Текст книги "Неродная кровь"

Я смотрела передачу о животных, что всегда успокаивает, когда раздался телефонный звонок и Иван сказал, чтобы я подъехала в кафе «Армянский дворик» на Набережной.

Делать нечего, пришлось ехать.

Когда я вошла в кафе, он и Сергей уже были на месте, сидели за столом и пили кофе.

Не удержавшись, я спросила:

– Надеюсь, что Саркис все-таки жив?

Ни слова не говоря, Иван встал, надел куртку, из кармана которой достал диск в футляре, положил его на стол и вышел из кафе.

– Зачем вы обидели Ивана? – спросил Сергей.

– Потому что не люблю, когда мне врут, а он это делает постоянно, – ляпнула я, уже жалея и о том, что сказала Ивану, и о том, что говорю сейчас, но меня, как Остапа Бендера, понесло.

– Например? – бесстрастно поинтересовался Геворкян.

– Да пожалуйста! Он мне сказал, что Луиза жила, ни в чем не нуждаясь. А у меня есть информация, что вы и ваш отец платили ей зарплату уборщицы, каковой она числится у вас на фирме. И если бы не помощь Рузанны, которая посылала ей деньги из-за границы, то Луизе пришлось бы продавать вещи.

Сергей внимательно на меня посмотрел и если и разозлился, то виду не показал.

– Да, действительно ей на карточку официально поступала зарплата за вычетом всех отчислений, в том числе и в Пенсионный фонд, – спокойно начал он. – Но не уборщицы. Сначала она числилась товароведом в магазине грампластинок. Когда его закрыли – в отделе музыкальных инструментов универмага. А потом менеджером по продажам музыкального отдела, где торгуют дисками. И трудовой стаж ей шел, чтобы потом можно было оформить пенсию, потому что жизнь в России – вещь непредсказуемая. А трудовой стаж и отчисления – это гарантия хоть какой-то пенсии. А теперь скажите мне, сумму в две тысячи долларов вы считаете достаточной для того, чтобы одинокая женщина могла жить, ни в чем себе не отказывая?

– Более чем, – ответила я. – Но при чем здесь это?

– При том, что каждый месяц Иван привозил и отдавал ей в руки именно такую сумму, – спокойно объяснил он.

– И вы можете это доказать? – язвительно спросила я.

– Конечно, потому что она всегда писала расписку.

– И ее можно посмотреть?

– В любое время. – Спокойствию Геворкяна позавидовал бы и памятник.

– Тогда немедленно, – предложила я.

– Хорошо, поехали, – согласился Сергей.

Мы вышли из кафе. Машина Геворкяна и последовавшая за ней машина охраны тронулись с места первыми, а я последовала за ними.

Конечно, в офисе уже никого не было, но Сергей отпер дверь, снял помещение с охраны и направился в свой кабинет, открывая по дороге двери, но не пропуская меня вперед – он явно не считал меня женщиной, заслуживавшей джентльменского отношения.

Наконец, мы оказались у него в кабинете, но он подошел к другой двери, как я поняла, в комнату отдыха, вошел в нее, включил свет и позвал меня.

Я зашла и увидела, что он отпирал очень большой сейф. Открыв дверцу, он достал с самой верхней полки большую картонную коробку и поставил ее на стол.

– Прошу! – сказал он, показывая на нее.

Если он думал, что я откажусь и промямлю что-то вроде «Да что вы! Я вам и так верю!», то он ошибся.

Я открыла коробку и увидела, что она почти доверху полна листками бумаги формата А5, обернутыми листком формата А4, на верхней стороне которого были даты, например, «2020 год». И эти маленькие пачки были скреплены обычными канцелярскими скрепками.

– Не стесняйтесь! – подбодрил меня Геворкян, причем в его голосе не было и тени иронии.

Я взяла верхнюю пачку, сняла скрепку, убрала лист-обертку и увидела, что это действительно расписки, причем составленные по всей форме, то есть «Я, Варданян Луиза Ованесовна, получила от Ивана Михайловича Рябинина 2000 (две тысячи) долларов на расходы на июнь месяц 2020 года». Число и подпись.

