Текст книги "Три женских страха"

Двухтысячные

Осадное положение в доме длилось и длилось. Я тихо сходила с ума – каждый день одно и то же. Папа поправлялся медленно, но с каждым днем все настойчивее старался выудить у меня хоть какие-то сведения о происходящем за пределами нашего поселка. А однажды и вовсе велел позвать к нему Славку.

С этой новостью я сразу помчалась к мужу. Сашка только плечами пожал:

– Ты ведь понимаешь, что его все равно не отговорить.

– А ты понимаешь, надеюсь, что будет, если сейчас он узнает о провале тендера?

– Аля, он узнает рано или поздно. Сегодня мы хотя бы можем свести к минимуму последствия: Фо незаметно накапает ему успокоительной настойки, и все.

– То есть ты считаешь, что я должна позвать Славку?

Акела встал из кресла, в котором сидел до этого с газетой, и взял меня за плечи:

– Аленька, ты взрослая девочка. Неважно, что считаю я, важно, что попросил сделать твой отец. А значит, ты позвонишь и попросишь брата приехать.

– Но ты же сам говорил, что никто не должен знать… – он наклонился и закрыл мне рот поцелуем.

– Аля, делай, как велел отец, – бросил, оторвавшись, и подтолкнул меня к двери.

Я вышла из его кабинета в полной растерянности. Муж явно что-то замышляет, но что именно – понять я не могла. Ладно, надо звонить.

Славка крайне удивился, когда услышал, о чем я прошу. Правда, я не сказала, что папа хочет его видеть – наврала, что это у меня срочное дело, а я простужена.

– Хорошо, приеду.

Я положила трубку и машинально потянулась к пачке сигарет. Выражение лица Акелы не давало мне покоя. Он скрывал от меня что-то…

– Аля, ты где?

– В гостиной, – откликнулась я.

– Во сколько приедет Слава?

– К шести.

Саша обнял меня и приподнял над полом:

– Я давно не говорил тебе одну вещь…

– Какую?

– Простую, Аленька. Со всеми этими делами нет даже времени сказать тебе о том, как сильно я люблю тебя.

От его слов мне стало тепло и хорошо внутри. Возможно, Саша не умел говорить красивых слов по-русски, зато много и часто говорил мне о чувствах на китайском или японском. Мне очень нравилась неторопливая вязь этих выражений, мягкие звуки и выражение лица, с которым Саша произносил их. Не знаю, кому как, а мне необходимо восхищаться любимым человеком, находить в нем что-то такое, чего нет больше ни в ком. Муж давал мне такую возможность. Да и к чему слова – делами он доказывал свою любовь чаще и сильнее.

– Аленька, когда Слава приедет, будь добра, посиди в спальне, хорошо?

Я моментально вскипела – так вот к чему он запел о любви!

– Да? И с чего бы?

– Аля, прошу тебя сделать так, как я сказал, – тихо, но твердо повторил муж, и я потеряла желание спорить и ссориться.

– Хорошо.

– Вот и умница.

Он поставил меня на пол и снова поцеловал. Меня не обманула эта нежность. Хорошо же – не хочешь по-доброму, значит, зайду с другой стороны и все равно узнаю, что ты задумал.

Славкин «Мерседес» ввалился во двор ровно в шесть вечера. Уже начало темнеть, охранник включил фонари, и двор освещался ярко, как арена цирка на параде-алле. Славка вышел из машины, покачиваясь. Ничего себе, совсем обнаглел – за руль пьяный, да в такую даль через два поста! Не иначе стодолларовую бумажку в права вкладывает, чтоб сразу и без алкотестера…

Я быстро поменяла место дислокации и перебежала в комнату, где жил доктор Фо – как раз водитель увез его в город за какими-то травами. Там я припала ухом к розетке и замерла, боясь шевелиться. Слышался сперва только голос Саши, потом хлопнула дверь, и тут же ручка замка в комнате Фо задвигалась. Я зажала рот ладонью, чтобы сдержать приступ смеха – Акела неплохо знал мою привычку подслушивать, однако не учел, что я давно уже не попадаюсь на мелочах вроде незапертой двери.

Мне пришлось ждать довольно долго – видимо, там, внизу, мой муж либо пытался вразумить моего братца, либо уже откачивал его после обморока, связанного с известием о том, что вызвала его не я, а папа.

