Текст книги "Театр начинается с выстрела"

Когда я это услышала, у меня дыхание перехватило – телохранитель, называется! У меня охраняемое лицо прямо под носом отравили, а я и не заметила. С трудом взяв себя в руки и прочистив горло, я все же внезапно осипшим голосом спросила:

– Одним из тех лекарств, что вы перечисляли?

– Нет! – уверенно ответил он. – Для достижения подобного эффекта доза любого из них должна была быть чудовищной, что сказалось бы на всем организме, а этого нет. В ее еду или питье подмешали или на протяжении последнего времени систематически подмешивали некий неустановленный пока препарат. Или заменили им ее привычные лекарства. Думайте, где это могло произойти!

– Да нигде! – резко ответила я. – Анна уезжала на месяц, в Москву вернулась чуть больше недели назад. За это время никто из посторонних в ее квартиру не входил. И это совершенно точно. С позавчерашнего вечера мы с Анной ели одно и то же. Пустырник я, правда, не принимала.

– Перечислите! – попросил он.

Я подробно рассказала ему, что мы с Анной ели и пили с самого первого момента нашей встречи. Я дошла до сегодняшнего утра, когда вдруг осеклась и даже глаза закрыла – какая же я идиотка!

– Что вы вспомнили? – спросил врач.

– Сегодня утром я отвезла Анну в театр на такси и оставила там, а сама вернулась к ее дому, чтобы поменять пробитое колесо на машине. А она обычно, как приезжает, пьет у себя в гримерке кофе с сахарозаменителем, да и пустырник принимает. Это единственное, что она пила, а я – нет.

– Не удивили! – вздохнул он. – Мне приходилось иметь дело с актерами, и я знаю, какие нравы царят в театре или на съемочной площадке, какие страсти кипят. Скажите, там есть кто-то, кому Ермакова мешает настолько, что он пошел бы на такое? – Сил ответить не было, и я просто кивнула. – Значит, вы сейчас поедете в театр и заберете из гримерки Анны все продукты и лекарства! Все! – подчеркнул он. – А пока вы едете, я свяжусь с вашими работодателями и объясню, что случилось. Уверен, что у них есть подходящая химическая лаборатория, где смогут выяснить, что именно подмешали Ермаковой.

– Но вы же взяли у нее анализы, – удивилась я.

– Да! Но в крови и моче остаются только следы препарата, а иметь его в первозданном виде куда надежнее, – объяснил он. – Езжайте! Не теряйте времени! Преступники добились своей цели – Ермакова потеряла голос, и теперь они постараются уничтожить улики. Об Анне не беспокойтесь. Мы к ней никого не пропустим и передачи для нее принимать не будем – не дай бог, ее и здесь попытаются достать!

По лестнице я даже не сбежала, а слетела. Едва сев за руль, я позвонила Крону, но его номер был занят. Всю дорогу до театра я продолжала звонить, пока наконец не услышала его голос, естественно, совсем нерадостный.

– Я уже все знаю, – с ходу сказал он. – Возле театра стоит серебристый «Нисан», номер 314, водителя зовут Игорь. Отдашь ему все, что соберешь в гримерке Ермаковой, и оборудование, и можешь быть свободна.

– Крон! Этой мой косяк и…

– Это не твой косяк! Это мой, – выделил он, – косяк! И я уже огреб за него свою порцию добра.

– За то, что вызвал меня, а я не оправдала надежд твоего начальства? – бешеным голосом поинтересовалась я. – Так вот! Я все передам! И оборудование сдам! И деньги верну! «Дипломата», извини, с собой нет, но я тебе его стоимость возмещу! А теперь послушай меня внимательно! Ты меня не один год знаешь! Что с характером у меня все в порядке, для тебя не секрет! Можете меня отстранять, но я этим делом буду заниматься! На общественных началах! И запретить этого ты мне не можешь! Привет начальству! – и отключила телефон.

