Электронная библиотека » Марина Нагайцева » » онлайн чтение - страница 1


  • Текст добавлен: 2 февраля 2023, 00:14


Автор книги: Марина Нагайцева


Жанр: Современная русская литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Шрифт:
- 100% +

Пьесы для провинциального театра
Марина Нагайцева

© Марина Нагайцева, 2023


ISBN 978-5-0051-8177-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть первая. Евдокия

Глава первая
Васичка

Всё бы ничего, да только вот сердце стало пошаливать: в постоянной тревоге оно.

Евдокия прикрыла рукой уставшие глаза. Может, заплакать и станет легче? Но слёз не было, выплакались, когда первый раз Василия ждала.

Те четыре года вовек не забыть. Столько раз выбегала на крыльцо, что и не сосчитать. Каждый звук, любой стук, шум проезжавшей телеги казались ей значимыми, важными.

Она отказывалась верить в его смерть, сердцем чуяла, что жив.

Вася был парнем видным: статный брюнет с синими глазами и усищами в пол-лица.

Совсем недавно пришёл он в найм к отцу Евдокии: купцам Просянкиным требовались грамотные работники, умеющие считать, писать и вести торговлю.

Увидела его Евдокия во дворе и разволновалась, щёки её заалели, голос задрожал, а когда обратился к ней, то и совсем застеснялась пятнадцатилетняя девчонка.

– Как зовут тебя, хозяюшка? – спросил он.

– Евдокия…

– Сестра моя тоже Евдокия. А тебя Авдотьюшкой называть стану, согласна?

– Ты сам-то, кто будешь? – поинтересовалась она.

– Василий Мазанов, работник ваш.

Больше и не поговорили ни о чём, а вот запал усатенький в душу. Стала Евдокия в окошки поглядывать, поджидать встречи.

А отец, как нарочно, то в село Василия с товаром отправит, то в соседний город. Нет и нет Васи.

А тут и праздник подоспел – День Святой Троицы. Украсили дом зелёными ветками, в руки взяли мяту, мелиссу и чабрец и пошли в храм всей семьёй.

Служба идёт, красота кругом невероятная – живые цветы, берёзки, травка свежая под ногами, прихожане с букетами в руках, дух стоит от разнотравья пьянящий. Хор церковный поёт, певчие голосами своими звонкими и чистыми душу раскрывают навстречу молитве.

Смотрит Евдокия, а впереди – Вася, тоже пришёл на торжественную службу.

«Суженый мой, Васичка», – подумала она и улыбнулась.

А потом травы лечебные освятили, на улицу вышли, радостные все, улыбаются, поздравляют друг друга, а Евдокия на церковь посматривает, Васю ждёт.

Не дождалась, зато дома увиделись.

Пришёл-таки Василий к праздничному обеду, но не один, сватов с собой привёл:

– Люди добрые, отдайте мне в жёны Авдотьюшку. Всем сердцем одну её всегда любить буду!

Так и просватали Евдокию Просянкину за двадцатипятилетнего Васичку Мазанова.

И всё хорошо у них было: на Покров день свадьбу сыграли. Совет да любовь не покидали молодых, а уж родные налюбоваться не могли на семейную чету: стройные, красивые, ясноглазые.

А потом и деток народили они – сынка Ванюшу, а через три с половиной годика и дочка Прасковьюшка на свет появилась.

И вдруг как гром среди ясного неба: пропал Васичка!

– Дуся, возвращайся, – просил отец. – И тебе, и детям здесь лучше будет. Ну, что ты изводишь себя? Совсем бледная да худая стала. И часу в родительском дома не побудешь, не поговоришь, всё торопишься, бежишь.

– Не могу я долго гостить, не сердись. А коли Вася придёт?

– Может, и нету уже Васи твоего на этом свете, кто ж знает? Был бы жив, весточку бы прислал.

– Не надо так, папа! – Евдокия обняла отца и зашлась в беззвучных рыданиях.

Павел Алексеевич погладил её по голове и вздохнул. Жалко было ему старшую дочь: красивая, добрая, умная, воспитанная, а кончилось счастье её женское.

Не сказать, что он недолюбливал зятя. Нет, наоборот: и на работу принял его продавцом, и зарплату платил, и ценил Василия. Парень он толковый, работать любит, не бездельник, да и ответственный очень. Куда исчез? Никто теперь не скажет. Сгинул мужик! Пропал без вести…

Евдокия плакала только ночами.