– Это последняя, – сказал Сергей. – Можете просмотреть все, только не перепутайте их.

Я, не вынимая из коробки, стала приподнимать стопки бумаги одну за другой и видела, что оплата производилась ежемесячно еще с конца прошлого века. Достав со дна коробки самую первую пачку, я увидела дату «1997 год». Раскрепив ее, я увидела, что первой была оплата за май месяц этого года и сумма составляла 4000 долларов, причем получателем была не Луиза, а Ашхен Симоновна Варданян, и деньги она получила от Ашота Арамовича.

– Почему вы начали с мая и сумма в два раза больше? И получатель, и плательщик другие? – спросила я.

– Потому что Ованес Варданян умер в апреле девяносто седьмого года, и его вдова была еще жива. Это были деньги на нее и Луизу.

Забрав у меня коробку, Сергей сложил все в прежнем порядке и убрал ее обратно в сейф.

– Зачем вы это храните? – удивилась я. – Их обеих уже нет в живых!

– Этот же вопрос я когда-то задал папе, и он мне ответил: «Так надо! И когда меня не станет, делай все точно так же и никогда не выбрасывай». А мой папа никогда и ничего не говорил и не делал просто так. Если он велел так поступать, значит, в этом был какой-то смысл. Я удовлетворил ваше любопытство? – спросил он опять же без тени иронии, злорадства или язвительности.

– Да, вполне, – промямлила я. – Значит, Луиза только притворялась бедной и жаловалась на жизнь исключительно для того, чтобы Рузанна присылала ей деньги.

– Вы детектив, вам виднее, – ответил он. – Всего доброго.

Я вышла из офиса как оплеванная. Большей идиоткой я себя не чувствовала никогда.

Сев в машину, я с трудом удержалась, чтобы не шарахнуть рукой по рулю. Если окажется, что и на диске не будет ничего криминального, то как мне оправдываться перед Иваном и Сергеем, я не знала.

Чтобы не терять время, я достала ноутбук, включила его и установила диск. Сбылись мои наихудшие ожидания – это не был допрос с пристрастием, на Саркиса никто даже голос не повысил.

Для начала Сергей сказал:

– Когда-то к моему отцу пришел твой отец. Он очень просил дать тебе какую-нибудь работу для того, чтобы ты приносил в дом хоть какие-нибудь деньги и тебя не считали нахлебником. Мой отец всегда помогал людям. Он знал, что никакой пользы фирме от тебя не будет. Да, он платил тебе небольшие деньги, но ведь ты их не отрабатывал. Когда папа умер, я не стал ничего менять на фирме, а сейчас понимаю, что сделал большую ошибку. Скажи мне, Саркис, как ты отблагодарил моего отца за то, что он столько лет дарил тебе деньги? Можешь не отвечать, я сам скажу. Ты опозорил его имя! Ты осквернил его дом! Ты обманом достал ключи от его квартиры и превратил ее в публичный дом! С завтрашнего дня ты уволен, и я объясню твоим уважаемым отцу и тестю, за что именно.

Если до этого Саркис сидел, опустив голову, и не смел поднять глаза на Геворкяна, то, услышав это, он упал перед ним на колени и закричал:

– Самвел Ашотович! Христом-богом заклинаю вас – не делайте этого! То есть выгоните меня с работы, я это заслужил! Но только не говорите ничего моему отцу и тестю! Отец этого не переживет! А тесть меня просто убьет!

– Ты ожидал чего-то иного за то, что так опозорил не только мою семью, но и свою, и семью тестя? – удивленно спросил Сергей.

– Простите меня! Не губите! – надрывался Саркис.

– Ни один уважающий себя мужчина не сможет такое простить, – покачал головой Геворкян. – Но у тебя есть возможность хотя бы частично загладить свою вину. Тогда я тебя уволю, но не скажу твоим родным, за что именно.

– Самвел Ашотович! – рыдал Саркис, по-прежнему стоя на коленях. – Скажите мне, что нужно сделать, и я это сделаю!

– Ответишь Ивану Михайловичу на все вопросы, но, если окажется, что ты нас обманул, пеняй на себя.

– Спрашиваете, Иван Михайлович! Я все расскажу, – практически умолял его Саркис.

