Текст книги "Ты плакала в вечерней тишине, или Меркнут знаки Зодиака"

До пенсии майору оставалось полтора года. И он не собирался ни дня лишнего оставаться на этой работе, которая вымотала из него всю душу. Тем более, что и жалованье на ней было мизерным по сравнению с современными российскими зарплатами.

– Гоняйся целыми днями за какой-то швалью, разгребай навоз. Что за работа. И тут еще эта журналистка со своей философской системой. А может, она и права, пустое все. Одна гонка за пустотой, – вновь перелистал Настин блокнотик майор. Снова зазвонил телефон. Это уже была жена Геннадия Сергеевича.

– Да, скоро буду. Уже выхожу, – ответил он в трубку. И подумал, что, слава богу, до пенсии осталось уже не долго. И тогда все, только его здесь и видели. В милицию ни ногой.

Часть вторая
Санкт-Петербург и окрестности

 
Жизнь растений теперь затаилась
В этих странных обрубках ветвей,
Ну, а что же с тобой приключилось,
Что с душой приключилось твоей?
 

Н. Заболоцкий «Облетают последние маки», 1952

Глава шестая
Кровь за кровь

Как Прокофьевой удалось ускользнуть от милиции, она и сама едва ли сумела бы объяснить. Пожалуй, ей просто повезло. Увидев на улице милицейский «воронок» у выхода из больницы, она тут же шмыгнула к лифту. Нажала на кнопку. И, оказавшись внутри, поднялась наверх, до самого верхнего этажа. Там, забравшись на крышу, она обнаружила пожарную лестницу, по которой и спустилась незамеченной. Пока менты разбирались, в больнице она или нет, от нее уже и след простыл.

Спать было все равно негде, да и особо не хотелось. Остановив проезжавшую мимо легковушку, она попросила водителя подвезти ее до Васильевского острова. Сказала, что она журналистка и вот только что выложила в больнице все имеющиеся деньги, чтобы подлечили неожиданно заболевшего друга, приехавшего из другого города. Водитель кивнул – садись, мол:

– Да, теперь все только за деньги. Озверел народ. Давно озверел. Войны ему не хватает, как говорил мой дед, чтобы вспомнили, как жить надо, друг за дружку держась. А дед-то мой блокаду пережил.

– Сейчас тоже воюют: Чечня, Осетия. Вон в августе что было. На таких войнах не добреют, – поддержала разговор Настя. – А, наоборот, теряют ориентир, кто прав, кто виноват.

– На таких – да. Чего делить? Сколько той Осетии? С жиру бесятся только.

– Это все геополитика, – туманно пояснила Прокофьева.

– Да-а-а. Такие времена. Ну, вот твой Васильевский остров. Какая линия? – спросил водитель.

– Да возле метро высадите, если не трудно. Спасибо большое. Вы хороший человек. Удачи вам.

– И тебе того же, – сказал шофер «мазды», который в темноте толком и не рассмотрел свою пассажирку.

«Сказать бы этому доброму водителю, что мне еще и ночевать нигде. Как говорится, «так есть хочется, что негде переночевать». Но это уже было бы перебором, – подумала Настя Прокофьева.

– А теперь «Алягер ком алягер». Как говорится, на войне как на войне, – сказала она себе и направилась от метро по Большому проспекту в сторону Шестой линии Васильевского острова. Дойдя до нужной улицы и свернув с проспекта налево, Прокофьева споткнулась и едва не подвернула ногу.

– Черт побери! Куда я иду? – Она посмотрела на тихое звездное небо и подумала, что хотела бы оказаться где-нибудь на пустынном берегу Финского залива. Совершенно пустынном – ни души вокруг. Только она и ее любимая собака Линда, которая умерла несколько лет назад. Пятнистая охотничья собака не выдержала своего возраста. И расставание с ней было печальным.