Но вот наконец заскрипела лестница – вес Славки приближался к ста шестидесяти килограммам. Значит, идут. Я снова метнулась к розетке, но – о, черт! – папина кровать стояла у противоположной стены, а слабый голос не доносился до меня. От досады я готова была расплакаться. До моего уха доносилось только невнятное бормотание Славки и ровный, но очень уж тихий голос Акелы – ни слова невозможно разобрать. О чем можно говорить так долго?! И не станет ли папе хуже – ведь Фо нет дома, а я не врач, я анатом. Серьезно, с живыми людьми всегда столько проблем, а то, с чем имею дело я, это уже не люди, даже не оболочка – просто отпрепарированный материал, и отношусь я к этому абсолютно спокойно. Хотя вот если бы мне на первом курсе кто-то сказал, что я выберу своей профессией именно анатомию, я бы упала прямо на мраморный пол между огромными ваннами. Моя первая встреча с трупом была ужасна – я еле успела добежать до туалета. Потом еще несколько занятий слезились глаза от едкого запаха формалина, а в желудке все переворачивалось при одном взгляде на грязно-серую массу с выделенными венами и артериями, но потом прошло и это, а к шестому курсу я поняла: вот то, чем я бы хотела заниматься. Так и оказалась я на кафедре нормальной анатомии, и работала с удовольствием, хоть и была строгим преподавателем. Но я искренне считала, что врачу знание анатомии необходимо, как умение дышать, а потому заставляла своих студентов заниматься до пота.

Но почему, почему Славка и отец говорят так долго?! Как же обидно, что ничего не слышу!

Дверь соседней комнаты гулко бабахнула, и по лестнице раздались шаги. Кто? Славка или Акела? Кто ушел? В соседней комнате было тихо. Черт, как же выйти и узнать?

Я подошла к окну и отодвинула занавеску. Славка, шатаясь, шел к «Мерседесу» по залитому светом двору. Ему оставалось несколько шагов, он уже и ключи вынул, как вдруг словно запнулся и завалился набок. Поскользнулся, что ли? Тогда почему не поднимается? Сломал ногу? И ведь не шевелится!

Пока я строила догадки, к Славке подошел охранник Игорь, присел, на секунды загородив от меня голову лежавшего неподвижно брата, но потом резко вскочил и побежал в дом. Я кинулась к двери, забыв об осторожности и о том, что могу сейчас выскочить прямо на мужа.

– Акела! Акела! – орал Игорь снизу. – Спустись!

Я успела пробежать к дверям нашей спальни и сделать вид, что там и сидела, а вышла только на крик. Саша выбежал из папиной комнаты и метнулся мимо меня вниз. Я последовала за ним, выбежала во двор и ахнула – Славка по-прежнему лежал у машины, завалившись набок, а вокруг головы растеклось темное пятно.

Я завизжала, кинулась к брату, но Акела перехватил меня и сильно встряхнул:

– Иди в дом!

– Пусти! Он мой брат!

– Аля! Я сказал – иди в дом, здесь может быть опасно! – громыхнул муж, и я поняла, что больше упираться нельзя, но осторожность мне почему-то изменила:

– Да?! А тебе – не опасно?!

– А я – мужчина.

– Большое преимущество!

– Аля! Уходи, я тебя прошу! Уходи, не усложняй! Это снайпер, и кто знает, ушел он уже или еще нет! Хочешь лечь рядом с братом?

Даже в том возбужденном состоянии, что я находилась, этот вариант не казался мне пределом мечтаний…

– Я… я к папе…

– Не говори ничего, я сам.

Он подтолкнул меня к крыльцу, и я послушно пошла, задержавшись на нижней ступени на секунду, чтобы обернуться и посмотреть на Славу. Отец пережил собственного сына – кто бы мог подумать…

Из открытых настежь ворот в сторону леса бежали трое охранников, вслед за ними выскочили машины – кто-то кинулся перекрывать выезды из поселка. Акела что-то кричал и махал рукой в направлении, откуда примерно был произведен выстрел. Такая бурная деятельность – а Славку уже не вернешь. Если бы сегодня он не приехал сюда, был бы жив.

