Текст книги "Ловушка для папы"

Недоумение в глазах Кристины сменилось обидой, растущей, словно огромная грозовая туча, таящая в себе гром, молнии и невероятное количество непролитого дождя.

– Ну и черт с тобой! Очень-то мне и надо возиться тут с вами, – губы её дрогнули, она схватила со стола вынутую ранее пачку сигарет, пытаясь запихнуть её обратно в сумку. Но вдруг заевшая молния не поддавалась. Мне стало бесконечно жаль её. Но мама, отойдя к окну, хладнокровно наблюдала за подругой, не пытаясь остановить её или хотя бы успокоить.

Когда за Кристиной захлопнулась входная дверь, она вдруг сказала, глядя в мои перепуганные глаза:

– Я обязательно попрошу у неё прощения… Когда-нибудь потом… А сейчас нам нужно научиться жить в этом доме… без папы.

Мы обнялись, вернее, прижались друг к другу, согреваясь и согревая, так, как это делают брошенные щенки или котята. Стояли так очень долго, вслушиваясь, как возвращается в наши души тепло и покой.

Потом проговорили всю ночь напролет, словно после долгой разлуки. А под утро я рассказала ей про Артема и о том, что ЭТО уже случилось со мной.

– Я бы хотела его увидеть, – робко попросила мама, и я поняла, как нелегко дается ей спокойствие.

– Хорошо, я познакомлю вас, если успею.

– Что значит, если успею? – встревожилась она.

– Мам, он скоро уезжает. Очень надолго… Может быть, даже навсегда. Но я ни о чем не жалею. Слышишь?! Я сама этого хотела! – предвосхитила я её вопрос.

– Ты его так любишь?

– Да. Очень.

– Счастливая-несчастная девочка моя, – прошептала мама, прижимая меня к груди.

Две женщины, обнявшись на кухне, встречали ещё один рассвет…

…Я хандрила. После отъезда Артема со мной это случалось довольно часто и выражалось в безвылазном сидении дома, хождении в ночной рубашке и нежелании причесываться. Второй день подряд я, отключив телефон, валялась перед телевизором и яростно опустошала холодильник. Потом с отвращением разглядывала себя в зеркале и отправлялась в кладовку за очередной банкой варенья.

Виною всему была весна, которая накатила внезапно, оглушила шумной капелью и гомоном птиц, раздразнилась неподареными букетами цветов. Всё это отзывалось в одинокой девичьей душе пронзительной, щемящей тоской и вдруг обнажившейся завистью.

Последней каплей, конечно, стал приход Наташки. Подруга влетела ко мне в распахнутом пальто, обожгла полным бездонного счастья взглядом и затараторила, теребя мою руку:

– Представляешь, он позвонил! Вчера вечером, в десять тридцать… И сказал, что у них с Веркой всё кончено. А потом признался, что все это время любил только меня.

– И ты, конечно, поверила и всё ему простила, – мрачно резюмировала я.

– Но, Алён… Ты понимаешь… Конечно, он тогда нехорошо поступил… – в Наташкиных глазах поубавилось счастья.

– Теперь, оказывается, предательство у нас называется – «нехорошо поступил»? Ладно, проехали. В кино, как я понимаю, мы с тобой сегодня уже не идем?

Наташа совсем сникла, виновато заерзала по дивану:

– Давай завтра… или в субботу…? Точно, в субботу! Дима уезжает с родителями на дачу.

– Спасибо Димкиным родителям, – усмехнулась я, отходя к окну.

Подруга подошла ко мне, попыталась обняться.

– Ладно, не подлизывайся. Я все равно сегодня не смогла бы, – соврала я, чтобы побыстрее закончить этот неприятный для нас обеих разговор. А когда счастливая Наташка умчалась на свидание реанимировать свою растоптанную любовь, залегла в горячую ванну и тихо ревела там под шум струящейся воды.

Потом долго разглядывала в запотевшем зеркале свою талию, безуспешно пытаясь втянуть в себя наетый за два дня животик. Придирчиво изучала набухшую грудь и казавшиеся мне слишком большими, округлые бедра. Со злостью защемила пальцами, не устраивавший меня, курносый, весь какой-то несерьезный нос. Нацепила на него прищепку, стоически выдержала ровно полминуты, не понимая, как это Вика может спать с этим всю ночь. «Врет, наверное?» – резюмировала, снимая. И через четверть часа, успокоившись созерцанием стройных ног, к которым у меня претензий не было, накинула легкий халатик и двинулась в сторону кухни.