И дальше я стала свидетелем своего позора, потому что это был высший пилотаж. Такой допрос даже я при всем своем опыте не смогла бы провести, чтобы в таком быстром темпе за такое короткое время выяснить все, что меня интересует. И при этом ни разу не повысив голос. А уж о том, чтобы бить Саркиса, и речи не было.

Мне было настолько стыдно, что хотелось провалиться сквозь землю, чтобы больше никогда не показываться этим людям на глаза, точнее, не смотреть в глаза Сергею и Ивану.

– Да что же со мной такое творится? – практически в голос заорала я. – Что же я за дура такая? Или у меня от безделья мозги протухли? Или это свежий воздух так на меня действует? Без единого слова угрозы Иван выяснил все, что нам было надо, а я не только заподозрила его черт знает в чем, так еще, дубина стоеросовая, и вслух это вылепила! Ну не кретинка ли?!

Чтобы хоть немного отвлечься, я стала анализировать то, что рассказал Саркис.

Итак, он имел обыкновение после работы зайти в уличное кафе на проспекте, чтобы выпить чашку кофе и поглазеть на проходящих мимо девушек, причем кафе это было у него одно любимое, в другие он не заходил. Вот там-то в июле месяце он и познакомился с девушкой, которая представилась как Марина. С ее слов, она была студенткой, но никаких ее документов Саркис не видел, да и вела она себя не как студентка, а как девчонка с окраины: и говорила так же, могла и матом ругнуться и мало-мальских правил приличия не признавала. Далее. Она сказала, что ей девятнадцать лет, но поскольку Саркис оказался редкостным бабником, он уверенно заявил, что никак не меньше двадцати пяти. Марина была брюнеткой, однако на теле волосы у нее были светлые, значит, брюнеткой она была крашеной.

Когда Иван поинтересовался ее особыми приметами, выяснилось, что она вся в татуировках с ног до головы, причем разноцветных, на самые разные темы и сюжеты, у нее даже на причинном месте была татуировка «Я прикольная», но это Саркис уже потом увидел. А тогда она заинтересовала его, потому что таких отвязных девиц у него еще никогда не было.

Сексом она предложила Саркису заняться сама, сказав: «Пойдем перепихнемся где-нибудь». Но оказалось, что негде, потому что у Саркиса не было ни денег на гостиницу, ни машины, где можно устроиться на заднем сиденье. И тогда она оставила ему номер своего телефона и сказала: «Как найдешь место, позвони – очень хочется с армянином трахнуться, их у меня еще не было. Только долго не тяни, а то другого найду».

В результате Саркис наскреб денег на гостиницу, позвонил Марине, и они там встретились. Эта девица вытворяла в постели такое, что он, как он выразился, на нее запал. Марина сказала, что он ей тоже понравился, так что может и дальше звонить, и они встретятся. Через некоторое время он опять наскреб денег на гостиницу, и вот тогда она ему сказала: «Неужели у тебя нет никого из друзей с пустой квартирой? Сейчас многие отдыхать уезжают, наверняка найдешь». Тогда-то ему и пришла в голову мысль воспользоваться пустой квартирой Ашота Арамовича.

Ну как он это сделал, и так ясно. По поводу адреса Марины Саркис ничего сказать не смог, он знал только то, это где-то далеко от центра, потому что слышал, как она, тормознув машину, договаривалась с водителем. Он не слышал адреса, только слова водителя, что меньше чем за пятьсот он не поедет. А Марина ему в ответ сказала, что и трехсот хватит. В результате они сошлись на четырех сотнях рублей. Еще Саркис сказал, что она интересовалась у него, чья это квартира, и он, конечно же, рассказал.

Она вела себя там совершенно свободно, везде ходила, все трогала, все смотрела, а он боялся ее одернуть, потому что тогда она могла отказаться с ним встречаться. Подушку и одеяло, кстати, принесла она, сказав, что будет там потихоньку обживаться.

Выяснив все, на этот момент необходимое, Иван сказал:

– На тот случай, если у нас появится необходимость что-то уточнить, тебе лучше пока побыть здесь.