Я сорвалась на Крона, но легче мне не стало, потому что я действительно была виновата. Какого черта я оставила Ермакову в театре одну? Подумаешь – машина! Да я и вечером могла бы колесо поменять! Нет! Мне именно утром приспичило! Расслабилась! Решила, что всех построила: Воронцова укротила, Тихонова шуганула, и можно бамбук курить! Но кто в театре мог отравить Анну? Тихонову туда хода нет, значит, Воронцов с Лукьяновой решили отомстить. Но как они могли это сделать? И во что именно они напихали отраву? За этими размышлениями я подъехала к театру и пошла внутрь через служебный вход.

– Ты куда это? – неласково встретил меня незнакомый охранник.

– Я сестра Анны Ермаковой, – объяснила я. – Она просила кое-какие вещи из ее гримерки взять – нужны они ей.

– А-а-а, понял, – покивал он. – Как там она? – В ответ я только горестно махнула рукой. – Да, не повезло ей, – невесело согласился он. – Только я тебе ключ дать не могу.

– Да мне и не надо. Вы его Александре Федоровне дайте, все равно же я без ее помощи там ничего не найду. Я сейчас схожу за ней. Как она, кстати?

– Переживает сильно. Шутка ли? Анна же ей как родная. Только зачем же ходить, если я ее по внутреннему телефону вызвать могу.

Он позвонил, и через несколько минут пришла поникшая и сразу на десять лет постаревшая Ковалева. Она укоризненно посмотрела на меня, и я виновато отвела глаза. Узнав, зачем я пришла, она властным жестом протянула к охраннику руку за ключом, и тот покорно открыл дверцу висевшего на стене шкафчика, но вдруг замер, а потом, повернувшись к нам, растерянно сказал:

– А ключа нет.

– Как это нет? – воскликнули мы с Ковалевой в один голос.

– Сами смотрите, – предложил он. – Ключ приметный. Даже если бы его случайно на другой крючок повесили, то все равно видно было бы.

Как выглядит нужный нам ключ, я хорошо не помнила, но уж Александра Федоровна должна была знать его «в лицо». Она осмотрела все ключи и развела руками – нету, мол!

«Опоздала! – в ужасе подумала я. – Охранник ведь – живой человек, он и покурить мог выйти, и в туалет. Вот Воронцов с Лукьяновой и воспользовались моментом, когда его на месте не будет. И взяли его – ключ-то приметный, его ни с каким другим не спутаешь. Но вдруг они еще не успели ничего забрать?»

– Будем ломать дверь! – решительно заявила я.

Охранник и Ковалева уставились на меня как на сумасшедшую, и Александра Федоровна сказала:

– Женя! Ты горячку не пори! Даже если этот потерялся, то у Анечки ведь свой есть. Ты съезди да забери его.

– Времени нет! – отрезала я и, оттащив ее в сторону, шепотом объяснила: – Анна потеряла голос, потому что ее чем-то отравили!

Услышав это, Ковалева сдавленно ахнула и начала оседать на пол. Я ее подхватила, помогла дойти до стула, села рядом и на ухо ей продолжила:

– А подмешали эту дрянь во что-то, что она сегодня здесь пила или ела! Врачи не могут начать лечение до тех пор, пока не выяснят, что именно она приняла, а то только хуже может быть. Вот меня и прислали, чтобы я все продукты и лекарства забрала, а их на анализ отдадут. Выяснят, что за отрава, тогда и лечить начнут! Я так думаю, что тот, кто отраву подмешал, тот и ключ украл, чтобы отравленные продукты забрать. Хорошо если еще не успел, тогда можно будет выяснить, что это за гадость, и Анну спасти. А если он там уже побывал?

Судорожно сглотнув, Ковалева встрепенулась и не менее решительно, чем я, заявила:

– Будем ломать!

С моей помощью она поднялась, мы подошли к конторке, откуда, как кукушка из часов, на нас с любопытством смотрел охранник, и Александра Федоровна попросила его:

– Кольку, рабочего сцены, пригласи сюда. И скажи, чтобы монтировку захватил!

– Ты чего это задумала? – насторожился охранник, но трубку взял и позвонил, а потом сказал нам: – Сейчас придет. Так, зачем он тебе?

– Дверь будем ломать, – будничным тоном сообщила Ковалева. – Действительно, чего время тянуть?

– Э-э-э! – обалдел охранник. – Ты от горя умом, что ли, двинулась? Дятел же нас в щепки раздолбает.

