Текст книги "Раб лампы"

Глава 6
ВДОВА МЕЛЬНИКОВА

У Елены Мельниковой оказалось бледное и весьма высокомерное лицо, и по тому, как она косилась в зеркало, я сразу поняла: единственное, что интересует ее в этот момент – идет ли ей траур или не очень? Вот, собственно, и все. С подобными дамочками мне приходилось сталкиваться не раз, и они представляли собой примерно одну и ту же примитивную модель женщины – с большей или меньшей степенью цинизма, с большей или меньшей степенью самолюбования и эгоизма.

– Это ужасно, – сказала она, изгибая тонкие руки в изящном жесте, – это просто ужасно. Честно говоря, я не думала, что ссоры Анатолия с моей мамой, одна из этих ссор может привести к таким страшным последствиям. Честно говоря, – вдруг резко поменяла она тон, – я не понимаю, в связи с чем вы меня посетили? Наверное, я чего-то не знаю, но вы не представляете официальные власти? Тем более что я уже отвечала на вопросы следователя.

По тому, как это было сказано, я поняла: счастье, что меня вообще впустили в квартиру.

– Тут не в этом дело, – сказала я. – Елена, проблема в том, что это может оказаться еще не концом. Смерть вашего мужа может иметь продолжение…

Она искривила рот. Наверно, с таким же лицом критик Белинский читал бы произведения современной бульварно-детективной литературы (сам, кстати, не написав ничего путного). Елена произнесла:

– То есть как это: «смерть будет иметь продолжение»? Вы, наверно, не подумали над своей фразой… м-м-м… Евдокия.

– Меня зовут Евгения.

– Да, да. Я помню… нечто этакое… старообразное. Прошу меня извинить, но я просто высказала свою вольную ассоциацию касательно вашего имени.

Какой великосветский лед плавал в ее мелодичном, тягучем, высоком голосе, словно в бокале изысканного дорогого коктейля! Впрочем, я и виду не подала, что меня это задело.

В конце концов, это действительно мелочь.

– Елена, я действительно не так выразилась. Вы правы. И в том правы, что я неофициальное лицо. Я имею лицензию частного телохранителя и частного детектива, и, кстати, в свое время вы фигурировали в одном из моих контрактов. Конечно, будь жив ваш муж, я бы никогда не упомянула имени некоего господина Астахова, которому я спасла жизнь. Вы ведь были… близким человеком для Астахова, не так ли?

Она вздрогнула.

– Нет, Астахов вовсе ни при чем, более того, мне кажется, он давно уехал то ли в Америку, то ли в Израиль, женившись на еврейке. Просто я хочу сказать, что умею хранить конфиденциальную информацию. Когда я говорила, что история с гибелью вашего мужа не окончена, я имела в виду своего нового работодателя, господина Маркаряна. Партнера вашего мужа. Ему угрожает опасность.

– Кому? Гамлету? Маркаряну? – спросила Елена.

– Да, именно ему. Кажется, я вам прямо с порога сказала, что я от него. Так вот, он нанял меня охранять его и попутно распутывать это дело, потому что в нем есть ряд таких нюансов, которые Маркарян не хотел бы препоручать официальным органам.

– Да, я понимаю, – несколько умерив спесь, проговорила Елена.

– Отлично. Елена, а теперь я хотела бы услышать, что вы видели, когда выбежали на балкон? Ведь вы сделали это потому, что услышали по радио известие о смерти Алексея Бармина, еще одного компаньона и друга вашего мужа, не так ли?

– Да. Я же… – В ее глазах вспыхнул раздраженный огонек, наверное, она хотела сказать: «Я же уже говорила», но вспомнила, что подобными фразами она уже оперировала и ни к чему хорошему это не привело. – Да. Правильно. Так оно и было.

– Это было примерно в третьем часу ночи?

– Да… где-то так. Приблизительно в половине третьего. Я услышала сообщение о Бармине и выскочила на балкон, потому что у меня сразу же возникло очень нехорошее предчувствие. Я увидела, что машина Анатолия выехала из арки и направилась к проезжей части. С балкона моей мамы открывается прекрасный вид, и я наблюдала, как «Мерседес» моего мужа отъехал от дома примерно метров на двести, а потом вдруг развернулся и направился в обратную сторону. А с той стороны, куда ехала машина Анатолия до этого, вдруг выскочил из какого-то проулочка автомобиль…

– Какой? – перебила я.