У голливудских кинозвезд это зовется медицинским словом «булимия», а по-нашему просто «жор». Он нападал на меня в период депрессий. После долгих месяцев изнурительной диеты, я могла за три часа уничтожить недельный запас продуктов. Жевала все, что попадалось мне на глаза, валялась на диване и тихо ненавидела себя за малодушие и беспринципность.

В субботу Наташка так и не проявилась. Видимо, Димкины родители дали «отбой» и на дачу не поехали.

«Может, включить телефон и позвонить Таньке?» – вяло проползла в голове мысль, и я направилась в коридор, но теряя по дороге энтузиазм, тормознула у зеркала.

– Мам, правда, я ужасно толстая?!

– Правда! – донесся с кухни ехидный мамин голос. Она не одобряла мои увлечения диетой, считала дочку невозможно худой и поэтому дразнилась. Я не рассчитывала на объективный ответ, но все равно спросила:

– А я красивая?

– Невероятно.

– Мам, я серьезно, – мой голос прозвенел раздраженным колокольчиком.

– И я – серьезно, – мама подошла ко мне сзади и обняла за плечи. – Ты у меня самая красивая. Особенно в жеваной ночной рубашке и с нечесаной головой. Самый красивый на свете ёршик для мытья бутылок.

– Ну тебя! – окончательно разобиделась я и, разорвав объятия, уползла обратно в комнату.

Мама пришла за мной следом. Села рядом:

– По какому поводу диванная забастовка?

– Ни по какому! – продолжая демонстрировать обиду, буркнула я.

– Сходили бы куда-нибудь с Наташкой, проветрились.

– Не хочу я проветриваться.

– Что так? – мама придвинулась поближе и погладила меня по спутанным рыжим волосам.

– Потому что негде и не с кем.

– Вы что с Наташей поссорились? – забеспокоилась мама.

– Это не мы с ней поссорились, это она с Димкой помирилась.

– Понятно… Так порадовалась бы за подругу, – совет был правильным, но не убедительным.

– А я радуюсь. Вот лежу и радуюсь! – пробурчала я, отворачиваясь к стенке.

– Но есть же у тебя другие подруги, Таня, например.

– Другим подругам тоже есть с кем проветриваться… – я повернулась к матери и села, готовая заплакать. – Мам, мы с тобой, что – хуже всех?

Растерявшись, мама ничего не смогла ответить. Не дав опомниться, я огорошила её следующим вопросом:

– Вот скажи, почему ты одна? Ну, нашел папа себе другую, так и ты найди! Ты же красивая и добрая. Во всяком случае, намного лучше этой толстой и вечно орущей тети Люси. Но у неё есть муж, и у Полины Николаевны тоже, а у тебя нет. Почему? – не унималась дочь.

Зависла тягостная пауза. Мама поднялась и долго ходила по комнате. Потом, наконец, сделала попытку что-то мне объяснить, а заодно и себе:

– Понимаешь, Мышь, (она всегда меня так называла, когда нервничала) вам, девчонкам, кажется, что все ваши беды оттого, что у вас самые худые в мире ноги, или, наоборот, самые толстые. Вы яростно боретесь то с прыщами, то с веснушками, не понимая, что идеальная внешность ещё никого не спасла от одиночества, не сделала счастливой ни одну женщину. У женского одиночества есть тысяча и одна причина. И все они разные.

– А у тебя, какая причина у тебя? – успокаиваясь, спросила я, сползая на край дивана и пытаясь ухватить маму за край халата, – ну, иди сядь возле меня.

Мама села рядом, но ближе не стала.

– У меня? – она помолчала. – Понимаешь, девочка моя, я всегда верила словам. Верила и очень хотела их слышать…

– Каким словам?

– Разным. Словам любви, восхищения, признания. Нужно было искать человека, а я искала слова. Я их слушала, верила им и нанизывала как бусы. Но потом все слова оказывались ненастоящими, лживыми и тяжелыми, как гири. Ниточка рвалась, и все рассыпалось: в руках и в жизни.

