Текст книги "Русская мышеловка"

Глава 3

Да, знаю – надо было оставить все как есть, не трогать, не вмешиваться. Но меня много лет подряд учили служить и защищать. Это было вбито в меня на уровне рефлексов. А вдруг этот человек еще жив? Вдруг его можно спасти?

Я приблизилась к телу и расчистила снег. На меня смотрело уже знакомое лицо. Глаза закрыты, открытый рот набит снегом. Теперь я знаю, куда подевался труп «афганца»

Саши.

На площадке кто-то пронзительно завизжал. Сестры Вострецовы жадно таращились на тело. Супруга миллионера Кабанова ахнула и повалилась в обморок.

– Позовите хозяина! – крикнула я. – Немедленно!

Послышался мягкий шорох снега, и возле меня затормозила норвежка. Видимо, сноубордистке тоже хотелось посмотреть на труп.

Телохранители Кабанова были парализованы упавшей им на руки дамой. Учитель музыки поспешно уводил Ванечку с площадки. Единственный, кто сохранил самообладание, был миллионер. Дмитрий Юрьевич быстрым шагом ушел в дом и вскоре привел хозяина. При виде трупа Гримальди позеленел. Да уж, не позавидуешь толстяку! Теперь убийство, что случилось в «Шварцберге» в ночь на тридцать первое декабря, не скрыть. Вот он, труп, – при свете дня, при свидетелях. Наконец-то за дело возьмется полиция.

– Полиция! – завопила Тамара Вострецова.

Полицейский комиссар прибыл в «Шварцберг» спустя три часа после звонка Альдо Гримальди в полицию. Был он упитан, невысок, с большим уютным животом, и казался братом хозяина – по крайней мере, двоюродным. Может, все дело в том, что оба – уроженцы здешних мест?

Комиссар выбрался из кабины подъемника, передернулся на холодном ветру и поспешил укрыться в тепле. На труп, так и лежащий посреди лыжной трассы, толстяк бросил всего один беглый взгляд. Поскольку время перевалило за полдень, погода начала портиться, следуя местной традиции. Побоявшись, что тело занесет снегом, мы с норвежкой обозначили лыжными палками место, где из-под наста торчала рука.

Но комиссара покойник ничуть на заинтересовал – гораздо больше господина Розенблюма влекла возможность допросить постояльцев. Он попросил гостей собраться в столовой. Но семейство Кабановых в полном составе (и, конечно же, вместе с охраной) проигнорировало его требование. Синьора Фаринелли с дочкой тоже отсутствовали.

– Давид Розенблюм, комиссар полиции, – так представился вновь прибывший, поправляя под мышкой толстый, туго набитый портфель. Сняв длинную, до колен старомодную куртку и размотав шерстяной яркий шарф, полицейский комиссар остался в твидовом костюме. Был даже жилет, а из кармашка свисала довольно толстая серебряная цепочка. Такое чувство, что этот господин явился в «Шварцберг» не из городка под горой, а прямиком из 1910 года. А уж когда Давид достал трубку, деревянную изогнутую трубку, и положил ее на стол перед собой, мне показалось, что сейчас заиграет музыка, по экрану побегут титры, и я окажусь в одном из своих любимых фильмов в жанре классического детектива.

Комиссар поудобнее устроил портфель на столе рядом с трубкой, обвел взглядом собравшихся и сообщил:

– Дамы и господа, мне жаль, что ваш отдых в «Шварцберге» нарушен таким ужасным происшествием. Я не побеспокою вас больше, чем это необходимо, но вы понимаете – преступление есть преступление, и расследование должно вестись по правилам.

Давид обвел молчаливых постояльцев взглядом и жизнерадостно заявил:

– В конце концов, полицейских формальностей никто не отменял.