– По-моему, «восьмерка» или «девятка». Но не поручусь, что это точно.

– А цвет?

– Не запомнила. Такая… неяркая машина. Серая или блекло-голубая. Хорошо еще, что хоть это я как-то разглядела, при нашем-то городском освещении! – вдруг рассердилась она.

– Я тоже думаю, что это хорошо. И что же?

– Машина моего мужа ехала назад, к арке, не очень быстро, а вот другая машина мчалась с довольно приличной скоростью. Но, быть может, я на нее и внимания-то не обратила бы и не успела бы заметить, что это за авто, или хотя бы примерно – какой марки, если бы не одно «но».

– И это?..

– Рядом с машиной на роликовой доске ехал человек! Мне даже показалось, что он едет отдельно от машины, сам по себе, если бы не скорость. Потом я увидела, что он слегка придерживается за стойку машины, а дверца ее чуть приоткрыта. Это авто почти догнало «Мерседес» Анатолия, начало поворачивать, и тут человек на роликовой доске оторвался от «девятки» и, проехав мимо «Мерседеса», открыл огонь из автомата. Стал стрелять, понимаете?

«Хорошо излагает, подробно, – подумала я, – и выражения такие точные, и описание, знаете ли, весьма наглядное. Хорошо держится эта Елена, ничего не скажешь! Говорит так, как будто сама принимала участие в „работе“ по устранению муженька, и хочет теперь себя скомпрометировать нарочно. Ну и дама…»

– Честно говоря, у меня ноги подкосились, когда я увидела, как у меня на глазах расстреливают моего собственного мужа, – продолжала она. – Я, безусловно, не выгляжу слабонервной и вообще стараюсь держать себя в руках, – она внимательно глянула на меня, – но тут я не выдержала.

– И куда делся потом тот человек на роликовой доске, вы, конечно, не видели?

– Нет. А куда он мог еще деться, Ирина… то есть – Евгения? Куда он мог деться? Сел себе в машину, в ту же, на которой приехал, и преспокойно убрался! Вот, собственно, и все.

– Скажите, Елена, – произнесла я, – а вы никогда не занимались спортом?

– А что, заметно? – вопросом на вопрос ответила она.

– Что вы держите себя в форме – да.

– Занималась. В детстве – синхронным плаванием, а теперь виндсерфингом иногда, когда удается выбраться на море, а лучше всего, конечно, – на океан. Только на океан редко когда получается.

– Виндсерфингом занимаетесь? Отлично. Тогда, наверно, вы можете себе представить, какой координацией движений нужно обладать, чтобы оторваться на роликовой доске от автомобиля, на огромной скорости вынуть автомат и расстрелять в упор движущуюся мишень, – проговорила я.

– Вы имеете в виду, что убийца должен обладать профессиональной сноровкой, ведь любое недоразумение могло перечеркнуть всю операцию, – четко проговорила Елена, – и подставить всех своих подельников, не так ли?

– Вы абсолютно точно выразились.

В этот момент в комнату вошла чопорная сухопарая женщина, на длинном носу которой сидели дорогие очки. Она окинула меня взглядом, каким, верно, знатный вельможа осматривает ползающего у его ног нищего.

– Вы говорите о моем зяте, не так ли? – осведомилась она, присаживаясь в кресло и надменно откидывая назад голову. – Честно говоря, ничего успокоительного о нем я сообщить вам не могу. («Да тебя, собственно, и никто не спрашивает, старая мымра, – подумала я. – Принесла же тебя нелегкая…») Анатолий вел такой образ жизни, который максимально способствовал тому, что недавно случилось. Конечно, я сожалею. Ведь он оставил мою дочь… м-м-м… если не без средств к существованию, то, по крайней мере, без того внимания, которого достойна каждая настоящая женщина. Впрочем, чего еще можно ожидать от такого невежественного и грубого человека?