– Выходит, папа все врал?

– Нет. Он не врал. Просто, я слишком поздно поняла, что мужчину определяют поступки. Теперь я уже не верю пустым словам и обещаниям, теперь я выстроила вокруг себя забор, чтобы слова за него не долетали. Для того чтобы я их услышала, мужчине нужно, как минимум, перелезть через забор или разобрать его по кирпичикам. Но никому этого делать не хочется, потому что нужно напрягаться и можно сломать себе хребет. Поэтому мужчины просто уходят к другим женщинам, с которыми проще и легче и не нужно совершать поступки.

– С маленьким забором?

– С маленьким забором… – повторила мама и улыбнулась невесело.

– К таким, как тетя Люся?

– Наверное.

– Ну, мам, ты у меня прямо какая-то нереальная. Это только в кино кто-то для кого-то совершает подвиги и кого-то постоянно спасает, а потом все на всех женятся. В жизни все намного скучнее и проще.

– А помнишь, ты говорила, что никогда бы не встречалась с Димкой, потому что он постоянно ходит с немытой головой?

– Угу… и шуточки у него плоские. И, вообще, как Наташка могла его простить после всей этой истории с Веркой?! Я бы ни за что не простила! – я гневно погрозила кулаком, то ли Димке, то ли Верке.

– Вот видишь, дочь, ты сама и ответила на свой вопрос, – улыбнулась мама и поцеловала меня в наморщенный лоб.

– Знаешь, мам, я кажется, поняла. И всё, что ты говоришь, наверное, правильно. Но иногда так хочется, чтобы тебя обняли крепко-крепко и чтоб это была не ты… И так становится тошно от этого желания, что уже начинаешь думать, черт с ней с этой его немытой головой!

– Нет, голову надо мыть и расчесывать, а такую умную и красивую, как твоя, – просто жизненно необходимо! Так что, хватит хандрить и отправляйся-ка ты, дорогуша моя, к зеркалу – расчесываться!

Через час умытая и причесанная, я тщетно пыталась застегнуть на животе упрямые джинсы. Надела юбку и новые туфли на высоченных каблуках. Потом бесцельно бродила по весеннему городу, вдыхая прозрачный, влажный воздух. С каждым следующим шагом отступала безысходность, а с каждым новым вздохом – тело наполнялось сладким томительным ожиданием.

Я решила выпить газировки. Подошла к киоску, но тут вспомнила, что не взяла с собой денег. Остановилась, наблюдая как высокий и худой парень пил минеральную воду из маленькой пластиковой бутылки. Такой высокий и худой, что при желании мог бы работать удочкой в магазине «Рыболов». Наверное, я слишком шумно сглотнула слюну, потому что парень-удочка обратился ко мне с вопросом:

– Вы хотите утолить жажду?

Вопрос застал меня врасплох. Привыкшая к скудном лексикону своих сверстников, я словно услышала музыку. Да, конечно, я хочу утолить жажду! Как давно я брожу скучными, равнодушными улицами с пересохшими, обветренными губами в надежде найти того, кто задаст ей этот вопрос.

– Возможно у Вас нет денег? Это поправимо, – улыбнулся молодой человек и, приняв молчание за согласие, протянул мне бутылку с водой. Негнущимися пальцами я приняла её и жадно выпила.

– Спасибо… – почему-то шепотом поблагодарила я и покраснела.

– Пустяки…

Помолчали. Я понимала, что нужно что-то говорить и брякнула с отчаянной глупостью:

– А я тут гуляю…

– Да? – почему-то удивился молодой человек.

Снова зависла неловкая пауза. Теперь в голову не приходило ничего, даже глупость. В кармане незнакомца что-то зазвонило. Он торопливо вынул из куртки мобильный телефон лаконично ответил: «Да, я. Хорошо. Буду. Понял, договорились».

– Вам нужно идти? – забеспокоилась я.

– Нет, это предварительная договоренность. Встреча запланирована на завтра.

– Значит, Вы сейчас не заняты? – спросила я, удивляясь собственной смелости.