Вперед выступил хозяин. На господина Гримальди было больно смотреть. Он походил на человека, из которого вынули позвоночник и который держится прямо только силой привычки. Делая руками округлые жесты, Альдо забормотал:

– Господин комиссар, репутация моего отеля… безупречная в течение почти четверти века… и совершенно непредвиденная трагическая случайность… я искренне надеюсь, это не нанесет урона… не побеспокоит гостей…

– Посмотрим, – оскалил желтые прокуренные зубы комиссар и сразу перестал походить на персонаж классического детектива. Стало понятно – дядька этот тертый, бывалый, жесткий и не склонный к излишним сантиментам. Было бы странно, если бы полицейский – пусть даже и швейцарский – оказался другим. Тот, кто ежедневно сталкивается с человеческой злобой, алчностью, агрессией и прочими малоаппетитными чертами, поневоле наденет на сердце броню, каким бы идеалистом он ни был в юности, выбирая профессию. Теперь Розенблюм нравился мне гораздо больше. Надеюсь, он быстро и по-деловому разрешит загадку убитого «афганца».

– Мне нужно осмотреть место происшествия, а затем отправить тело в город, где его осмотрят эксперты. Но сначала я бы хотел побеседовать с гостями отеля. Особенно меня интересуют те, кто присутствовал при находке тела. Кстати, кто именно его обнаружил?

Взгляды всех присутствующих, как опилки к магниту, притянулись к моей персоне. Глаза комиссара вспыхнули азартом ищейки. Ох, чувствую, изобразить простодушную невинность не получится. Этот Розенблюм, кажется, очень любит свою работу. Я, конечно, уважаю его как профессионал профессионала, но нервных клеток он мне попортит изрядно. Ничего, мы тоже не маргаритки на лугу.

– Могу я узнать ваше имя? – любезно осведомился толстяк.

– Евгения Охотникова. Из России, – вздохнула я, сразу расставляя точки над i. Однажды я – совершенно безвинно, кстати! – провела неделю в тюрьме города Франкфурта, потому что меня заподозрили в принадлежности к «русской мафии». Но Давида «русский след» ничуть не заинтересовал – комиссар приятно улыбнулся мне и сообщил:

– Тогда с вас и начнем.

Я тяжело вздохнула. Ладно, чем скорее с неприятными формальностями будет покончено, тем лучше для всех. У меня в голове уже сложилась сильно отредактированная версия того, что произошло в «Шварцберге» на самом деле, и я была готова изложить ее комиссару по первому требованию.

Розенблюм повернулся к хозяину и не столько спросил, сколько констатировал факт:

– Надеюсь, вы предоставите помещение, где никто нам не помешает?

Гримальди рассыпался в заверениях, что готов отдать свой кабинет, бильярдную и даже собственную спальню для нужд уважаемой полиции.

Давид Розенблюм важно кивнул и сказал, что на спальню не претендует, а вот бильярдная вполне подойдет. И добавил, что очень надеется – хозяин обеспечит конфиденциальность беседы. Альдо прижал руки к груди, взглянул на комиссара глазами преданного пуделя и заверил, что лично будет стоять на страже, следя за тем, чтобы нам никто не мешал.

Комиссар подхватил под мышку увесистый портфель и проследовал за хозяином. Мне ничего не оставалась, как отправиться за ними. Наша маленькая процессия совершила торжественное шествие через всю гостиницу, и наконец Гримальди распахнул перед нами двустворчатую дверь зала, где я еще не бывала. Бильярдная была тесноватой, но уютной. Вдобавок здесь можно было курить – стерильно чистые пепельницы, расставленные по углам, и слой копоти на потолке указывали на это. Альдо зажег под потолком лампы на стальном кронштейне, и стало видно, что за окном уже сумерки. Интересно, как это комиссар собирается выкапывать тело из-под снега, который с каждой минутой усиливается? Да еще в темноте.

Впрочем, это меня совершенно не касалось. У полиции свои проблемы, а у меня свои. И главная – как провести этого, судя по всему, неглупого швейцарского детектива, как заставить его поверить в мою полуправду?

Дело в том, что я совершенно не собиралась посвящать Давида Розенблюма в драматическую историю своих отношений с покойным. Незачем комиссару знать, что я обнаружила тело однорукого незнакомца не один раз, а целых два. Только представьте, как будет звучать мой рассказ! Да мне никто не поверит! Меня засмеет швейцарская полиция в полном составе! И я немедленно сделаюсь подозреваемым номер один!

Нет, решено – правды от меня вы не дождетесь, господин комиссар.