Честно говоря, у меня даже не сразу уложилось в мозгах, что все эти в корне «лестные» вещи сказаны о покойном Анатолии Мельникове. Безусловно, Мельников не являлся идеалом человека и бизнесмена, однако же говорить о нем ТАКОЕ, когда прошла всего лишь одна неделя со дня его похорон, – это надо уметь!

Нина Владимировна, как это свойственно всем недалеким людям, считающим себя мудрецами и «последней инстанцией», даже не почувствовала того ощутимого недоумения, которое источала вся моя персона. Она продолжала вещать дидактическим тоном:

– Наверное, я не совсем права в том, что осуждаю его уже после его смерти, но, право, я высказывала все это еще тогда, когда он был жив, но, однако же, он не прислушивался к моим словам. Что, как видим, сослужило ему дурную службу. Он плохо кончил! Впрочем, не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что у него имелась масса врагов.

Я поняла, что все это можно было бы слушать бесконечно. Потому и прервала Нину Владимировну:

– Простите, вы могли бы назвать конкретные имена?

Она выставила вперед нижнюю губу и сморщилась. Наверно, так бы поступил изысканный гурман, которому предложили бы угоститься картофельной шелухой.

– Я никого не знаю, – сказала она. – Конечно же, я никого не знаю! Я вообще в контексте знакомств Анатолия не…

– Спасибо, – мягко вмешалась я, – благодарю вас.

Нина Владимировна, видно, обиделась на то, как с ней обращаются. Она встала и гордо вышла из комнаты. Ее дочь холодно посмотрела на меня и свысока произнесла:

– У вас есть еще вопросы? Дело в том, что я хотела принять ванну. У меня мало времени и много планов. Так что, если вам не сложно…

– Нет, не сложно, – быстро отозвалась я. – Спасибо, Елена. Вы мне очень помогли.

– Надеюсь, – сказала она, провожая меня в прихожую, – всего хорошего.

От посещения квартиры Нины Владимировны, близ которой убили Мельникова, и бесед с хозяйкой и ее дочерью у меня остались довольно-таки смутные, неоднозначные и весьма неприятные впечатления. Все-таки из беседы с близким человеком, на глазах которого был убит Мельников, я рассчитывала вынести нечто большее. А с другой стороны – на что я рассчитывала? Достаточно и того, что она вообще видела эту машину, этого роллера и то, КАК был убит Анатолий Мельников.

Да и хозяин квартиры, в которой живет этот загадочный парень с лампой… его поведение и его «показания» с чужих слов тоже не внесли ясности. Разве что гораздо больше тумана нагнали.

А ведь двадцать второе число, на которое была назначена смерть Маркаряна, – уже завтра!

Глава 7
КРАТКОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ ПСИХОАНАЛИТИКА КРУГЛЯШОВА

– Короткий психоанализ тррэ… ик!.. требует признать, что я пьян, – бормотал Кругляшов, возвращаясь из гостей.

Непонятно по какому капризу, но он не стал ночевать в квартире Маркаряна, а поперся домой. Нельзя сказать, что он жил уж очень далеко, однако же ему следовало преодолеть три квартала, пересечь площадь и пройти коротким проулком к своему дому. Жил Кругляшов в частном секторе, что ему весьма нравилось. Он был из тех людей, что находили положительные стороны решительно во всем, даже в таком незавидном компоненте старого жилфонда, как туалет на улице.

Кругляшов вознамерился сократить свой и без того не самый длинный путь примерно на четверть и решил полезть через стройку.

– Черт знает что, – бормотал он, – этот Маркарян совсем с ума сошел со своим чертовым соседом. Нормальному человеку с ними… никак нельзя. И главное, какие у него, у этого урода, точные предсказания… у типа из двенадцатой квартиры. Ик!.. Да что ты будешь делать!! Ик!.. Я так и знал, что опять это проклятое икание меня достанет. А кто достанет… кто достанет Маркаряна, ведь ему назначили смерть на завтра?

Выдавая подобные фразочки сомнительного содержания, он лез через отчаянно болтающийся и пригибающийся к земле деревянный забор, которым была обнесена строительная площадка незавершенного дома. Этот забор своей консистенцией весьма напоминал рахитичного долговязого человека – такой же нескладный, а «прочностью» и «основательностью» он сильно не соответствовал своей почти трехметровой высоте.

