и не рассказать ли, что случится потом? Просто чтобы уберечь, отвести от каких-то бед, от того же Одинцова, будь он неладен?

Наверняка завтра мне, идущей впереди, на дежурство, у меня ведь практика, а там – он, Павел… И вот я уже вижу себя в зеленом хирургическом костюме в ординаторской, и Павла, расслабленно сидящего за столом с сигаретой в руке – он только что вышел из операционной. И я слушаю его, стараясь не пропустить ни единой подробности, а он небрежно обещает взять меня на следующую операцию, если сегодня таковая случится – меня, четверокурсницу! Это же полный восторг… Если бы в тот момент знать, как через несколько лет этот самый Павел подставит меня, украдет мои наработки и выдаст их за свои…

Конечно, я никого не догнала и ничего не сказала – эта девушка, идущая впереди, разумеется, ничего общего со мной не имела, кроме, может, чем-то похожего наряда. Да и глупо это – менять прошлое. Возможно, я никогда не стала бы той, кем стала, если бы в жизни не произошло все то, что ни изменить, ни исправить я не могу, да и не хочу.

В сумке зазвонил телефон, и я встрепенулась, отвлеклась от воспоминаний и тут же потеряла из вида девушку, за которой завороженно шла почти два квартала, как за волшебной дудочкой.

Звонил Матвей:

– Ты закончила?

– Я даже успела уйти куда-то, откуда пока не могу выбраться, – засмеялась я, оглядываясь и ища табличку с названием улицы – оказывается, вслед за девушкой свернула с проспекта и очутилась где-то во дворах.

– Деля, все в порядке? – голос мужа звучал обеспокоенно.

– Все хорошо. Я просто задумалась… а ты освободился?

– Освободился. Буду в центре минут через десять.

– Тогда я буду ждать тебя у парка, там не потеряемся.

В парке было довольно многолюдно, несмотря на рабочий день – каникулы, оставшиеся в городе дети развлекались на аттракционах или просто бегали по аллеям. Гуляли молодые мамы с колясками, катили на велосипедах и самокатах ребятишки разного возраста, и вся эта пестрая толпа звенела смехом, шуршала конфетными обертками, повизгивала от смеси страха и восторга на каруселях, улыбалась из окошек поезда на детской железной дороге.

Я никогда не страдала от отсутствия детей и вовсе не потому, что разделяла мнение моей мамы, говорившей, что в ее жизни было только две хирургические ошибки, я и мой брат Николенька, живущий теперь у отца в Швейцарии. Я не хотела детей по совершенно иной причине…

Мне казалось, что я никогда не смогу жить в постоянном страхе перед тем, что может произойти с ребенком, если меня не будет рядом – и даже если я буду. Довольно часто мне приходилось оперировать последствия таких происшествий, и всякий раз я с содроганием думала о том, что это мог быть мой ребенок. Нет, я не хотела таких потрясений, и, к счастью, Матвей разделял мои чувства, а потому о детях не заговаривал. Да и возраст уже был далек от того, в котором следует давать жизнь новому человеку.

К счастью, мы не были обременены родней, которая позволяет себе нетактичные и откровенно хамские вопросы на эту тему. Моя мать умерла, отец счастливо жил в Швейцарии, и я даже не знала, есть ли у него там жена и дети, приемная мать Матвея занималась своим мыловаренным цехом и вовсе не стремилась менять бизнес на возню с внуками. Приезжая к ней изредка в гости, мы были гарантированы от стенаний по поводу отсутствия топота маленьких ножек и всего подобного, что произносится в таких случаях заждавшимися внуков потенциальными бабушками.

– Разрешите с вами познакомиться! – громыхнул над самым ухом голос мужа, и я вздрогнула, развернулась на каблуке и оказалась в его объятиях.

– Ты пристаешь к женщинам на улице?

– Только к одной. Ну что – домой? Или, может, посидим где-нибудь, пока народа не так много? – предложил Матвей, укладывая мою руку на локоть своей. – Тут, кстати, отличное кафе прямо на набережной, может, туда дойдем?

– А машина где?

– На парковке. Я решил, что мы слишком мало времени проводим вне стен клиники, да и вообще в последнее время мало бываем вдвоем. Идем, Деля, посидим в кафе пару часов как нормальные люди.

И мы отправились через парк на набережную, где работали несколько кафе. Матвей выбрал то, что располагалось на старом теплоходе, давно пришвартованном чуть правее большой лестницы, ведущей из парка прямо над оживленной дорогой к реке. Столики стояли и на палубе, и в салоне, и даже на обнесенном невысоким заборчиком участке набережной под зонтиками и натянутым от верхней палубы теплохода тентом.

– Где ты хочешь сидеть? – спросил муж, когда мы спустились по лестнице.

– Пойдем на верхнюю палубу, – предложила я.

В кафе оказался приличный выбор блюд и даже напитков, мы сделали заказ, и Матвей, сняв пиджак, спросил:

– Ну что, ты поговорила со своим приятелем?

– А кто-то жаловался, что мы мало времени проводим вне клиники, – фыркнула я. – Ты вон даже в кафе расслабиться не можешь.

– У меня из головы не выходит вчерашняя ситуация.