Между тем толстяк в твидовом костюме уселся в глубокое уютное кресло и указал мне на второе. Вздохнув, я присела – и тут же утонула в пухлых подушках. Осталось только подсоединить ко мне полиграф.

Давид пристроил портфель у подлокотника, поерзал, устраиваясь поудобнее, извлек из кармана пиджака старомодный диктофон. Добродушно улыбнулся мне и включил свою машинку. Глянул на часы и деловито произнес:

– Первое января, шестнадцать ноль восемь. Горнолыжный курорт «Шварцберг». Обнаружено тело неизвестного. Допрос свидетелей ведет комиссар Давид Розенблюм. Свидетель номер один – Евгения…

Комиссар вопросительно уставился на меня.

– Охотникова, – процедила я сквозь зубы. Конечно, приятно быть номером первым, но только не в списке подозреваемых в убийстве. Поэтому попробую-ка я чуть-чуть подкорректировать схему ведения допроса, которую, судя по всему, уже выбрал комиссар.

Я подалась вперед, с видом заговорщика уставилась в лицо толстяку и сообщила:

– Кстати, он вовсе не неизвестный! Вы знаете, он был одним из постояльцев нашего отеля.

В глазах толстяка вспыхнули золотистые искорки. Он тоже подался вперед и промурлыкал:

– Вот как? Неужели? Вы совершенно в этом уверены?

– Думаете, я лгу? – я откинулась в кресле с видом оскорбленной невинности.

– Что вы, фрау Охотникова!

– Фройляйн, – потупила я глазки.

Прекрасно знаю, что слово «фройляйн» давно уже никто всерьез не употребляет. Разницу между незамужней девицей и замужней молодой женщиной может заметить только юрист. Так что слово «фрау» теперь годится и для тех, и для других. Но ведь я простодушная туристка из далекой заснеженной России. Так что не обессудьте, как говорится!

– Скажите, как его звали? Когда он въехал в отель? – Глаза у комиссара так и горели, толстяк выдвинул вперед руку с диктофоном.

Прямо-таки жаль было разочаровывать этого энтузиаста. Я похлопала ресницами, сделала вид, будто глубоко задумалась. Комиссар терпеливо ждал. Наконец я одарила комиссара беспомощной улыбкой и сообщила:

– Но я не знаю его имени! Я видела этого мужчину всего дважды. В первый раз это было в баре, в вечер моего приезда. Этот человек пытался приставать ко мне. Так неприятно… я была вынуждена уйти к себе в номер. Не выношу навязчивых мужчин.

– А второй? – хищно подался вперед Розенблюм.

Мое лицо выразило беспомощность.

– Второй… господин комиссар, второй раз я увидела его уже под снегом.

Толстяк откинулся в кресле и смерил меня оценивающим взглядом. Ох, главное – не переиграть. Надеюсь только на то, что в «Шварцберге» нет никого из моих знакомых. И комиссару не у кого узнать, так ли я глупа, как хочу представить.

При всей моей симпатии к швейцарской полиции я не собиралась рассказывать душке-комиссару не только о выпавшем из шкафа одноруком покойнике, но и о многом другом. К примеру, о найденном рюкзаке с вещами убитого. О его паспорте на имя Карима Парвиза Шада. О татуировках и шрамах на теле. О странном поведении хозяина. О неправдоподобно большом количестве русских гостей в этом маленьком, затерянном в горах отеле.

Если господин Розенблюм не дурак, он сам выяснит эти обстоятельства. Но я не буду иметь к этому отношения. Вспомните-ка, чей нож послужил орудием убийства? То-то же! Идиллическая картина горного курорта – ложь. В «Шварцберге» творятся темные дела. И кто-то хотел повесить на меня убийство!