– Это Дятлов, директор театра, – невозмутимо пояснила мне Александра Федоровна. – А раздолбать он не сможет – клюв у него не того размера.

Пока мы ждали неведомого мне Кольку, Ковалева, отведя меня в сторону, тихонько делилась своими соображениями:

– Насчет того, что из гримерки Анны успели что-то вынести, я сильно сомневаюсь. От ее гримерки до сцены, сама знаешь, рукой подать. Она же прима! Ей по статусу не положено по лестницам бегать. А в зале днем или репетиции, или детские спектакли, вечером спектакли – народ постоянно туда-сюда шмыгает мимо гримерки. Бухгалтерия и все прочие, чтобы путь сократить, по своим делам днем только прямиком через зал ходят. Так что лезть днем в ее гримерку не стали бы – рискованно. Тут гад этот скорее на ночь в театре бы остался, чтобы тихонько за собой прибрать, а утром сделал вид, что только что пришел.

Я хотела напомнить, что она собиралась рассказать мне о привычке Анны всегда запирать свою гримерку, но тут появился парень в спецовке, как и заказывали, с монтировкой в руках, и вопрошающе посмотрел на Ковалеву, а та кивком показала ему, куда идти, и мы отправились вслед за ним. Узнав, что нужно взломать дверь в гримерку Анны, он попробовал возражать, но его сопротивление было подавлено в зародыше императивным тоном Александры Федоровны:

– Под мою ответственность!

Ломать – не строить! Дверь с жалобным скрипом поддалась, и мы оказались внутри. Увидев стоявшие на тумбочке банки, я облегченно вздохнула – успели! Ковалева нашла использованные магнитовские пакеты, и я сложила в большой все, что можно было принять внутрь, включая пятилитровую бутыль с водой, а в маленький – то, что было у меня при себе из выданного во временное пользование оборудования (карту памяти с записью я, правда, оставила себе, на всякий случай). Вдруг от двери раздался возмущенный мужской голос:

– Это что за произвол? Вы что творите? Саша! Кто тебе разрешил дверь ломать? И вообще, кто эта девушка?

Я подняла глаза и увидела пожилого, толстого и лысого мужчину, который гневно смотрел на меня.

– Сестра Анны Николаевны. Вот за ее вещами пришла, – объяснила я.

– Ты бы лучше за порядком в театре следил! – напустилась на него Ковалева. – Это, между прочим, в твои прямые обязанности входит! Был бы ключ от гримерки на месте, так не пришлось бы дверь ломать!

– С этим я разберусь! – не предвещавшим ничего хорошего тоном пообещал, как я поняла, директор театра. – Но у Ермаковой же свой есть! Неужели трудно было за ним съездить? А тем временем и второй нашелся бы!

– Аня в больнице, – объяснила я и на всякий случай слукавила: – Это далеко, за городом, а вещи нужны срочно.

Тут подключилась Александра Федоровна:

– Ты, чем орать, лучше распорядился бы, чтобы замок на первое время хотя бы навесной на дверь установили, – не оставлять же Анечкину гримерку без присмотра?

Мужчина от негодования всплеснул руками и воскликнул:

– И где я его тебе сейчас возьму? Может, тебе сначала самой надо было о замке подумать, а потом уже дверь ломать?

– Где хочешь, там и бери! – отрезала она. – Хоть с подсобки в подвале сними! Там же ничего ценного нет и никогда не было!

Оставив их препираться, я вышла из гримерки, потом через служебный вход на улицу, где огляделась. Увидев нужную машину, я оглушительно свистнула, чтобы привлечь к себе внимание, и водитель, все правильно поняв, подъехал ко мне.

– Тебя как зовут? – спросила я, открыв переднюю дверь.

– Игорь. А вы, наверное, Евгения? Во всяком случае, похожи, хоть в жизни и старше выглядите. Садитесь!

– Мама запретила мне садиться в машину к незнакомым дядям, – детским голосом произнесла я и, поставив оба пакета на сиденье, уже нормальным голосом объяснила: – Большой – на экспертизу, маленький – Денисову. Подробностей не будет!