– Минуточку, – ответил молодой человек, вынул уже из другого кармана небольшой покетбук, просмотрел нужный ему файл и, спрятав его на место, продолжил: – В ближайшие три часа – нет.

– Тогда, может быть, погуляем? – как можно беззаботнее предложила я.

– Не вижу повода для возражений, разве только… Разрешите представиться – Игорь. Позвольте теперь узнать Ваше имя?

– Алёна, – ответила я, снова предательски краснея.

Молодой человек предложил мне руку, и я протиснула негнущуюся ладонь ему под локоть. Мы шли по улице и мне хотелось только одного, чтобы сейчас навстречу нам начали попадаться знакомые: одноклассники, соседи, подруги и, непременно, зловредная и завистливая Танька.

– Может быть, пройдемся по парку? Вы знаете, в нашем с вами возрасте очень полезно дышать свежим воздухом.

«Как будто в другом возрасте, это вредно», – я решила, что таким образом Игорь пытается выяснить сколько мне лет и собралась прибавить себе парочку для солидности. Но потом подумала, что начинать отношения с вранья как-то нехорошо, и поторопилась сменить тему:

– Скажите, Игорь, а Вы любите собак? – спросила первое, что пришло в голову.

– Собак? Вы знаете, Алена, понятие «любить» у меня ассоциируется с такими словами, как «женщина», «мать», ну, и как бы это пафосно не звучало – родина. А что касается собак? Здесь уместнее было бы говорить о привязанности. Хотя, если рассматривать их с точки зрения охранной функции, то здесь человек выступает, скорее, в роли пользователя, чем друга. Хотя я лично считаю, что держать животных в городской квартире – хлопотно и нецелесообразно, да и современные системы сигнализации как-то надежнее.

– Знаете, Игорь, вы ужасно умный. Я таких еще не встречала, – сказала я с лёгкой издевкой, которую мой собеседник не заметил.

– Ну, это спорное утверждение… Все относительно. Конечно, если сравнивать меня со среднестатистическим молодым человеком вашего возраста, я, безусловно, выявлю явные преимущества в силу своих незаурядных способностей и приобретенных знаний. На фоне же таких выдающихся личностей, как Эйнштейн, Нобель или или Билл Гейц, я буду выглядеть весьма и весьма посредственно.

– Ну, Билл Гейц – это… это… да… – я опять не нашла подходящих слов, вдруг остро и пронзительно затосковав по Артему.

Мне всегда претила простота. Не та, которая из разряда гениальных, а та, которая хуже воровства. Меня привлекали сложности. Сложные задачи, сложные ситуации, сложные люди и непростые отношения. Мне нравилось напрягаться, дотягиваться, становиться перед кем-нибудь на цыпочки. Но перед Игорем не хотелось вставать на цыпочки. Хотелось взять и убежать. Далеко далеко.

Сидя за столиком в полумраке дешевого кафе, я ковыряла ложечкой шарик мороженого, а Игорь, потягивая водянистый кофе, битый час пытался объяснить по каким законам физики в небо взлетают самолеты. С завидным упорством и терпением он рисовал на листке бумаги воздушные потоки, разъяснял навороченные формулы, озвучивал, упрощая до абсурда, сложные законы аэродинамики. Мне было непонятно абсолютно все, о чем он сейчас говорил. Не оттого, что выбранная тема оказалась чрезмерно трудной и не потому, что Игорь плохо объяснял. Просто, в эти минуты моё существо впитывало только эмоции, и никакая информация, даже самая простая, в мою голову не проникала. Пищи хотела душа, голодало сердце, а не мозг…

– Ну, что, все понятно?

– Да, конечно. Вы так замечательно объясняете… И про воздушные потоки, и про двигатели… Только я сижу и думаю, как такая дура, ну… в смысле, самолет, этот… такой огромный и тяжелый, летит по воздуху и не падает?

Игорь хотел было что-то сказать, но передумал. Достал из кармана кошелек и с едва читаемой досадой подозвал официантку.

Принимая сдачу, Игорь вдруг резко попросил:

– Будьте добры, заменить эту купюру!

– А чем Вам, собственно, ЭТА не нравится? – раздраженно поинтересовалась официантка. Она была немолода и закалена профессией. Наверное, именно по этой причине прижилась в столь тоскливом и неопрятном кафе.