– Хорошая была собака, – пробормотала Настя, – ее бы сюда, хотя к чему это все сейчас…

Очнувшись от воспоминаний, Прокофьева направилась к нужному ей дому. Было уже около полуночи, на Шестой линии пусто. Никем не замеченная Настя шмыгнула в уже знакомое парадное. Двери в нем были открыты настежь. Дверь квартиры на втором этаже, принадлежавшей соседу Савелия Дмитрию Игнатьевичу Васильеву, как ни странно, тоже оказалась не запертой. Крадущаяся, словно призрак в тишине, Настя переступила порог и осторожно, стараясь ничего не задеть, прошла по коридору на кухню…

Инспектор паспортного стола Дмитрий Игнатьевич Васильев пришел домой после визита в следственное отделение милиции во второй половине дня. В тот момент, когда Настя ждала в «Макдональдсе» Ваньку, поглядывая с нетерпением в окошко, Дмитрий Игнатьевич давал лейтенанту Осипову показания по делу о гибели своего соседа сверху Савелия Рыжова. Следствие быстро вычислило, кому принадлежали «Жигули» и дача, недалеко от которой был обнаружен труп Рыжова. Васильев с готовностью подтвердил, что именно он дал ключи от машины и дачи соседу Савелию Рыжову, но, разумеется, умолчал, что навел бандитов на место, где скрывался Дым, тоже он.

У него сегодня был двойной повод выпить: помянуть покойного Рыжова и залить водкой собственную совесть. Поэтому, прилично нализавшись на изрядно запущенной кухне собственной квартиры, к моменту, когда Настя Прокофьева подошла к его дому, он спокойно спал, облокотившись о стол. Дверь в свои апартаменты Васильев забыл захлопнуть после того, как в последний раз выходил за водкой.

Пьянки Васильева были притчей во языцех исключительно только для соседей. На службе Дмитрий Игнатьевич старался не выходить из рамок, чтобы не вылететь с нее окончательно. В прошлом Васильев был оперативником, но, будучи замешанным в некоторых махинациях, потерял звание и в конце концов оказался среди простых инспекторов паспортного стола. Такое падение ему, конечно же, не нравилось, но он держался за это место изо всех сил, надеясь, что рано или поздно ему вернут и звездочки, и насиженную должность в органах внутренних дел.

Ничего этого Настя не знала. Для нее Васильев был просто соседом Савелия. Из ее анализа произошедших событий вытекало, что этот человек мог знать многое и был напрямую связан с Полканом, пославшим своих людей за ней и Рыжовым. Сомнений в том, что Васильев и есть наводчик у Насти Прокофьевой практически не было. Она зашла на кухню и огляделась по сторонам.

«По всему видно, это тот самый Дим Димыч», – подумала она.

– Ты кто? – поднял голову бывший оперативник, нащупывая в ящике стола наган, когда-то утаенный им после заметания следов бандитской разборки. Вообще Васильев был из тех, кого называют «продажными ментами». Ему повезло, что нашлась волосатая лапа, которая затушевала выявленную в ходе расследования связь должностного лица с криминальными кругами.

Бандиты давали Васильеву и его напарникам бабки, чтобы те прикрывали глаза на их криминальные «шалости». К тому же Васильев нередко предупреждал своих «клиентов» о милицейских рейдах или оперативных разработках, касавшихся непосредственно их. Позже он также был звеном в криминальной сети по торговле наркотиками в Северо-Западном регионе. Впрочем, не самым важным в органах милиции, что и объясняло то, почему он так легко отделался. Его прикрыли те, что стояли выше, чтобы через него ненароком не вышли на них.

Погорел Дим Димыч из-за жадности. Однажды он пожалел денег, выделенных ему бандитами, чтобы дать взятку кому следует. Тот, кому эта взятка предназначалась, обиделся и не прикрыл глаза на поддельные документы, по которым сплавляли груз. Так впервые в жизни Васильев прокололся, и прокололся по-крупному, загремев под откос. Правда, он успел на «трудовые» доходы выкупить у государства трехкомнатную квартиру на Васильевском острове. Дим Димыч также успел построить дачу, правда, не бог весть какую, но вполне пригодную для приятного времяпрепровождения, – в чем Настя и Савелий успели убедиться, – и отложил кругленькую сумму на черный день.

Семьи у Дим Димыча не было. Он жил один, приводя к себе иногда девочек поразвлечься.

Бывшая жена нашла себе мужчину поинтересней. К нему и ушла, а детей у них с Васильевым не было. Ему и не хотелось их заводить.

