Текст книги "Жить на свете стоит"

Гавриленко тяжело задышал, нервным жестом схватил со стола бутылку минеральной воды и залпом выпил почти половину.

– Она не интересуется моими делами!

– Ну конечно! Она твоими прекрасными глазами и двухметровым ростом увлеклась, – фыркнул Никитич, возвращаясь к бумагам. – Только ты внимательно статейки ее почитай, милок, и подумай на досуге, а не сболтнул ли ты чего лишнего в припадке влюбленности.

– Я тебя очень прошу – прекрати этот разговор, – тихо сказал Максим, усаживаясь в свое кресло. – Ты ведь ее совсем не знаешь?!

Никитич водрузил очки на нос и широко улыбнулся:

– Ошибаешься, сынок! Я много чего о ней знаю. И где родилась, и как училась, и где работала, и кто мама с папой, и какой кофе любит. Хочешь, скажу, какое белье предпочитает?

Максим поморщился:

– Вечно ты все опошлишь…

– А что в нижнем белье пошлого? По-моему, оно многое может рассказать о своей хозяйке. Но ладно, пощажу твою тонкую натуру.

– Мне эта информация ни к чему.

– Тебе, может, и ни к чему, а мне пригодится.

– Что тебе с этих знаний? Давай договора, хочу быстрее закончить. – Максим пресек наконец так раздражавший его разговор и демонстративно углубился в чтение бумаг, услужливо придвинутых ему Никитичем.

Как и всегда, если дело касалось финансовых вопросов, Гавриленко погружался в мелочи настолько, что, оторвавшись, потом не сразу понимал, где находится и что делает. Он педантично проверял каждую цифру, каждую строку договора вплоть до банковских реквизитов собственной фирмы, которые знал наизусть. Он был придирчив к формулировкам, к нюансам, ко всему, что могло стать препятствием для заключения сделки или нанести какой-то вред благополучию его фирмы. Никитич же, наблюдая за воспитанником, размышлял о том, правду ли сказал Максим о своих разговорах с Никой Стаховой. Судя по выражению лица, которое было у воспитанника, когда Никитич вошел сегодня в кабинет, отношение Максима к этой журналистке отличалось от просто делового, и как раз это могло навлечь неприятности. Как бы его совершенно очевидная влюбленность в эту деваху не стала причиной еще больших проблем, чем уже есть… У Никитича, правда, был припасен один козырь, которым он и решил воспользоваться, когда Гавриленко, откинув от себя очередной лист договора, потянулся к сигаретам.

– А вот еще мне кажется, Максим, что этот Артем… – Никитич, сдвинув на кончик носа очки, глянул в лежавшие перед ним на столе бумаги, – да, Артем Масленников… как бы это выразиться…

– Ты не юли, – вдруг напрягся Гавриленко, почувствовав, что верный страж чего-то не договаривает, хотя явно приготовил интересную и ценную информацию. Он отлично знал имя главного редактора «Столичного хроникера»…

Никитич снял очки, сунул дужку в рот и задумчиво смотрел на Максима, словно прикидывая, стоит ли говорить. Он знал этого человека буквально с пеленок, характер Гавриленко формировался под его чутким присмотром. Но всякий раз, когда предстоял серьезный разговор, Никитич не мог заранее предугадать, какой будет реакция. Гавриленко легко выходил из себя, бушевал, стучал кулаком по столу, мог метнуть в стену то, что попадало под руку: телефон, пепельницу, стакан с карандашами. Однако, успокоившись и взвесив все, Максим так же легко признавал свою неправоту и приносил извинения. Никитич давно не удивлялся этим вспышкам – еще в детстве Максим упал с дерева и получил довольно серьезную травму головы, и подобные проявления характера сопровождали его практически постоянно. В школе из-за этого возникали проблемы с одноклассниками, но со временем и они научились не обращать внимания. Максим при всех его недостатках оставался душой компании, его уважали за обширный кругозор и высокий интеллект, а также за то, что Гавриленко никогда и никому не отказывал в помощи. В любой, будь то банальное «дай списать» или проблемы со старшеклассниками, вымогавшими деньги. Физически развитый и занимавшийся вольной борьбой Максим мог легко разобраться с кем угодно, если слова и уговоры не действовали.