Укладывала детей, молилась и часами смотрела на свечу, словно хотела в мерцающем огне найти ответы на свои вопросы: куда исчез Васичка, почему бросил её с детьми?

Родители мужа, в доме которых она жила с тех пор, как пропал Василий, не должны были видеть её слез. Старики и так извелись, тая на глазах от горя и неизвестности.

Утро Евдокии начиналось ровно в три. Спали петухи, сопели дети, а она ставила тесто: надо успеть пирожки с капустой испечь, да большой, открытый, сладкий пирог сделать для Васички: муж всегда хвалил её выпечку, ел с удовольствием.

И пусть люди говорят, что он умер давно, это – досужие вымыслы. Она верит, что Вася обязательно придёт, обнимет её, поцелует, прижмёт к себе детей, они так ждут его все эти годы.

– Уж неживой если, то знать бы: так сердцу лучше молиться за упокой. А уж если живой или увечный какой, то любым Васятку примем, выходим, – причитала свекровь.

– Господи Иисусе, верни нам сына! – просил свёкор с утра до глубокой ночи.

Четыре года ждали Никифор Карпович и Анна Федосьевна Мазановы весточки от сына, не сразу решились пойти против воли Господней.

Старичок

Подсказал ли кто или сами узнали, что есть в одном селе Петровского уезда старичок, он знает и про живых, и про мёртвых.

Всей семьей к нему собрались, детей и невестку усадили на телегу, да и сами поехали. Долго ехали, много часов искали село и старичка, не раз возвращаться хотели. Только Евдокия умоляла не прекращать поиск.

Совсем они из сил выбились, уж об обратном пути и речи не велось. Попросились на ночлег в самую крайнюю избушку. Жили там старик со старухой, они и приняли в дом.

– Куда, люди добрые, путь держите?

Поведали Мазановы о беде своей, доверились, а старик и говорит: «Неспроста вы сюда попали. Я и есть тот человек, которого ищите».

Погладил он по голове Ванюшу, а Прасковьюшке подарил свистульку ямчатую из серо-белой глины.

Взяла девчушка её в руки, а что делать и не знает.

– Доченька, ты подуй в дырочки, и запоёт свисточек, словно птичка ранняя, – сказал старик.

Тем временем хозяйка выставила на стол угощения: кашу гороховую, овсяный кисель и мазуню – сласть из редьки пропаренной.

– Покушайте, да спать ложитесь, а дед подумает, как вам помочь. Утро вечера мудренее.

Никто из взрослых в ту ночь глаз не сомкнул. Только Ванюшка и Прасковьюшка сопели на печке, маленькие ведь совсем были, уморились сильно.

А утром ранёхонько деток подняли, умыли, да и сами приготовились. Сели рядком на скамью, стали ждать, когда старец к ним выйдет и скажет, где же Василий, жив он или мёртв?

А хозяин не появился, больным сказался. Об этом жена его сообщила да попросила, чтобы возвращались к себе, к встрече готовились: Василий через три дня дома окажется. Будто он все эти годы в беспамятстве пребывал, не помнил, что есть у него семья.

Опоила Васю колдовской водой и умыкнула из Петровска соседка-цыганка, что в доме напротив жила. Полюбила его сильно, вот и пошла на это. А он и не ведал, что испил водички наговорённой у её крыльца: жарким тот день выдался, жажда донимала.

Ещё сказала, что старик очень устал, лежит, подняться не может: всю ночь молитвы читал, чтобы вернулся к деткам отец.

Не поехали тогда Мазановы домой, а понеслись вскачь. Совсем лошадей загнали. Такая надежда вселилась в сердца, такая вера в то, что Васичка обязательно найдётся.

И всё сбылось!

Он и пришел ровно через три дня.

Весёлый, улыбчивый, радостный! Деток на руки подхватил, целует, наглядеться не может.

– Авдотьюшка, как же стосковался я по тебе! Прости меня, неразумного! – на колени встал перед женой.

Потом к матери и отцу кинулся, обнял их, а они плачут от счастья.

Хотели родители поехать, отблагодарить старичка, но не смогли дорогу вспомнить в то село, да и имя не спросили тогда у благодетеля своего.