И вот теперь этот человек смотрел в упор на Настю, невесть как оказавшуюся на его кухне.

– Кто ты? Как ты здесь оказалась? – повторил Васильев вопрос.

– Да вот зашла на огонек. У вас же двери открыты, – улыбнулась Прокофьева.

Васильев вспомнил, что, действительно, наверное забыл закрыть двери на ключ.

– Гм-м. Выпить хочешь? – спросил он все так же не спуская с нее глаз.

– Да я не против, – вновь улыбнулась Настя. – Наливай.

– Что-то ты темнишь, подруга! – рявкнул Васильев, вытаскивая наган. Но Прокофьева уже держала в руке пистолет с глушителем, доставшийся ей в наследство от покойного Вовы Носка. Выпущенная из него пуля прошила руку Дим Димыча, в которой тот держал свое оружие.

– Сука, ты кто такая? Что тебе надо? – схватившись за раненую руку, завопил Васильев.

– Сдвинешься с места, я выстрелю в лоб, – ответила Настя, хватая наган Дим Димыча и кладя его в сумку. – А теперь, гад ползучий, если хочешь жить, отвечай на мои вопросы. Бандитов на Савелия ты навел?

– Они бы меня убили, – ответил, шипя от боли, Дим Димыч.

– Не ври, сволочь, ты с ними заодно, – сказала Настя.

– Это все они… Я не… хотел.

– Не хотел бы, не сказал бы. Кто такой Полкан?

– Я не знаю.

Настя прицелилась.

– Стой, не стреляй! Я скажу. Полкан держит полгорода. Ему нужен был Савелий. Тот у него что-то выиграл в карты… И девка одна ему чем-то насолила.

– Как его зовут? Как Полкана зовут по-настоящему? – повторила свой вопрос Прокофьева.

– А на хрена тебе это? – злобно огрызнулся Васильев.

– Отвечай, сволочь. Знаешь, что стряслось с Носком? Испытаешь то же, – пригрозила Настя.

– Так это ты та самая девица? Андрей Басалыга его зовут, – испуганно ответил вероломный сосед Рыжова.

– Кандидат – кто? – не отставала со своими вопросами Прокофьева.

– Этого я не знаю, – снова попробовал увильнуть от ответа Васильев.

– Стреляю по яйцам, – пригрозила журналистка.

– Стоп, не надо, – прошипел Васильев. – Педераст с телевидения. Он сам себя ограбил на днях.

– Штайнер, что ли? – вспомнила журналистка нашумевшее криминальное событие, о котором она писала.

– Да, Штайнер. Вот тебе!

Дим Димыч резко вскочил, переворачивая стол на журналистку. Но Настя успела отскочить и выстрелила. Пуля попала в ногу Васильева, он осунулся по стене на пол.

– Сука, я же сдохну сейчас от потери крови, – проскулил бывший опер.

– Я тебе оставлю одну руку, чтобы набрать «03», когда я уйду, если ты мне ответишь на последний вопрос. Где искать Полкана?

– Я не знаю. У него берлог хватает.

– Раз, два… – начала отсчет Прокофьева, у которой неплохо получалось играть роль профессионального киллера.

– Подожди… не стреляй. Есть телефон, – снова сдался Васильев.

– Где твой мобильный? – сухо спросила журналистка.

– Там, на полке. Номер на имя Крот, – добавил Дим Димыч.

Прокофьева сняла мобильник с полки, нашла номер, нажала кнопку связи.

– Басалыга?

– Что?.. – трубку отключили.

– Ты врешь? Прощайся с яйцами, – повернулась Настя к Дим Димычу.

– Нет, не надо. Дай я поговорю с ним, – попросил Васильев.

Настя швырнула ему мобильный.

– Полкан. Это я, Васильев. Эта сука, штайнеровская заказная, держит меня на мушке. Поговори с ней, – сказал в трубку, едва удерживая ее трясущейся рукой, Дим Димыч.

– Скажи ему: то, что он ищет, у меня, – сказала Настя. – Отдам при личной встрече. Время встречи назначу сама. Все.

Васильев в точности повторил то, что услышал. Настя забрала мобильный, сняла с той же полки примеченные ранее ключи от квартиры и удалилась.