Захлопнув дверь автомобиля, я пошла обратно в театр, а парень даже не попробовал меня остановить: то ли приказа такого у него не было, то ли вид у меня был до того зверский, что он решил не рисковать. Обратно в театр я вернулась без проблем и застала в гримерке Ермаковой уже одну Ковалеву.

– А где Дятлов? – поинтересовалась я.

– Пошел замок искать. Я же пообещала, что иначе здесь на диване ночевать буду.

– Это хорошо, потому что мне надо в подробностях знать, что произошло в театре после того, как я Анну сюда привезла.

– Да вроде ничего особенного не было, – пожала плечами Александра Федоровна. – Все как обычно. Только вот пустырник она не принимала, потому что после вчерашнего ей волноваться не о чем было. Так что она кофе попила, на репетицию настроилась и на сцену пошла. Тебя-то не было, так я сама ее в кулисе караулила.

– Значит, в кофе или в сахарозаменитель ей этой ночью отраву и подмешали, потому что вчера мы с ней не раз этот кофе пили и за завтраком ели одно и то же. А раз со мной ничего не случилось, значит, ночью в гримерку кто-то забрался и сделал свое черное дело.

– Кто-то! – хмыкнула Ковалева. – Воронцов с Лукьяновой, чтоб им пусто было! Больше некому! Хотя… – Она задумалась. – А как они это сделали, если вчера сразу после репетиции оба ушли? Знаешь что? Давай-ка я Степанычу позвоню, вдруг кто-то из них приходил попозже, а мы об этом просто не знаем? Ты посиди здесь, а я сейчас у Иваныча его номер узнаю.

Она ушла и вернулась довольно быстро, а в ответ на мой горящий нетерпением взгляд только развела руками:

– Оказывается, Степаныч сказал, что прямо отсюда на дачу поедет, а там, как он жаловался, прием неустойчивый. Но я оба его номера, в смысле, и домашний тоже, записала и буду постоянно звонить – вдруг появится.

– Да кроме этих двоих, некому больше было это сделать, – уверенно заявила я. – Тихонову-то сюда хода нет! Вы мне расскажите, что дальше было.

– Началась репетиция. Димка вел себя тише воды ниже травы. Все шло нормально. Нина отравлена, ее предпоследняя реплика: «Прощай, Евгений! Я умираю, но я невинна. Ты злодей». Анна все нормально произнесла. Потом говорит Арбенин, и ее заключительные слова: «Теперь мне все равно. Я все ж невинна перед богом». А Анечку не слышно. Воронцов из зала кричит: «Анна Николаевна, что вы текст себе под нос шепчете? Умирайте громче!» Я смотрю на нее, а она лежит на сцене, глаза открыты, губы шевелятся, и ни звука! Я к ней бросилась, начала поднимать, а у нее в глазах ужас, и белая она как мел. Подняла я ее, на стул усадила, а она прямо не в себе. Тут Воронцов на сцену прибежал, а за ним и все остальные. Орать он на Анну не орал, но говорил на тонах очень повышенных – и тут, в общем-то, был прав: она же репетицию срывает. Анечка ему что-то беззвучно отвечает, а он ей на это: «Что вы мне тут рыбу изображаете?» Этого я уже не выдержала, обложила его с ног до головы и объяснила, что у Анечки с голосом что-то случилось. И тут этот гад язвительно так заявил: «Да-а-а! Звания с наградами – это замечательно, но здоровья они не прибавляют. Подтяжку лица, конечно, сделать можно, но возраст все равно берет свое. Хорошо, Анна Николаевна, что вы на репетиции так облажалась, а не премьерный спектакль сорвали. Пора вам дорогу молодым уступать!»

– И все промолчали? – чувствуя, как меня начинает трясти от ярости, спросила я.