Глава вторая
Ванюша

Только недолго радовались Мазановы, не прошло и двух лет, как новые слёзы и страдания пришли в их жизнь.

Нашёлся Василий Никифорович, а сынишка его, Ванюша Мазанов, задохнулся от болезни удушливой.

Когда братик умер, Прасковье совсем мало годков было, но запомнила, как Ванюшку несли в крошечном гробике через все улицы Петровска, как отпевали его в церкви и как просила она у мамы разрешение подержать братика за ручку, чтобы не страшно ему было одному в дощатой постельке лежать.

Много народу собралось проводить мальчика в последний путь. Говорили, что ребёнок необыкновенным рос.

А Ванюшка и вправду мог погоду предсказывать: смотрит на небо, смотрит, а потом и скажет вдруг, что дождь злой прольётся, яблонь цвет смоет, урожая не будет. Так и выйдет потом.

Бывало озаботится: «Ночью ветер сильный поднимется, надо скотину в сарай загнать».

Откуда одиннадцатилетний мальчонка знал это?

Сказать никто не мог, только потянулись люди к дому Мазановых, стали просить мать его, Евдокию Павловну, поговорить с сынком да разузнать, в какой день им лучше сажать или косить, и Ваня всем отвечал.

Очень Ванюша сестричку свою любил.

Когда на свет она появилась, то он от люльки и не отходил. Чуть заплачет девочка, а Ванюша тут как тут: к маме на колени вскарабкается и качает ручонками колыбельку.

Он как-то быстро вырос, повзрослел и в школу сам попросился, учиться очень хотел.

Скучал сильно по сестрице. Прибежит после уроков и сразу с ней играть примется, сказки ей рассказывать да азбуку читать.

Однажды помогал Ваня отцу дрова переносить в сарай, да руку поранил: большая заноза прямо под ноготь вошла. Палец покраснел, распух, стрелять начал. Завернул Ванятка палец в белую тряпицу, сел на скамеечку и плачет.

– Давай играть, – говорит ему Прасковьюшка.

– Не могу. Видишь, пальчик у меня болит?

– Покажи пальчик, – попросила сестричка.

Развернул тряпицу Ванюша, сестра посмотрела-посмотрела, жалко ей братика! Стала она своей маленькой ладошкой гладить пальчик и смешно так приговаривать:

– У кошки заболи, у собачки заболи, а у Ванюши заживи!

Боль и прошла. Лёг Ваня спать, наутро просыпается, а палец-то здоровый, занозы в нём – как и не было вовсе!

– Мама, мама, смотри! Пальчик у меня новый! – закричал он радостно.

Улыбнулась Евдокия: «Видно, у нашей Прасковьюшки ручки целительные».

И впрямь, чудеса какие творятся на свете белом.

За месяц до смерти исхудал Ванюша сильно, совсем прозрачным стал.

Волосики белые у него и кожа белая-пребелая, одни нежно-голубые глаза сияют на лице, словно незабудки.

Молчал Ванятка подолгу. С Прасковьюшкой более не играл, как будто силы у него кончились.

Обнимет сестричку, а она льнёт к нему, как котёнок, ручонками шею обвивает, такие ласковые дети.

Сидели они вдвоём на крылечке, а потом Ванюша вдруг расплакался.

– Что случилось, сынок? – бросилась к нему Евдокия.

– Жалко мне стало Прасковьюшку, мама… А то как останется она одна на белом свете, тяжко ей будет без нас.

– Почему одна, сынок? А куда мы все денемся? Что ты такое говоришь, Ваня? – встревожилась Евдокия.

– Подумалось мне так, мама, – ответил Ванечка и замолчал.

Через несколько дней после разговора того поднялась у мальчонки температура высокая, стал он кашлять сильно.

– Где же ты так остыл, сыночек? – Евдокия повязала Ванюше пуховый платок, прижала к груди и носила, носила по комнате лёгонькое тельце, баюкала сынка, как маленького.

И тёплого молочка козьего даст ему, и чабрец заварит, и шалфей, а улучшения всё нет и нет. Глаз не открывает ребёнок, уже и кашлять не может, из горла только свист идёт.

Поехал отец за врачом, да поздно было.

Раздулась шея у Вани, задыхаться он стал. Так и умер на руках у матери.

Думали-то, что простуда обычная, про дифтерит и слыхом не слыхивали.