– Ну? – Гавриленко почувствовал, что начинает выходить из себя, подогреваемый молчанием Никитича.

– Да что – ну? Масленников этот – любовник твоей распрекрасной Вероники, – вздохнул заместитель. – Понимаешь теперь, почему летят в мусор твои букеты и прочая мишура? – Он кивнул на небрежно брошенный в угол кабинета букет белых лилий, возвращенный Никой. – Они вместе уже несколько лет, и, насколько я понял, Масленников готовится сделать Стаховой предложение.

– С чего ты это взял?

– Колечко он купил. Простенькое такое – белое золото, бриллиантик в ноль-двадцать пять карата…

– Что, на больший духу не хватило? – криво усмехнулся Максим, чувствуя себя не особенно уютно. Ему и в голову не приходило, что у Ники может быть поклонник и уж тем более что этот поклонник – ее шеф Масленников…

– Может, и не хватило, – согласно кивнул Никитич, – не все же у нас строительные воротилы. Кто-то таких денег в глаза не видел.

– Ладно, давай дальше.

– А что – дальше? У тебя вон лицо серое сделалось, Максимка. Влюбился?

Гавриленко дернулся и встал из-за стола, отошел к окну и машинально взял с подоконника два белых шара из оникса, которые всегда крутил в пальцах, если сильно волновался. Никитичу пришла в голову другая мысль… Если один из этих шаров полетит в стену, то хорошего точно не жди. Он встал, осторожно приблизился к воспитаннику и тронул за рукав пиджака:

– Максим… ну, все ведь предельно просто. Разреши мне, и я все сделаю. Ты будешь ни при чем, а Вероника твоя скоро и думать забудет об этом Артеме.

Гавриленко угрюмо молчал, перебирая шары в руке. То, что предлагал Никитич, конечно, выглядело заманчиво, но слишком уж отдавало подлостью. Конечно, он очень хотел устранить возможного соперника, но делать это способами, доступными Никитичу, не считал достойным. Вдруг Ника когда-то узнает – и что делать? «Прости, дорогая, я не мог выносить твоего любовника?» Да и не мог он совсем уж определенно сказать, что влюблен в Нику. Да, есть симпатия, есть тяга, есть влечение… Но любовь ли это?

– Максим, – вкрадчиво заговорил Никитич, почувствовав, что Гавриленко сомневается, – сынок, ты ведь знаешь меня: все будет так, что никто никогда не докопается. Я не подведу. Просто сил ведь нет смотреть, как ты себя изводишь. Ну, что тебе в этой Веронике? Мало девок красивее? И – что немаловажно – доступнее? Чтобы без таких вот ситуаций, чтоб не уговаривать, не лезть вон из кожи, не изобретать всякий раз новую романтическую дурь?

– Вот именно! – вдруг с ожесточением бросил Максим. – Вот именно – доступных полно, поэтому и чувствую себя как на помойке. Им же все равно, с кем – была бы кредитка платиновая! Не хочу, устал, понимаешь? Семью хочу, Никитич, семью, где меня любят и ждут не за то, сколько я бабла в клюве притащу, а просто за то, что я Максим Гавриленко, муж, отец, любимый человек, понимаешь? Когда открывается дверь, а за ней тебя встречают, рады тебе, искренне рады, а не потому, что сейчас ты жестом фокусника вынешь из кармана билеты в Майами! Не за бриллианты размером с голубиное яйцо! Не за возможность встретить Новый год с какими-нибудь звездами, а за этот же праздник, но только с семьей, возле елки, за городом, со снежками и санками, с настоящей баней и без всяких прихвостней! С кем, ну, с кем из всех моих бывших баб я мог бы такое иметь?!