Забор натужно стонал и скрипел под тощей, но весьма массивной и костлявой тушей психоаналитика, но все-таки держался. Когда же Кругляшов забрался на самый его верх, всем своим видом напоминая композицию «собака на заборе», и с силой оттолкнулся от досок ногами, – несчастное ограждение наконец не выдержало.

Целый его пролет выворотился и, ломая стойки, рухнул на землю, а Кругляшов, которого огрело обломком доски по длинной спине, невольно присел от удара и виртуозно выругался.

– Бля… понастроили тут чудес мусорной архитектуры… – пробормотал он. – Какие-то бревна падают… этих строителей надо было посылать в Грозный, защитные укрепления строить: ни один чеченец не прошел бы… свалился бы от восторга!

Бесспорно, Кругляшов перелез бы через забор так, что тот и не скрипнул – физическая подготовка и координация движений вполне позволили бы, – но сегодня он изрядно перебрал спиртных напитков.

Он тяжело перешагнул через вздыбившийся обломок рельса, невесть кем и неизвестно зачем заплавленный в «коровью лепешку» грязного асфальта, и направился к темной громаде недостроенного дома. Задрал голову. Неизвестно, какая жидкость из числа содержащихся в его организме ударила ему в голову, но Кругляшов пробормотал:

– Мм-м… кирпичиков двадцать бы мне уволочь отсюда… туалет подлатать.

К счастью, он не сумел претворить свое намерение в жизнь, а свалился под многострадальным забором и уснул мертвецким сном, храпя на всю округу. Проснулся он, наверно, около одиннадцати часов вечера от пронизывающего холода. Около одиннадцати – это потому, что его наручные часы показывали семь минут двенадцатого. Впрочем, если бы Кругляшов был чуть трезвее, он бы понял, что часы просто остановились.

Он поднялся и медленно побрел по пустой улице, рассеянно глядя себе под ноги. Он так погрузился в себя, что не заметил, как траектория его передвижения пересеклась с координатами ближайшего фонарного столба.

Бедолага поднял голову только в самый последний момент и подумал, что надо бы свернуть влево или вправо, но, пока мозг выбирал направление, неверные с похмелья ноги уже сделали роковой шаг, и Кругляшов пребольно стукнулся лбом о шершавую прохладную металлическую поверхность.

– Баля-кха-муха…

Это столкновение более-менее привело его в чувство. Психоаналитик потер пострадавший лоб и, ускорив шаги, внимательно огляделся по сторонам, словно человек, только что вынырнувший на поверхность из бурных океанских волн. Самочувствие Кругляшова было далеко от оптимального. Попросту говоря, его банально тошнило от выпитого у Маркаряна разнокалиберного спиртного. И это несмотря на то, что со стороны он выглядел уже достаточно трезвым и даже почти не качался.

Конечно, почти – это по его собственному глубочайшему убеждению. Милиционеры патрульно-постовой службы, в чью обязанность вменяется отлов перебравших алкоголя субъектов, почему-то обычно думают иначе.

Через несколько шагов ощущение тошноты стало совершенно нестерпимым.

Кругляшов свернул в первую попавшуюся подворотню, оперся левым плечом на деревянный столб, поддерживающий какой-то навес, перегнулся вперед, и его вырвало. Рвота оказалась кратковременной. Олег Кругляшов распрямился и в тот же момент почувствовал на своем плече чью-то руку.

Он обернулся и увидел – в размытой белесой дымке, словно то была старинная картина, – смутно знакомое лицо и строгие глаза за затененными стеклами очков.

– Где же это ты так напился, Кругляшов?

Голос звучал словно со стороны, как бы из глубокого гулкого ущелья.

Или из пустой сорокаведерной бочки. Олег тут же поспешил поклясться про себя, что со следующего дня – ни грамма спиртного! Все! Хватит!

Непроизвольно эта здравая мысль прозвучала вслух и была облечена в следующую вербальную форму:

– Ну-у-у… шоп ищщо рраз… да не… я же с сегодняшнего дня… а какое севво… число?

