Текст книги "Разыскивается подруга & Весь этот джаз. Интересные рассказы"

Разыскивается подруга & Весь этот джаз
Интересные рассказы
Марина Варламова

© Марина Варламова, 2016

ISBN 978-5-4483-1856-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Разыскивается подруга

Путевки куплены, гардероб обновлен, впереди Новый год на курорте. Но вдруг…

С Наташкой мы обо всем договорились: Новый год отмечаем вдвоем! Никаких мужчин, никакой Москвы, никакого снега с дождем – только мы, необитаемый остров и море. Про остров я, конечно, немного преувеличила. Ведь на нем должен обитать хотя бы персонал SPAцентра, ведь едем мы за телесными наслаждениями в виде тайских массажей, шоколадных масок и прочая, и прочая. А что? Мы с Наташкой это заслужили! Я пашу в дизайнерской конторе как проклятая. Подруга тоже вкалывает – она фотомодель. Широко известная в узких кругах. Хотите спросить, что может быть общего между серой офисной мышью и сногсшибательной блондинкой, звездой модельного бизнеса? Вы правы, практически ничего. Я люблю книги, перекусываю в фаст-фудах, обожаю собак и покопаться у мамы в огороде. Наташка – полная противоположность: собак она терпеть не может (кошек, кстати, тоже), гамбургеры считает отравой. Чтение? Ну, если только просматривание журналов мод… И все-таки, несмотря на разные вкусы, мы – лучшие подруги. Вот уже почти двадцать пять лет!

Все так хорошо начиналось

Итак, настроение у нас было шикарное. Путевки куплены, гардероб обновлен: ради этого Наташка возила меня по бутикам целый день. В аэропорт мы выдвигались вечером, и к шести я планировала заехать за Наташкой. Она жила за городом, в особняке колониального стиля, который достался ей от мужа. Если честно, не понимаю, зачем они развелись (то есть разводятся вот уже два года). По-моему, они были отличной парой: этакие эталонные Красавица и Чудовище. Но да бог с ними. Главное, чтобы подруга была счастлива. А с мужем, детьми, собаками-кошками или без – решать ей самой. С такими мыслями я подъезжала к Наташкиному особняку. Шел снег, стемнело, но фонари в поселке Большие Грязи почему-то не зажглись. Единственное, что освещало дорогу, – тусклая новогодняя иллюминация. Разноцветные лампочки висели тут и там по заборам, но праздничного настроения у меня не вызывали. Мне вдруг стало жутко. Я уже подъезжала к Наташкиному дому, как вдруг из ворот вынырнул черный фургон. Клянусь, он чуть не врезался в мою видавшую виды «Тойоту»! Я резко вывернула руль и едва не улетела в кювет. «Вот гад!» – выругалась я, выруливая на дорогу. Сердце грохотало в ушах – я здорово перепугалась! Я выключила зажигание и посмотрела в зеркало заднего вида. Дорога была пустой. Черный фургон словно испарился. Терзаясь нехорошими предчувствиями, я вышла из машины, тихонько захлопнула дверцу и стала красться вдоль забора. Войдя во двор, я разглядела на снегу свежие отпечатки протектора. Наташкин «Ягуар» в сервисе, значит, сумасшедший фургон мне не привиделся. …Входная дверь была нараспашку. Странно. Крадучись, я поднялась на крыльцо и обнаружила, что вторая входная дверь заперта.