Замкнув дверь снаружи, чтобы раненая тварь не выползла и не наделала шума раньше времени, Настя бросила ключи под дверью.

Отойдя на приличное расстояние, она позвонила с мобильника Дим Димыча и вызвала «скорую помощь» и милицию, назвавшись соседкой Петровой.

Выполнив таким образом обещание, она тут же выбросила мобильник в мусорку.

«Этот гад еще месяца два не оправится от боевых ран, если выживет, – думала она, взбираясь на ближайшую открытую крышу на Петроградской стороне. – Вот так, Прокофьева, вы со своим «Я» сегодня снова чуть не убили человека, хотя какого там человека – просто гнусную тварь. А как с тварями поступать, Достоевский не учил. Зато Толстой учил: «Непротивление злу насилием». А какое насилие он видел в своей Ясной Поляне? – рассуждала она. – Нет, ну это ж придумать надо: популярный тележурналист оказывается коллекционером, у которого немереное количество ценностей. Он же – бандит. Кандидат хренов. Так ты бороду и усы приклеил, поэтому я тебя не узнала», – вспомнила она лицо подонка, который чуть было не покалечил ее в первый день этой свинской войны, на которую она случайно попала.

Действительно, было трудно узнать в бородатом и иначе причесанном мужчине человека, которого Настя Прокофьева видела только на фотографии, да и то мельком, в уголовном розыске. Тут Насте обвинять себя в тупости не имело смысла. Она-то и саму себя перекрашенную и с другой прической едва узнавала. Теперь нужно было выйти на Басалыгу. Она нарочно вызывала удар на себя, хотя до сих пор не знала, что же именно проиграл криминальный авторитет Полкан в карты этому бедняге Савелию, с которым она успела переспать, к своему теперешнему сожалению.

«Блядство до добра не доводит. В которой раз в этом убеждаюсь», – думала Настя. Постоянного парня у нее не было. И на тупой вопрос, как же вы обходитесь, разных там случайных знакомых отвечала:

– Никак. Мне это не надо.

Тогда, как правило, звучал другой вопрос:

– А как же вы расслабляетесь?

Универсальный ответ на этот вопрос Насте подсказал один таксист, рассказав анекдот про человека, который не напрягается.

– А я и не напрягаюсь. – Вот так Настя Прокофьева после этого и стала отвечать. – Какой вопрос – такой и ответ, – добавляла она.

Последние дни, однако, она чересчур напрягалась. И, решив начать новую жизнь, вляпалась в еще большее дерьмо. И теперь, сидя на крыше, уже не знала, то ли ей плакать, то ли смеяться.

«И что же Христос не оставил людям заповедь “Не солги” – продолжала она философские размышления. – А то “Не убей”, “Не прелюбодействуй”. Один хрен. Вся система человеческой жизни ложь. Почему не разделить все лишние продукты из супермаркетов между теми, кому нечего есть? Элементарно. Ведь их все равно выбрасывают, когда они портятся. Почему за то, что кто-то лжет или убивает, он получает больше денег, чем тот, кто старается жить честно?

Причем всем в обществе ясно, что практически все большие капиталы заработаны на обмане простых людей. И куда смотрел и смотрит этот самый Бог, если все это позволял и до сих пор позволяет. Вся Россия превратилась в дерьмо».

– «А нам с моей родиной, снова негде ночевать», или как там этот бард поет? – произнесла вслух Прокофьева, зная, что все равно ее здесь никто не услышит. Она брала из пачки сигареты, и, выкуривая их одну за другой, бросала тлеющие окурки вниз, наблюдая, как затем они падают.

«Хорошо, что я прикупила пару пачек, когда ждала Ваньку, прежде чем рассталась с наличностью. Есть сейчас, что курить, чтобы спать не хотелось», – подумала она.

Ей и впрямь сейчас нужно было чем-то себя занять, кукуя в одиночестве на крыше спящего города, которому уже не принадлежало ее сердце, переполненное горечью и разочарованием.

– Сытый голодному не товарищ, а все эти дерьмовые создатели русского рока ничем не отличаются от сытых обывателей, только заработки у них на духовной ниве. Жрут, пьют, трахают поклонниц налево и направо да еще о Боге заливают иногда. Какая фальшь! Какая ложь и весь этот базисный питерский рок, который пишется под диктовку этого самого то ли черта, то ли Бога, – проклинала она всех подряд.

