Текст книги "Ленинградское детство 50–60-х. Рассказы о Марусе"

Глава 2. Родительский день

После родительского дня, на который к ней приехала тётя Женя – и то лишь после обеда, ни концерта не застала, ни викторины – Марусе стало совсем грустно. Она ждала маму или хотя бы бабушку, и уж не сомневалась, что приедет Оля. Оказалось, что Оля болеет, у неё отит, а про маму тётя Женя сказала что-то вовсе не понятное: ей лучше никуда не ездить. Это маме-то, которая больше всего любит куда-нибудь ездить!

Никому-то Маруся не нужна, у всех свои дела, растравляла она себя после отъезда тёти Жени, хотя понимала, что отит – никакое не дело, а болезнь, из-за которой Оля стала хуже слышать. От грустных мыслей Маруся спряталась в спальне, уткнулась в подушку и стала тихонько плакать, «точить слёзы», как говорит мама. Она не услышала скрип двери, только почувствовала, как ей на плечо легла чья-то рука. Потом тёплое и мягкое прижалось к лопаткам. Маруся оторвалась от подушки и, хотя в спальне было темно, при свете фонаря, светившего за окном, узнала Басю. От этого Марусе стало ещё горше!

К Басе с самого утра прибыло всё семейство во главе с папой, который вёл машину – у них, оказывается, был свой «Москвич»! – и конечно, мама, брат и бабушка, очень похожая на Басю, только волосы седые. И хотя Бася не участвовала в концерте, они просмотрели все номера от начала и до конца. Зато в викторине Басе не было равных: она знала ответы на все вопросы, но на сей раз её родственники особого внимания не проявили, папа вовсе куда-то уходил, а бабушка дремала на первом ряду. Только Макс громогласно приветствовал её ответы своими шуточками, и на него с интересом оборачивались.

Но всё равно Басе досталось столько внимания, что её появление в спальне можно было объяснить одним: она жалела Марусю. От этой мысли Маруся зарыдала в голос, но тут Бася стала тыкаться в Марусино лицо своим носом, «клевать» куда попало, приговаривая: «Лисичка Бай-Басик и медвежонок Май-Масик», – и повторяла эту чепуху до тех пор, пока Маруся не перестала рыдать, а спросила: «Какие ещё лисички-масики и медведи-басики?».

– Ты всё перепутала, – вмиг перестав тараторить и «клеваться», серьёзно сказала Бася. – Я – лисичка Бай-Басик, ты – медвежонок Май-Масик. Мы с тобой друзья!

С этими словами Бася выскользнула из спальни, а Маруся подошла к умывальнику и отмыла все слёзы, ведь мечта её начинала сбываться. Она поглядела на себя в зеркало и улыбнулась. Действительно, тёмные волосы шапкой, глазки малюсенькие после плача, да ещё эта новая жилетка с меховой цигейковой оторочкой – ну чистый медвежонок! А Бася, конечно, похожа на лисичку: золотой хвост трубой, остренькая мордочка с рыжими конопушками. Бася – Бай-Басик, а Маруся – Май-Масик. Всё сходится! И когда она только всё это выдумала?! Или это её братец, Макс-насмешник, сочинил?

Целую неделю после родительского дня Маруся с Басей ходили парой, как приклеенные. С самого утра Бася первой подбегала к Марусиной кровати и щекотно шептала в ухо: «Привет, мой миленький медвежонок Май-Масик!», потом подставляла своё веснушчатое ушко, чтобы Маруся ей ответила: «Доброе утро, моя лисичка Бай-Басик!». Несмотря на шёпот, весть о том, что Маруся с Басей додружились до детсадовских слюней, обежала весь санаторий. Но, вопреки ожиданиям, дразнить их никто не стал, лишь намёками давали понять, что все в курсе их игры и, в общем, не против. Даже тётя Дуся, подавальщица на кухне, ставя перед Басей тарелку с куриным супом, назвала её лисичкой-сестричкой. А Вера Семёновна похвалила Басю за то, что та занимается с Марусей английским.

Только Лиза, самая старшая девочка в санатории, прыщавая и сутулая, то и дело ворчала: «Развели тут зоопарк!», – но Бася шепнула Марусе: «Завидует!», – и Маруся сразу поверила и даже пожалела Лизу, которую все за глаза называли Лизой-подлизой. Видимо, за то, что она общалась исключительно со взрослыми. У этой Лизы был толстый малиновый шов на груди под ключицами, оставшийся после операции на сердце. Все девочки видели его в спальне, и Лиза давала желающим потрогать, но таких было мало: больно уж страшно он выглядел. Лиза досаждала своими придирками и разговорами про операцию, так что девочки её избегали.