Я вдруг почему-то вспомнила, как брат приходил домой с тренировки, бросал в угол большую спортивную сумку с формой и шел в душ. Долгое время из-за двери раздавался шум воды и пение – у Славки был прекрасный бархатный голос. Выйдя, он долго стоял перед зеркалом, чуть согнув ноги в коленях – зеркало висело низковато, и долговязый Славка не мог видеть себя целиком – и тщательно причесывал темно-русые, как у мамы, волосы. Летом он часто выходил вечером во двор с гитарой, вокруг него сразу собиралась стайка парней и девушек из соседних домов. Прихлебывая из бутылки «Жигулевское», Слава пел песни – одну за другой, а благодарные слушатели восхищенно смотрели ему буквально в рот.

Я едва не заплакала от этих воспоминаний – теперь никогда уже Слава не тронет струны. Никогда…

Нет, нужно взять себя в руки и не заходить к отцу с опрокинутым лицом – он и так наверняка взбудоражен визитом Славы.

К счастью, папа спал – чудесные капли доктора Фо вовремя подействовали, ничего не скажешь. Я в душе поблагодарила мужа за то, что он сделал, и устроилась в кресле в комнате отца, забравшись с ногами и укутавшись мягким пледом. Хорошо бы еще молока стакан и успокоительное, а то трясет меня, как в лихорадке, но беспокоить Галю уже неудобно – немолодая женщина, и так весь день на ногах. И тут до меня донесся Галин вой. О, черт – ведь это тело Славки в дом занесли… Как я не сообразила, что Галю надо предупредить!

Я соскочила на пол, проверила, не проснулся ли отец, и побежала вниз, не забыв плотно закрыть дверь.

Галя рыдала на полу в гостиной, где на большом куске полиэтилена лежало тело моего брата. Мне снова стало не по себе при виде развороченного выстрелом виска.

– Теперь-то можно? – с вызовом спросила я у вскинувшегося при моем появлении мужа, и тот отошел к окну, задернул шторы.

Я опустилась на пол около Гали, обхватила ее за плечи и уткнулась носом в плечо, обтянутое сатиновым цветастым халатиком – домработница собиралась мыть комнаты на втором этаже. Галя неловко развернулась и прижала меня к груди:

– Санюшка… как же это такое… со Славочкой-то? Господи, душенька страдальческая…

Она рыдала так, что у меня заходилось сердце. Я гладила вздрагивающие плечи, седоватые волосы, выбившиеся из всегда аккуратной шишки, и шептала:

– Галя, Галечка, ну, не надо… не надо… тебе плохо будет, Галечка…

На меня с удивлением смотрели охранники – чужая, по сути, женщина убивается по покойнику, а я, родная сестра, сижу с сухими глазами. Но я действительно никогда не плакала. Единственным исключением стала та история с потерей ребенка. После этого никто и никогда не видел влаги на моих глазах. Наверное, занятия стрельбой сделали меня более жесткой, чем положено женщине. Как, в общем, и мое вполне мужское увлечение байком и связанная с трупами работа. Сентиментальность мне незнакома.

Акела не смог выдержать, решительно встал, поднял Галю, потом меня и подтолкнул к выходу:

– Галя, оставьте уборку, это сейчас не нужно. Аля, проводи ее в комнату, дай лекарство и возвращайся. Ты мне нужна.

Я уложила Галю на кровать в ее комнате, накапала сердечного, посидела пару минут, пока она сама не сказала:

– Иди, Санюшка, иди… ждет ведь…

– Галечка, ты не плачь только, ладно? – Я поцеловала ее в щеку и пошла к двери. – Потом еще зайду, посмотрю, как ты.

В гостиной был только Саша. Он по-прежнему стоял у окна и рассматривал что-то во дворе. Я подошла, обхватила его за талию и тоже посмотрела на улицу. Славкин «Мерседес» так и стоял на прежнем месте, а около него – темное пятно…

– Надо ребятам сказать, чтобы замыли до утра, – словно поймав мой взгляд, сказал муж. – Аля, теперь самое сложное. Нужно сказать отцу и делать что-то с телом.

– Отцу нельзя… ты ведь понимаешь! Он узнал про тендер?

– Да.

– О… Если ему сказать теперь вдогонку и о гибели Славки – я не поручусь за последствия, – простонала я, хватаясь за голову. – Саша, что делать, а? Скрывать нельзя – и говорить…

– У нас есть время до утра.