Настя сплюнула. От никотина уже тошнило. В животе булькало. Хотелось есть и спать. О чем еще можно думать в ожидании утра, которое в любом случае не предвещало ничего хорошего. Злобная ругань хотя бы бодрила слегка, настраивая на боевой лад.

Почему у нее не было постоянного мужчины, она и сама толком не знала.

Еще на третьем курсе появился один разведенный доктор тридцати лет, который задурил ей мозги «астралом» и странствиями в другом пространстве. Где он там странствовал, она так и не поняла, но повелась на шлейф некой, как однажды выразился этот самый доктор, «пряной духовности».

На самом деле вся его «духовность» заключалась, как потом объяснила себе Настя, в неординарном походе к женскому полу, таким дурочкам, как она сама, которым он умело кружил голову ради нового сексуального опыта. Но Настенька тогда этого не понимала, хотя все подруги говорили ей о том же, – что ему на нее наплевать, – и велась по полной программе. Ей даже казалось очень продолжительное время, что ее чувства и есть любовь. Только любила, как оказалось, она то, что сама же и выдумала. А Арчи, как называли доктора приятели, жил своей жизнью, цепляя новых подружек и неплохо проводя с ними время, о чем Настя узнавала от общих знакомых, но все равно верила, что это наветы. Внутренний голос ее обманул, когда шепнул, что этот человек – ее неотъемлемая половинка, она и продолжала за ним бегать, наивно веря в то, что когда-нибудь они будут жить вместе.

Потом мамаша Арчи разменяла трехкомнатную квартиру в центре города, и ее сын оказался перед фактом ухудшения жилищных условий. Двухкомнатная квартира, по расчету матери отходила ее младшей дочери, которая, выйдя замуж, родила двойню, а комната в коммуналке – Арчи. Его такое мамашино решение жилищной проблемы не устраивало, и он срочно решил жениться, для чего и пригодилась одна из его старых пассий, разведенная, зато с квартирой в центре, Люська Крючкова. А Прокофьевой осталась дырка от бублика. На символическую церемонию расставания Арчи заготовил целую речь.

– Ты, знаешь, Настенька, я ведь в этой жизни не боец, – сказал он. – А вот Люська – боец, она будет и за меня сражаться. А мы с тобой всегда будем вместе, – указал он куда-то вверх пальцем.

«Что за бред, – подумала тогда Прокофьева, – и кого я в нем видела, он же просто инфантильный придурок».

Больше у Насти никаких серьезных привязанностей к мужчинам не было. Как пел бард Башлаков, с которым она однажды ехала в скором поезде «Петербург – Москва»: «Операция удалась – по удаленью любви».

И вот теперь, много лет спустя, сидя в темноте на питерской крыше, Настя вспомнила про Арчи и недоуменно покачала головой – неужели это было?

– Здравствуй, синяя птица. Не спится мне. Почему-то не спится, – пыталась она вслепую записать пришедшие на ум стихотворные строки.

Может, мрак добела раскалится. Злится он на меня, злится.

Тогда зло в добро превратится. Пускай злится, пускай злится.

«Записано на крыше дома на Васильевском острове. Петербург. В ночь с 14.09 на 15.09.2008 г.» – добавила она и спрятала блокнотик, который приобрела вместе со шмотками во время последнего посещения супермаркета.

Просидев на крыше еще несколько часов, Прокофьева снова спустилась на улицу. Уже светало. Нарощенные волосы можно было сорвать, – все равно ее в таком виде уже видели и могли опознать на улице. Но Настя потеряла где-то свое зеркало, поэтому оставила пока все, как было. Только слегка изменила прическу, заплетя волосы в косу, чтобы они ей не мешали.

У нее в багаже были три ствола и так и не выброшенная пижама. От пижамы можно было наконец избавиться, что она и сделала, выбросив пакет в урну. Лишним был и пистолет, из которого она стреляла в Васильева. В его обойме уже не было патронов. Настя решила, что спрячет его в более укромном месте.