И Саркис на это с радостью согласился, а Сергей добавил:

– Я позвоню твоей жене и скажу, что отправил тебя срочно в командировку, – и, явно не выдержав, с невыразимым презрением произнес: – Если бы я заранее знал, что ты приводил в дом моего отца такую, – подчеркнул он, – шлюху, я бы ни за что не дал тебе обещание сохранить в секрете твою подлость.

На этом запись закончилась, а вот был ли составлен композиционный портрет или нет, я так и не узнала.

Отключив компьютер, я убрала его в сумку и сидела совершенно опустошенная.

Я очень ясно понимала, что ничем хорошим для меня эта история не закончится, если я немедленно не предприму какие-то решительные, причем результативные шаги, которые приведут к успеху. Ведь одно слово Геворкяна Ладе – и я могу идти искать работу уборщицы. Потому что Полянская и он принадлежат к одному кругу, а я со всеми своими способностями аналитика и черным поясом по большому счету обслуживающий персонал, хоть и высокооплачиваемый. И если Полянская хоть один раз хоть кому-то в своем окружении скажет по поводу меня: «Я в ней разочаровалась», мне конец. Я на многие-многие годы вперед буду обречена расследовать дела о краже ситцевых трусов из ларька на привокзальном рынке. И единственным моим спасением был Кузьмич. Если он уже в Тарасове, то я хоть с боем, хоть хитростью, но прорвусь к нему в палату и узнаю имя настоящей матери Сергея. Если же он еще в Тепловке – это будет моим крахом.

Я посмотрела на часы и поняла, что времени у меня в обрез. Звонить Ивану или Сергею я не могла, значит, оставалась только Надежда, и я набрала ее номер.

Она ответила сразу же.

– Привет, Надя! – начала я. – Скажи, Кузьмич уже в Тарасове?

– Здравствуй, Таня, – холодно ответила она. – Нет, Вячеслав Федорович еще в Тепловке, его только завтра сюда санавиацией доставят. А откуда вдруг такой интерес?

– Надя! Христом-богом тебя прошу! Помоги! – взмолилась я.

– А почему я должна тебе помогать? – удивленно спросила она.

– Надя, я тебя чем-то обидела? – растерянно спросила я.

– А чем может умная частная сыщица обидеть простую деревенскую бабу? Нам, быдлу, на образованных обижаться не положено! – получила я в ответ.

– Надя! Скажи, что я сделала не так? – заорала я.

И вдруг я поняла что. Я хоть и мягко, но поставила ее на место за то, что она назвала меня Танькой и дурой. Нет! Я даже не дура! Я кретинка! Прежде чем рот открывать, нужно было подумать и понять, что она это сделала не для того, чтобы меня обидеть. Она просто отнеслась ко мне, как к своей, можно сказать, родной, такой, какой для нее были Тимофевна, Клава, Дима, их сын Митя, которым она могла сказать все что угодно, не выбирая выражений. Вот и со мной она не стала церемониться, как со своей, а я на это обиделась. И вот теперь я за это расплачивалась.

– Надя, ты была права. Я действительно дура. И даже больше, чем ты можешь себе представить. Я совершенно зря обидела Ивана и Сергея и теперь должна как-то исправить положение, – выкручивалась я.

– А ты перед ними извинись, как я извинилась перед тобой, – ровным голосом посоветовала Надя.

– Да я бы хоть на колени встала, но это делу не поможет, – оправдывалась я. – Надя, очень тебя прошу, помоги мне. Хотя бы в благодарность за то, что я нашла Кузьмича.

– Вот за то, что ты его нашла, я с тобой вообще разговариваю. – В ее голосе появились хоть какие-то эмоции, а то раньше я словно с автоответчиком беседовала.

– Надя! – взмолилась я. – Ну, обругай ты меня как хочешь. Я с каждым твоим словом соглашусь, только помоги!

– Ладно! – наконец смилостивилась она. – Приезжай к нам домой. В клинике сегодня у матери Митька дежурит, а завтра с утра меня Димка туда отвезет. Только в дом не лезь, посигналь на улице, и я выйду. Не для посторонних ушей разговор.

– Надя! Спасительница ты моя! – закричала я. – Уже мчусь!