– Ты хочешь сказать, что до утра?.. – Я не смогла произнести слово «труп» применительно к брату, язык не повернулся, но когда Сашка кивнул, мне стало и вовсе не по себе.

Всю ночь в доме будет лежать… тело. Мертвое. Бывшее раньше моим братом. Кошмар…

– Аля, выхода нет. Увезти его сейчас в морг я не могу – нужно дождаться утра и позвонить человеку. Мы не можем выбросить его во двор, правда?

– Правда… – откликнулась я, не представляя, как буду спать сегодня. Скорее всего – никак…

Я ушла наверх, к себе в спальню, по дороге проведав отца. Он по-прежнему спал, и его ровное дыхание успокоило меня – значит, с ним все в порядке. Из своей комнаты выглянул Фо, улыбнулся. Без пенсне его лицо казалось растерянным, а маленькие глазки – слепыми:

– Фсе порядку, Сася?

– Да, Фо, все в порядке. Спасибо вам за настойку, папа спит.

– Карасё, – кивнул Фо. – Сьпаконая ноця.

– Спокойной ночи.

Дверь закрылась. Везучий Фо – ляжет сейчас в постель, выключит лампу и уснет. А я вот… вряд ли. Хоть бы Саша пришел скорее – в его присутствии всегда спокойнее и легче.

Я уселась на кровать к самой спинке, обхватила себя руками и задумалась. Похоже, на нашу семью объявили охоту. Интересно, кто перешел кому-то дорогу – папа или Акела? Судя по гибели брата – отец все-таки. Акела поклялся мне, что все его проблемы решились в тот день, когда я… когда мы с ним… Господи, ну надо же – два года прошло, больше даже, а все равно так невыносимо больно, что я не могу даже подумать о том, что произошло со мной, не могу произнести вслух. А Сашка винит во всем себя…

– Аленька, не спишь?

Я вздрогнула и повернулась к двери. На пороге стоял муж, держа в руке стаканчик с темной жидкостью.

– Что это?

– Это настойка от Фо. Выпей, Аленька, это поможет уснуть.

Я послушно взяла стаканчик и проглотила горьковатую жидкость. Сашка раздевался на фоне темного окна, и я невольно залюбовалась. Для своих лет муж мой выглядел настолько потрясающе и был в такой физической форме, что не каждый мой ровесник мог бы сравниться. Мне всегда нравились мужчины с широкими плечами, мощной спиной и руками. Сашка вызывал во мне бурю эмоций всякий раз, когда я видела его. Никакие изъяны лица не могли затмить физической красоты моего мужа. Ну и, кроме того, он чертовски умен и изворотлив, что, разумеется, делало его в моих глазах еще более привлекательным. Более всего меня занимала его татуировка – настоящая якудзовская роспись, а не то, что набивают умельцы в наших салонах. Правильная татуировка со смыслом и значением у каждого элемента, делавшаяся почти десять лет, как и положено настоящей якудзовской тату. Она покрывала всю спину до бедер и грудь, как обтягивающая майка. И где-то внутри, в кольцах дракона на груди слева, иероглифами было вбито мое имя… Единственное нарушение, которое позволил себе мой муж сразу после нашей свадьбы. И еще профиль оскалившегося волка на руке. Но это не противоречило традиции – второе имя набивалось в виде картинки. Акела – волк…

Двухтысячные, начало

Я прибежала домой из больницы счастливая и готовая обнимать весь мир. Заметив на вешалке пальто мужа, закричала прямо с порога:

– Са-а-аша!

– В чем дело? – муж спускался по лестнице, и вид у него был заспанный – видимо, приехал рано и прилег.

– Иди сюда! – потребовала я. – Ближе!

– Аль, ну что за игры? – не совсем довольно поинтересовался Саша, но требования выполнил и даже взял меня на руки. – Так пойдет?

– Да, так совсем идеально. – Я обхватила его за шею, прижалась и зашептала в ухо: – Сашка, а ведь я ребенка жду…

Руки, крепко державшие меня, чуть дрогнули. Акела вдруг запрокинул голову и издал такой рык, словно и в самом деле был волком:

– А-а-а!!! Алька моя!!!

– Ой, не кричи, – засмеялась я, прижимаясь к мужу еще крепче и чувствуя, как заколотилось его сердце. – Представляешь, месяц меня по утрам тошнило, а я даже подумать не решалась, что это – то самое! А сегодня мне прямо на занятиях стало плохо, преподаватель отправила в поликлинику, а терапевт – к гинекологу. Саш, скажи – ты рад, а?