Прокофьева миновала спортивный комплекс «Юбилейный», перешла мост, соединяющий Петроградскую сторону с Васильевским островом. По Большому проспекту проехала уборочная машина, обрызгав ее водой. Пересекая утренние пустынные линии Васильевского острова, направилась к кладбищу, справедливо полагая, что более укромное место она вряд ли найдет.

На самом краю кладбища Настя заметила заросшую густой травой канавку, куда и выбросила ненужный пистолет. Затем от нечего делать побрела в глубь кладбища, разглядывая кресты и памятники на могилах.

– Что, голубушка, заплутала? – спросил у нее старенький, сгорбившийся служитель небольшой часовни, расположенной в центре этого самого кладбища.

«Какой-то в самом деле персонаж Достоевского, – подумала Прокофьева, глядя на старичка. – В каком я веке?»

– Так Ксении Блаженной свечку пришла поставить, – нашлась, что ответить Настя, тут же скрестив по-детски пальцы за спиной.

– Знать припекло в жизни, раз пришла в такую рань? – снова спросил служитель.

– Да уж припекло – что правда, то правда! А у вас здесь что, хоронить кого будут? – глядя на свежевыкопанную яму, спросила Настя.

– Да бандита одного, царствие ему небесное, привезут.

– А какого бандита?

– Вишь, любопытная какая. Рыжова какого-то. А тебе то зачем? Для Бога все равны: и бандиты, и не бандиты, милая. Ну, я пойду. А ты зайди в часовню и помолись, небось, есть за что прощения просить.

«Господи, какое совпадение. На ловца и зверь бежит», – подумала Прокофьева о тех, кто будет хоронить Дыма.

– Только, если я сейчас пройду и помолюсь, – сказала она себе, исходя из знания законов литературного жанра, – то меня точно грохнут. Потому что я уже вроде как больше с чертом, чем с его апологетом, так пусть и бережет, если ему это все нужно, черт. Ах, дуальный бог, дуальный бог, зачем вся эта трагикомедия? Ладно, прошу тебя в любом образе, чтоб меня сегодня не грохнули и не поймала милиция. А там ты со мной разберешься за все грехи или просто ошибки, если они вообще присутствуют в жизни, в чем я глубоко сомневаюсь. Один фарс. Только не сейчас.

Денег, чтобы купить и поставить свечку, у Насти не было. Поэтому она лишь постояла возле могилы Ксении Блаженной, сделав вид, что о чем-то ее просит. Потом зашагала к часовне, осеняя себя крестом.

– А можно я здесь останусь, посмотрю на этого бандита? – спросила Настя все того же служителя. – Я журналистка по профессии, может, пригодится для репортажа. Я знаю, что такое любопытство – грех, но все же можно?

– Да оставайся, Бог с тобой. Бог всех принимает такими, какие они есть, всех прощает.

«Правда, неизвестно иногда, за что прощает, – подумала Настя. – Знали бы вы сейчас, дедушка, что у этой «принятой» и «прощенной» пистолеты в сумке. Хотя вам, наверное, все равно. Сказали же, что «всех принимает». Значит, и мне место найдется».

Настя постояла некоторое время в часовне. Затем еще немного побродила по кладбищу. Действительно, где-то через час подъехала процессия из тех, кто предпочитает в повседневной жизни, а не только на кладбище наряжаться в черный цвет. В часовне началось отпевание, по сути, ее последнего мужчины.

«Надо же такому случиться, – подумала Настя, – что и сюда его в могилу провожаю. Вот что называется судьба».

По правую от нее руку стоял коренастый качок, с которым Прокофьева перекинулась взглядом.

– Извините, вы были другом покойного? – позволила себе задать тихонько вопрос Настя.

– Да. А вам какое дело? – окинул ее мрачным взглядом молодой человек.

Если бы Настя поспала ночью хоть немного, наверное, она бы отдавала себе отчет в том, что рискует. Но поскольку бессонница напрочь сняла с нее все тормоза, шла ва-банк.

– Мне нужно с вами поговорить… Я была его женщиной, – немного помедлив, сказала Прокофьева.

– Что-то я не помню такую, – вновь смерил Настю взглядом «друг», которого звали Филимоном и который, действительно, как и все собравшиеся, в каком-то смысле дружил с Савелием Рыжовым по кличке Дым.