– Ванюша, сыночек, а как же мы без тебя будем?!! И на что ты нас покинул? Дитятко ты наше ненаглядное! Горе-то кааа – ааа – ко – еее…

Выла Евдокия, вне себя была, кричала истошно, всё нутро её выжгло от горя.

Кто же может подсчитать слёзы матери? Льются они денно и нощно, а сердце разрывается в груди от неутолимой боли, которой никогда не будет конца.

Кто не хоронил детей своих, тот не поймет…

После смерти сына Евдокия долгое время ни с кем не разговаривала: то на кладбище уйдёт на целый день, то в церковь – молиться, чтобы там, на другом свете, Ванечка не страдал, чтобы хорошо было мальчику, ведь он душу свою чистую, детскую, Богу отдал.

Так прошла осень. За ней наступила зима, и вот уж новая весна на пороге, а с ней и новые заботы.

Стала Евдокия дочку к хозяйству приучать: даст теста кусочек, чтобы вволю наигралась, а потом покажет, как из него пирожки лепить. Прасковье нравилось, что её игрушечные пирожки пеклись вместе с мамиными, настоящими.

Мама выставляла пироги на стол и говорила бабушке, дедушке и папе: «Угощайтесь, Прасковьюшка наша сама напекла».

Росла мамина помощница всем на радость: послушная да скромная, понятливая, а уж работница какая! От мамы ни на шаг не отстаёт!

Ученица

В восемь лет определили девочку в церковно-приходскую школу.

Целых три года обучалась Прасковья чтению, письму и счёту.

А когда ей одиннадцать лет исполнилось, то дед Никифор и говорит:

– Пора тебе, Параскева, швейному делу учиться. Всегда с куском хлеба будешь. Да и мне помощница нужна, старый я уже стал, строчку вижу плохо, глаза подводят.

Никифор Карпович всю молодость портным был, шил на заказ Петровским мужикам зипуны да порты, а сейчас – только внукам обновки, да и то редко.

По совету деда и определили Прасковью на частные женские курсы, чтобы изучала швейные премудрости.

Учительница-немка была очень строгой и требовательной. Ох, и мучила она юных портних! Возьмёт и распорет сшитые и отутюженные изделия. Увидят ученицы, что все их труды насмарку, плакать начнут.

А она и скажет им: «Девочки, главное в портновском деле – это терпение».

Решила Прасковья маму порадовать – сшить к четырнадцатому марта, её дню рождения, блузку.

Пошли в магазин, купила Евдокия шёлка столько, сколько дочка сказала.

Вот и мерки с мамы сняты, и юная портниха целый день старательно шьёт, осталось только рукава пристрочить. Тут-то Прасковья и обнаружила, что у маминой блузки всего один рукав, не скроила она второй и, самое обидное, ткани больше нет.

На всю жизнь запомнила девочка слова учительницы: «Никогда не спеши резать, семь раз отмерь, один – отрежь!».

А блузку своей мамочке Прасковья, всё-таки, подарила! Только пришлось ткань докупить.

Очень хотелось Прасковье всё делать правильно, поэтому от немки она не ушла, выдержала два года и научилась всему: кройке, шитью, моделированию, вышивке машинной и ручной – нитками, бисером, стеклярусом, блёстками.

Узнала все премудрости швейного мастерства, самые изысканные и сложные техники освоила, филейную вышивку, ажурную – «ришелье», «ренессанс», «венецианскую».

В честь окончания женских курсов с отличием мамин отец – Павел Алексеевич Просянкин, подарил прилежной ученице машинку «Зингер»: швейную, ножную, немецкую.

Приметная была машинка – ножки у неё литые, чугунные, чёрные. Посередине – педаль, а к ней маховик приделан, он педаль и двигает. Ставишь на педаль обе ноги и тихонечко так вперёд-назад наклоняешь ступни, маховик крутится всё быстрее, и вот уже иголка начинает вверх-вниз ходить, нитку тянет за собой, строчку прокладывает.

А ещё были у машинки ящички выдвижные. Жили они под станиной из натурального полированного дерева.

Прасковье не терпелось узнать, что же в ящичках этих? Открыла она их, а там нитки разноцветные, мелки, сантиметры, напёрстки, иголки, лапки для вышивки, фигурной строчки и обмётки петель.