Никитич тяжело вздохнул. Он прекрасно помнил всех прежних любовниц Максима по именам, но вот в остальном все эти девицы сливались для него в бесконечную череду безликих кукол с искусственным смехом, горящими глазами, похотливыми улыбками и жадными, суетливыми пальцами, в которых они все как одна цепко сжимали отступные, привозимые им самим Никитичем, когда Максиму наскучивало общение. Для этих девиц не существовало ничего, кроме денег и престижного положения любовницы «самого Гавриленко». Разумеется, ни о какой женитьбе на ком-то из этих «вырезных кукол», как называл их Никитич, речи никогда не шло. Ему вообще казалось, что Максим так и будет жить холостяком, но выяснилось, что в планах Гавриленко такой пункт, как женитьба и семья, значился, хотя и стоял немного особняком. И надо же было случиться, что именно журналистка Стахова, сующая свой нос в дела «Изумрудного города», окажется той самой женщиной, к которой Максим испытает нежные чувства! Почему именно она? Никитич, видевший Нику пару раз, не мог взять в толк, что именно нашел в этой девице Гавриленко. Попадались ему красотки поярче, были и фотомодели, и даже парочка мисс и вице-мисс разных городов, и еще пара-тройка певичек из начинающих. Но Стахова… «Не баба – лошадь!» – так определил про себя Никитич, взглянув на Нику впервые. Ее было как-то слишком много, чересчур. Высокий рост, крупные формы, резкие черты лица, копна волос такого рыжего цвета, что у Никитича это вызывало откровенную неприязнь и ассоциацию с песней «Оранжевое море, оранжевое небо…». Представить Максима рядом с этой…

Никитич категорически отказывался верить в то, что его воспитанник всерьез увлекся, но сегодняшний разговор и вид понурого Максима убедил его в том, что придется либо смириться, либо вмешаться, помочь, оградить. Даже если Максим будет возражать. Именно с этим решением Никитич и покинул кабинет Гавриленко, сославшись на необходимость срочного звонка.

На воскресный концерт Ника отправилась с Ириной – не Артема же было приглашать, тут ведь даже не соврешь, что сама купила. Билеты были в vip-ложу, пригласительные, и Масленников сразу же понял бы, от кого они. Но если не кривить душой, то Ника не особенно стремилась провести воскресный вечер с Артемом после пятничной размолвки.

Они с Ириной слушали прекрасный голос певицы, и Ирка, отлично разбиравшаяся в опере, вполголоса пересказывала Нике либретто тех опер, арии из которых исполнялись. Стахова была равнодушна к оперному искусству, равно как и к балетному, но сейчас вдруг поняла, что лишала себя какого-то совсем иного удовольствия, доступного, по ее мнению, далеко не многим ценителям. Вот Ирка – та понимала, и ее глаза светились таким счастьем, словно Ника не билет в оперу ей предложила, а бриллиант неприлично крупных размеров.

В антракте они пили шампанское, и подруга вдруг заинтересовалась происхождением пригласительных, оценив публику, которая их окружала. Все эти холеные дамы в вечерних платьях от лучших дизайнеров, в драгоценностях и с крошечными, но явно дорогущими клатчами, мужчины в смокингах и белых рубашках – не создавалось впечатления, что это сотрудники офисов коротают вечер перед началом новой рабочей недели.

– Так откуда дровишки? – сделав очередной глоток игристого напитка, поинтересовалась Ирина.

– Ир, тебе что важнее – процесс или то, что ему предшествовало? – попробовала уклониться Ника, которой не очень хотелось произносить фамилию Гавриленко из опасений, что кто-то может услышать.

– Дорогая, в некоторых делах все важно: и прелюдия, и процесс, и завершение, – хитро улыбнулась подруга. – Но ведь здесь явно обошлось без этого? Или не обошлось и ты поэтому так скрытничаешь? Ну, признавайся – это твой красавчик-олигарх?

– С чего ты взяла, что он красавчик?

– Ой, Никуся, ты что же думаешь, что Интернет провели только в ваш колхоз? Набрала в поисковике, вывалилась куча снимков. И все так, как ты и говорила: он неприлично красив, я тебя понимаю.

Ника разозлилась. Ей почему-то стало неприятно, что Ирина вот так оценивающе говорит о Максиме, да плюс к тому еще и намекает, что между ним и Никой что-то было.

– Я еще не дошла до того, чтобы спать с мужчиной за билет в оперу, – процедила она, перехватывая официанта с подносом и меняя бокал на наполненный.