Спросите, почему я не поступила единственно возможным способом – почему не собрала рюкзак и не уехала подальше от этого места? Думаю, я бы сама не смогла ответить на этот вопрос в двух словах. Причин было несколько. Во-первых, я не могу допустить, чтобы кто-то принес меня, Евгению Охотникову, в жертву собственным темным планам. Во-вторых, мне искренне жаль убитого. Может быть, по моей реакции этого не понять, но это так. Не знаю, что привело Сашу в «Шварцберг», понятия не имею, какими сомнительными делами он занимался. Главное то, что этот человек когда-то был солдатом, защищал если не свою страну, то ее интересы. Я ведь тоже служила своей родине – как умела. Так что убитый в некотором смысле мне брат. И в-третьих, мне было любопытно. Да, знаю, не самая разумная мысль. Но ведь это правда – я же видела, что в «Шварцберге» что-то затевается. И мне хотелось узнать, что именно.

С тех пор как я работаю телохранителем, я постоянно имею дело с чужими тайнами. С загадками прошлого, скелетами в шкафах и тому подобными вещами. Если комиссар Розенблюм распутает здешний клубок – что ж, честь ему и хвала. Мешать я ему не собираюсь. Но и помогать не стану: ведь помочь – значит рассказать правду, что означает – подставить себя.

А если комиссара постигнет неудача… на этот счет я слегка подстраховалась.

Не зря я заходила в свою комнату. Вообще-то я удалилась туда под предлогом, что мне нужно переодеться. Это было правдой – не могу же я находиться в помещении в лыжном комбинезоне! Но заодно я прихватила кое-что из своего снаряжения. Комиссар не подозревал, что в обивке кресла, на котором я сижу, вот уже целых пять минут торчит тоненькая булавка. Ее головка представляла собой высокочувствительный микрофон, а сигнал я могла принимать на свой мобильный. В свое время, эта штучка мне очень пригодилась.

В моем снаряжении – тетушка Мила называет его «джеймсбондовским» и предпочитает до него не дотрагиваться – много полезных штучек вроде этой булавки. Джеймсу Бонду хорошо – ему в МИ-6 все стреляющие ручки и дымящие запонки выдают бесплатно, не говоря уж про автомобили, которые агент 007 может разбивать в свое удовольствие. А вот я за полезные приспособления плачу немаленькие деньги одному умельцу у нас в Тарасове. Он такой же страстный любитель шпионских примочек, как и я. Он уже в преклонных годах, но голова у него ясная. А больше я вам ничего не скажу, а не то вы сможете его вычислить. И тогда у моего мастера будут неприятности – пользоваться таким оборудованием не имеют права даже частные детективы, что уж говорить о прочих.

Когда я собиралась в «Шварцберг», я выложила почти все снаряжение из сумки. Ведь я ехала отдыхать. Булавка-микрофон занимала так мало места, что я просто не обратила на нее внимания. Наверное, где-то в глубине души предчувствовала, что спокойным, мирным и размеренным мой отдых не станет.

Почему-то я всегда оказываюсь там, где тайны, преступления и беда. Один мой близкий друг как-то сказал, что я, Евгения Охотникова, притягиваю неприятности. Это не так. Просто я обладаю несколько необычным жизненным багажом и полезными навыками – к примеру, стрельбы или рукопашного боя. Поэтому в ситуации, когда обычная девушка забивается под кровать и пронзительно визжит, Женя Охотникова берет фонарик и топор и идет посмотреть, что это там шуршит за дверью в подвал.

Роль недалекой, простодушной туристки из России удалась мне на славу. Кажется, мне удалось провести комиссара Розенблюма. Мы еще минут пятнадцать поиграли в кошки-мышки – толстяк задавал мне каверзные вопросы, пытаясь поймать на вранье и нестыковках, но меня голыми руками не возьмешь. В свое время, в «Сигме» нас учили выдерживать допросы с применением физического воздействия, так что попытки швейцарского полицейского меня расколоть только смешили.

В конце концов Розенблюм вздохнул и сообщил, что я могу удалиться к себе. На прощание комиссар произнес:

– Надеюсь, не нужно напоминать, чтобы вы не пытались покинуть «Шварцберг» до выяснения всех обстоятельств?

Я не собиралась уезжать, но на всякий случай принялась возмущенно верещать, что это произвол и ущемление прав и свобод человека. И что в такой стране, как Швейцария, я могла бы рассчитывать… и так далее. Комиссар сразу перестал быть любезным. Выслушивая мой монолог, толстяк сжал челюсти и барабанил пальцами по столу. А потом произнес – очень жестко:

– Надеюсь, вы меня поняли. Или мне ждать от вас неприятностей?