Брюки на полу

Надо сказать, что у Наташки пунктик на тему безопасности. Однажды ей целый месяц угрожал по телефону поклонник. Это после ее откровенной фотосессии в одном журнале. Его поймали, этого блю стите ля нравственности, но подруга свихнулась на почве маньяков. Установила бронированные двери, решетки на окна, какую-то суперсовременную сигнализацию… К счастью, в кармане у меня лежали ключи. Подруга когда-то отдала мне связку – на всякий пожарный. Я отперла дверь, как она меня инструктировала, и вошла в дом. В холле было темно. Вернее, почти темно – в углу мигала лампочками белая новогодняя елка (из Парижа!). В потемках она смахивала на привидение. «Ната-ааш! – громким шепотом позвала я. – Ната-а-а-ашка, ты тут? – В ответ ни звука. Лишь в гостиной размеренно тикали часы. – Наташ, это я. Ты дома?» Вокруг было поразительно тихо. На всякий случай я решила не включать свет. Вместо этого зажгла фонарик-брелок, на котором болтались Наташкины ключи. Зажгла и тут же почувствовала себя воришкой. Или нет – частным детективом из моих любимых книг! Тусклый луч осветил паркетный пол, стены, потолок… Я свернула по коридору в гостиную. Вновь зашарила фонариком по углам: камин, еще одна елка (бордовая, из Токио), постеры с Наташкиным изображением, диван – обстановку я знала не хуже своей. И вдруг я увидела брюки. Малиновые! Вернее, цвета фуксии! Это были Наташкины любимые брюки, и они валялись на полу в гостиной! Вы скажете: «Ну и что такого? Валяются брюки на полу и валяются, у нас дома на полу и не такое иногда впопыхах оставишь». Да, но вы просто не знаете Наташку – она страшный педант. Никогда у нее ничего не валяется! У нее каждая вещь на своем месте, а тут – брюки на полу! Я двинулась вглубь дома. Предчувствие беды – вот что сопровождало меня на пути к Наташкиной спальне. И оно меня не обмануло. Следующее, что я обнаружила у себя под ногами, было юбкой. Скомкан ная, она лежала рядом с Наташкины ми джинсами. Дальше – сапоги на шпильке, шляпа, шуба, сарафан… Да здесь весь Наташкин гардероб! Нет, это я, конечно, сильно преувеличила: гардероб у нее – огого! Целая комната! В ином магазине одежды меньше, чем… Я замерла. Сердце подпрыгнуло и застучало сразу в разных местах: в голове, в коленях и в запястьях. Даже не знала, что такое бывает!

Я нашла ее!

На пороге в спальню лежала женщина в белом. Наташка! Я чуть не закричала, но зажала ладонью рот. Боже, подругу убили! Я замешкалась, не зная, броситься ли мне к телу или бежать скорее вон из этого ужасного дома. Я ведь могу оставить отпечатки… Или затоптать следы убийцы… Кошмарные мысли носились в голове, и я не могла уцепиться ни за одну из них. Стоп! А вдруг она живая? Забыв о предосторожности, я бросилась к Наташке. Я хотела послушать, дышит ли она, но вдруг больно ткнулась лбом во что-то твердое. Она уже мертвая!.. Я немного отстранилась и только тут заметила, что на Наташке белое платье. Свадебное! Она его после ухода Игоря не выбросила, как все остальное, напоминавшее «об этом мерзавце». Она его берегла. Боже! Какой злой рок! Наташка умерла в подвенечном наряде… И тут я разглядела самое ужасное. У подруги не было головы. Ну и, естественно, я тут же потеряла сознание… Минуты через полторы я пришла в себя и тут же поняла, какая я законченная идиотка. Это же манекен. Не Наташка! Манекен лежал в потемках на полу, и я со страху приняла его за человека.

Боже, какое счастье! Я так обрадовалась, что забыла о всяких предосторожностях и включила верхний свет. Вспыхнула двенадцатирожковая хрустальная люстра, и тут я разглядела наконец, что творится в доме моей лучшей подруги. Все было вверх дном: выдвинутые ящики, перевернутые стулья, горы вещей. Одежда была повсюду: на полу, на диванах и даже на столах. А на люстре висели колготки в сеточку. Все ясно. К Наташке вломились грабители. Быть может, они заявились, когда ее не было дома, но неожиданно она вернулась и застала их врасплох. Я хорошенько огляделась. Нет, на первый взгляд ничего из ценных вещей не пропало. Раритетные картины, бронзовые статуэтки, которые коллекционировал Игорь, – все на месте. Не было лишь самой Наташки. Я вдруг четко поняла, что надо делать. Я выключила свет, вернулась в машину, вынула из сумочки телефон и стала набирать короткий номер.