Он молча вжался в меня лицом, и это все сказало лучше слов.

Вечером мы сидели в гостиной – я в кресле, укутав пледом ноги, а он – на полу около меня. Верхний свет потушен, тускло подсвечивали две длинные лампы, вмонтированные в специальные ниши между плинтусом и стеной. В комнате все дышало уютом и покоем, я расслабленно дремала, опустив руку на плечо мужа, а он смотрел что-то по телевизору.

– Саш…

– Угу, – погладив мою руку, но не оторвав от экрана взгляда, пробормотал он.

– А ты кого хочешь? Хотя, наверное, глупый вопрос, да? Мужчины всегда мальчика хотят…

– Аленька, в моем возрасте мужчины хотят ребенка – и неважно, какого он будет пола, лишь бы был здоров. Конечно, мальчик – хорошо. Но и девочка тоже здорово. Давай не будем говорить об этом, – попросил он. – Я такой стал суеверный, все время боюсь помечтать о чем-то – вдруг сглажу.

Я рассмеялась и потрепала его по макушке, намотала на палец неизменную косу. Мой такой взрослый муж временами напоминал мне мальчика, и в такие моменты я испытывала к нему необъяснимую нежность и тягу. Хотя… я любила и хотела его любого – и жесткого, и вот такого – трогательно-расслабленного.

– Режим, Аля. Уже половина двенадцатого. И не кури – с ума сошла! – заметив, что я тянусь к пачке, совершенно уже другим тоном рыкнул Саша, и я мгновенно убрала руку.

– Все-все… бросаю, ты прав. Это не дело – травить маленького.

Я бросила и курить, и пропускать бокал красного вина перед ужином, и ездить на мотоцикле – ключи от него сразу же перекочевали на связку к Акеле, а уж оттуда без его ведома их не срезал бы даже Копперфильд. В институт и обратно меня теперь доставлял водитель, еда в доме стала исключительно диетической и здоровой, что в общем-то меня не расстраивало. Папа тоже поддался всеобщей истерии, и Семен, и даже Слава, обычно отстраненный от семейных дел своими проблемами с пьющей все сильнее Юлькой.

Единственный человек, за чьими переменами я наблюдала с удивлением, был мой муж. Я никогда не думала, что Акела, такой суровый внешне, такой собранный и беспощадный, будет сюсюкать со мной, носить на руках и заваливать цветами. Не было ни единого дня, чтобы он приехал домой без букета. Дом был буквально набит сверху донизу моими любимыми белыми лилиями, а в холодильнике не переводились зеленые яблоки и черника, которую я любила больше других ягод.

Я купалась во внимании и любви, чувствовала себя самой счастливой и с нетерпением ждала того момента, когда смогу положить на руки мужу нашего сына. В том, что у нас родится мальчик, я была уверена так, словно в голове моей находился аппарат УЗИ.

Когда-то тетя Сара говорила, что счастье и горе рука об руку ходят, но мне эта фраза всегда казалась какой-то нафталиновой. Ну что значит – рука об руку? Когда есть счастье, как-то не думается о том, что оно внезапно может закончиться, оборваться. Нет же, оно будет длиться вечно – и попробуйте доказать обратное! Я всегда буду молода, любима, рядом будет Саша и наш малыш – он ведь скоро родится. Вся дальнейшая жизнь рисовалась мне исключительно в радужных цветах. До тех пор, пока не нашелся человек, окрасивший мое будущее в черный – с кровавыми разводами…

Если бы Сашка намекнул мне, если бы только хоть раз обмолвился, и я была бы начеку. Но он промолчал…

…Лобовое стекло машины осыпалось в салон как-то совсем уж внезапно, и водитель Миха умолк на полуслове, ткнувшись лицом в руль. Я даже не сразу поняла, что происходит, – мы только что отъехали от последнего супермаркета на самой окраине города и направились на трассу. Машина встала как вкопанная – умирая, Миха успел нажать на тормоз, и я отлетела вперед, тут же возвращенная к спинке сиденья ремнем безопасности.

– Миха, Миха, ты чего? – Я затрясла его за плечо, но от прикосновения он завалился набок к дверке, и я в ужасе отпрянула – лоб водителя украшала дыра, а от нее вниз стекали струйки крови.

Пока я лихорадочно пыталась найти в сумке телефон, одновременно второй рукой отстегивая ремень безопасности, чтобы выйти, дверка с моей стороны открылась, и сильные руки выдернули меня наружу.

– В машину ее, быстро, и отваливаем, – скомандовал кто-то за моей спиной. Я попыталась повернуться и посмотреть, но получила удар по шее сзади.

– Не рыпайся, поняла? – сказал державший меня. – Вперед иди.

– Машину подальше в лес загоните, – распоряжался невидимый мне человек, в чьих руках сейчас находилась моя жизнь.

Меня держали сзади за шею и за руки так, что я не могла пошевелиться. Услышав шум двигателя, я поняла – машину сейчас угонят в лес, и ее долго никто не найдет…

– Шагай давай, че встала-то, – грубо толкнул меня вперед мой конвоир, и мне пришлось подчиниться.

Я оказалась в грязной темно-серой «Вольво» с заляпанными грязью номерами. По бокам от меня уселись двое в спортивных костюмах и натянутых на лица черных трикотажных масках. Окна они тут же завесили куртками, а меня заставили нагнуться и упереться лбом в колени. Эта поза оказалась для меня невыносима – уже наметившийся живот мешал.

– Можно, я сяду прямо? Мне так неудобно, – спокойно, чтобы не раздражать их и не провоцировать, попросила я. В ответ раздалась жутчайшая матерщина и категорическое:

– Ни хрена, не сдохнешь.

Ехали долго, я, совершенно дезориентированная и страдающая от неудобной позы, даже не могла понять, возвращаемся ли мы в город или едем куда-то в пригород. Из машины меня вытащили стремительно и почти бегом поволокли куда-то – я успела только заприметить ряды аккуратно обрезанных и побеленных до половины ствола фруктовых деревьев и голые проволочные дуги теплиц – похоже на дачный поселок или садовое общество. Но какое и где? Их вокруг города и на расстоянии ста километров – пруд пруди. Да и что даст мне это знание… Мне не закрыли глаза – и это плохой признак. Значит, не собираются оставлять в живых, не боятся, что запомню, опознаю… Черт, как страшно умирать…

Я оказалась в прихожей небольшого домика, где были расставлены садовые инструменты, висели какие-то старые куртки и брюки, в углу стояло ведро с углем – зима все-таки. Из комнаты так и веяло жаром натопленной русской печи. Меня подтолкнули сзади в спину, и я, споткнувшись о порог, на четвереньках влетела в комнату и растянулась на стареньком вытертом ковре, больно ударившись животом. Едва собралась подняться, как в спину мне уперлась чья-то нога:

– А вот так и лежи, хорошо.

Голос был совершенно незнакомый, я всю дорогу перебирала в уме возможных похитителей из «местных» и не могла представить, кому из них могла понадобиться. Ни папа, ни Акела не говорили ни слова о каких бы то ни было проблемах или разборках, хотя обычно всегда держали меня в курсе – на всякий случай.

– Слушай, а чего ж ты мелкая такая? Тебе хоть восемнадцать-то есть? Или Акела на малолетку подписался? – хохотнул тот же голос, и я подумала, что это, видимо, по Сашкину душу граждане. – Ну, что молчишь?

– Мне двадцать два.

– Ууу, взросленькая, – совсем развеселился незнакомец. – Ладно, хорош, вставай уже.

Он убрал ногу и помог мне подняться. Я машинально ухватилась за живот и охнула, и незнакомец сразу все понял:

– О, редкая удача. Наследника ждем? Волчат плодим?

Я промолчала, хотя очень хотелось вцепиться ему в лицо. Я уже успела рассмотреть его – худой, высокий, но широкоплечий, с мелкими чертами лица, тонкими усиками и пышной седой шевелюрой. Одет просто, но джинсы и свитер явно хорошей фирмы, да и тяжелые зимние ботинки на грубой подошве тоже не китайского производства. На безымянном пальце мужчины блестел крупным бриллиантом перстень – почти такой, как у моего отца, и мне стало нехорошо. Я прекрасно знала, кто носит такие… Но что за дела у него с Акелой?

– Как же ты вляпалась так, детка? Неужели Клещ уберечь дочку не мог? Любовь, ага? – с издевкой продолжал допрос незнакомец.