Не так и долго радовалась Прасковья дедушкиному подарку, потому что после окончания курсов вся жизнь семьи кувырком пошла.

Глава третья
Мазановы

Вскоре поползли по Петровску слухи, что у всех, кто хозяйство крупное имеет, начнут отнимать добро в пользу колхоза.

Никифор разговоры те слышал, и даже из сельсовета приходила к нему комиссия какая-то: мол, куры у тебя, коза дойная, огород.

Только не воспринял он всерьёз комиссию эту. Ну, какая от двадцати кур польза колхозу? Ишь, чего удумали: курями стращать!

– Ладно, птицу забирайте, а коза-то мне самому нужна, козу не отдам, если что, – заявил он.

Так, на всякий случай сказал, чтобы не командовали чужим добром.

– Ой, не хочешь ты, Никифор, по-хорошему, не хочешь! Значит, будем раскрестьянивать тебя, – пообещали активисты.

– А что, вам таперича крестьяне не нужны? – спросил их Никифор Карпович.

– Такие, как ты, не нужны вовсе! – был ответ.

Приблизил Никифор лицо к мутному зеркалу над рукомойником, смотрит на себя, уразуметь пытается, что изменилось в облике его? Отразился в зеркале грустный семидесятилетний старик с седой окладистой бородой.

И ведь не обманули! Заявили на Никифора Мазанова: нетрудовой доход имеет, рясу дома держит, жена его часто церковь посещает, к тому же огород за домом виднеется, а также сельскохозяйственные орудия на виду лежат – грабли, тяпка, вилы и лопата. Сопротивлялся власти, не дозволял козе стать социалистической собственностью.

То ли зуб держали на старика, то ли из местного начальства расстарался кто-то на славу, выслужиться захотел, то ли домик его на тихом пригорке за рекой Медведицей присмотрели себе, но только вскоре к Никифору гости пожаловали.

– По решению Петровской особой комиссии сын и дочь твои раскулачены.

Зарыдал Никифор Карпович. Детей и внуков он больше жизни любил.

Не баловал их, правда, в строгости держал. Мог и ложкой запросто по лбу треснуть, ежели кто из них осмеливался болтать во время трапезы. Учил жить по-христиански, главные добродетели воспитывал – послушание, уважение к кормильцу, почитание отца с матерью.

На сына возлагал большие надежды: умным был Вася, деловым, работящим и очень обаятельным. Как поедет товар продавать на рынок, то всегда с деньгами вернётся, продаст всё до грамма. Умел поговорить с покупателями, никто от него с пустыми руками не уходил.

Учил Никифор Карпович своего Васятку в церковно-приходской школе, свидетельство об окончании трёх классов повесил на видном месте, гордился сыном: грамотных-то в ту пору мало было.

Там же, в красном углу, на восточной стороне дома, держал Никифор Карпович единственную фотографию в резной деревянной рамке, выкрашенной бронзовой краской: на ней они с Анной Федосьевной запечатлены вместе с сыном Васей и его семьёй.

Взял Никифор фотографию эту, снял с полки образа Спасителя, Божьей Матери, икону Святой Троицы и побрёл в сельсовет.

Просил он, чтобы их с женой вместе с детьми в ссылку отправили.

– Нет тебя в списках и супруги твоей нет. Старые вы больно, чтобы по северам разъезжать, живите уж, – смилостивился председатель.

– А где жить-то, если и дом отняли, и сарайку?

– Ты, Никифор, не возмущайся: выселили вас на законном основании, потому что вы – члены семьи классовых врагов.

Куда податься? На улице не останешься, запросто окоченеешь: зимы в Петровске холодные, снежные, с морозами крепкими.

– На старости лет ни угла своего, ни затишки, как собаки бездомные, – заплакала Анна Федосьевна.

Побрели они в храм, где много лет служили: там всегда путникам и бездомным и кров, и пищу давали. Никифор последние годы имуществом церковным заведовал, а Анна Федосьевна полы мыла, подсвечники чистила, помощь посильную прихожанам оказывала.

Только не узнали они места святого: сила нечистая в одночасье колокол сбросила, образа на помойку кинула, всё разнесла и внутри, и снаружи.

– Чего шляетесь? Нету больше храма! Идите отсель подобру-поздорову, а то в острог вас оправлю! – прикрикнул на стариков какой-то мужичонка в шубе с барского плеча и новых хромовых сапогах.