Ну «мчусь» было большим преувеличением. Снег шел не очень сильный, но ехать все равно уже было сложно.

В этот раз на въезде в поселок меня остановили – ну правильно, их же никто ни о чем не предупредил, пришлось снова звонить Наде.

И вот я наконец оказалась перед воротами дома Полянских, где Надя меня уже ждала. Она села ко мне в машину и первое, что сказала:

– Ну что, Танька? Выпендрилась не по делу и приложила тебя жизнь наотмашь столом по морде? – Я на это только вздохнула. – Ладно! Проехали! Ты, главное, впредь умнее будь, – и, усмехнувшись, спросила: – Ты думаешь, я не знаю, зачем тебе Кузьмич нужен? Знаю я, кого ты ищешь, – и в ответ на мой изумленный взгляд съязвила: – Я хоть и баба деревенская, а грамоте обучена и считать умею, – и объяснила: – Скоро полгода, как Луиза умерла, вот, видимо, с наследством что-то не так, потому Сергей и засуетился. А тут ты как-то узнала, что Луиза ему не мать, и хочешь знать, кто настоящая.

– Я смотрю, это не такой уж большой секрет, – заметила я.

– Если люди умеют держать язык за зубами, то секрет! – отрезала Надя. – Ну, слушай. Короче, когда Клавка с Семкой свой кооператив замутили, я из палатки овощной ушла и стала от них на Верхнем рынке мясом торговать. Там-то я с Кузьмичом и познакомилась. Я тогда была не то что сейчас, не скажу, что красавица, но мужики на меня засматривались. А он тогда был молодой, здоровый, красивый, веселый. В общем, влюбилась я в него без памяти, и закрутилась у нас любовь. Он меня все просил: «Надя, роди мне сына. Богом клянусь, что уйду от жены к тебе». А я-то знала, что родить уже никогда не смогу, вот честно ему об этом и сказала – чего мужику голову морочить и жизнь окончательно портить? Но он, видимо, меня тоже сильно любил, потому что, узнав это, не бросил. Ашот к тому времени уже в торге у Варданяна работал, а Славка еще бухгалтером в «Хозтоварах» оставался. Я к ним в магазин часто забегала якобы в туалет – он у них нормальный был, а не как у нас на рынке – дыра в полу, а на самом деле лишний раз с ним повидаться и парой слов перекинуться. Девчонки в магазине меня все знали и привечали – сами же ко мне за мясом бегали. А тут – это было в июне восемьдесят седьмого – появилась у них новая продавщица, девчонка молоденькая, рыжая, худенькая, глаза голубые, кожа белая и вся в веснушках. Ну я особого внимания на нее не обратила, знала только, что зовут ее Галя Тарасюк, родом из Сосновки, деревенская, как и я. А по осени шепнули мне девчонки, что Кузьмич уж очень о ней заботится, чтобы и поела вовремя, и тяжелого не поднимала, и на сквозняке не стояла. Тут у меня в голове мысли нехорошие заворочались, но я еще молчала, а потом смотрю, а у нее токсикоз! Я же сама не раз беременная была, мне ли это не знать? Тут-то меня и накрыло! Да прямо с головой! Точнее, голову-то я как раз и потеряла!

– Ты решила, что она беременна от Кузьмичева, – понимающе покивала я.

– Вот именно! – выразительно произнесла Надя. – Раз он от меня сына не дождался, то решил с какой-то другой бабой попробовать. Ох, я и взбесилась! Влетела нему в кабинет и начала орать – ну ты сама понимаешь что. Он меня за шиворот схватил и буквально по воздуху из магазина на хоздвор вытащил и там мне такую пощечину влепил, что у меня искры из глаз полетели. А потом негромко, но очень внятно сказал: «Это не мой ребенок. А теперь пошла вон отсюда, и чтобы духу твоего здесь больше никогда не было». Ушел в здание и дверь за собой закрыл. А я стою дура дурой и не знаю, верить мне ему или нет. С тех пор он ко мне больше не подходил. Ну я в магазин-то сунулась якобы в туалет, а на самом деле на разведку, тут мне и сказали, чтобы я больше не приходила. Дескать, Кузьмич запретил посторонним их туалетом пользоваться – не общественный, мол, это сортир. Не знаю уж, что он девчонкам сказал, но они первое время после этого ко мне даже на рынке подходить боялись. Потом уже, под Новый год это было, шепнули мне, что Галька уволилась, а через некоторое время они же мне сказали, что у Ашота сын родился. Вот тут-то до меня все и дошло. И какими же только словами я себя не крыла! Ты таких и не слышала никогда!