– ЭТА мятая и грязная.

Двумя пальцами Игорь подцепил одногривневую купюру и с отвращением поднял её как можно выше, ближе к лицу официантки.

– Я шо-ли её мяла и пачкала, – не сдавался «общепитовский раритет».

– А я Вас, собственно, в этом и не обвиняю, я прошу заменить эту купюру на другую.

– А с этой я шо буду делать – стирать и гладить? – поинтересовалась дама и спрятала руки под несвежий фартук.

– Пойдемте отсюда, – я тронула его за рукав.

Он не услышал. Конфликт уже вступил в принципиальную фазу: «кто-кого» и разрешиться мирно не мог. Разогреваемая собой и ширившимся интересом со стороны «зрителей» официантка перешла на фальцет, а разговор принял форму монолога:

– Ну, есть же люди без стыда и совести. Ты тут целый день крутишься, как белка в колесе, на больных ногах между кухней и залой. И принеси, и со стола убери. А они придут и капризничают, панов из себя изображают, всё равно, шо у рестаране. Купюру ему, видите ли, мятую дали. Подумаешь – цаца! А где я Вам, скажите-подвиньтесь, новых купюр на всех наберу? Можно подумать, шо мы их тут печатаем? Мы же не банк, у канце канцов, нам шо дают – то мы и возвертаем! А вы бы, юноша, постеснялись из-за такой ерунды скандалить!

– Я не скандалю, а прошу заменить нелеквидную купюру.

– Какую?!

Давно привыкшая к оскорблениям и хамству официантка была мгновенно обезоружена одним единственным словом. Непостижимым словом из другого мира, где женщинам подают пальто, дарят цветы и целуют руки и где ей никогда не приходилось жить. И так, словно именно он, этот отвратительно начитанный юноша, был виновником её несостоявшейся лучшей жизни, она швырнула ему в лицо новенькую одногривенную купюру:

– На, задавись, ителлигент хренов!

Игорь, с хирургическим хладнокровием раскрыл кошелек, медленно положил туда добытую в нелегком бою купюру и, взяв меня за руку, вышел из кафе.

Через минуту он уже самозабвенно вещал мне что-то о космогонической теории розенкрейцеров, цитируя объемистые абзацы полемиста Генделя.

А мне хотелось плакать. Теми детскими слезами, когда не складываются пазлы в любимую разноцветную картинку. Все фигурки на месте, а картинка не получается. И никто не знает почему.

После посещения кафе-мороженого я провалялась с температурой три дня. На большее меня просто не хватило. Учитывая мое состояние здоровья, решено было не рисковать, а отсидеться в «Кинопалаце», всё равно на каком фильме.

Мы С Игорем пришли за полчаса до начала сеанса и устроились в просторном фойе возле аквариума с сонными экзотическими рыбками. В тепле меня развезло, я принялась бесконечно чихать, промакивая платком распухший нос, с ужасом глядя на свое отражение в аквариумном стекле.

Извинившись, Игорь куда-то отошел, и у меня появилась возможность привести себя в порядок. Я уныло разглядывала себя в зеркале пудреницы. Потом, спрятав её в сумочку, обеспокоенно взглянула на часы – Игорь отсутствовал уже больше двадцати минут.

Народу в фойе значительно прибавилось. В зрительный зал пока ещё не пускали, и все облепили аквариум, стучали и возили по стеклу пальцами. Рыбам вскоре надоело реагировать на звуки и нелепые рожи по ту сторону стекла, а мне – прятать ноги под стулом от напирающих любителей зоологии и я отправилась на поиски своего спутника. Потопталась у дверей мужского туалета, но смутившись под вопросительными взглядами выходящих, решила отойти подальше. И тут увидела Игоря.

Он стоял за большой мраморной колонной и ел мороженое. Не ел – поглощал, торопливо и сосредоточенно слизывал слой за слоем, глядя прямо перед собой невидящим, полным внутреутробного блаженства взглядом. Когда под языком образовывалась внушительная выемка, Игорь двумя верхними резцами вгрызался в вафельный стаканчик, при этом очень смешно морщил нос, отчего отчаянно напоминал суслика, которого я видела однажды по телевизору. Словно приклеенная я смотрела на эту картинку, чувствуя, что снова заболеваю.