Главный подозреваемый

– Вы понимаете, ее похитили! – Кто? – Ее похитили похитители, неужели не ясно? – Я имею в виду, вы кого-нибудь подозреваете? – Капитан полиции смотрел на меня с улыбочкой. Думает, я ненормальная. – Я? Нет! С чего вы это взяли? – Я решил, раз вы так уверены, что вашу подругу похитили, значит, у вас есть на то основания. У нее были враги? – У Наташки? Нет! То есть да. – Так нет или да? – И что это он на меня все щурится! – У нее было много врагов. Понимаете, модельный бизнес – это… – А вы не думаете, что она могла улететь… Ну, там, не знаю, на срочные съемки… Или поклонник ее увез на праздники… – Вы в своем уме? Какой поклонник? Какие съемки? Мы вместе в отпуск сегодня уезжаем! Точнее, хотели уехать… – Я вдруг скисла, посмотрев на часы над головой капитана. – Самолет улетел только что… – Сочувствую, – кивнул он. – И всетаки вам не следует раньше времени паниковать. Подумаешь, у подруги изменились планы! Слетали бы одна в отпуск, я бы и сам сейчас не отказался на пляже понежиться. – Она бы никогда так не поступила со мной! – отрезала я. – Вы уверены? – капитан не сводил с меня хитрых глаз. Я смущенно закашлялась. У Наташки ветреный характер, что есть то есть, но я уверена, что она никогда бы не бросила меня в последнюю минуту. Да, я была уверена в этом на сто… ну, на девяносто девять процентов. Но капитан отправил меня домой. Спать. Представляете?! Этот черствый Николай Федорович! Он мне не поверил. Сказал, что в розыск совершеннолетнего человека можно объявить только спустя трое суток после исчезновения. Трое суток! Да за это время Наташку могут сто пятьдесят раз прикончить! Он даже заявление от меня не принял! Сказал, не положено. А положено быть таким равнодушным к чужому горю?! Что мне теперь прикажете делать? Спать я не могу. Есть – тоже не могу. Я даже домой не могу вернуться, поскольку там Ирка со своим женихом. Ирка – это моя сестра. Я ей ключи дала от квартиры, чтобы они побыли наедине, пока я в отпуске. И как мне теперь заявиться туда? «Здравствуй, это я, не ждали?» Остается только поехать к маме. На следущее утро меня разбудил звонок. Звонил Николай Федорович. Мрачным тоном он сообщил, что я оказалась права. Выяснилось, что уже поздно ночью, но он все-таки решил проверить мои слова и отправился в Большие Грязи. Ключ я в расстроенных чувствах оставила на столе капитана. В доме он обнаружил следы взлома и борьбы. И самое страшное – кровь! Капли на ковре в Наташкиной спальне. Николай Федорович опечатал дом, отправил образцы крови на экспертизу и объявил Наташку в розыск. В течение трех следующих дней ситуация вокруг исчезновения моей подруги менялась со скоростью ветра. Причем ветер то и дело дул в противоположных направлениях. Николай Федорович оказался ничего, он почему-то проникся ко мне и держал меня в курсе событий. В первый день обнаружилось, что взлома не было. Если преступники и проникли в дом, то уж точно не через дверь. В последний раз ее открывали ключом, причем тем самым, что был у меня… На второй день выяснилось, что никаких посторонних следов в доме не обнаружено. Только Наташкины, Игоря и мои. Отпечатки пальцев – тоже. Причем мои были и на вещах, и на манекене. Тучи вокруг меня сгущались. Я начинала нервничать, а голос капитана в телефоне становился все холоднее. От Наташки вестей не было. На третий день, когда меня очень вежливо пригласили в полицию, а мама стала собирать мне чемодан с теплыми вещами, я запаниковала. Я не хотела в тюрьму, но в полицию я ехала с самыми мрачными мыслями.

Я это сделаю!

Но каково же было мое изумление, когда мне сообщили, что дело об исчезновении моей подруги закрыто! – Эта кровь – из носа, – сказал Николай Федорович. Лицо у него при этом было разочарованное. – Причем из вашего носа. Мы провели экспертизу. – Из моего? – ужаснулась я. И как я не заметила, что в ту ночь у меня шла носом кровь… – Вот именно. А Игорь Степанович нам сегодня подтвердил, что Наталья уехала в отпуск. Он был в доме незадолго до вас и видел, как она паковала чемоданы… – Какие глупости! – запротестовала было я, но меня уже не слушали. Я вышла из здания полиции совершенно раздавленной… – Привет! – услышала я и оглянулась. Ах да, Игоря же сегодня тоже допрашивали. – Тебя подбросить? – он направился к машине. – Спасибо, не стоит, – буркнула я. – Как знаешь, – бросил он сначала мне, а потом водителю: – Поехали! Я обернулась и увидела, как от здания полиции отъезжает черный фургон. И меня осенило. Это он ее убил, Игорь! Чтобы в суде ей не достался особняк! Он спрятал тело и хотел свалить все на меня, ведь я почти застукала его на месте преступления. Но у него ничего не вышло… Глупец, рано или поздно полиция все-таки выйдет на его след… Но я это сделаю раньше! Я сидела на краешке Наташкиной кровати, и черные мысли носились у меня в голове. Зачем я пришла сюда? Что я хочу обнаружить? Ведь полиция побывала здесь и тщательно все осмотрела – никаких улик, ничего против Игоря! Несчастная, я сидела и смотрела на себя в зеркало – гигантское зеркало Наташкиной гардеробной. Мое отражение вдруг дрогнуло и заколыхалось, словно в озере. Тишайший, тончайший звук раздался в спальне. Как если бы кто-то стукнул маленьким молоточком в погребе. – Наташа? – позвала я. Зеркало снова дрогнуло. – Наташка, ты где? – заорала я как сумасшедшая.