– Ну, пусть не была я его женщиной. Но мне очень нужно с вами поговорить по серьезному делу, – твердо сказала Прокофьева.

– Хорошо, положим Дыма в могилу, поговорим, – сказал Филимон, пораженный проявлением твердости духа в этой незнакомке.

После того как тело Дыма предали земле, Филимон отослал братков к машине и подошел к ожидавшей его поодаль Насте.

– Ну, что скажете, мадам?

– Пистолет узнаешь? – показала Настя Филимону выуженное из сумки оружие.

– Да, это пистолет Дыма, – кивнул Филимон. – Откуда он у тебя?

– Я его подобрала у трупа вашего друга. Мы вместе прятались от банды Полкана. Он меня, что называется, прикрывал.

– А ты кто такая? – недоверчиво спросил Филимон.

– Та, кого заказал Носку Полкан. Ты знаешь, что они с Савелием не поделили? Что он ему проиграл? Я хочу знать, из-за чего Полкан охотился на Савелия и как с ним был связан Кандидат?

– Ладно, поверю тебе на слово, – ответил Филимон. Видно, Настя с ее напористостью чем-то ему приглянулась. – Полкан проигрался Савелию в карты. И отдал ему вместо денег какой-то камень, который неизвестно как надыбал. Вроде привез откуда-то из-за бугра. Так вот Савелий поперся к этому коллекционеру, Кандидату, чтобы узнать его реальную цену. А того убили. Наверное, Полкан его и замочил. А Савелия подставил. Сосед Дыма отмазал, подтвердил, что тот был не при делах в это время. Этот сосед раньше в ментовке работал. Ему и поверили.

– Кандидат живой. Я его видела. А сосед-то и заложил Савелия Полкану. Он стучит Полкану.

– Надо же… – пробормотал Филимон. – А ты откуда знаешь?

Но отвечать Прокофьевой не пришлось. Как раз в этот момент за кладбищенскими воротами раздался грохот. Машина с поджидавшими Филимона братками взорвалась, когда тот из братков, который сидел за рулем, включил зажигание. Стоявшие рядом на другом конце кладбища Настя и Филимон переглянулись.

– Вот видишь, а ты мне не верил, – воскликнула Прокофьева. – Наверняка это привет от Полкана. Мотать отсюда надо, пока нас не угробили.

Не успел Филимон перевести дух, мысленно прощаясь с товарищами, отправившимися на тот свет, как на кладбище словно из-под земли выросли люди, тут же открывшие стрельбу. Одна из пуль прожужжала у Прокофьевой над ухом.

– О, черт, – только и успела сказать она, инстинктивно пригибая голову. – А пуля пролетела, и ага. Пистолет в ее руке как будто сам собой повернулся в нужную сторону и выстрелил. Ему вторил пистолет Филимона. Старичок в часовне перекрестился. Без кровопролития не обошлось. А разве можно было ожидать от бандитов другое?

– Свят, свят, свят, – пробормотал, крестясь, служитель, – принесло же их на нашу голову. Снова трупы выносить помогать придется. Скорей бы милиция приехала, – и он поспешно набрал на своем новеньком мобильничке «02». – Перестрелка на кладбище Васильевского острова. Срочно. Жертвы… кажется, уже есть. Сообщил служитель церкви. Да…

– Высылаем наряд, – услышал он в телефонную трубку.

Укрываясь за массивным надгробием, Филимон меткими выстрелами сбил с ног двоих из нападавших, остальные залегли сами.

– Мотай отсюда, пока не зашибли! – рявкнул он Насте, заменяя отстреленную обойму. – Я прикрою.

Настя метнулась в сторону и помчалась со всех ног, петляя между могилами и не обращая внимания на грохот возобновившейся за ее спиной перестрелки. Где-то вдалеке выли сирены – к кладбищу неслись машины милиции и скорой помощи. Настя на ходу швырнула разряженный пистолет Савелия в кусты. Следом полетел наган Васильева – попасться в такой передряге с оружием в руках ей очень даже не хотелось.

– Когда все закончится, выкрашу волосы в фиолетовый цвет в память обо всех этих событиях, – успела подумать она, сворачивая в переулок. – Всем смертям назло постараюсь выжить.