– Промолчали? – усмехнулась Александра Федоровна и выразительно произнесла: – Да! Никто ни слова не сказал! Но каким же злорадством светились их глаза! Еще бы! Сама Ермакова! Вот так! Публично! Опозорилась! И Анна это видела! Я ее со сцены повела, а она вырвалась и на выход побежала. А я же ее разве догоню? В моем-то возрасте? Хорошо, что Пантелеич ее перехватил. А ведь она в таком состоянии могла, себя не помня, и на дорогу выскочить, и под машину попасть! Я начала уговаривать ее прилечь в гримерке и успокоиться, да куда там! Рвется уйти, и все тут. Поняла я, что ей нужно одной побыть, чтобы все это пережить без свидетелей. Взяла я у нее ключ, пошла в гримерку, сумочку ее забрала, дверь заперла, а ключ в ее сумку положила. А Пантелеич тем временем такси вызвал. Посадили мы ее в машину, сказала я водителю адрес, и уехала она. По-хорошему надо было бы и мне с ней, только как, если на мне все костюмы? Случись что с ними – с меня же вычитать будут. Объяснила я Пантелеичу в двух словах, что произошло, а он так распереживался за Анечку, что ему с сердцем плохо стало. Я потом слышала, что он домой ушел, а ему на замену Иваныча вызвали.

– Когда я приехала к ней, она просто невменяемая была, все вазы в доме зачем-то перебила, – сказала я, умолчав о том, что Анна надумала себе на пустом месте рак горла.

– Что ж тут непонятного? – грустно усмехнулась Ковалева. – Если голос пропал, то на сцене ей больше делать нечего, а значит, и цветы не получать. И зачем ей, чтобы эти пустые вазы стояли перед ней, как напоминание о былой славе, и на нервы действовали?

– Я об этом как-то не подумала, не до того было, – виновато сказала я. – Да и сумочку в больницу она взяла ту, с какой в театр ходит, наверное, и ключ от гримерки в ней был. Хотя я все равно не смогла бы его у нее взять – тогда пришлось бы сказать, что ее отравили, и она еще больше разнервничалась бы. Кстати, а почему Анна ключ никому не доверяет? – спохватившись, спросила я. – Да и вообще с ключами история непонятная – должен же быть запасной.

– А я? – даже обиделась Александра Федоровна, но ради справедливости согласилась: – Правда, только мне одной и доверяет. А насчет запасного, так когда-то ключей было три, но один давным-давно потерялся. А дубликат тогда никто делать не взялся. Уж больно ключ заковыристый – замок-то старинный. Вот и осталось их два. Когда она ведущей актрисой стала и только-только в эту гримерку заселилась, я ее предупредила, чтобы она, даже выходя на пару минут, всегда дверь запирала. Она покивала – поняла, мол, а на деле мне, видно, не поверила. Пришлось ей на собственном опыте учиться. Она тогда с одних съемок за границей привезла себе белый пиджак. Красоты необыкновенной! Пришла она в нем в театр, сняла в гримерке, а потом вышла в туалет. А когда вернулась, он уже был машинным маслом залит! Что мы с ним только не делали, а все без толку. Так и выбросила она его. С тех пор она гримерку даже на пару минут открытой не оставляет.

– А если предположить, что кто-то сумел сделать оттиск ключа и заказал по нему дубликат, – технологии-то теперь другие, вот и нашел он мастера, который способен это сделать, – начала рассуждать я.

– Такой сложный ключ по одному оттиску? Без замка? И чтобы он от родного не отличался? – иронично поинтересовалась Ковалева и посоветовала: – Ты, как к Анне поедешь, попроси у нее ключ да рассмотри как следует! Это же дореволюционная работа, таких заготовок ни у одного мастера нет.

– Хорошо! Убедили! Замок явно открывали ключом с вахты, – подняв руки в знак того, что сдаюсь, согласилась я. – А кто вообще мог воспользоваться ключом с вахты?

– Только Маша. Это уборщица. Больше никто, – уверенно заявила Александра Федоровна. – Уборщицы у нас приходят рано утром, потому что почти все совмещают и отсюда уже идут на основную работу. Они сразу берут на вахте все ключи от «своих» комнат, чтобы за каждым по отдельности не бегать, и идут работать, а потом все их скопом возвращают. Гримерку Аннушки уже давным-давно убирает Маша, и никто в театре о ней плохого слова сказать не может.

– А она могла дать кому-то ключ от гримерки Анны, если кто-то очень-очень попросил буквально на пару минут по очень уважительной причине?

– Нет! – отрезала Ковалева. – Объясняю так, чтоб ты поняла. Анна очень любит детей, а у Маши три девки, и тянет она их одна. Анечка все конфеты и сласти, что ей дарят, отдает им. А это тебе не карамельки на развес!