И все-таки к морю!

Сначала она пила. Залпом выпила двухлитровую бутылку минералки и потребовала еще. Потом ела. Всетаки три дня просидеть в гардеробе – это вам не на море слетать. Наевшись и напившись, Наташка стала рассказывать: – Я потеряла сережку. Перевернула весь дом вверх дном – нигде нет. И тут вдруг врывается Игорь! Он стал кричать, обвинять меня в том, что я суд затягиваю. Потом весь этот бардак разглядел – совсем разошелся. А я терпеть не могу, когда на меня орут, вот я и закрылась в гардеробной, пока Игорь в туалете был. Он вышел – меня нет, решил, что я уже уехала, мы ведь с тобой в аэропорт опаздывали. Игорь ушел, дверь запер ключом, а тут ты. А я уже поняла тогда, что код забыла. Понимаешь, из-за этой новой сигнализации дверь в гардеробную закодирована на случай, если в дом вломятся. Ну, чтобы спрятаться до приезда охраны. А стены – звуконепроницаемые. Я думала, что умру там… – Тут Наташка разрыдалась и полезла ко мне обниматься. Все-таки именно я вызвала спасателей и вызволила Наташку из гардероба. Вот что значит настоящая женская дружба! Я все думаю, хорошо все-таки, что я, Фома неверующий, ни Игорю, ни капитану не поверила, а то бы… О том, что было бы, если… мы с Наташкой предпочитали не думать. На следующий день мы сидели в самолете, пили шампанское и летели к морю встречать Новый год.

Весь этот джаз

Администратор джаз-банда Таня Золотарева встречала свой тридцать седьмой день рождения в аэропорте Домодедово

Уже были благополучно пройдены сырой дрожащий трап к автобусу-тихоходу и длинный коридор-лабиринт, но конвейерная лента до сих пор крутилась вхолостую. Музыканты сбились в сторону – сонная дисциплинированная массовка. Таня привычно считала их по горбатым рюкзакам и черным чехлам инструментов. Гастроли были дальние и краткие. И если сложить воедино итог чек-саундов, подсчитать интервью и букеты, помножить аплодисменты на муторное заселение в гостиницу, вычесть накладку с билетом для контрабаса, прибавить количество проданных дисков, получалась очень неплохая поездка. Вслух об этом рано. Но все заметно по выражениям лиц, по рассеянным улыбкам, из-за которых кажется, будто джазбанд сейчас в гриме и (очередная прихоть Марка!) в новых сценических костюмах, имитирующих дорогое дорожное шмотье.

Версальский договор

– Что они там копаются? – скрипач Сева морщился, будто преждевременно затягивался.

– На вшивость проверяют, – успела ввернуть Таня, прежде чем группа подмяла под себя тему шуточки. – На терроризм, едрен-батон.

– А говорил я тебе, Виталя, сувай бонбу в ручную кладь. Хучь в контрабас, хучь… Так нет же, запендюрил в чумудан, дык всех теперича…

– Выходи и кури, я заберу. Сева! Иди, кому сказала! – Таня снова отошла в сторону, залюбовалась своими: семь музыкантов, ее личный, в мечтах давно уж тщательно проработанный мужской гарем. Семь тех еще гномов, добывающих мощными инструментами не самородки и самоцветы, а синкопы и прочую, неведомую Тане, музыкальную руду.

– Главное, господа, чтобы нас по дороге не развернули. – Не имеют права! У меня крысы некормленые, Настя у друзей зависла.

– Тебе, золотко, как всегда, крысы дороже родной дочери! – Родные крысы, прошу заметить! Остаток шутки на автопилоте, автоматически в сумку за мобильным, за сообщением от Насти. Чертыхнуться вхолостую, переставить время. Там, откуда прилетели, уже полночь. Они, словно беженцы, укрылись от завтрашнего дня. Можно перевести часы назад, и все еще будет. Торопись, Золушка, живи сегодняшним днем до полуночи. Часовые пояса жмут и давят – до хруста за ушами! …Настькин телефон вне зоны доступа. И дома никто трубку не берет. Четыре часа назад напротив лакомой витрины с шоколадом, облаченным в упаковку для драгоценностей, с дочерью все было в порядке. «У Настьки я! Мам, а ты купила… Золотко, иди к нам, у нас весело. Господи, взрослые люди, каждому под полтос, ну в самом деле… Нет, Настя, это не тебе. Попроси, чтобы проводили. Идиоты, я вас обожаю». Экспресс до Павелецкого томился на платформе. Откидные столики, откидные сиденья. Слева окно, справа контрабас. По спине – мурашки от затылка до поясницы. Голос Марка – неторопливый, знакомый по сотне композиций, десятку альбомов, миллиону слов. И запах его – такой же неторопливый, с барской ленцой. Утром принадлежал лично Тане, сейчас – всему экспрессу, ночью – законной жене. Не поворачивайся. Гляди в окно, по стеклу слеза апрельского дождя, в темноте плывут березы, рекламно-ностальгические, наизусть выученные за все прилеты и отлеты. Каждые гастроли с Марком как новый роман с ним же. Всякая ночь вместе – брачная, потому что отель, и тайная – потому что под шум телевизора сперва спариваются две стандартные кровати… «Потому что, если ты двадцать лет живешь в браке с человеком, ты должен заботиться о репутации этого человека, понимаешь?»

– «Нет, Марик, не понимаю. Мне тридцать шесть, я не могу быть в браке двадцать. Тем более с тобой. Я бы от тебя на стенку полезла». А потом и вправду на стенку – ухом к двери, лицом в глазок: Марк ночью уходит в свой номер. Он музыкант, она администратор. Вот такой вот мезальянс, Марлезонский балет, версальский договор, по которому Таня – проигравшая сторона и выплачивать ей свою контрибуцию одинокими ночами на двуспальной кровати, которая никогда не будет супружеской. «Настя, это мама. Сними трубку». – Дует в трубку, смотрит в окно. «Загуляла?», «Телефон отключила» – «Золотко, выдохни. Да она рада – мамаша свинтила, ура, свобода! Вроде Сева с ней говорит, а вроде и Тема. Неважно. Марк молчит. Три сиденья с той стороны, пять – с этой. Она знает всех наизусть, и прибаутки включительно. А они – про дочь Настю, дурные привычки, роман с Марком. «Настя, сними трубку, это ма… Да, это Татьяна. Да, Марк Миронович прилетел. Из какого издания?». Над сиденьем взмывает рука – растиражированная снимками на мобильный, крупными планами оператора, ее личными поцелуями. Отдать мобильник в обмен на прикосновение, персональные секунды близости. Одно касание – как для автографа. Таня, успокойся, другим достается один его жест на всю жизнь, они и этому рады.

Золушка, встряхнитесь!

Многоэтажки, светофоры, рекламные щиты. Мелкие детали, первое впечатление от города. Воздух в экспрессе еще перелетный, сдобренный кондиционером и запахами счастливого пути. На платформе сапогами в лужу, чемоданом в грязь, мордой в реальность. Гремят колесики багажа. Нет, такси не надо. Всем до завтра, всем спасибо. …Марк попрощался с ней утром, на выезде из гостиницы. Гастроли кончены, номер сдан, чемодан загружен в лифт. Косой поцелуй в боковом зеркале. На большее и не рассчитывай. Иначе – унижение на виду кудрявой, загорелой, очень похожей дочери Марка. Давай, Золушка, вперед, в метро, хотя и там полночь до тебя доберется. Втащила чемодан в вагон, вытянутая ручка жмет и режет под мышкой, как нищенский костыль не по размеру. Таня, встряхнись! Ты, мать твою, Таня, мать-одиночка! Сама себя не обнимешь, никто не обнимет. …Коварным снайперским выстрелом воспоминание, как однажды так же (вокзал, прилет, день ее рождения) за железной рамкой вдруг обнаружился Настин папаша. Топорщился ненужным букетом. … снова Насте. Абонент недоступен! На подступах к дому мир виден через призму родительской вины. Поздний трамвай летит навстречу, рассыпает искры на перекрестке. (Они с Настей шли вдвоем, первые дни после развода, внутри воющая пустота. «Мама, смотри, троллейбус курит». А вместо умиления: «Дура, это трамвай». ) Стащить чемодан со ступенек, перенести через рельсы. В окнах квартиры темно, как в склепе. Полночь. Ледяные пальцы на холодном куске пластмассы, обжигающая разгадка. «Настя у Насти». Подружка тезка-одноклассница, маму Эллой зовут, как Фицджеральд, куда ни плюнь – один сплошной джаз. И без того спасибо ей, что приютила ребенка. Мы, администраторы, такие, пустите попить, пожалуйста, а то ночевать негде.