Ирина приобняла ее за плечи свободной рукой и прошептала на ухо:

– Ты не сердись, Никуша, я не хотела тебя обижать. Поверь: даже если ты переспала с ним бесплатно, я тебя отлично поняла бы.

Ника хотела было взорваться, но тут увидела озорной огонек в глазах подруги и поняла, что та просто шутит, наслаждаясь тем, как она, Ника, принимает все за чистую монету и сердится. Еще с юности такая манера выводить Нику на эмоции значилась среди любимых Ирининых развлечений.

– Ну тебя, – притворно надула губы Стахова, – вечно гадости говоришь. Не спала я с ним!

– Ну и зря, – Ирина совсем несолидно показала ей язык и удалилась назад в ложу царственной походкой.

После концерта они решили прогуляться, хотя длинные вечерние платья на улице смотрелись слегка напыщенно. Но теплый вечер располагал к пешему возвращению домой, и, договорившись, что такси Ирине они поймают возле Никиного дома, подруги не спеша направились по улице.

– Выглядим сейчас как две кокотки на Елисейских Полях, – заметила Ирина.

– Слушай, у меня сложилось впечатление, что у тебя с твоим Иржи что-то не то, – ехидно поддела Ника. – Ты все разговоры сводишь к постели.

– Мы с Иржи расстались, – обыденно отозвалась Ирина, и на ее прекрасном лице не дрогнул ни единый мускул.

Ника же оторопело замерла посреди тротуара. Союз Ирины и преуспевающего пражского адвоката Иржи казался ей таким же прочным, как алмаз. Иржи был старше Иры на пять лет, имел собственную контору, хорошо зарабатывал, любил ее и часто заговаривал о детях. И вдруг…

– Ты мне не сказала, – только и смогла с упреком вымолвить Стахова. – Столько времени здесь – и даже словом не обмолвилась… Подруга называется…

Ирина мягко улыбнулась, взяла Нику под руку и потянула за собой:

– Никуша, я уже пережила эту историю, поверь мне. Просто не хотела возвращаться. Неприятные воспоминания, понимаешь? Иржи повел себя как свинья, и мне не хотелось заново ворошить этот навоз.

– Как хочешь…

– Не обижайся, Никуша… Я пока не готова, честное слово. Но непременно расскажу, мне ведь некому больше. Ты самый родной для меня человек с тех пор, как не стало мамы. – Ирина крепко прижалась к Нике и ткнулась лбом в ее плечо.

Ника устыдилась своей настойчивости. Ирина сказала правду – с тех пор, как умерла ее мать, а случилось это еще на первом курсе, они стали практически неразлучны, и Ника была единственным хранителем всех тайн и секретов Ирины. И если она умолчала о разрыве с Иржи, значит, просто не была готова к разговору, выбирала момент.

– Я не обижаюсь. Ты меня прости, я в последнее время сама не своя, не понимаю, что происходит и со мной, и вокруг меня.

Еще на площадке Ника учуяла запах жареного мяса, идущий из-за ее двери, и это ей совершенно не понравилось. Масленников, у которого были ключи, приехал к ней и теперь хозяйничал на кухне. Ника тяжело вздохнула – ссориться не хотелось, притворяться, что все нормально, не было сил. И придется делать вид, что рада сюрпризу…

Артем как ни в чем не бывало вышел ей навстречу, на ходу вытирая руки полотенцем:

– Ты где это так долго гуляешь? Поздно уже.

«Играет роль заботливого мужа», – с легким раздражением подумала Ника, игнорируя вопрос и сбрасывая туфли. От непривычно высоких каблуков ныли ноги, хотелось побыстрее очутиться в ванной и опустить их в тазик с теплой водой.

– Наполни для меня ванну, пожалуйста, – попросила она, решив, что так будет, пожалуй, даже лучше.

Пока наливалась вода, Ника успела снять макияж, вынуть из прически шпильки, убрать в чехол до следующего раза вечернее платье глубокого изумрудного цвета и сунуть в коробку туфли на высоченных шпильках. В мягких уггах и халате Ника почувствовала себя немного лучше и надеялась, что пенная ванна усилит расслабляющий эффект. Но едва она улеглась в теплую воду, как в дверях возник Артем и молча начал стаскивать футболку и спортивные брюки. Ника промолчала, не хотела обострять.

Лежать в узкой ванне вдвоем оказалось совершенно неудобно, и Артему пришлось переместиться так, чтобы оказаться лицом к Нике.

– Не скажешь, где была? – миролюбиво спросил он, чуть шевеля ладонью в воде и направляя на Нику волну.

– В театре.

– С кем?

– Допрос? Предъяви санкцию!

– Санкция нужна для обыска, а ты сейчас вся как на ладони, – улыбнулся Артем. – Такая великая тайна?

– С Иркой.

Этот ответ был вполне нейтральным, правдивым и гарантировал, что по поводу билетов вопросов уже не последует. Ирина была девушкой состоятельной и вполне могла позволить себе пригласить подругу на такое мероприятие.

– Понравилось?

Ника чуть пожала плечами. Рассказывать о концерте не хотелось, а других тем, как ни странно, не нашлось. Такого раньше не было…

«Еще один звоночек, – с грустью констатировала Ника. – Даже поговорить не о чем…»

– А я сидел-сидел дома, да и подумал – а чего, собственно я, как сыч, тут прозябаю? Поеду к тебе, вместе побудем… Приезжаю – тебя нет, телефон не отвечает… – Артем внимательно следил за тем, как изменится выражение ее лица, но оно осталось непроницаемым.

– А если бы я совсем ночевать не пришла?

– А был вариант?

– Думаешь, у меня не может быть поклонников?

– Могут. Но я ведь тебя знаю – ты у меня девушка строгих правил, тебе отношения подавай, разговоры, театры, а уж потом если ты соизволишь, то до постели дойдет.

Ника удивленно посмотрела на любовника – такой разговор он завел с ней впервые.

– Я не поняла…

– А что непонятного? Ты в последнее время ведешь себя так, словно стараешься вынудить меня сделать первый шаг к расставанию. Вроде как самой не то неудобно, не то просто жалко, – с горечью проговорил Артем. – А я не собираюсь с тобой расставаться, Ника. Ты мой человек, мой до мозга костей, мне с тобой уютно, надежно, и другой мне не надо.

Ника молчала. Она не была согласна с Артемом, но возразить тоже особо было нечего. Она уже не считала Артема такой уж большой частью своей жизни, потому что поняла, что и без него может жить. А если может, значит, разрыв не будет смертельным. Но и терять Масленникова тоже не хотела.

Кроме того, Ника эгоистично и малодушно признавалась, что остаться без поддержки в той ситуации, в какой сейчас оказалась она, просто невозможно. Пусть Артем и не относится к происходящему серьезно, но все же он есть, он рядом, а это какая-никакая, а все-таки защита.

– Тема, не начинай, – попросила она примирительно, – ну сейчас ведь все хорошо, зачем ты?

Артем встал и потянулся за полотенцем, обернул его вокруг бедер и уселся на край стиральной машинки:

– Скажи, когда ты в последний раз меня хотела? По-настоящему, без притворства?

– Что за… – начала Ника и тут же осеклась, поняв, что он прав. Она действительно не могла этого вспомнить. В последнее время все попытки заняться любовью заканчивались до комичного одинаково и печально – просмотром фильма или – что еще хуже – тем, что Ника просто засыпала.

– Вот видишь! – почти с торжеством подытожил Артем. – И я не могу этого вспомнить. Такое ощущение, что я в тягость тебе.

– Не говори глупости, – попросила она, поняв, что надо срочно спасать положение – второй ссоры за довольно короткий промежуток времени она не выдержит. – И подай мне полотенце, вода совсем остыла.