Пока я судорожно решала: окликнуть его или разу уйти, Игорь вдруг уткнулся в меня полным сытого умиротворения взглядом. Лишь на секунду он замер, завис, словно компьютерная стрелка посреди экрана, но тут же рванувшись, ухватил меня за рукав:

– Прости, что позволил себе немного задержаться. Вот, купил… одну порцию… вдруг очень захотелось… вот… решил тебя не дразнить – остатки мороженого неумолимо ползли вниз по его руке, – Тебе же еще нельзя мороженого.

Первые молочные капли упали на темно-синий палас.

– Я сейчас, обожди минуточку! – Игорь метнулся к мусорнику и через мгновение уже возвращался обратно, оттопырив в сторону перепачканную руку.

В зале у меня снова поднялась температура. Я с трудом досидела до конца фильма, особо не вникая в его содержание. Игорь несколько раз пытался взять меня за руку липкой ладонью.

…Болезнь дала рецидив и затянулась еще на неделю, но, к счастью, обошлось без осложнений. Если не брать во внимание прескверного настроения, которое отравляло мне эти, и без того тоскливые дни, и портило жизнь окружающим. Я не отвечала на телефонные звонки и даже пару раз нахамила маме. Смертельно рассорилась с Наташкой, которая пришла «выздоравливать» меня огромным кульком конфет. Потом долго плакала в гордом одиночестве обильными виноватыми слезами и уже к вечеру следующего дня начала делать первые шаги к тотальному перемирию. Разговор с мамой затянулся до полуночи и завершился нежными родительскими объятиями. С Наташкой было полегче, обошлось двумя-тремя искренними заверениями вечной дружбы.

Я «выплеснулась» Наташке, упомянув об истории с мороженым. Подруга, лежа рядом на диване среди конфетных оберток, жадно слушала боль моей души, обнажая в ответ свою, взбухшую от переполняющих её чувств, на дне которой уже осели, отливая мутной ржавчиной первые капли несмываемой девичьей обиды.

– Да… повезло тебе…, – резюмировала она, рассеянно глядя куда-то вдаль. – Мой Димка, конечно, попроще… И вообще, после всей этой истории с Веркой всё как-то не так, не клеится.

– Ничего, склеится ещё, – опытным голосом обнадежила я, вынимая из бумажки очередную конфету и запихивая её в рот.

Я решила дать Игорю еще один шанс.

В весеннем полуголом парке мы были почти одни. Игорь, как всегда, говорил умно и длинно, я внимала, продрогшим воробышком приютившись на облезлой скамейке. Над нами и парком выцветшей тряпкой болталось озябшее небо. Появившаяся ниоткуда старушка прервала вдохновенного оратора громким кашлем и предложила купить ДАМЕ букетик ландышей. Я заерзала, стараясь придать телу дамскую позу. Игорь торжественно взял протянутые цветы и вложил их в мои озябшие руки. Я уткнулась в букет носом, пьянея от запаха и восторга. Тем временем Игорь, вынув кошелек, обратился с вопросом к продавщице: «Сколько я вам должен за букет?» Старушка оказалась на редкость предприимчивой и, оценив ситуацию, назвала какую-то совершенно астрономическую цифру. Игорь, помедлил, а затем, не теряя торжественности, положил кошелек обратно в карман, вынул цветы из моих негнущихся пальцев и не долго думая вернул их шустрой бабушке.

Все произошло так быстро, что я не успела толком ни обрадоваться, ни огорчиться. Я просто ждала от Игоря извинений. Но он, по всей видимости, извиняться не собирался. А стал убеждать меня в том, что никогда и ни за что нельзя идти у кого-либо на поводу. Он не говорил, он-вещал. Вдохновенно и убедительно. О деморализации общества, о принципиальности и бескомпромиссности, превращая мысль в логическую цепочку длинных, почти бесконечных рассуждений, припоминая все философские концепции и психологические теории. А мне хотелось обычных слов, теплых рук и головокружительно пахнущих ландышей, уносимых «беспринципной и асоциальной» старушкой. И совершенно неожиданно для себя я резко прервала вдохновенного оратора:

– Игорь, а знаешь что?