И с места в карьер он принялся рассказывать историю о том, как двое его друзей, приняв LSD-25, долго разговаривали с фонарным столбом, приняв его за профессора философии Геттингенского университета. При этом Кругляшов идиотически улыбался, подмигивал и с ходу предложил неизвестному отправиться в кафе. Нет, они уже закрыты, уточнил он, и следует пойти к нему, Кругляшову, домой. Там хорошо и тепло, хотя туалет – на улице, увы!

Впрочем, он не успел сказать и половины, как был остановлен холодным вопросом:

– Что это ты орешь на всю улицу, болван? Время уже за полночь!

– Д-да? А в-вы… что тут делаете… А?

– Я тут живу.

– Д-да? – Кругляшов запрокинул голову и увидел на стене дома огромный рекламный щит гипермаркета «Король Лир». – З… десь?

– Здесь, – кивнул собеседник.

– А-а-а… так это вы… Алекс… не помню Никола… Сер…

– Узнал? – холодно откликнулся встреченный им человек, и мрачным огнем блеснули его глаза за темными (совсем не для ночного времени суток) стеклами очков. – Даже странно!

– Д-да! Ну-ка… по шампусику! А?

– Ты знаешь: я пью только водку.

– Тут смешная история вышла, в натуре… В доме у моего друга Маркаряна… в двенадцатой квартире… живет а-адин чудик… – начал Кругляшов.

– В этом его существенное отличие от тебя, – прервал собеседник.

– Ч-чего?

– Он живет, а ты – нет!

– Это шутка, да? «А маленькие-е часики смеются: тики-так!» – дурным голосом завыл Кругляшов и вдруг почувствовал, что ему стало трудно дышать: в горле что-то сдавленно забулькало, заклокотало… и с запоздалым ужасом он почувствовал на губах солоноватый привкус…

Через несколько мгновений его рот словно разорвался в беззвучном крике, больше похожем на предсмертный клекот птицы, и выплеснул целую струю горячей темной жидкости.

Кругляшов грузно упал, чтобы больше никогда не встать.

Затянутая в перчатку рука выдернула что-то тонкое и длинное из горла Кругляшова.

– Тики-так… – пробормотал убийца и, поднырнув под рекламный щит маркаряновского магазина, мгновенно растворился во тьме.

Глава 8
УТРО БУРНОГО ДНЯ

Маркарян трясся не столько от холода или страха, сколько от перепоя. Оказалось, что он все утро орал Кругляшову, чтобы тот приготовил ему глинтвейн – средство от всех болезней: и согреться, и похмелиться. Но Кругляшова в квартире не было – выяснилось, что поздно вечером он разругался с Гамлетом Бабкеновичем и ушел ночевать к себе домой, благо жил неподалеку.

Все это я узнала не от Кругляшова, а от самого Маркаряна. Владелец гипермаркета «Король Лир» костерил своего собутыльника почем зря, и не за какую-то конкретную вину, а за то, что его не оказалось под боком в столь критический момент.

Пришлось временно переквалифицироваться в повара и приготовить Гамлету Бабкеновичу и глинтвейн, и завтрак. Сделала я это весьма кстати, потому что, начиная с восьми часов утра, на один домашний и два мобильных телефона Маркаряна обрушился такой шквал звонков, что он едва успевал поворачиваться и что-то лепетать. Из обрывков этих разговоров я и узнала, что к чему. Маркарян хвастался тем, что старый свой загородный дом продал, купил новый, и этот новый – нечто необыкновенное, с изюминкой, с перчиком, и что все гости, друзья и родные просто пальчики оближут, когда увидят, как устроился их Гамлет.

Говоря это, Гамлет Бабкенович и в самом деле облизывал пальцы.

Пока Маркарян принимал поздравления и обещал быть на месте ровно в полдень, я погрузилась в размышления.

«Интересно, что он купил? – думала я. – Что-то и его, и всю его компанию, ныне покойную, тянет на недвижимость. Мельников хотел купить квартиру, в которой живет тот полоумный тип, и так нехорошо кончил. Теперь вот Маркарян делает крупные покупки, и как раз в тот день, когда ему пророчат погибель, он собирается праздновать свой юбилей в новом доме на природе. Интересные зацепочки. Только к чему они?..»