– А если Маша считает, что ей бросают подачку с барского плеча? В глаза улыбается и заискивает, а в душе ненавидит? Не может быть такого? – возразила я.

– Ничего ты не поняла! Вот поговоришь с Машкой и сама убедишься, что ошибаешься, – отмахнулась она. – Какая ненависть? Да она жалеет Анечку, что у той детей нет! Кроме того, она знает, как здесь все завидуют Анне, и никогда никому ключ не дала бы – а вдруг навредят?

– Хорошо, поговорю и разберусь, – пообещала я. – А кто-то из охранников мог дать постороннему человеку ключ?

– Никогда в жизни! – уверенно заявила Александра Федоровна. – Они все очень уважают Анечку за порядочность и честность – она же никогда ни о ком (ни в глаза, ни за глаза) слова плохого не сказала, хвостом направо-налево, как другие, не вертит. Несмотря на все свои звания, с техническими работниками общается как с равными, нос не воротит и не задирает. А то есть у нас такие паразитки, которые на нас как на обслугу смотрят.

– Намекаете, что они никому, кроме Анны и Маши, ключ бы не дали?

– Да чего уж намекать? – хмыкнула она. – Прямо говорю.

– Но кто-то мог взять и самовольно. Охранники ведь не только в своей конторке сидят, они по какой-то причине и отойти могут. Вот кто-то дождался момента, когда охранника на месте нет, и взял! Не сейф же у вас там, а шкафчик, как я видела, простой, его при желании и гвоздем открыть можно.

– На это я тебе ничего сказать не могу, но вот за то, что никто из охранников по своей воле Анечке не навредит, головой поручусь.

– Ладно! Давайте вернемся к делу, – предложила я. – Уехала Анна, а что потом было?

– А ничего! – нервно рассмеялась Александра Федоровна. – Димка начал репетицию сначала, но уже с Дашкой в роли Нины и Веркой в роли баронессы Штраль. А я смотрела на все это паскудство и жалела, что нет у нас в реквизите настоящего автомата. Расстреляла бы я их без малейшего колебания и последующего раскаяния. И рука бы не дрогнула! – медленно произнесла она и, вздохнув, продолжила: – В общем, закончилась репетиция, все по своим гримеркам разошлись, я к себе вернулась, и тут меня Борька вызывает. Прихожу, а Воронцов уже там. И Борька меня спрашивает, а не притворялась ли Анна? Она ведь не хотела Нину играть, вот и могла изобразить, что голос потеряла, чтобы ее с роли сняли. Я ничего отвечать не стала, только пальцем у виска покрутила. И тут Воронцов: «Я же вам говорил. Ей уже о душе думать надо, а не молодух играть! Значит, пока тираж не напечатали, вносим в программку изменение: в роли Нины Арбениной – Анна Ерлакова. Им там только одну букву и надо будет исправить».

– Какая Анна Ерлакова? – изумилась я.

– Вот и я поинтересовалась, откуда вдруг эта самая Ерлакова взялась, – язвительно произнесла Александра Федоровна. – А Воронцов мне ответил, что это теперь будет сценический псевдоним Дарьи Лукьяновой. Вконец обнаглели! – с ненавистью прошептала она.

– Главреж здесь? – буквально прорычала я.

– Куда же он денется – спектакль ведь сегодня, – усмехнулась Ковалева. – Посмотрела я тогда Борьке в глаза, а он взгляд отводит.

– Я с ним сейчас сама поговорю, – недобрым тоном пообещала я. – Как его зовут полностью? Не обращаться же мне к нему «Борька»!

– Борис Ефимович Зеленогорский, – скривившись, ответила она.

– Уже лучше. А вы, Александра Федоровна, найдите-ка мне пока адреса Воронцова, Лукьяновой и ее номер телефона тоже, да и уборщицы Марии.

– Кто-то из нас двоих должен в гримерке остаться, – напомнила мне Ковалева.

– Ладно! Одна справлюсь! Тогда я все, что мне надо, из Борьки вытрясу! Где мне его искать?

– В кабинете, где же еще? А все данные у его секретарши есть – она же у нас еще и отдел кадров по совместительству.