– Я поняла, – покивала я. – Кузьмич заботился не о Галине, а о будущем ребенке своего друга.

– Да! Уж как я потом у Славки прощение вымаливала, я говорить не буду. Нахлебалась досыта! Но наладилось у нас все к весне, опять у нас с ним все хорошо стало, обо всем, что было, я молчала, как воды в рот набрала. А вот года через два показал мне Славка фотографию Самвела, посмотрела я на нее, и черт же меня дернул сказать, что верхняя часть лица у малыша – копия Ашот, а вот губы и подбородок – от Галины. А Славка мне на это очень серьезно сказал: «Если ты об этом кому-нибудь проболтаешься, я, несмотря на всю мою любовь к тебе, собственными руками тебе голову отверну». И ты знаешь, я ему поверила.

– И ты действительно никогда никому ничего не сказала? Даже Клаве? – В ответ Надежда просто покачала головой. – Слушай, а почему ты меня тогда предупредила, чтобы я не говорила Клаве о том, что мы с тобой собрались встретиться?

– Ладно уж! Времени прошло много… – усмехнулась она и предупредила: – Только ты ей не проболтайся! Это же я тогда попросила Славку, чтобы он поговорил с Ашотом, а тот с Варданяном. Ну чтобы Клавке и бизнес расширить, и условия получше создать.

– Почему же ты не хочешь, чтобы она об этом узнала? – удивилась я. – Между вами уж чего только не было! Так чего же это в секрете держать?

– Ой, Танька! Молодая ты еще, и ничего в жизни не понимаешь. Она же всю жизнь так гордится тем, что сама всего добилась. Ну узнает она, что это я ей помогла, тут корона с ее головы и упадет. Ну зачем ей такое разочарование на старости лет? Пусть даже об этом никто, кроме нее, не узнает, но победительницей она себя чувствовать уже не сможет, а характер у нее от этого может очень сильно испортиться – мне это надо? Пусть уж и дальше собой гордится. Так всем лучше будет.

Я смотрела на Надю и думала, что эта простая деревенская баба без образования в знании жизни даст мне сто очков вперед и обгонит, а про деликатность и говорить нечего – я по сравнению с ней бревно неотесанное.

Но надо было о деле думать, и я спросила:

– Надя, а почему Луиза сама не родила ребенка? Мне сказали, что она еще смолоду очень больная была, а я вот не знаю, верить мне этому или нет.

– Была, и серьезно. Но вот об этом мы говорить не будем – это уже песня другая.

– Надя, когда Самвел узнал, что она ему не родная, он очень долго не мог в себя прийти. Почему? Ведь ты же знаешь.

– Знаю, но к твоему делу это отношения не имеет, – отрезала она.

– Ох, Надя! Неизвестно, что к чему может иметь отношение. Тут зарекаться нельзя.

– Вот если окажется, что тебе без этого никак, тогда расскажу. А пока нет.

– Ладно. Нет так нет. А сейчас, пожалуйста, постарайся вспомнить, в каком районе эта Сосновка, а то их, наверное, в области чертова прорва.

– Да я уж пыталась! – отмахнулась Надя. – Нет, не помню.

– Хорошо, постараемся найти эту Галину иначе. Спасибо тебе, Надя, и еще раз прости ради бога меня, дуру, за то, что тебя обидела.

Она ушла домой, а я включила ноутбук и стала искать в Тарасовской области деревню Сосновка, и, получив ответ на запрос, только грустно присвистнула – он меня не порадовал.

Я поехала в Тарасов и с дороги позвонила Ивану. И начала я с того, что сказала:

– Иван, простите меня, пожалуйста, за то, что я вас обидела. Не иначе, как помрачение на меня какое-то нашло. Должно быть, эта реакция на работу после долгого безделья.