Не знаю, зачем я сделала то, на что меня в следующую минуту подвигла шальная мысль. Маркарян отправился в ванную бриться и умываться, а я выскользнула в общий коридор и бесшумно притворила за собою дверь. На всякий случай закрыла ее на все замки – ключи от маркаряновской квартиры у меня были. Конечно, не следовало оставлять его одного, но интуиция подсказывала, что моя отлучка длительностью в пять минут останется без трагических последствий.

Что-то так и тянуло меня в квартиру напротив.

…Щелкнул замок. Я вздрогнула. Нервы, Женечка, нервы! Приоткрылась дверь. ТА САМАЯ дверь. Наверно, я была готова увидеть в образовавшемся темном проеме все, что угодно. Вплоть до светящихся глаз дьявола или тому подобной чертовщины. Конечно же, ничего похожего я не увидела. Дверь распахнулась еще больше, и я увидела обитателя квартиры номер двенадцать.

У него было длинное, белое, какое-то… мертвое лицо. В глазах – невыразительных, тусклых, неопределенного цвета – светилась ровная блаженная приязнь ко всему миру. Одет был этот овеянный страшными легендами человек в пузырящиеся на коленях брюки и грязную серую рубашку с засученными рукавами. Он взглянул на меня – нет, сквозь меня! – и вдруг проговорил дребезжащим жиденьким голоском (такой звук бывает у струи воды, бьющей в дно пустого жестяного чайника):

– В гости едете? Это хорошо. Я тоже люблю ездить в гости. Только меня не приглашают. Много картин… Как вы думаете, красное на голубом – это красиво?

Я не успела отреагировать, как этот странный тип, видимо, пребывавший в прекрасном настроении, продолжал:

– Мне кажется, что это вульгарно. Знаете, вам никогда не казалось, что ваша голова – чайник?

– Сам ты чайник, – пробормотала я, и мне вдруг стало жутко. А что, если этот тип и мне напророчит, что называется, скромную такую могилку с крестиком? Да еще и назовет точную дату и обстоятельства, при которых меня обеспечат вечным покоем? Я попятилась и услыхала следующее изречение:

– Просто в чайник наливают сначала одну воду, потом другую, потом третью… понимаете? Вода вообще – опасная штука. А вот обои с желтыми бабочками на красном фоне – это, по-моему, ужасно. Согласны?

Я не позволила себе окончательно влипнуть в какие-то глубинные страхи, которые взбаламучивал в моей душе этот типчик. Приблизилась к нему и, глядя ему прямо в глаза, произнесла:

– Мне нужно с тобой поговорить. Кстати, а где же твоя лампа?

Последняя фраза, как оказалось, была сказана не зря: он оживился и даже заулыбался, показывая все свои зубы. Я толком не разглядела, что у него за зубы, свои или вставные, но подумала, что они, по-видимому, не знали щетки и пасты уже лет десять.

– Лампу, – повторила я.

Он попятился и сделал жест рукой, приглашающий следовать за ним в квартиру.

…Не могу сказать, что это далось мне совершенно спокойно.

Пройдя длинным темным коридором, жилец двенадцатой «нехорошей» квартиры нырнул в темный проем, оказавшийся входом в одну из комнат. Окно было завешано тяжелой занавеской, почти не пропускавшей света. Я приблизилась к хозяину, который тотчас же вцепился в закоптелую керосиновую лампу и смотрел на меня, диковато улыбаясь. Я спросила:

– Ты кто?

«Чем проще вопрос, тем быстрее до него дойдет, – подумала я. – А если он только изображает сумасшедшего или имбецила, то на любые вопросы он может отвечать… или, напротив, не отвечать».

– Ты кто? – повторила я.

Он зашевелился и шумно вздохнул. Только после того, как я в третий раз повторила свой вопрос, он облизнул губы и дал следующий ответ. Как оказалось, довольно внятный:

– Я здесь живу. Я рад, что ты пришла. Ты, наверно, не хочешь меня убить? А те люди хотели меня убить.

«Те люди, – с ошеломляющей быстротой промелькнуло в моей голове, – это, наверно, Феоктистов, который сейчас в больничке отдыхает, и Карасев!»