Я попятилась, дрожащим голосом заверила, что прониклась важностью полицейского расследования и проблем со мной не будет, и выскользнула за дверь. Отлично! А теперь скорее в номер, надо настроить телефон на прием сигнала моего «жучка».

Я так торопилась, что едва не сбила с ног синьору Фаринелли. Хотя вряд ли бы мне это удалось – оперная дива весила втрое больше меня, а ростом уступала лишь немного. Примадонна ухватила меня за рукав с явным намерением поговорить. Странно, за все время в «Шварцберге» мы и десятком слов не обменялись! От удивления я не попыталась сопротивляться и позволила притиснуть себя в угол. Я заметила, что Сильвана Фаринелли выглядит как человек, переживший шок, – желтовато-бледная кожа, сухие бледные губы, запавшие глаза. Неужели на певицу так подействовала смерть незнакомого человека? Или… или «афганец» Саша не был ей так уж незнаком?

– Скажите, что происходит? – сдавленным шепотом спросила примадонна.

– О чем вы? – удивилась я.

– Вы только что говорили с этим полицейским. Что он вам сказал? Что здесь творится?

Я смерила итальянку удивленным взглядом и пробормотала:

– Честно говоря, комиссар Розенблюм ничего мне не рассказывал. Наоборот, это я должна была рассказать ему обо всем, что знаю. Но мне нечего сказать! Вышла прокатиться после завтрака, отъехала от отеля совсем недалеко – а там труп!

Я простодушно таращилась на певицу. Фаринелли отвела взгляд и пожаловалась:

– «Шварцберг» всегда был таким тихим, уютным местом. И вдруг такое. Какое отношение смерть этого несчастного имеет к нам? Наверняка он решил спуститься на лыжах и свернул себе шею.

Стоп, Охотникова! Осторожно! Никто не должен догадаться, что ты в курсе того, как именно умер однорукий постоялец.

– Точно! – закивала я. – Трасса здесь «черного» уровня сложности, а еще ниже, говорят, вообще «желтого»! Разве можно кататься в одиночку, когда и помочь-то некому.

– А где ваша спутница? – Я завертела головой. Как-то непривычно было видеть примадонну без худосочной девицы.

– Это моя дочь, – отрезала Сильвана. – Она спит.

Боюсь, я невежливо вытаращила глаза: в «Шварцберге» найден труп, а девочка пошла подремать после обеда? Фаринелли правильно истолковала мой взгляд и пояснила:

– У Тильды слабое здоровье. Именно поэтому мы и приехали сюда – подышать чистым воздухом. А теперь, конечно, придется немедленно уехать.

– Не получится, – я покачала головой. – Комиссар настроен очень решительно. Никто не покинет «Шварцберг», пока они не разберутся, что произошло с тем человеком.

Высокая грудь певицы угрожающе приподнялась, Сильвана уперла мощные руки в бока, как будто собиралась петь партию Кармен, и возмущенно воскликнула:

– Что? Я немедленно иду к этому типу и выскажу все что думаю!

Я проводила решительно шагающую певицу довольным взглядом – толстяка комиссара ждет сцена поистине оперного накала страстей!

Тут я спохватилась и поспешила в свой номер, по дороге едва не споткнувшись о ноги Леона. Подросток устроился неподалеку, как всегда, погруженный в свою компьютерную игру.

В номере я первым делом тщательно заперла дверь – не хватало еще, чтобы кто-нибудь застал меня за прослушкой! На то, чтобы настроиться на нужную частоту, ушло еще несколько минут, и наконец до меня донеслись мужские голоса, звучавшие так чисто, будто допрос велся у меня под кроватью. Первый голос принадлежал, разумеется, Давиду Розенблюму. Услышав второй, я едва не застонала от разочарования.

Надо же было этой оперной толстухе так не вовремя задержать меня! Я пропустила самое интересное – допрос Дмитрия Юрьевича Кабанова!

Судя по всему, беседа русского миллионера и швейцарского полицейского велась на повышенных тонах и уже подходила к концу.