– Беда всенародная пришла в Петровск, – прошептал Никифор Карпович супруге.

Заплакали они и пошли прочь.

Мария одна лишь и уцелела из всех Мазановских детей, на глаза комиссии каким-то чудом не попалась.

В пятнадцать лет вышла она замуж за Павла Меренова и жила с ним на окраине Петровска, к той поре уже шестерых наследников народили они – Аннушку, Петра, Елизавету, Александра, Любочку и Ивана.

К ней и направились Никифор и Анна.

Спрятала родителей Мария. У неё доживали они свой век в слезах и молитвах.

Младшая дочь Евдокия фамилию поменяла, Малюковой записалась, по мужу. Сыну Ваське шестнадцатый год шёл. Первым составом и выслали их из Петровска.

Сельсовет

Просил Василий Мазанов комиссию о восстановлении в своих избирательных правах, только отказано ему было.

– Я сама к ним пойду, Васичка, сама просить стану, авось сжалятся. Ведь нет твоей вины, не крал и не убивал, работал честно.

– Не надо, Авдотьюшка, не ходи, не рви душу понапрасну. Не добрые они люди, – сказал Василий жене.

Не послушалась его Евдокия, на другое утро побежала в сельсовет, а там уж очередь стоит: жёны да матери за мужиков и сыновей своих пришли просить.

– Фамилию, имя, адрес назови, – попросил секретарь сельсовета.

– Мазанова я, Евдокия Павловна. Живу на улице Белинского, дом четыре.

– Чей дом?

– Мазанова Ивана Фёдоровича, племянника моего.

Адрес назвала без утайки: там, на Белинского, они с мужем и дочкой вот уже вторую неделю жили у её родной сестры Елены Просянкиной.

– Я за мужа пришла просить, за Василия Мазанова.

– Не положено, раскулачен он по решению районной комиссии. Решение обратной силы не имеет.

– Да вы послушайте меня, прошу вас! Никакой он не кулак, крестьянский сын, в батраках работал.

– Гражданочка, ещё раз объясняю: ваш муж – классовый враг, а с врагами мы будем бороться, – ответил ей решительным голосом человек из комиссии.

– Васичка мой и мухи не обидит. Неправильно вы это удумали, не виноват он ни в чём. Родился в Петровске, вырос здесь, каждая былинка в поле его знает. Какой же он враг?

– Классовый враг! Враг всех рабочих и крестьян, всего народа враг! – мужчина уже объяснять устал, а Евдокия всё никак не могла понять, в чём же провинился её супруг.

Плакать принялась, да комиссию слезами не проймёшь.

– Соответственно, жена и дети классового врага – тоже враги и подлежат выселению из городов проживания и трудовому перевоспитанию в необжитых районах страны, – зачитал грозный человек важную директиву.

Только Евдокия не считала мужа классовым врагом и продолжала упрямо твердить своё:

– Я заявление принесла, ходатайство, сама написала, вы уж прочтите, пожалуйста, и простите моего Васю, – она протянула исписанный листок бумаги председателю комиссии.

Пуще прежнего он рассердился, стукнул кулаком по столу:

– Что ты мне бумажку суёшь эту?!! Я всё тебе уже сказал! Выполняй требования органов власти!

Не признала власть жалобу Евдокии, решение своё оставила в силе, да ещё и добавила её мужу по всей строгости закона: раскулачить Василия Мазанова по четвёртой категории, с конфискацией имущества и высылкой из Петровска вместе с семьёй.

А какая такая четвёртая категория? Хорошая или плохая? И сколько их, категорий? Этого Евдокии не сказали. Не поняла она и витиеватых слов из директивы, а потому, когда предложили ей покинуть помещение сельсовета, упираться стала, голос повысила, закричала на членов комиссии:

– За что? Я как жена и мать знать хочу: за что Васичку моего судить собрались?

– Вот дура-баба! – в сердцах сказал председатель комиссии. – Степан, выведи её отсюда!

Схватили Евдокию сильные мужские руки и поволокли с крыльца вниз. Упала она в снег лицом и принялась голосить на всю округу.

Только у каждой женщины такое же горе, некому было утешить Евдокию и слово доброе сказать.


Страницы книги >> 1 2 3 4 5 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации