Текст книги "Былины"

Былины
«Иван – Гостиный сын» и «Женитьба Пересмякина племянника»
Марина Варламова

© Марина Варламова, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1. Иван – Гостиный сын

Как во стольном граде Киеве, у великого князя Владимира, был почестей пир на весь мир. Собрался на него народ киевский: и князья, и бояре, и дворяне, и дружинники, и торговые люди, и мещане городские, и крестьяне из окрестных сел-деревень. Сидят гости княжеские за столами белодубовыми, устланными скатертями расшитыми, едят яства сахарные, пьют напитки медовые. За передним столом сидит сам Владимир Красно Солнышко, смотрит, чтобы стольники-чашники кого-нибудь не обнесли. А когда развеселился, разговорился люд честной, встал князь из-за своего стола и такое слово молвил: «Эй, люди русские, любезные гости! Князья, бояре, дворяне, дружина моя верная! Купцы, мещане, крестьяне! Скажите-ка вы мне, кто согласен со мной об заклад биться?»

– Каков тот заклад, княже? – загудели столы.

– Да хочу я узнать – есть ли у кого из вас конь, что бегает быстрее ветра? Чтобы съездил на нём добрый молодец за едину ночь от Киев-града до града Чернигова и обратно к утру воротился.

– Сколь это далёко будет?

– Три раза по девяносто вёрст. От меня заклад таков: тысяча, да еще сто рублёв, а от смельчака-охотника – его буйна голова. Ну, добрые молодцы, у кого есть такой конь? У кого есть удаль богатырская? Кто хочет княжеский немалый заклад выиграть?

Приумолкли гости, задрожали от страха: меньшой хоронится за среднего, средний за старшего, а от старшего князю ответа нет. Встал тут из-за стола белодубового удалой добрый молодец, Иван Гостиный сын, подошёл к князю, поклонился ему низенько:

– Не вели, княже, казнить-пытать, в дальню ссылку посылать, вели слово молвить. Буду я биться с тобой об заклад, коли проиграю – вели рубить буйну голову.

– Ладно, Гостиный сын! Где твои поручители?

Встали из-за своих столов белодубовых Илья Муромец, Добрыня Никитич, Алеша Попович – вся княжеская дружинушка хоробрая. А за Владимира поручились бояре киевские. Скрепили тот заклад, как положено, и пошёл Иван Гостиный сын с княжьего двора. Очи ясные потупил в мать-сыру землю. Вернулся к себе домой, зашёл на конюшню к коню своему верному, упал перед ним на колени:

– Уж ты маленький мой, бурушка косматенький! Вызывал сегодня на честном пиру Владимир-князь людей с ним об заклад биться – кто за ночь от Киева до Чернигова доскачет да обратно вернётся. А дорога туда – длиной три раза по девяносто вёрст. Приумолкли тут все, приужаснулись – меньшой хоронится за среднего, средний за старшего, а старший и язык прикусил. И богатыри-дружинники молчат. Чтобы не было всем позору, чтобы князь над людьми не насмехался, побился я с ним об заклад. Поскачем теперь мы с тобой до Чернигов-града, да только придется, видно, мне после того расстаться с буйной головушкой.

Проговорил тут конь голосом человечьим:

– Слушай меня, хозяин, Иван сын Гостинович! Иди теперь ко князю Владимиру, проси у него времени трое суточек, прежде чем в путь-дорогу отправляться. Те трое суточек корми меня только пшеницей белояровой досыта, пои сытой медовой, выезжай на мне во чисто поле по трём зорям вечерним.

Отправился Иван ко князю стольно-киевскому, ударил ему челом:

– Дай, княже, трое суточек перед дорогой дальнею да тяжёлою отдохнуть молодцу с конём.

Отсрочил ему Владимир путь на трое суточек. Все это время Иван Гостинович коня холил-кормил, по вечерним трём зорям выезживал. А как прошло три дня – стал собираться-снаряжаться. Надевал коню узду узорную, клал на спину плотны потнички, на потнички клал мягки войлочки, сверху – седёлышко черкальское; подстегивал двенадцать подпруг шёлковых, тринадцатую чересхребетницу – не ради красоты, ради крепости, чтобы не соскользнуло седло с коня, не оставил косматушка всадника во чистом поле или на дороженьке. Вскочил на коня, поехал на двор княжеский, – а там уж собрались и князь, и бояре киевские, и богатыри-дружинники – Ивановы поручители. Слез Иван с коня, поклонился князю:

– Бью тебе челом, великий князь стольно-киевский! Скачу я теперь к Чернигов-граду, исполнять наш заклад, добывать себе славу молодецкую. А не добуду – твой, княже, меч, моя голова с плеч!

Вступил в стремя – только его на дворе и видели. Лишь пыль взвилась столбом за копытами.

– Как пошёл косматушка вёрсты отмахивать! Скачет с горы на гору, с укатистой на увалистую, долы между ног пускает, по поднебесью, как ясный сокол, летит. Вот и Чернигов-град показался вдали. Домчался до него Иван Гостиный сын и сразу – на городскую площадь. Ходят по ней купцы, бояре, всякий люд честной. Стали они незнакомого всадника расспрашивать, кто он такой, откуда, по каким делам пожаловал, но он долго разговаривать не стал, сказал только:

– Здравствуйте, люди добрые, народ черниговский! Мало мне времени стольно-киевским князем Владимиром отпущено – дайте-ка мне теперь ярлык скорописный, что я у вас побывал, да пора уж мне и обратно скакать – ведь утро настает, боюсь, не успею!

Выписали они ему скорую грамотку, печатью запечатанную, повернул Иван своего доброго коня и пустился в обратный путь. Торопится косматушка – с горы на гору, с укатистой на увалистую скачет, долы-поля между ног пускает, по поднебесью, как ясный сокол, летит. Вбежал конь на княжеский двор, соскочил всадник, подошёл, от усталости качаясь, ко князю стольно-киевскому, отдал ему грамотку – тут и ударили колокола, отбивая час его возвращения.

Дивятся окружающие – бояре и дружинники, Ивановы поручители, прочий люд киевский, глядя на Ивана и его коня – оба от усталости еле на ногах держатся, у косматушки из ноздрей идёт пламя огненное, из ушей дым валит. Взял Иван Гостиный сын коня за узду, повёл его в конюшню, насыпал ему пшеницы белояровой, налил сыты медовой – и сам тут же улёгся на попону лошадиную спать-отдыхать.

Вечером встал, умылся, переоделся, да и пошёл ко князю Владимиру за закладом выигранным.

Отдай-ка мне теперь, княже, тысячу рублей, да еще сто!

Злится князь:

– Отдам тебе заклад, добрый молодец, Иван свет Гостинович, если сослужишь мне ещё службу вот какую: сведи-ка коня своего доброго во чисто поле, выпущу я на него триста жеребцов быстрых, проворных, пускай они его растопчут, косточки по полю разнесут!

– Запечалился Иван Гостиный сын, повесил буйну голову, ясны очи потупил в мать сыру-землю. Обнял дома своего косматушку, заплакал:

– Накинул на меня, миленький мой бурушка, косматушка, Владимир-князь службу тяжкую: велел свести тебя во чисто поле, напустит он там на тебя триста скорых жеребцов, чтобы растоптали тебя, тело по полю развеяли. Давай-ка станем прощаться, видно, в последний раз видимся, конь ты мой верный!

Говорит ему косматушка голосом человеческим:

– Хозяин ты мой, Иван свет Гостинович! Это разве служба? Это службишка, служба еще впереди будет. Выпускай меня из конюшни, побегу я во чисто поле, а ты меня здесь, на своем дворе, дожидайся.

Прибежал косматушка во чисто поле, стал там гулять-погуливать, траву шёлковую пощипывать. Вдруг слышит громкий топот – скачут на него по полю триста быстрых жеребцов. Набежали на него – стал их бурушка покусывать, прочь от себя гнать. Да жеребцы назад не бегут, сердятся, лягают его, грозят растоптать-разорвать. Рассердился тут Иванов конь, ударил копытом в мать сыру-землю. Задрожала мать сыра-земля, в чистом поле дубы зашаталися, вершинами вместе стали сплетаться, всколыхнулись воды в озерах глубоких. Кони княжеские со страху как мешки овсяные повалилися, а их конюхи-погонщики едва живы стоят. Заржал бурушка и домой побежал.

Не успел Иван Гостиный сын оглянуться, – а уж конь его в конюшне стоит. Засыпал он ему пшеницы белояровой, налил сытушки медовой и отправился ко князю Владимиру Красно Солнышко.

– Сослужил я тебе, княже, службу верную, службу тяжкую. Должно мне теперь свой заклад получить – тысячу рублей, да еще сто.

Хмур князь, гневен:

– Не видать тебе заклада, коли не сослужишь мне еще одну службу: гони-ка своего коня опять во чисто поле. Есть у меня тридцать жеребцов – злые те жеребцы, страшные, много прежних сильнее, не уйти от них живым твоему косматушке.

Запечалился Иван, закручинился. Обнял на конюшне за шею своего коня верного:

– Бурушка ты мой, косматушка! С малых лет я тебя выхаживал. Холил ноги твои быстрые, спереди-то правая нога по колено бела, левая – по нижнюю косточку. В последний раз мы с тобой сейчас видимся, да и простимся навек: велел тебя князь Владимир снова в чистое поле пустить. Выгонит он там на тебя тридцать жеребцов – злые те жеребцы, страшные, много прежних сильнее, растопчут они тебя, залягают, загрызут, тело по полю разнесут.

Снова провещал ему бурушка:

– Не печалься, хозяин! Это разве служба? Это не служба, службишка малая. Служба-то ещё впереди будет. Открывай конюшню, выпускай меня.

Во чистом поле травы вкусные, шёлковые. Ходит по ним бурушка, пощипывает. Вдруг слышит – шум великий приближается: скачут на него тридцать свирепых жеребцов. Налетели, заржали-завизжали, стали Иванова коня за шкуру острыми зубами хватать, ногами лягать, копытами острыми метить. Ударил тут косматушка правым копытом о сыру-землю. Задрожала мать сыра-земля, дубы в чистом поле зашаталися, вершинами сплелись, вода в глубоких озёрах всколыхнулась. Жеребцы свирепые от страха словно мешки овсяные наземь повалились, княжьи конюхи-погонщики едва живы стоят.

Забежал косматушка на конюшню, впустил его Иван Гостиный сын, засыпал ему полные закрома пшеницы белояровой, налил сытушки медовой и опять ко Владимиру Красно Солнышко пошёл.

– Вели, княже, заклад мне выплатить – тысячу, да еще сто рублей, нехорошо знатному господину простого человека обманывать.

Покачал князь головой:

– Прежде еще одну службу сослужи мне, удалой добрый молодец: выгони своего коня еще раз во чисто поле. Есть у меня три жеребца – против них никто на свете не устоит. Пущу-ка я их нынче на твоего бурушку – тут ему и конец придет, и не станет в моем княжестве коня лучше, чем мои кони.

Идёт Иван обратно, глаза в землю упёр, да всё равно не видит пути-дороженьки – взор слёзы застлали. Упал коню в ноги, возопил:

– В последний раз с тобой прощаюсь, бурушка мой верный, косматенький! Выпускает нынче князь на тебя трёх жеребцов, которых нет на свете сильнее-могучее.

– Успокойся, хозяин мой, Иван свет Гостинович! Знаю я этих трёх жеребцов: один из них брат мне названный, другой конь синегривый, ему одному со мной не справиться, а третий конь из полона приведён, по родине тоскует, он за князево дело тоже смерть принимать не станет.

Открыл ему Иван конюшню, побежал косматушка во чисто поле. Только прискакал – летят на него три жеребца сильных, могучих. Ударили с разбегу своими грудями крепкими, широкими – и давай грызть, лягать. Удержался конь на ногах, стукнул, как раньше, правым копытом об матушку-сыру землю. Задрожала земля, дубы во чистом поле зашаталися, верхушками сплелись, во глубоких озёрах вода всколыхнулася. Увидал конь, из полона пригнанный, какой перед ним страшный враг – повернулся, ускакал в свои родные края. Синегривый от страха замешкался – тем временем ухватил его бурушка-косматушка за хребет, бросил на землю – да так крепко, что тому и конец пришёл. А третьему жеребцу морду на спину положил, заржал тихонько – тот и узнал братца своего названного, покорился ему, говорит:

– Коли победил ты двух таких могучих жеребцов, то быть тебе отныне старшим братом, а мне младшим.

А в конюшне Иван ждёт своего бурушку, кручинится: непросто ему будет нынче выстоять! Слышит – фыркнул кто-то во дворе, стукнул копытом в ворота конюшни. Открыл – стоит конь весь мокрый, бока искусанные, а смотрит весело, ржёт заливисто. Засыпал ему Гостиный сын зерна отборного, налил сыты медовой, сам стал собираться во дворец:

– Когда же князь мне заклад отдаст, заклад немалый: тысячу рублей, да еще сто? Или князьям свои слова-то исполнять ненадобно?

Владимир Красно Солнышко в ответ на его вопросы только глазами сверкнул:

– Подожди с закладом своим, надоеда! Когда захочу, тогда и отдам! Прежде того исполни ты для меня еще одну службу: выгони своего коня во чисто поле в последний раз. Соберу я там всех своих ловчих, доезжачих, конюхов, призову дружинушку богатырскую – поглядим, нельзя ли его поймать на аркан шёлковый.

Опять, не видючи свету, Иван домой отправился. Говорит коню своему верному:

– Конь ты мой верный, бурушка-косматушка! Задумал князь Владимир на сей раз тебя в свои конюшни увести. Велел выгнать тебя во чисто поле, там у него ловилыциков-погонщиков собралось великое множество, все с арканами шёлковыми – от них тебе никак не уйти.

Молвит конь:

– Как поскачу я нынче в чисто поле – и ты тоже туда приходи. Да надень на себя шубу кунью. Станут меня ловить ловилыцики-погонщики арканами шёлковыми, буду я бегать от них – и пробегу мимо тебя. Ты тогда протяни в мою сторону правую руку, чтобы я мог ухватить зубами за рукав да вырвать его из шубы прочь. Устрашится тогда князь со своими ловилыциками: «Это что за такой дикий у Ивана конь – не знает хозяина, оторвал у него шубий рукав».

Выпустил Иван Гостиный сын коня, сам надел кунью шубочку и пошёл-пошагал во чисто поле. А там уж князь Владимир Красно Солнышко со многими слугами, дружинниками, у всех в руках арканы крепкие, шёлковые, носятся по полю, ловят Иванова коня, бурушку-косматушку. А тот бегает вокруг них, не дается никому.

Увидал Иван Гостиный сын, что конь прямо к нему скачет, вытянул в его сторону свою правую руку. Оскалился бурушка, хватил зубами за рукав и вырвал его прочь из шубы куньей. Загалдели тут, зашумели княжьи слуги, а князь Владимир воскликнул:

– Какой же это добрый конь?! Добрый конь всегда своего хозяина узнает. А этот не узнал, чуть не убил, чуть руку ему не оторвал, кунью шубу испортил. Собирайтесь, слуги, домой, мне такой дикий конь не надобен – кто знает, какой от него беды ждать!

Только Красно Солнышко к себе во двор вступил – а там его уже Иван Гостиный сын поджидает:

– Изволь, княже, заклад платить по-уговоренному!

Вздохнул князь, да делать нечего – выплатил ему тысячу рублей, да еще сто. После того обнял добрый молодец своего косматушку:

Ну, спасибо тебе, мой добрый конь, сослужил я с твоей помощью все службы тяжёлые, да и заклад немалый получил с князя Владимира.

2. Женитьба Пересмякина племянника

Жил во стольном Киев-граде знатный Пересмяка-боярин. И был у него племянник, удалой богатырь, дружинник княжеский. Крепко стоял он за землю Русскую, берёг границы её, верно служил князю с княгинею, но больше всего на свете любил ходить на лёгких ладьях по синь-морю солёному. И вот как-то сказал он Владимиру Красно Солнышко на честном пиру:

– Позволь мне, княже, нагрузить на чернёные корабли товары русские и пойти с ними в страны дальние, заморские!

– Что ж, удалой добрый молодец, – отвечает князь Владимир, – а отпустит ли тебя родной твой дядюшка, славный мой боярин Пересмяка свет Васильевич?

– Дядюшка, княже, давно согласен!

Нагрузили чернёные корабли товарами русскими и отплыли они в синь-море солёное. Дунул ветер в расшитые паруса полотняные – и полетели лёгкие ладьи, словно белые лебеди, в даль лазурную. Долго ли плыли, коротко ли – показался вдали за дымкой голубой Царьград. Пристали корабли к гавани, начал Пересмякин племянник товары выгружать да продавать. Быстро, выгодно продал всё, что привёз, накупил взамен того товару заморского, чужеземного, – и поплыли в обратную дорогу корабли чернёные, в стольный Киев-град. Половину пути прошли – вдруг задул ветер в другую сторону и понёс их к Милитрийским островам. Растерялись ладьи по морю бурному, а корабль с Пересмякиным племянником выбросило на сам Милитрис-остров. Не было на том далёком острове никаких мирных жителей, только водились в камышах удалые разбойники-камышники.

Как бросило ночью корабль на остров – погибла на нём вся командушка, остался жив только Пересмякин племянник-богатырь. Но и он от удара чувств лишился. Набежали к месту крушения разбойники, глядят – лежит перед ними на песке статный добрый молодец. Сжалились над ним разбойники, не стали убивать, принесли в свою избу, положили на кровать, на периночку пуховую. А когда тот очнулся через трое суток – расспросили, кто таков есть, какого роду-племени, какой земли-отчины. Лишь узнали, что из славной князя Владимира дружинушки богатырь – сразу выбрали его над собой атаманом. И стал Пересмякин племянник верховодить над разбойниками-камышниками на пустынном Милитрис-острове. Верховодил ни много ни мало – целых пять лет. Много печалились в стольном Киев-граде о его пропаже: ездили по разным землям-странам богатыри, разыскивали своего товарища – да так и не смогли нигде сыскать.

А жила в это время во славном городе Харастине, у князя харастинского, дочь любимая, Марфида-княженична. Очень любила Марфида тоже по морю гулять: попросит батюшку снарядить кораблик, сядут туда воины из дружины княжеской, поднимут матросики паруса – и летит ладья под лёгким ветром по синь-морю солёному, по широкой, лазурной воде.

И вот захотелось как-то той Марфидушке в море выйти. А на ту пору не оказалось дома ни батюшки её, ни дружинушки хороброй – ушли они на рубеж своей земли биться с супостатами. Перед походом наказал ей батюшка не ходить в море без него, без его дозволения, да не послушалась дочь, велела снарядить кораблик, позвала с собой двух подружек и – отправилась. Тёплый ветерок дует, вода журчит за бортом, парус белый полощет, – стоят девицы на палубе, морем дивуются. Вдруг налетел сильный вихрь, понёс ладью незнамо куда. Потемнело небо, молнии по нему скачут, кругом волны крутые, возносят малый кораблик вверх да вниз бросают. Страшно! Плачут девицы, с жизнью прощаются.

А в Харастине-городе стон стоит – пропала, в море гуляючи, Марфида-княженична. В ту пору как раз князь с дружиной воротился, послал корабли с богатырями по морю плавать, дочь искать. Плавали они, плавали по всему морю синему, да так ни с чем и воротились. Восплакался князь, воскручинился: нету любимой дочери, Марфидушки!

Горевала и Марфида с подругами, к смерти готовилась – носит и носит кораблик ихний по буйной воде, уже и каюты все затопило, как вдруг – показалась вдали земля, и несет их к той земле! Ударился кораблик о сушу, набок повалился.

Увидали разбойники-камышники с Милитрис-острова, что несёт к ним ладью убогую – кинулись к берегу. Вышли на палубу люди, смотрят – а к ним разбойники бегут, саблями, палицами, кинжалами машут, – закричали от страха, бросились в воду и утонули. Осталась одна девица, красоты неописанной, – вышла на берег, упала на землю, стала плакать, вопить, руки заламывать. Подошёл к ней Пересмякин племянник, атаман разбойничий, опустился на колени:

– Ты откуда будешь, молода красна девица, из какой земли, какого роду-племени?

Ничего она ему не ответила – упала без чувств. Перенёс её атаман в избу, в свою светёлку, уложил на перину, дал напиться воды ключевой холодной. Уснула она крепким сном, – а богатырь все трое суток, пока она спала, под окном светёлки просидел, её сон стерёг, чтобы никто его не нарушил. Наконец слышит – проснулась девица, воскликнула:

– Ой, где это я оказалась?

Вошёл он тогда в светёлку, низко поклонился:

– Принесло вашу ладью, красна девица, на Милитрис-остров, живут здесь разбойники-камышники, а я атаманом над ними.