«Доброй ночи! Не спите? Я за Настей зайти хотела». В трубке семейное тепло, разве запах котлет не струится. Клок телепередачи, интимно-счастливое «Мама, подожди, мне звонят!» Недоуменное: «Тетя Таня, она после обеда домой пошла, я ее в лифт посадила, из окна помахала». Выдержка и такт, небольшая неувязка, административный опыт, сейчас исправим. Пальцы выбивают дрожь подъездного кода. Лифт как место преступления, давно оглядываешь в поисках улик. Отставить панику, дома и дрыхнет. Ключи звенят в руке. Монумент чемодана, не смей его сравнивать с надгробной плитой. Сперва в полицию, потом в службу поиска. Ровно застеленный диван, школьный рюкзак. Самый страшный страх, почти паранойя. Не наступи на крыс, они все чуют, шмыгнули под стол. Допросить бы их. Папаше тоже Настиному позвонить. Всегда боялась, что у Насти диагноз, наследственность, что не вылечат, что не доносит, что… Всегда заранее примеряла, как будет хоронить. В деталях представляла – чтобы судьбу обмануть. «Крысь-крысь-крысь… Алло, служба спас…»

– Что орешь?

– Настин голос за спиной. Скрип распаренной двери ванной, осоловелые глаза, ее халат нацепила, плечо в прореху вылезло. Жива. Здорова. Кобыла такая, мозгов нет. «Ты почему босиком? Почему трубку не берешь?» – Таня хотела обнять, а сама пощечину влепила. Настя медленно, будто просыпаясь, моргнула, и так же, будто потягиваясь, заслонила рукой лицо. Сказала влажно: «Ты же обещала не драться…» Таня сама не поняла, как. Вроде притянуть к себе хотела, а рука сорвалась. И сама она сорвалась. В зубодробительный вой. По дню рождения, который, как лупа, увеличивает все недочеты жизни, раздувает до вены слона. Таню поздравят, пожелают, чего она сама себе хочет. А она хочет счастья в личной жизни. Потому что адски трудно, если человек никогда не будет принадлежать тебе целиком. В самый опасный момент она про Марка не вспомнила… Сам у себя Марк был, а у нее – шкурка от перезрелой растоптанной мечты: таскать ему кофе и ингаляторы, выдавая дорожный уют за семейный. И не бросишь ведь: Марка-то можно, а группу – нет. Это ее судьба. Ее аплодисменты в финале. Не в деньгах дело. Таня стояла, цеплялась за ручку чемодана – как в роддоме на схватках. Хрипела примерно так же. Настя кружила на цыпочках, гладила ее одним пальцем, словно боялась обжечься. Дубликатом ожога – алая тень на Настиной щеке. «Мам, я в ванну пошла, а мобильник в куртке. Я тебе сюрприз готовила. Это мыло, оно в воде взрывается. С днем рождения, мама…» «Да какой день рождения к чертям! Я в шесть утра родилась, бирка-то сохранилась». … «Три сто, Золотарева, девочка». Так и живет девочка Золотарева. Одна бирка притащила в память другую, тоже клеенчатую и на бинте, мамину – тело забирали в морг, и Таня бирку к маме привязывала. Больше некому. Она, как Настя, у мамы единственная. «Настька, я тебя люблю. Только тебя одну. Никого больше». В Танино ухо и в плечо дышал большой кусок ее плоти. И не было никого и никогда, никаких чужих мужей, никакой чужой жизни, чужой славы…

– Мама, пошли, я мыло покажу, как взрывается?

– Обязательно. Секунду.

– В кармане набух звонком мобильный телефон.

– Да, Марик. Спасибо. Настя, дверь закрой. Да, Марик. Я тебя тоже. Перезванивай, я подожду…