Я молчала. Мне никак не удавалось понять, какую манеру поведения избрать – то ли давить на жалость, то ли начать потихоньку буреть. Но и то, и другое, насколько я видела, одинаково безрезультатно и опасно. Что буду молчать, что огрызаться – одинаково получу.

– В общем, так, – незнакомец уселся в кресло, закинул ногу на ногу и взял сигару. Ну, турист в альпийской деревне, не больше и не меньше! – Сейчас я тебе дам телефон, ты позвонишь мужу и попросишь его приехать.

– Нет, – это была моя вторая реплика за все время, и она не понравилась хозяину.

– Нет? А ты хорошо подумала?

– Да.

В животе что-то ухнуло, и я испугалась за ребенка. Но даже этот страх не заставил меня изменить решения. Наверное, в тот момент я потеряла голову…

– Думаешь, если будешь тут в партизанку на допросе играть, так лучше кому-то сделаешь? Сразу говорю – нет. И пузо твое меня не остановит – один черт я тебя кончу, в лицо ты меня видела.

– Нет.

Я не знаю, что заставило меня упираться, почему я не согласилась на его требования. Хотя – почему не знаю…

Я не могла предать Сашку – потому что он бы меня не предал. А папа всегда говорил: худшие люди – малодушные, трусливые предатели, об них даже «финку» не пачкают. Как я могла…

Он протянул мне телефон:

– Не дури, звони. Или надеешься, что папкины быки во главе с твоим волчарой сюда нагрянут? Не нагрянут, не жди. Не доводи меня до греха, не заставляй убивать неродившегося волчонка – звони.

– Можно подумать, если я позвоню, будет иначе. – Я почему-то совсем перестала бояться, а потому говорила спокойно и свободно, вроде как и не о себе. Наверное, когда чувствуешь, что нет выхода, наступает апатия.

Сзади произошло какое-то движение, я хотела повернуться, но не успела – на голову мне нацепили полиэтиленовый пакет, а чьи-то руки усадили на стул и защелкнули наручники, крепко зафиксировав запястья к перекладинам спинки. Пакет сбоку затянули чем-то вроде медицинского зажима, и через какое-то время я начала задыхаться. Мне казалось, что я вот-вот умру от недостатка воздуха, что глаза наливаются кровью и этой же кровью затягивается все пространство внутри пакета. Зажим сняли, пакет приоткрыли, но оставили на голове, и я услышала голос:

– Ну что? Так доходчивее? На, звони, – я увидела перед собой телефон. – Я наберу номер, а ты будешь говорить.

– Н-нет… – прошептала я, едва не теряя сознание.

– Ах, нет? Продолжаем.

Пакет снова намертво захлестнулся на горле. На этот раз я почувствовала, как из правого уха потекло что-то теплое и липкое, а слышать я вдруг стала гораздо хуже. Потом все стало черным.

Я очнулась от того, что по лицу и шее текла вода, попадая за воротник свитера. С трудом разлепив веки, поняла, что пакет сняли. На белом свитере от правого плеча вниз тянулись буро-красные дорожки.

– И сейчас не будешь звонить?

Я с ненавистью посмотрела на седоволосого и подумала, что он правильно поступил, велев приковать меня к стулу – иначе вот сейчас я собрала бы все силы и вцепилась ему в горло.

– Не буду…

– Ты сама выбрала.

Он развернулся и кивнул стоявшему в дверях парню с автоматом:

– Давай.

– Я… я не могу… – Парень попятился.

Седоволосый вырвал у него из рук автомат, выругался длинно и развернулся ко мне. Я закрыла глаза, готовясь к тому, что сейчас произойдет. Двадцать два года – немного же я пожила… Ничего не успела, ничего – даже диплом получить. И ни папа, ни Акела, ни братья не узнают, где я и что со мной случилось – не зря здесь так топят печь, это самый простой способ избавиться от трупа. Потом яблоньки хозяин удобрять будет. Господи, какой бред в голове, разве об этом думают перед смертью? Откуда мне знать – о чем…

Ничего не происходило, и я осторожно открыла глаза. Седоволосый набирал номер, стоя лицом ко мне. Набрав, зажал трубку плечом и взялся за автомат, но не как для стрельбы, а за дуло.