– Бог простит, – буркнул он.

– И должна выразить вам свое восхищение – вы, сами того не желая, для меня мастер-класс провели, как надо подозреваемого допрашивать. Это было нечто! Не понимаю только, зачем Саркиса нужно было куда-то увозить?

– А потому, что я не знал, что он расскажет, а в конторе и у стен есть уши. Понятно?

– О господи! – воскликнула я. – Ну и дура же я, что сразу это не поняла. Но я не только извиниться позвонила – у меня новости, – сказала я. – Я нашла ту женщину, о которой мы сегодня говорили.

– Как? Уже? – заорал он.

– Я старалась, – скромно заметила я.

– Но это точная информация? От кого вы ее получили? Кузьмич же еще в Тепловке.

– От Надежды, и сведения самые точные. Но есть одна сложность…

– Я вас уже предупреждал, что ваши сложности – это моя проблема. Что нужно сделать?

– Да нет, Иван, это дело общее. Записывайте. Эту женщину зовут Галина Тарасюк. Год рождения приблизительно шестьдесят девятый. Тогда она была худенькая, рыжая, белокожая, голубоглазая, вся в конопушках. Родом она из деревни Сосновка. Летом восемьдесят седьмого года она поступила на работу продавщицей в магазин «Хозтовары» на Верхнем рынке, а под Новый год уже уволилась.

– Так в чем проблема? – непонимающе спросил Иван.

– В том, что Надежда не помнит, в каком именно районе находится эта самая Сосновка. Я тут по интернету уже посмотрела и выяснила, что таких в области аж девять. И это только те, что еще существуют, а есть еще три, которых больше нет. Посылать людей в девять деревень – значит посвящать в наше дело посторонних, которые, как Саркис, могут оказаться не слишком лояльны Сергею. Давайте поступим иначе. Скажите, этот магазин входит в вашу компанию?

– Уже нет, это здание было выкуплено у нас областным правительством. Они там какое-то свое министерство разместили.

– Но личные дела сотрудников магазина у вас остались? Или вы их сдали в областной архив?

– У нас в архиве, потому что мы ничего никуда не отдавали. Архив находится в подвале, в нашем же здании, и вход туда из офиса, потому что еще Варданян часть подвала выкупил.

– Тогда не будем терять время, встречаемся возле офиса, – предложила я.

Когда я подъехала, Сергей и Иван меня уже ждали, и я опять начала с того, что извинилась, на этот раз перед Сергеем.

– Самвел Ашотович, извините меня, пожалуйста, я совершенно зря погорячилась, информация оказалась недостоверной, и в результате я попала в идиотское положение.

– Татьяна, если моя проблема не будет своевременно решена, то мы с Иваном к вам присоединимся, – довольно холодно ответил он. – А чтобы этого не произошло, давайте работать.

Сергей опять открыл входную дверь, снял помещение с пульта, и мы отправились в подвал, где находился архив.

Когда он открыл дверь туда, я только присвистнула, Иван прошептал себе под нос что-то вряд ли приличное, а Сергей нехорошим голосом сказал:

– Ну, кажется, кое-кто у меня завтра огребет по полной программе и останется без годовой премии.

Его гнев вполне можно было понять – зрелище перед нами открылось удручающее: стеллажи вдоль стен были заставлены коробками, а те, которые там не поместились, стояли прямо на полу в дальнем углу одна на другой. А под самым потолком еле светила слабая лампочка. И все это было покрыто толстым слоем пыли.

– Вот уж где нам пригодятся маски, – буркнула я, доставая из сумки свою. – С вами поделиться? – спросила я у мужчин.

– Спасибо, свои есть, – отказались они. – Хотя тут больше подошел бы противогаз.

Мы оставили верхнюю одежду наверху, а потом Иван принес откуда-то мощную лампу, объяснив Сергею:

– У Самсона вывернул.

– А я ему завтра ее на всю резьбу вверну обратно, – зловеще пообещал Геворкян.

После того как Иван ввернул новую лампочку, в архиве стало намного светлее, и мы приступили к разбору завалов.