– Что?

– Заткнись, а?!

Медленно поднялась и, взметнув к небу копну рыжих непослушных волос, не оглядываясь, быстро пошла прочь.

Почти час я, одинокая и окоченевшая, сидела на лавочке в парке и плакала. Две соседние лавочки заполнили своим беспардонным счастьем целующиеся парочки. От этого становилось еще холоднее и тоскливее. Хотелось уйти красиво и гордо. Но красиво и гордо уйти я не могла. Потому что – сбегая от Игоря я сломала каблук. Уходить некрасиво и не гордо не хотелось. Хотелось стукнуть кого-нибудь этой самой туфлей. И заорать. Так громко и отчаянно, чтобы меня услышал Артем в своей далекой омерзительной Англии. Я сидела на скамейке и беспомощно крутила в руках две части одной туфли. Проходивший мимо блондинистый парень, проникся и присел на противоположный край скамейки.

Трудно было разглядеть в этом нескладном молодом человеке спасителя и героя, но на всякий случай я метнула в его сторону отчаянно-призывный взгляд. Он отреагировал молниеносно – придвинулся ближе и, густо краснея, спросил:

– Вам нужна помощь?

– Да. Вот каблук сломался, а мне еще через весь город ехать, – с готовностью встрепенулась я, не до конца понимая, чем собственно он может мне помочь.

– Подождите здесь, я скоро, – сказал парень, забрал у меня сломанную туфельку и рванул по аллее.

Я снова осталась одна. Время тянулось мучительно долго. Вечерело. Незнакомец отсутствовал больше часа и я уже начала ругать себя за очередную глупость и беспросветную доверчивость. И тут в конце парковой дорожки появился мой спаситель. Он вернул мне реанимированную туфельку, театрально надев её на мою окоченевшую ногу.

– Простите, что заставил вас столько ждать. Никто не хотел браться за срочный ремонт.

– Это вы меня простите, – улыбнулась я, весело топая ногами и с удовольствием ощущая под собой вновь появившуюся опору. – Сколько я вам должна?

– Пустяки, ничего вы мне не должны, – с готовностью ответил молодой человек, но тут же добавил:

– Разве что…

– Разве что?

– Разве что: номер вашего телефона… Если можно, – попросил он, густо краснея.

– Mожно, – смилостивилась я, продиктовала номер и стала прощаться.

Но парень уходить не спешил.

– Я, ведь, так и не спросил как вас зовут.

– Алёна меня зовут, – ответила я, начиная нервничать. На сгодня мне хватило свиданий.

– Можно я вас провожу, Алёна? – робко поинтересовался молодой человек, пряча глаза.

– Вас-то как зовут? – спросила, в свою очередь я, заглушая раздражение.

– Миша.

– Так вот, Миша, думаю не стоит.

Парень разом потух, словно его выдернули из розетки, и мне, почему-то стало его жаль.

– Ладно, проводите до автобуса, – передумала я и зашагала по аллее.

Михаил с готовностью затрусил следом.

Шли молча. Мне не нравился этот невысокий, неуверенный в себе парень, краснеющий по поводу и без. Я любила завоёвывать, а Миша был давно завоеван. Любой девушкой, обратившей на него внимание. Его суетливая предупредительность раздражала.

Стемнело. Автобус, как назло, всё не ехал. Михаил заполнял паузу пересказом какой-то книжки то ли по психологии, то ли по философии. «Да что ж мне так везет на начитанных-то», – подумала я устало. Отключила внимание и просто разглядывала нечаянного спутника. Немодная одежда, неловкие движения, открытый, какой-то по-детски беспомощный взгляд. Русые, тонкие волосы в лучах заходящего солнца казались полупрозрачными. Вдруг я ощутила острое, приступообразное желание погладить его по волосам. Нежно, бережно, по-матерински. Неожиданно и странно. Никогда раньше я не испытывала к парням ничего подобного. Меня всегда увлекали вихреобразные, романтические, бурные и страстные романы. Но чтобы так: тихо и буднично, с глубинной материнской нежностью… Так, никогда.

– Когда я могу вам позвонить? – прервал Михаил странный поток моих мыслей и ощущений.