– Акела? Привет, сынок. Узнал? Да, это я, Серж. С того света звоню. И не один я. А вот сейчас услышишь… – Он размахнулся и ударил меня прикладом в живот. Я закричала, стараясь как-то сгруппироваться на стуле, прикрыть себя. – Страшно, да? А это и будет твоей расплатой за все. Я сперва думал – тебя отыщу и кончу, а теперь – не-ет! Живи долго – сколько сможешь. Я отниму у тебя самое дорогое – жену и неродившегося волчонка. – Еще один удар, и мои глаза заволокло кровавой пеленой боли. Я больше ничего уже не слышала и не видела, только считала удары – пока могла…

Страшная боль во всем теле… болит так, словно в меня всадили тысячи осколков. Я не могу пошевелиться, не могу встать – больно. Что со мной, где я? Обведя глазами пространство, замечаю стойку для капельницы, еще одну кровать у противоположной стены – она пуста. В углу – раковина, рядом – высокий деревянный стол и на нем – флаконы с прозрачной жидкостью и лоток, прикрытый клеенкой. Пахнет чем-то неприятным и острым – каким-то дезинфицирующим раствором. Больница…

Я жива… Почему я не испытываю никаких эмоций? Со мной что-то произошло, но я не помню никаких деталей, кроме вот этой нечеловеческой боли. Болит внутри, как будто там все разорвано… Внизу живота что-то приклеено, скашиваю глаза – повязка. А… как же ребенок?! Как мой ребенок?! Я кричу во все горло, срываясь на хрип, и тут же вбегает медсестра. Сев на кровать около меня, она жмет кнопку на стене, а сама гладит, гладит меня по голове:

– Т-с-с! Не надо так, не надо… все пройдет, моя хорошая…

Она годится мне в мамы и напоминает жестами маму – хотя та редко гладила меня по голове. Братьев – чаще, а меня… Мне так не хватает тебя, мама… Зачем ты меня бросила? В голове все в кашу, вперемешку, мысли путаются, зацепляются друг за друга, как крючки. Как же мне больно…

– Елизавета Петровна, да что ж вы тут наглаживаете ее?! Добрым словом решили лечить? – Возмущенный женский голос где-то за спиной медсестры, но я не вижу говорящую. – Вы видели, кто ее привез? Хотите проблем? – шипит она так громко, что я тоже это слышу. О, я отлично понимаю страх в голосе. Наверняка кто-то из папиных – или он сам – явились сюда и застращали персонал.

– Нет, не хочу. Но она плачет.

– Тут заплачешь! – Рядом с кроватью оказывается вторая женщина в халате, похожая на огромный белый дирижабль. – Сделайте ей укол скорее.

Пожилая медсестра направилась к столу, взяла из лотка шприц и ловко уколола меня в вену. Снова села рядом, погладила по руке и повернулась к врачихе:

– Надежда Васильевна, и что же – совсем?.. Никогда? Ни единого шанса?

– У нее теперь никогда не будет детей. Ей просто нечем их рожать, – и она удалилась, на пороге обернувшись: – Елизавета Петровна, вы уж побудьте с ней до прихода ночной смены, ладно? Мало ли… очень не хочется неприятностей.

– Конечно, побуду.

Стук закрывшейся двери – и тишина. Снова тишина, белые стены, белый халат, белый свет от потолочной лампы… я не могу больше… Что она сказала, эта толстуха? Что именно она сказала?! Я не успеваю додумать и понять – засыпаю.

Сон не принес облегчения – только очень сильно разболелась голова. Хотелось пить, но рядом никого. Я снова закрыла глаза.

«Нам нужно красиво и аккуратно пройти по тонкой дощечке от даты рождения до даты смерти, чтобы не навернуться в пропасть раньше времени». К чему я вдруг вспомнила эту фразу? Зачем мне теперь пресловутая дощечка, с которой мой отец сравнивал жизнь? В памяти вдруг начали всплывать какие-то события, удары, боль. Меня куда-то несли, кто-то кричал, что-то горело и отвратительно пахло. Этот запах вызывал приступы тошноты… Потом – огромные яркие лампы над головой, приглушенные голоса, металлический стук каких-то предметов – и снова тишина и темнота. И фраза – «У нее теперь никогда не будет детей. Ей просто нечем их рожать… никогда… нечем… никогда…».