Работа была адова, мы были в пыли с ног до головы. Глаза были словно песком засыпаны, несмотря на маску, пыль попадала в нос и горло, и мы постоянно кашляли или чихали.

Закон подлости сработал наполовину, то есть нужная коробка нашлась приблизительно через полтора часа наших мучений, а не оказалась самой последней.

Я наклонилась к ней, открыла и увидела на верхнем личном деле надпись «Магазин «Хозтовары», г. Тарасов, ул. Лермонтова, 3». И тут до меня дошло, что Верхний рынок – название неофициальное, а на самом деле…

– Кажется, нашла, – сказала я. – Лермонтова – это ведь и есть Верхний рынок?

Иван выхватил коробку у меня из рук и бегом понес ее наверх, а мы с Сергеем поспешили за ним.

К тому моменту, когда мы пришли, он уже нашел нужную папку, предъявил ее нам и взмолился:

– Господи, пусть здесь будет то, что мы ищем!

Сергей смотрел на надпись «Тарасюк Галина Васильевна. Младший продавец» и молчал, Иван ждал, когда он соберется с духом, а вот мне ждать было некогда – я хотела не просто есть, а жрать! Поэтому я решительно взяла папку в руки и развязала тесемки.

Сверху лежал личный листок по учету кадров. С фотографии на нас смотрела девушка, совсем не красавица, светленькая, светлоглазая, и даже невооруженным взглядом были видны веснушки.

Присмотревшись к снимку, я не могла не отметить, что Надежда была права: нижняя часть лица у этой девушки и у Сергея были очень похожи.

– Тарасюк Галина Васильевна, – вслух прочитала я. – Родилась пятого мая тысяча девятьсот шестьдесят девятого года, украинка, из крестьян, комсомолка. Место рождения: деревня Сосновка Петровского района Тарасовской области. Отец Тарасюк Василий Иванович, мать Тарасюк Анна Петровна, братьев-сестер не имеется. Наличествует автобиография. Я, такая-то, родилась… Пошла в школу в семьдесят шестом году, закончила в восемьдесят шестом. Рабочего стажа до поступления на работу не имела. Ну что? Я завтра утром выезжаю в Петровск, а оттуда в Сосновку, – предложила я.

Я посмотрела на Ивана, который согласно кивнул, потом на Сергея, но, оказалось, что за это время он отошел к окну и сейчас, раздвинув полосы вертикального жалюзи, смотрел на улицу.

– Никуда вы не поедете, – сказал он и показал за окно.

Мы подошли к нему, тоже посмотрели на улицу и приуныли – за то время, что мы возились в архиве, небольшой снег превратился в сплошную белую стену.

Мы посмотрели прогноз погоды – завтра тоже обещали сильный снегопад.

– Иван, вы сделали композиционный портрет той девицы? – спохватилась я.

– Зачем он вам, если есть оригинал? – Он кивнул на папку. – Мать с дочерью очень похожи.

Я вышла на улицу и с наслаждением вдохнула свежий холодный воздух.

Посмотрев на уже заваленную снегом машину, я мысленно взвыла и полезла в багажник за щеткой. Но очистила я только лобовое и заднее стекла да зеркала – на остальное сил уже не было. Ничего, как-нибудь доеду.

И ничего! Доехала! Припарковав машину, я, буквально переставляя ноги руками, поплелась домой.

В коридоре я сняла пуховик и повесила его на вешалку, а потом достала из шкафчика самый большой пакет для мусора и, сняв с себя абсолютно все, запихала пропыленные вещи в пакет.

Конечно, я не собиралась их выбрасывать, просто, когда буду посвободнее, вытрясу их или даже отвезу в химчистку.

Потом я приняла душ и вот наконец, чистая, но голодная, как волк, пошла в кухню. Я открыла шкафчик – имелась половинка батона, уже что-то, холодильник звенел от пустоты, что-то готовить даже из полуфабрикатов было долго, значит, оставались консервы.

Побродив взглядом по полке, я остановилась на сайре и слопала всю банку, запив простой водой – сок кончился.

Вымотанная морально и физически, я на автомате добралась до дивана и, рухнув на него, сразу же вырубилась.