– Ах!..

– Не бойся. И я ведь не разбойником родился, не всю жизнь среди них жил. Жил я раньше во стольном Киев-граде, служил князю Владимиру Красно Солнышко в его дружине богатырской, а дядей мне приходился сам Пересмяка свет Васильевич, боярин всемогущий. И вот поплыл я на корабле с товарами в Царьград-город, а на обратном пути застала нас буря да и выбросила сюда. Изо всей команды я один жив тогда остался. Так что у нас с тобой, душа-девица, судьба одинакова. Ну, так доверься мне, скажи, кто ты, откуда?

– Родом я, богатырь, атаман-разбойничек, из Харастина-города, любимая дочка князя тамошнего, Марфида-княженична. Ты скажи, как мне теперь жить среди вас, какую вы мне долю готовите?

– Успокойся, княженична, будешь мне как родная сестра, никому не дам тебя в обиду.

Вышел он из избы, собрал своих разбойников-камышников и объявил им чтобы относились к Марфидушке как к его родной сестре и никаких обид чинить ей не думали.

И стали они жить все вместе на Милитрис-острове и прожили так три года. А молодой богатырь, Пересмякин племянничек, всё думу про себя думает: как бы уплыть-убежать отсюда вдвоём со знатной пленницей? На лошади не ускачешь – кругом море. Тем более пешком не уйдёшь. Если и получится – далеко не скроешься: следы-то всё равно останутся. Хватятся разбойники: где атаман? Нет его, скрылся. Настигнут и убьют вместе с Марфидой. Потому что у разбойников такой закон: из шайки обратного выхода нет. Значит, только морем можно уйти – оно следов не оставляет, угадай попробуй, куда, в какую даль исчез челнок?

И стал он тайком от товарищей своих ночами из остатков разбитых кораблей лодку мастерить. Сделал легкую челнок-лодчоночку и однажды, когда крепко спали его товарищи-камышники, ватага буйная, – пришёл и сказал Марфиде-княженичне:

– Пойдём, душа-девица, в мой челнок, а там уж – как судьба да море повелят: или погибнем, или спасёмся.

Сели они в лёгкую лодочку, поставил Пересмякин племянник парус, из тряпок сшитый, и поплыли они по синь-морю солёному, по зыби неверной. Спокойны на этот раз были воды, и такой подул лёгкий ветерок – вынес челнок прямо ко владениям князя Харастинского: скоро увидели беглецы берег, а на берегу ветхую избушечку. Причалили они, вышли из лодки, постучали. Открыл им человек, впустил их. Тепло в избушечке, натоплено, а они иззябшие, усталые. Сразу легли на пол и уснули. А рыбак, что там жил, пошёл сразу в Харастин-город, за пять вёрст, сказать о незнакомых людях, что в его жильё пожаловали. Приехали на берег княжеские дружинники, вошли в избушку, стали спящих оглядывать – да Марфиду, любимую дочь князя Харастинского, и признали. Обрадовались, что увидали в живых-здоровых молодую княженичну свою!

Проснулись от их радостных криков красна девица да млад-богатырь. Стали её дружинники спрашивать:

– Это что же, свет-княженична, за добрый молодец с тобой пожаловал?

Это богатырь святорусский, стольного князя Владимира дружинничек, а знатного Пересмяки-боярина племянничек. И от смерти, и от неволи он меня спас.

Посадили дружинники доброго молодца и красну девицу на своих резвых коней и повезли в Харастин-город, ко князю. Устроил тот на радостях, что сыскалась дочь любимая, почестей пир и спросил на том пиру:

– Гой еси, добрый молодец, славный богатырь русский! За то, что дочь мою Марфидушку мне возвратил, проси какую хочешь награду.

И ответил ему Пересмякин племянник:

– Ничего от тебя не надо, княже, самая лучшая награда не по сердцу будет мне, доброму молодцу, если не отдашь ты мне в жёны дочь свою любимую, Марфиду-княженичну! Нас ведь с ней одна беда свела.

Спросили у Марфидушки: согласна ли? Зарделись её щёчки алые, кивнула она. И поплыли все вместе на кораблях чернёных, под парусами белополотняными, в стольный Киев-град. А там честным пирком, да за свадебку!