– Я не хочу тебя убить, – почти по слогам произнесла я, – а кто хотел тебя убить?

– Я не знаю. Они подошли ко мне, а потом кто-то подал мне руку, и меня вытащили из цветочной клумбы. Я вообще люблю, как пахнут цветы, – добавил он, совершенно отклоняясь от темы. – А ты?

– Я тоже. Значит, ты не помнишь, что произошло с тобой и с теми людьми, которые хотели тебя убить? Значит, им что-то помешало это сделать, так?

– Да. Так. То есть – нет. И вообще, я ничего не знаю, почему вы меня… ко мне… Уу-у-у… – вдруг сказал он, поднимая глаза к потолку, – вот это шик! Нет, ты посмотри, посмотри!

Я подняла глаза и увидела обшарпанный потолок, который мой собеседник, верно, видел сотни раз и едва ли всегда находил в нем какой-то особенный шик. А он продолжал нести свою ахинею:

– И люстры, и картины… Особенно мне нравится вот эта – «Рождение Венеры». Я в школе учился! – сообщил он мне с такой гордостью, с какой нормальный человек, наверное, сказал бы: «Я закончил Сорбонну». Или – МГИМО, ВГИК… По всей видимости, жилец двенадцатой квартиры объяснял мне, из каких источников ему стало известно о существовании общепризнанного мирового шедевра: картины Боттичелли «Рождение Венеры», которую он упомянул в своей «содержательной» речи.

Я попыталась спросить его еще о чем-то важном – о смерти его соседей и о том, откуда ему стали известны подробности этих смертей, но тип с лампой понес такую околесицу, что я вынуждена была отказаться от мысли выдоить из него что-либо полезное и содержательное.

Вел он себя как человек абсолютно невменяемый. Хотя проблески сознания у него встречались.

…И самое главное!!! Он с ходу сказал, что я собираюсь в гости! Нет, конечно, такое можно просто угадать, все-таки сегодня воскресенье, многие ходят в гости, однако же он сказал это так уверенно… И эти его рассуждения! «Красное на голубом»! «Рождение Венеры»! И обои с желтыми бабочками на красном – совершенно не удивлюсь, если окажется, что в загородном доме Маркаряна есть такие обои и копия именно этой картины!

Жилец корчил рожицы и смеялся. Я поняла, что «сеанс связи» закончен. И вышла из странной квартиры.

* * *

Гамлет Бабкенович был уже выбрит и полностью одет, когда я вернулась из двенадцатой квартиры. Уж конечно, ничего с ним не случилось, более того, он стал выглядеть гораздо лучше, по сравнению с тем, в каком виде я его оставила.

– Гамлет Бабкенович, – с ходу атаковала его я, – вот я хотела поинтересоваться, в вашем загородном доме или вообще на всей жилплощади, которая вам принадлежит, есть такие обои – красные с желтыми бабочками? А? Вы припомните, припомните!

Маркарян втянул голову в плечи, что явно являлось симптомом усиленных раздумий.

– Нет, – наконец сказал он. – Нет у меня таких обоев. Красные? С желтыми бабочками? А что, ничего – красиво. Надо будет такие поклеить.

Я вздохнула. У моего нового клиента, как и у многих богатых кавказцев, да и не только кавказцев, оказался дурной вкус.

– Не надо вам их клеить, – сказала я.

– Почему?

– Не надо – и все. Лучше скажите, любите ли вы картины?

– Картины?

– Ну да.

– Люблю. Особенно эти… натюрморты. В натуре, значит. Где голые бабы. – Он подозрительно посмотрел на меня и осекся.

Я не стала переубеждать его в том, что натюрморт не имеет никакого отношения к обнаженной натуре, скорее уж, к «ню». Но курс искусствоведения в мои обязанности не входит. Думаю, не имеет смысла спрашивать, есть ли у Маркаряна картина «Рождение Венеры». Едва ли он о ней знает. В отличие от его соседа, кстати. Я пошарила по комнате глазами и неожиданно для себя наткнулась на толстый альбом с надписью «Ренессанс». Я сняла его с полки под недоумевающим взглядом хозяина «Короля Лира», раскрыла и, быстро найдя нужную репродукцию, показала Маркаряну:

– Вот. Боттичелли, «Рождение Венеры». Нет ли у вас такой картины… точнее, ее копии?