Ника прекрасно знала, что по современным меркам полновата, но это никогда не являлось причиной ее головной боли. Она умела принимать себя такой, как есть, и не задумываться над тем, какое впечатление производит на кого-то ее внешность. «Могу позволить себе роскошь чихать на общественное мнение», – часто говорила она, если ей вдруг намекали на лишний вес. Ее это не тяготило, единственное, в чем Ника ограничивала себя, было сладкое, да и то, если уж сильно хотелось, могла и наесться. Знала она и то, что Артему она нравится такая, как есть – ни на килограмм меньше, а потому переживать по поводу несоответствия каким-то там выдуманным стандартам псевдокрасоты не собиралась. Вот и сейчас, когда Ника, выйдя из ванны, потянулась за полотенцем, она тут же поймала взгляд Масленникова, недвусмысленно намекавший на то, чего бы ему хотелось немедленно. Увы – сама Ника такой потребности не ощущала, но интуитивно чувствовала, что отказать не может, не должна. Пришлось смириться…

«Я просто хочу вернуть свою душу – ту, какой она была до встречи с тобой. Я хочу стать прежней Никой. Наверное, хочу остаться без тебя, созрела, что ли… Стану вновь такой, какой ты не хотел, чтобы я была. И делать буду то, что ты не мог, но с другими уже. И пусть между нами все разорвется, все, что связывало. Господи, если я так думаю, значит, все, конец? Неужели конец? Тогда почему мне больно? Почему так больно, как будто я отрезаю от себя кусок? Отрезаю и наблюдаю за тем, как кровь капает на ковер? Какая я дура…»

Она смотрела на спящего Масленникова, и ее разрывало. Одна часть ее хотела, чтобы Артем немедленно проснулся и ушел отсюда. Ушел насовсем. Но другая тихо постанывала: «Не надо, тебе будет больно, ты не сможешь без него, ведь ты его любишь». И Ника не знала, к чему прислушаться, какое решение принять. Вот уже несколько недель она боролась с собой и с этим противоречием.

«Мое самое ужасное заблуждение – ждать, что он изменится. Нет, этого не произойдет. После тридцати мужчина уже не способен на какие-то изменения. Особенно если в прошлом у него была семья, а потом он долго жил один. Он так привык, ему удобно, а я… Ну, что ж, я всего лишь приятное дополнение, возможность скоротать выходные, когда захочется. Женщина-праздник, перед которой нет обязательств, нет долга. Которая не обременяет ничем, не просит вынести мусор или ввернуть лампочку в коридоре. Зато стабильно с пятницы по воскресенье обеспечивает трехразовое питание, чистые рубашки к началу рабочей недели и удовлетворяет потребность в сексе. Почему я никогда раньше не задумывалась об этом?»

Она тихо выбралась из-под одеяла и, сунув ноги в домашние угги, тихо ушла в кухню, закрыла дверь и щелкнула кнопкой чайника. Часы над холодильником показывали половину пятого, под окном на дереве заливался соловей, поселившийся там недавно, и Ника хмыкнула – по пению птички можно было легко ориентироваться во времени. Ни разу соловей не запел раньше или позже половины пятого. Заварив чай, Стахова забралась с ногами на стул, подперла рукой щеку и снова задумалась. Отношения с Артемом зашли в тупик, из которого она уже не видела выхода. И даже не знала, хочет ли его искать, этот выход.

«И вот так всегда – он спит, получив свое, а я потом мучаюсь, разрываюсь от мыслей, лезущих в голову, и не могу уснуть. Зачем мне это? Отношения перестали приносить радость, превратились в тяжкую и нудную повинность, которую я по какой-то неведомой причине отбываю и не стремлюсь от нее избавиться. А почему, зачем?»

Чай остыл, Ника сделала глоток и поморщилась: переборщила с заваркой, и вкус напитка оказался нестерпимо горьким.

– Вот даже чай отвратительный, как будто ему передались мои мысли, – пробормотала она, вставая и направляясь с чашкой к раковине.

Лежащий на столе мобильник вдруг тихо звякнул, сообщая о пришедшем сообщении. Ника поставила чашку и взяла телефон. Номер абонента, высветившийся на дисплее, оказался незнакомым, она открыла сообщение и вздрогнула. «Ходи и оглядывайся». Ника перечитала эти три слова несколько раз, хотя смысл фразы и так был предельно ясен. Ей снова угрожали, и причиной этому, разумеется, служила очередная статья о Гавриленко. Очередная статья Артема, будь она неладна!