Где находится кабинет главрежа, я уже знала – проходила мимо него не раз, да и физиономию этого хорька на фотографии видела, когда в фойе гуляла, так что ошибиться не могла.

В приемной я грубо проигнорировала писк сидевшей за компьютером и раскладывавшей пасьянс размалеванной девицы, что шефа нет на месте, и прошла прямиком в кабинет. К сожалению, девица оказалась права – тот был пуст.

– И где мне его искать? – спросила я у нее.

– Ждать! – язвительно ответила она, как плюнула, явно отыгрываясь за попранную добродетель.

Интересно, а я-то тут при чем? У меня ориентация традиционная. К тому же ее добродетель попрали так давно, что и сама девица при всем желании не вспомнит, когда это было и кто это сделал, ну а последующие поколения только довершили начатое предшественниками, потому что при ближайшем рассмотрении девица оказалась женщиной даже не второй молодости.

– Не на гребешке сидишь, так что не выделывайся! В твоем возрасте это уже не красит! – поморщилась я. – Лучше ответь по существу, и разойдемся красиво, без телесных повреждений на твоей стороне.

– Я сейчас полицию вызову! – взвилась она.

– А толку? – спокойно спросила я. – Ты же к ее приезду связно «агу» сказать не сможешь. Лучше шепни мне, где главреж, тогда и здоровьем рисковать не придется.

– У худрука он. Дверь напротив, – зло прошипела она.

– Вот видишь, как все просто, – улыбнулась я.

Выйдя в коридор, я нос к носу столкнулась с Зеленогорским и, радостно распахнув объятия, предложила:

– Давайте познакомимся, Борис Ефимович! Я сестра Анны Ермаковой.

Должно быть, у меня был такой дружелюбный вид, что он, спав с лица, судорожно сглотнул и стал потихоньку пятиться назад. Глядя на этого слизняка, я презрительно усмехнулась и, протянув руку вперед, стала подманивать его:

– Куть-куть-куть!

Что уж он прочел на моем лице, я не знаю, зеркала поблизости не было, но, забыв о гипертонии, ишемии, артрозе и чем там еще страдают престарелые творческие работники, он, быстро повернувшись, стартанул с места так, что любой спринтер обзавидуется. О таких мелочах, как авторитет среди подчиненных и чувство собственного достоинства, он даже не подумал – жизнь дороже. Смерть во плоти он, что ли, увидел? Не учел главреж только того, что он в прыжке метр с кепкой, а у меня длина ног соответствует росту, так что догнать его было делом пары минут. Держа его за шиворот, как нагадившего в хозяйские тапки котенка, я вела его в его же кабинет, ласково увещевая по дороге:

– Борис Ефимович! От судьбы не уйдешь и не убежишь! Связавшись с Воронцовым, вы обе-ими ногами влипли в большую кучу дерьма, но вам этого показалось мало, и вы начали пакостить моей сестре, а я за нее кого угодно в блин раскатаю. Так что очень скоро вы убедитесь, что дерьмо, в которое вы добровольно закопались по самую маковку, было еще только повидлом и самое страшное у вас впереди.

В приемной при виде нас секретарша вскочила с места как ужаленная, а главреж крикнул ей:

– Полицию вызывай!

Она схватилась за трубку, но тут я остановила ее:

– Минутку внимания. Вы можете вызвать полицию, и уверяю вас, что я буду с ней очень откровенна. А поскольку наша доблестная полиция течет, как дырявое ведро, и информация оттуда расходится веером во все возможные издания и Интернет, то вся та вонючая жижа, которая до этой минуты мирно колыхалась в вашем корыте от стенки к стенке, выплеснется наружу и затопит вас с головушкой. И тогда одному главному режиссеру придется искать работу на очень далекой периферии, потому что ни в один столичный театр рекомое лицо не возьмут даже на должность самого младшего помощника. Я ясно выразилась? Так что советую вам, Борис Ефимович, душевно со мной побеседовать. Обещаю, что бить не буду. Итак, что вы решили?

– Давайте поговорим, – с трудом выдавил он из себя.

Держа его по-прежнему за шиворот, я завела его в кабинет и, закрывая за собой дверь, мило улыбнулась секретарше:

– Чая не надо! Кофе тоже!