– Не знаю… – растерялась я, выхватывая боковым зрением номер подъезжающей маршрутки.

– В среду после семи, – наконец, выдавила из себя я, впрыгивая в автобус.

Села и забыла. И про парня, и про среду, и про свои неожиданные чувства.

Дома было неожиданно шумно. Соседка на кухне сообщала маме последние сплетни. Кристина «висела» на телефоне, решая какие-то там неотложные рабочие вопросы. «Выходит, они с мамой помирились,» – с облегчением отметила я, снимая туфли.

– Алён, ну как всё прошло?

С утра я ходила заполнять анкету в «Бюро переводов» и маме не терпелось узнать подробности.

– Вроде нормально. Завтра сообщат результат после собеседования.

– Результат чего? – оживилась любопытная соседка.

– Анализов, теть Даша, анализов, – весело ответила я, открывая холодильник.

– Не держи холодильник открытым, он от этого размораживается. Там все равно ничего нет. Ужин на плите, еще горячий.

– Вот мои мужики точно так же – откроют холодильник и пялятся, как на картину. А чего на него пялиться. Хватай, шо видишь и закрывай. Нет, стоят и глазеют на колбасу.

– Это хорошо, если есть на что поглазеть, – вступила в разговор Кристина. – У нас дома, как в притче: «Если включить в холодильнике свет, то проснется колбаса. А если колбасы там нет, значит, её разбудил до вас кто-то другой.»

– Да уж, – улыбнулась мама, – у твоего сына подростковый возраст, самый что ни на есть опасный для колбасы.

– Вот-вот, метет все подряд, только успевай готовить, – вздохнула Кристина.

– Счастливчик! – позавидовала я, накладывая себе пустую гречку. – Жрет, как подорванный, а худой как велосипед.

– Так, шо ж за анализы ты сдавала? – вернулась к разговору любопытная соседка.

– Какие анализы? – сделала круглые глаза Кристина, воруя со сковородки котлетку.

– Кристина, не наглей. Ты уже свои съела, это Аленкины, – вмешалась мама.

– Пусть ест, я не буду. Я на диете, – отказалась я, делая Кристине знаки. Смышленая тетя Кристина моментально сориентировалась и забилась в угол, даваясь от смеха.

– Я, теть Даш, в космос собираюсь по туристической путевке. Но туда, так просто не берут, нужно медкомиссию пройти, анализов кучу сдать.

– В космос? – недоверчиво переспросила пожилая женщина и попыталась встретиться с мамой взглядом, но предприимчивая Кристина отвлекла её внимание.

– Да. На три дня. Я тоже полечу, как только годовой отчет сдам.

– Это ж, небось, сумасшедших денег стоит? – забеспокоилась Дарья Степановна, все еще не зная: верить нам или нет.

– И не говорите, все деньги угрохали, и еще пришлось копилку разбить, – продолжала я свой розыгрыш.

– Чего только не придумают… С жиру бесятся, ей богу. Уже на Земле им, видите ли, отдыхать не интересно, им уже космос подавай! Мы, вот, в своё время в Трускавец путёвочку доставали или в Одессу и радовались, как дети! А теперь, Черное море загадили, все Землю загадили и в космос собрались гадить! – не на шутку разошлась соседка.

– Мы не гадить, теть Даша, мы осваивать перспективную космическую территорию.

– Дарья Степановна, успокойтесь, вы что не видите, Аленка шутит! – не выдержала мама.

– От паразитка, от клюква недозрелая! Нашла над кем шутить! – причитала тетя Даша, но уже без злости. – Ладно, пойду-ка я домой, пока этот молодняк еще чего-нибудь такое не сочинил.

– И вам не стыдно? – упрекнула мама нас с Кристиной, когда за соседкой закрылась дверь.

– А как, от неё иначе избавишься? Ты же сама жаловалась, что она каждый вечер у тебя на «ушах сидит», – парировала Кристина, защищая меня.

– Жаловалась. Но и её тоже жалко – одинокая старушка, целыми днями одна.

– Одна… А не нужно было своих детей доставать, поедом есть. Жила бы сейчас в большой и дружной семье, с большой кучей внуков и маленькой кучей правнуков, – отозвалась я, попивая ароматный чай.