Ника метнулась в спальню и принялась расталкивать спящего Масленникова. Тот сонно бурчал что-то, но глаз не открывал. Разозлившись, Ника вернулась в кухню, набрала в чашку холодной воды и безжалостно выплеснула на голову Артема. Тот вскочил мгновенно и рявкнул, отряхивая капли:

– Сдурела?!

Ника молча сунула ему в руку телефон. Артем долго смотрел на дисплей, потом щелкнул клавишей, чтобы посмотреть номер отправителя:

– От кого это?

– Не знаю.

Масленников нажал клавишу вызова, но механический голос через секунду сообщил, что аппарат абонента выключен. Ника с иронией сказала:

– А ты думал, что отправивший это сообщение будет с нетерпением ждать ответа? Неужели ты не понимаешь, что, скорее всего, этот номер больше никогда не будет включен?

– Можно попробовать узнать, чей он.

– Артем, ты как маленький! Это же элементарно: дай пятисотку любому гастарбайтеру за возможность купить симку на его паспорт – и все. Концов не найти. Ну, найдешь ты этого Ровамали Рохмонова, к примеру, а он тебе скажет: мол, не знаю ничего, и номер не мой, и вообще… – Ника поежилась.

Масленников угрюмо молчал. Он не любил выглядеть глупо, а сейчас именно это и происходило. Ника оказалась умнее его.

– И что теперь с этим делать?

– Понятия не имею. Разве что прекратить копать под здание «Изумрудного города», пока меня обломками не завалило.

– Я не думаю, что это как-то связано, – решительно произнес Артем, и Ника удивленно уставилась на него:

– Ты шутишь, что ли? Мне открытым текстом сказали об этом, теперь напоминают периодически, а ты по-прежнему продолжаешь думать, что это не так? Я не понимаю тебя.

– А ты просто подумай: зачем Гавриленко так подставляться? Ведь ты можешь опубликовать эти угрозы.

– Да? Ты так думаешь? – ядовито поинтересовалась Ника. – И где это я их опубликую? Вряд ли ты предоставишь мне для этого первую полосу «Хроникера», ведь так?

– Для этого существуют издания определенной направленности.

– Почему, интересно, я так и думала, а? Ты не только не хочешь мне помочь, ты еще и стараешься стравить меня с Гавриленко лоб в лоб! Слить догадки какой-нибудь охочей до криминальных сплетен газетенке, замутить скандал! И ты в выигрыше, да? Такая реклама! Ведь я журналист твоего издания! И его название будет фигурировать в заказных статейках! Пиар! Слава!

Ника вскочила с постели, не в силах больше сдерживать злость и раздражение. Артем же закинул руки за голову и закрыл глаза, словно собираясь снова уснуть. Это его спокойствие и невозмутимость совершенно добили Нику. Она вдруг зажмурилась, затопала ногами и почти завизжала:

– Как?! Как ты можешь спать, когда меня вот-вот покалечат или убьют?! Неужели тебе все равно?!

Артем тяжело вздохнул, поднялся, подошел к беснующейся Стаховой, крепко обхватил ее руками и спокойным голосом проговорил:

– Успокойся, Белочка, с тобой ничего не случится.

Ника заплакала, чувствуя, что ее слова снова не достигли цели. Артем продолжал вести себя так, как будто ничего не происходит, а она, Ника, всего-навсего впечатлительная истеричка. Она ждала от него дельного совета, каких-то утешающих слов о том, что он поможет ей выпутаться из истории, в которую сам же и втравил, что будет рядом, что беспокоится. Но Масленников снова отделался общей фразочкой про «ничего не случится». Как будто не хотел видеть, что все уже «случилось» и продолжает «случаться».