– Как вы смеете меня в чем-то подозревать? – ровным, но звенящим от напряжения голосом выговаривал Дмитрий Юрьевич. – Я не имею ни малейшего отношения к этому несчастному случаю!

– Почему вы уверены, будто это несчастный случай? – вкрадчиво поинтересовался комиссар.

– А что же еще?! Какой-то тип свернул себе шею на сложной трассе, такое случается сплошь и рядом. Вместо того чтобы оперативно упаковать тело и убрать его с глаз подальше, вы ведете допросы невиновных людей!

– Надеюсь, вы не станете меня инструктировать, как мне выполнять свою работу, – голос Розенблюма стал холодным и неприятным.

Но русский миллионер его не слушал.

– Там была моя жена, там находились мои дети! – мужчина едва не сорвался на крик. – Они все видели! У моей жены не в порядке нервы, она приняла снотворное и спит. Я очень надеюсь, что вы не станете ее тревожить и вызывать ради этого фарса, что вы называете допросом!

Некоторое время было очень тихо, слышался только странный скрежет. Может быть, комиссар скрипел зубами, пытаясь сдержаться? Интересно, Дмитрий Юрьевич всегда себя так ведет? Как будто все вокруг – мусор, и только он один претендует на звание человека. Я даже посочувствовала толстяку-комиссару.

– Господин Кабанов, – наконец мягко произнес Розенблюм, – если будет нужно, я вызову вашу супругу на допрос. Нравится это вам или нет – не важно. Полицейское расследование – серьезный процесс. Не важно, в какой стране. Надеюсь, вы с пониманием отнесетесь к этому и окажете следствию посильную помощь.

Миллионер, кажется, и сам понял, что перегнул палку. Он откашлялся и тихо произнес:

– Разумеется, я готов оказать помощь. Я уже рассказал все что знаю. Я всего лишь прошу, чтобы не тревожили мою жену, у которой проблемы со здоровьем, понимаете? Она стояла рядом со мной и не сможет рассказать вам ничего нового, ведь видела она то же самое, что и я.

Теперь и голос комиссара был мягким.

– Конечно, без необходимости мы постараемся не тревожить вашу супругу.

– Это относится и к дочери! – поспешно вставил Дмитрий Юрьевич.

– У вашей дочери тоже не в порядке нервы? – притворно удивился комиссар. Теперь Кабанов осторожно подбирал слова:

– Альбине всего пятнадцать. Она подросток, возбудимый и очень ранимый. Я не желаю, чтобы ее допрашивали. Она несовершеннолетняя. А следовательно, вы не можете подвергнуть мою дочь допросу без присутствия адвоката, родителей или опекуна. А я своего согласия, разумеется, не дам.

– А вы знаете законы, господин Кабанов, – с непонятной интонацией протянул комиссар.

– Знаю, – судя по звуку отодвигаемого кресла, Дмитрий встал. – Попрошу не забывать, что я никогда, ни разу не видел этого человека живым. Я приехал после того, как он покинул отель. Вы на меня еще убийство Кеннеди повесьте.

– Скажите, с какой целью вы приехали в «Шварцберг»? – послышался негромкий голос полицейского. Русский миллионер ответил сразу, без малейшей заминки, будто ожидал именно этого вопроса.

– С какой целью люди приезжают на горнолыжные курорты? Свежий воздух, солнце, лыжи.

– Да? – Голос Розенблюма сделался вкрадчивым. – А вот другие гости отеля говорят, что вы ведете себя странно. На лыжах не катаетесь, даже из номера почти не выходите. Не обедаете с остальными постояльцами, а заказываете еду в номера. Вы и ваши спутники не общаются ни с кем, кроме друг друга.

В бильярдной некоторое время стояла давящая тишина. Я затаила дыхание, ожидая бурной реакции миллионера. Но, к моему удивлению, Дмитрий Юрьевич только рассмеялся:

– Везде находятся любители совать нос в чужие дела. Даже на высоте несколько тысяч метров над уровнем моря. До свидания, господин комиссар.

– До встречи, господин Кабанов, – слегка растерянно, как мне показалось, ответил Давид Розенблюм.