Он некоторое время рассматривал шедевр итальянского художника, а потом вдруг всплеснул руками и обрадованно произнес:

– Видел! Видел я такую!

– Значит, у вас она есть?

– Да нет, зачем у меня? В клипе видел. Где Меладзе и эти три… «Виа-гра». Там еще песенка такая, сейчас ее постоянно гоняют: «А три реки впадали в океа-а-ан», – пропел он.

– Гм, – протянула я. – Клип… да.

– А ничего тут дэвушка, да, – продолжал развивать «мысль» Маркарян. – Грудь, правда, маловата. А так – ниче!

…Богиня Венера не могла и надеяться на такую «похвалу» со стороны тарасовского торговца Маркаряна!

Через час мы выехали по направлению к загородному дому Гамлета Бабкеновича. Кажется, он оттаял: мое ли присутствие, или же ясный, светлый, радостный денек придали ему оптимизма; или факт того, что у него день рождения, – но всю дорогу он был бодр, весел, обуреваем многочисленными планами, вещал что-то «в тему» и «не в тему», а под конец сообщил мне, что, помимо отмечания юбилея, пройдет также церемония освящения его нового дома, в связи с чем приглашен священник.

– Отлично! – отрывисто сказала я.

* * *

Маркарян не обманул.

Вилла армянина в самом деле заслуживала того, чтобы отпраздновать на ней славный (не особенно круглый, тридцативосьмилетний всего) юбилей одного из крупнейших бизнесменов нашего города и всего нашего региона. Не зря он ею хвастал. Такого дома, верно, не было даже у покойного Алексея Бармина, хотя банкир был и побогаче Гамлета Бабкеновича. Впрочем, дом впечатлял только по размеру, но отнюдь не по архитектурным своим достоинствам. Эти «пропилеи» представляли собой внушительнейшее сооружение, изрядно смахивающее на средневековый замок – то ли остроконечными башенками с круглыми окнами по углам здания, то ли стенами с контрфорсами и стрельчатыми окнами.

К тому же, по всей видимости, строение изначально состояло из двух корпусов разного возраста и назначения. Здание с башенками и контрфорсами, без сомнения, представляло собой типичный образчик новорусской архитектуры. В свое время, а именно, в 1998 году, такие «коробки» можно было покупать за бесценок, поскольку хозяева, опрометчиво отгрохавшие эту роскошь в расчете на лучшую жизнь, разорились в результате августовского дефолта. Надо сказать, загородный дом Маркаряна был высотой с пятиэтажку, да и габариты его были впечатляющими.

Но за этим зданием я углядела второй корпус, примыкавший к нему вплотную, и, без сомнения, постарше возрастом. Я прищурилась. Второй корпус был с прозрачной полукруглой крышей и, насколько я смогла разглядеть, чрезвычайно напомнил мне центральный городской бассейн Тарасова. Маркарян проследил направление моего взгляда и сказал:

– Ну да! Это папа прикупил. Тут была база для пловцов, еще при совке. Хорошая база, ничего не скажешь. Пятидесятиметровый бассейн – это тебе не шутка! Наверное, и в Москве мало у кого есть такие бассейны в личной собственности. Отец говорил, что сюда в семьдесят втором, что ли, заезжала сборная СССР по плаванию.

– Надеюсь, бассейн уже тогда принадлежал твоей семье? – поддела я.

– Да нет, конечно! – буркнул Маркарян. – И вообще, я в семьдесят втором году был совсем мелкий, пять лет всего.

– А меня вообще еще не было.

Маркарян покрутил головой.

– Правда, круто? – гордо взглянул он на меня. – Впечатляюще, правда?

– Лепота-то какая, – вяло выдавила я и вышла из машины. В этот момент рядом с нами припарковалась еще одна роскошная машина, точно такой же, как у Маркаряна, черный 600-й «мерс». Он подъехал довольно разухабисто, едва не чиркнув боком по блистающему боку маркаряновского авто. За ним подъехали два джипа, вероятно, с охраной.