– Ты стала нервная, Ника, совсем не спишь. Так ведь нельзя! Тебе нужно отдыхать, – поглаживая ее по плечам, говорил Артем. – Может, мы уедем с тобой куда-нибудь? На недельку-другую, а? Возьмем Алиску и махнем…

«Даже сейчас он не до конца со мной, – с горечью подумала Ника, размазывая по лицу слезы. – Даже сейчас он не забывает о дочери. Двух зайцев убить хочет – вроде и обо мне побеспокоился, но в то же время и ребенка не забыл. Я никогда не буду для него важнее всего остального…»

Она позволила Артему уложить себя в постель, укрыть одеялом и даже попыталась уснуть, но так и пролежала до самого утра с закрытыми глазами. Рядом мерно посапывал уснувший почти мгновенно Артем, и это только добавляло раздражения. Человек с крепкими нервами и устойчивой к стрессам психикой, он даже не подозревал, что именно это в нем так задевает Нику.

– Слушай, а она неглупая девка. Как про телефон-то все разложила. Ведь так и есть – на дворника нашего номер оформлен, я и симку выбросить не успел.

– Так я тебе и говорю – поаккуратнее с ней. Она только с виду корова, а на самом деле прямо пантера, вцепится в глотку – не спасешься.

– Ничего, не таких укрощали. И эту обработаем.

Утренняя летучка прошла мимо Ники. Она присутствовала на ней только физически, мысли же витали совершенно в другом месте. Ночная эсэмэска все-таки достигла цели – Ника испугалась. Она совершенно не чувствовала в себе сил для борьбы с кем-то, не хотела вселенских разоблачений и не готова была оказаться один на один с врагом, которого к тому же даже не видно. Самое же неприятное заключалось в том, что Артем не собирался отступать от своего замысла и хотел сделать цикл статей об «Изумрудном городе». До него, похоже, так и не дошло, что именно его идея стала причиной Никиных неприятностей. От раздумий ее отвлекло жужжание поставленного на вибрацию мобильного. Виновато взглянув на коллег, она встала и, извинившись, вышла из кабинета.

– Алло.

– Доброе утро, Ника, – заговорил Максим Гавриленко, и ей снова показалось, что она видит его чуть склоненную к правому плечу голову и мягкую улыбку.

– Доброе утро.

– Как вам концерт?

– Спасибо, это было потрясающе, – не кривя душой, ответила она, – моя подруга просила передать вам самые горячие слова благодарности. Она у меня фанатка оперы, так что вчерашний поход ее осчастливил.

– Если бы вас было так же легко осчастливить, как вашу подругу, я бы считал, что мне повезло – директор театра мой хороший приятель.

Ника нахмурилась. Это неожиданное заявление почему-то ей не понравилось.

– Мы ведь договаривались, что вы не станете больше делать мне подарков даже в виде билетов.

– Я это помню, потому и огорчился, – сказал Гавриленко, – мне ведь это несложно, а у вас и подруга для таких походов имеется. Но я дал слово – значит, придется его держать. У вас уже есть планы на субботу?

– Пока нет, я не загадываю так далеко.

– Я был бы рад, если бы вы оказались свободны, мы могли бы тогда…

Ника молча ждала продолжения оборванной на полуслове фразы и слышала, как Гавриленко что-то говорит не в трубку, а кому-то рядом с ним.

– Простите, Ника, меня отвлекли. Я говорю, мы могли бы прогуляться по бульвару или в парк поехать. Хотите?

– Я же сказала, Максим Алексеевич, что не загадываю так далеко. Давайте поговорим об этом в пятницу вечером, хорошо? – а про себя добавила: «Если я доживу до вечера пятницы, а то мало ли…»

– Хорошо. Тогда я позвоню в пятницу. Удачного дня, Вероника.

Она не успела ничего ответить, потому что Максим положил трубку, а в конце коридора показался Масленников. С озабоченным видом он пронесся мимо Ники, даже не остановившись, и это ей совсем не понравилось. Поддавшись порыву, она последовала за Артемом, стараясь не особенно торопиться, чтобы тот, ненароком обернувшись, не заметил ее. Но Масленникову, похоже, было не до оглядок. Он миновал турникет, пересек небольшой дворик и вышел через проходную. Ника остановилась у окна проходной так, чтобы видеть улицу, но при этом не привлечь внимания вахтера. Артем подошел к припаркованному справа от проходной белому «Ситроену» и сел на переднее сиденье. Стахова, как ни вытягивала шею, так и не смогла рассмотреть сидевшего за рулем человека.