– Матвей, мы уже обсудили это. Такое могло произойти с кем угодно. Хорошо, что Калмыкова оказалась достаточно квалифицированной для того, чтобы сориентироваться сразу и быстро исправить возникшую ситуацию. Состояние клиентки хорошее, я сегодня ее сама осматривала. Кстати, она никаких вопросов не задала и претензий тоже не предъявила.

– Деля, но ведь дело не в претензиях, неужели ты не понимаешь? – вздохнул муж, сложив на столешнице руки и глядя на них. – Я не могу работать с человеком, которому не полностью доверяю.

– Так не работай, – пожав плечами, отозвалась я. – Калмыкова не единственный наш анестезиолог.

– Ты опять не понимаешь. Если с ней перестану работать я, рано или поздно откажутся и другие.

– Матвей… ты знаешь, что я всегда признаю твою правоту и твой талант, но… сейчас ты перегибаешь. Не чувствуй себя богом, ладно?

– Богом? В каком смысле?

– Да в прямом. Если ты не хочешь работать с Калмыковой – пусть, это твое право, как главного хирурга. Но решать за других не надо.

Матвей поднял на меня глаза:

– Происходит странное. Ты второй день подряд защищаешь эту Калмыкову и пытаешься внушить мне, что я то не прав в чем-то, а то и вовсе начал страдать комплексом бога. Я не понимаю, что ты задумала, Деля.

– Я? Абсолютно ничего, – мне, признаться, было неприятно слышать от мужа такие слова.

Я никогда не сомневалась в нем, никогда не подвергала его слова и действия каким-то дополнительным проверкам, просто принимала их как аксиому.

Матвей Мажаров был для меня не только мужем, лучшим другом и близким человеком, но и блестящим хирургом, чьи заслуги и чьи навыки я ценила куда выше собственных.

– Тогда почему ты так упираешься и не хочешь отстранить ее от операций хотя бы на какое-то время?

– Матвей, она – мать-одиночка с двумя детьми, каждый день простоя будет стоить ей вычетов из зарплаты.

– Только поэтому?

– Да, только поэтому, – твердо заверила я, хотя вовсе не факт наличия двух детей заставлял меня не уступать просьбе мужа. Я хотела обсудить все сперва с Иващенко.

Похоже, искусством вранья я в последнее время овладела блестяще, потому что Матвей оставил тему Калмыковой и переключился на своих курсантов, среди которых ему приглянулся один, работавший где-то в районе, и Мажаров был уверен, что из него непременно можно вырастить хорошего хирурга-пластика.

– Я знаю, как ты умеешь увлечь, – улыбнулась я, делая глоток холодной минеральной воды. – Но подумай и о том, что, возможно, человеку это не нужно и его устраивает нынешняя работа.

– Но у него настоящий талант, ты бы тоже это заметила.

– Матвей… меня порвут в клочки в Райздраве, если я переманю к себе хирурга из района, ты ведь знаешь, что их всегда не хватает. Кстати… я решила взять на испытательный срок Кайзельгауза-младшего.

Матвей отложил вилку:

– В каком смысле?

– Ну в каком смысле берут на испытательный срок?

– Нет, я не об этом… он что же, решил из-под папиной опеки выйти? Очень странно.

– Почему?

– Насколько я слышал в институтских кулуарах, младший Кайзельгауз у стола стоит только вторым номером при папе, сам мало что умеет.

– Какие вы там все сплетники, в вашем институте, – я поморщилась и отставила стакан. – Если хочешь знать, его коллеги совершенно иного мнения. И я лично уверена, что все эти разговоры инспирирует сам папенька – чтобы сынок не вышел из-под опеки, как ты выразился.

– Ой, брось! Зачем Борису Исаевичу это?

– Вспомни, сколько ему лет. И вспомни, за какие случаи берется профессор Кайзельгауз, а от каких отказывается.

– И я после этого сплетник… – вздохнул муж, снова берясь за вилку. – Об этом судачат завистники, те, кому Кайзельгауз, например, диссертацию запорол.

– Я бы не была так категорична, Матвей. Все, что Алка мне собрала про младшего Кайзельгауза, выглядит правдоподобным. Плюс – я ведь тоже кое с кем знакома. И вот поверь – никто мне не говорил, что младший бездарен или выезжает за счет отца.

– Ну-ну, – неопределенно протянул Матвей. – Дело, конечно, твое, если ты решила – бери, но я бы хорошо подумал.

– Матвей, ты пытаешься оспорить вторую кандидатуру из тех, что я беру на работу.

– И тебе это, конечно, не нравится?

– Конечно, – подтвердила я. – Был уговор – ты не вмешиваешься в мою кадровую политику.

– Ну да – я же всего лишь работаю потом с этими кадрами.

– Что ты хочешь сказать?

– Только то, что сказал. Я работаю потом с неуравновешенными, истеричными, забывчивыми, а то и вовсе сумасшедшими. Если помнишь, нас предупредили – еще одно происшествие, и можем прощаться с лицензией.

– Я этого не боюсь и за свои решения привыкла отвечать, – я встала и взяла сумку.

– Ты куда? – удивился муж.

– Еще погуляю. А ты заканчивай обед и поезжай домой, я сама доберусь.

В мои планы никак не входил подобный скандал, пусть и без повышенных тонов, но что-то в поведении и словах Матвея заставило меня проявить характер, встать и уйти, чтобы показать – я не согласна, я буду отстаивать свою точку зрения.