Хлопнула дверь. В бильярдной было тихо. Я слышала, как толстяк возится в кресле, шуршала обертка, булькнула вода, когда комиссар глотнул из бутылочки.

Послышался стук, скрипнула дверь бильярдной.

– Разрешите, господин комиссар? – спросил приятный мужской голос. Это кто же у нас такой? А, поняла – Сергей Дубровский. Учитель музыки маленького Вани.

Рассказ музыканта ничего интересного не содержал. Он стоял на площадке, был занят воспитанником, который что-то расшалился и снял перчатки. А на таком морозе это вредно. Музыканту приходится заботиться о руках, знаете ли… на этом месте комиссар вежливо, но твердо направил учителя в деловое русло.

– Расскажите о том, что вы видели, господин Дубровский.

– Эта русская, Евгения, – знаете, такая стройная высокая брюнетка – решила прокатиться… кстати, катается она великолепно! – На этом месте я польщенно улыбнулась. Приятно, когда твои умения ценят! – Видимо, тело лежало под снегом, так что, когда Евгения начала спуск, мы все его увидели. Я едва успел отвлечь внимание ребенка! В этом возрасте дети такие ранимые, это могло бы стать травмой на всю жизнь!

Учитель горячился, говорил что-то о чувствительной детской психике и нежном внутреннем мире музыканта, но комиссар безжалостно его перебил:

– Господин Дубровский, у меня создалось впечатление, что в этой семье нервы у всех не в порядке.

На минуту стало тихо, потом учитель откашлялся и проговорил:

– Послушайте, господин комиссар. Я человек маленький. Вы же понимаете, я не имею права обсуждать своих хозяев.

– Уверяю вас, все, что вы мне скажете, дальше этой комнаты не пойдет, – медовым голосом заверил Розенблюм. – У стен нет ушей, знаете ли.

«Ха-ха!» – мысленно вставила я свою реплику.

Мне было интересно, сдаст ли Дубровский своего работодателя.

– Хорошо, – решительно произнес учитель музыки, – я все вам расскажу. Но уверяю вас, это не имеет ни малейшего отношения к тому, что случилось с тем человеком! Это совсем другая история, и очень печальная.

Я прямо-таки затаила дыхание, приготовившись слушать.

– Дмитрий Юрьевич Кабанов очень важный человек у себя на родине. Он богат и влиятелен. Но вот уже почти год он с семьей живет за границей. Причем постоянно путешествует, не задерживаясь на одном месте дольше двух недель.

– И в чем же причина? – заинтересованно спросил полицейский.

– Год назад в семье Кабановых произошла трагедия, – тихо проговорил учитель. – У Дмитрия Юрьевича был сын, надежда и гордость, умница и красавец. Его звали Игорь. Год назад он приехал в эти места – как раз под Новый год – и погиб. Занимался какой-то разновидностью сноубординга, очень экстремальной, и вот… трагедия. Думаю, вы слышали об этом.

– В то время я был в отъезде, на юге, – произнес полицейский. – У меня был отпуск. Но о несчастном случае я слышал. Тело юноши нашли спустя несколько месяцев. Да, ужасная трагедия.

– Ничего удивительного, что и сам Дмитрий Юрьевич, и члены его семьи пребывают, мягко говоря, не в лучшем состоянии. Супруга господина Кабанова, мать погибшего мальчика, вынуждена постоянно принимать сильнодействующее успокоительное. Да и сам Дмитрий Юрьевич держится только силой воли.

– Получается, эта семья приехала в «Шварцберг»…

– …совершенно верно, в годовщину трагедии. В скорбную дату. Так что не будьте к ним слишком строги.

Я услышала, как Розенблюм встал, отодвинув кресло. Поднялся и Дубровский.

– Благодарю вас, – сказал полицейский, – теперь мне многое становится понятным.

– Там за дверью какая-то дама, – смущенно сообщил учитель, – очень хочет с вами поговорить.

– Так пригласите ее, – попросил комиссар, усаживаясь в кресло.

– Надеюсь, все сказанное останется между нами? – напоследок обеспокоенно поинтересовался Дубровский.