Зеленогорский сел за свой стол (наверное, так он чувствовал себя более уверенно) и постарался придать себе достойный вид – напрасный труд, вытащенный из воды кот выглядит более симпатично, он хоть жалость вызывает, а я к этому слизняку не чувствовала ничего, кроме презрения. Я села сбоку, так, чтобы контролировать окно и дверь, – люди, которые пренебрегают элементарными правилами безопасности, долго в нашей профессии не задерживаются.

– Итак, все началось с того, что департамент культуры московской мэрии обмазал Воронцова вазелином и пропихнул-таки в ваш театр, – начала я. – А теперь вам слово.

– Да! – чуть не взвизгнул главреж. – Я не хотел портить отношения с властями и взял его. Вы думаете, я не знаю, что он бездарь? Да об этом все знают! И то, что он из спектакля черт-те что сделает, тоже! Но договор с ним был подписан на постановку одного – повторяю прописью, – одного спектакля! «Маскарад» Лермонтова.

– А Лукьянова?

– Шла довеском, – буркнул он. – Я ее взял потому, что в массовке бегать некому – пара девочек уволились. Естественно, связываться с Воронцовым никто не хотел, вот он и начал репетировать с ней Нину Арбенину.

– Я это все уже знаю, – перебила его я. – И о том, как вы уговорили Анну согласиться на роль Нины, тоже. Сыграли на том, что у нее в жизни ничего, кроме театра, нет. Но почему Воронцов смирился с тем, что она будет играть Нину?

– Я убедил его, что Тамара заподозрит неладное, если внезапно появившаяся артистка из провинции будет играть главную роль в поставленном им спектакле, – пробормотал Зеленогорский.

– Ладно, пошли дальше. Откуда вдруг появилась Анна Ерлакова? Можете бить себя пяткой в грудь, рвать на ней нижнее белье и клясться на Станиславском, что вы на это пошли исключительно из любви к искусству, но я с детства очень недоверчивая. Так, в чем дело? Чем вас Воронцов подкупил?

– Я на это не согласился, – быстро сказал он.

– Ой ли? – усмехнулась я. – Воронцов пришел, чтобы поставить один-единственный спектакль. Так с какого же перепуга он вдруг стал продвигать на место примы театра свою любовницу? Он уйдет, а она останется? Что-то не верится! – Зеленогорский подавленно молчал, и я продолжила: – Кстати, вам ведь донесли уже, как он валялся у Анны в ногах, вымаливая прощение за свое хамство? – Главреж, не поднимая глаз, кивнул. – А знаете, что его на это сподвигло? Видеозапись его развлечений с Лукьяновой на складе для мебели. А теперь представьте себе, что Тамара Томасовна получит эту запись с пояснением, что вы были полностью в курсе происходящего и всячески потворствовали этому.

– Только не это! – в ужасе в голос заорал Зеленогорский.

Дверь распахнулась так резко, что даже ударилась о стену, и в кабинет влетела верная секретарша с самым решительным видом и электрочайником в руках наперевес, видимо, готовая встать грудью на защиту шефа.

– Пошла вон! – сорвался на нее главреж, и она тут же исчезла.

Он немного посидел молча, потом вздохнул и сказал:

– Жена Воронцова пользуется большим авторитетом у членов правления СТД, Союза театральных деятелей. Она обещала мне, что на грядущих выборах членов правления будет продвигать мою кандидатуру, если ее муж останется в театре на постоянной основе. А уже он стал настаивать на том, чтобы Лукьянова начала играть роли Анны сначала во втором составе, а потом и… – Он недоговорил, но все и так было ясно.

– Тамара Томасовна лично вам обещала похлопотать или вы знаете об этом со слов Воронцова? – уточнила я, сцепив руки на коленях в замок, потому что побоялась сорваться.

– Лично, – поколебавшись, буркнул он.

– И поддались вы на искушение! – не в силах скрыть ненависть, сквозь зубы процедила я. – Когда с Анной прямо на сцене беда случилась, вы даже обрадовались, что не придется вам ни к чему руки прилагать, потому что все само собой свершилось. Заказчице уже доложили?