– Я же обещал! – укоризненно произнес толстяк.

Допрос Сильваны Фаринелли не занял много времени – примадонна влетела в комнату, пылая яростью, а удалилась, изрядно сбавив обороты. Ничего нового певица поведать не смогла, и, как я поняла, больше всего Сильвану волновало, не причинят ли беспокойства ее обожаемой дочке.

Следующей на очереди оказалась норвежка. Странно, но за все время пребывания в «Шварцберге» я сталкивалась с ней всего пару раз. Будь я более подозрительной (хотя куда уж более), я бы решила, что она меня избегает, причем совершенно сознательно. Когда я входила в комнату, норвежка обычно вскоре ее покидала. Каталась она исключительно в одиночестве. За столом сидела далеко от меня, а вечерами в баре общалась только с мужчинами. Пользуясь лексиконом сестер Вострецовых, я бы сказала, что она к ним «липла». Захватив в плен очередную жертву, рыжеволосая спортсменка не отпускала ее добрых полчаса. Причем всякий раз в ее сети попадал кто-то новый. Меня слегка раздражал ее заливистый громкий смех, манера притягивать собеседника поближе, ухватив его за рубашку на груди. Но, в конце концов, какое мне дело?

Об этой женщине я знала только то, что она отлично катается.

И вот у меня появился шанс разузнать побольше. Когда мы вместе стояли над телом однорукого, у меня возникло смутное ощущение, будто я уже встречала эту женщину. Боюсь, я не слишком вежливо разглядывала норвежку, потому что она вдруг отвернулась и что-то резко проговорила на своем языке. Мне понравилось, что рыжеволосая спортсменка ни на секунду не замялась, когда нужно было приблизиться к телу погибшего. Без малейшего признака брезгливости или страха он сняла защитную перчатку, взяла в свою ладонь руку умершего и попыталась нащупать пульс. Из этого я сделала несколько выводов. Первый – эта женщина знакома с основами медицинских знаний, по крайней мере, может оказать первую помощь. Могу судить как профи – нас в «Сигме» натаскивали на оказание экстренной помощи при ранениях и травмах, несчастных случаях и техногенных катастрофах. И второе – норвежка не убийца. Она не знала, что человек, лежащий под снегом, уже двое суток как мертв.

Я слышала, как сноубордистка вошла в комнату допросов, бесцеремонно придвинула к себе кресло и уселась.

– Могу я узнать ваше имя? – поинтересовался комиссар.

– Анна Сольвейг Кристиансен, – сухо ответила спортсменка.

– С какой целью вы прибыл в «Шварцберг»?

– Сами догадайтесь, – огрызнулась рыжая.

– Лучше вы мне скажите, – ничуть не обиделся Давид Розенблюм.

– Здесь полно красивых мужчин спортивного телосложения, – продолжала иронизировать норвежка. – Я часто приезжаю сюда на охоту. Люблю это дело, понимаете ли.

– Охоту? – уточнил толстяк.

– Ага! – хохотнула рыжая.

– Расскажите, что произошло сегодня, – устало попросил комиссар. Видимо, долгие допросы его порядком утомили. Но сдаваться он не собирался.

– Да чего там рассказывать! Вчера праздновали Новый год, все слегка перебрали в баре, – вздохнула норвежка. – У этого негодяя Альдо такая граппа – глаза на лоб лезут. Естественно, проснулись все поздно. Я решила проветриться, оделась, взяла доску и вышла.

– «Доска» – это что? – уточнил Розенблюм.

– Доска – это мой сноуборд. Площадка была пуста, но пока я каталась, подтянулись эти лентяи. Последней пришла та дылда русская.

На этом месте я едва удержалась, чтобы не засмеяться.

– Катается она прилично, сказать ничего не могу. Но уж слишком задирает нос.

Правда? Это я-то нос задираю?!

– Она долго примеривалась – видно, хотела мне нос утереть, показать, как надо кататься. Только начала спуск – и тут все заорали. Что было дальше, вы знаете. Мы пометили палками место, где лежит тот тип. Всегда говорила, что калекам и новичкам на этой трассе не место. Слыхали, в прошлом году здесь подросток гробанулся?