С Басей было всем интересно, она вечно что-то придумывала! Вот и теперь сочиняла истории про лисичку и медвежонка, в основе которых лежали события, действительно произошедшие за день. Она как бы вживалась в роль лисички и вела себя как лисичка, и говорила «специальным голосом», гнусавя и растягивая гласные. Или с подвыванием лаяла, ведь лисицы, оказывается, лают, как собаки. Маруся изо всех сил старалась соответствовать, басила, как могла, глупо круглила глаза. Понятно, что на уроках они себе этого не позволяли, но зато вечерами Бася пересказывала лисьим голосом эпизоды санаторной жизни, переиначивая факты под их роли. В столовую они теперь неизменно ходили «на промысел»: воровать мёд у пчёл и кур из сарая. Причём мёд воровала лисичка Бай-Басик, а кур – медвежонок Май-Масик и дарили добытое друг другу. В эту игру можно было играть бесконечно. Бася, как заводила, первой подавала реплику, а Маруся подхватывала. И каждая знала, что все эти глупости на самом деле означают совсем другое, о чём можно и не говорить.

Глава 3. Брат

Однажды у Маруси поднялась температура, и её отправили в изолятор. Поначалу ей был предписан постельный режим, потом температура спала, но горло продолжало болеть. Маруся начала вставать, подходила к окну во время прогулок в надежде увидеть свою подругу, но возле изолятора никто не появлялся. Тогда Маруся написала записку и, сложив треугольником, подписала крупными буквами: Басе Кальцендорф. Она попросила нянечку передать записку, а сама переживала, как бы та не заглянула вовнутрь. Маруся столько раз писала и переписывала, что запомнила текст наизусть:

«Милая моя лисичка Бай-Басик! Я так по тебе скучаю, что готова сбежать из изолятора. Но боюсь, что меня запрут обратно. Так хочу тебя увидеть! Изолятор на первом этаже, подойди во время прогулки к окну с жёлтой занавеской, там моя палата. Твой верный медвежонок Май-Масик».

Нянечка сообщила, что записку положила на поднос в столовой, как обычно. До конца дня Маруся прислушивалась к шорохам за окном, но никто так и не появился. На следующий день с утра зарядил мелкий дождь, и сменившаяся нянечка сказала, что прогулки отменили. Маруся изнывала, в который раз спрашивала, нет ли ей писем, на что старушка с неизменным добродушием отвечала: «Пишут». Всё было плохо! Горло болело, а ночью Маруся кашляла. Утром стало легче, к тому же погода была ясная, как раз для прогулок. После тихого часа Маруся долго стояла у окна, напрягая слух и зрение. Но Бася так и не пришла.

Ночью Марусе снилась их квартира на Шкиперке. Будто она удрала из санатория и на электричке приехала домой. Квартира больше напоминала тот же санаторий, только всё вокруг ветхое, мебель разномастная и старая. А из спальни свет такой идёт, будто прожектор включён. Она отодвигает на двери портьеру, с бомбошками по краю, и видит посреди комнаты кровать, а на ней лежащую фигуру. Ни лица, ни туловища не видно, только золотая кудрявая грива, а кто-то рядом говорит: «Лиса зайчика съела». И Маруся проснулась.

Золото солнечного света пробивалось сквозь жёлтую занавеску, а возле кровати стояла давешняя нянечка, относившая записку, и держала в руках конверт. Самый настоящий, почтовый, с маркой. «Вот, ещё вчера в столовой лежало, да тебя нет, и никто не взял». Зачем, подумала Маруся, зачем она через почту ответ посылает? Но тут же узнала мамин почерк и поспешно разорвала конверт. В нём лежал всего один листок, на котором чётко и размашисто было написано:

«Маруся, можешь радоваться, у тебя теперь есть брат. Вес три восемьсот, рост пятьдесят три сантиметра. Волосы уже длинные, когда только отрастил? На тебя похож. Назвали Серёжей. Ест хорошо и спокойный. Ты рада? Мы тебя ждём. Привет от дяди Саши. Мама».

Серёжа, брат… Как же она не догадалась?! В последний приезд на маме было такое широкое платье, и бабушка предостерегала: мол, не висни на матери, ей и так тяжело. Но Маруся тогда решила, что мама просто устала с дороги, а ей, оказывается, было тяжело носить Марусиного брата!

Всё вокруг Маруси мигом преобразилось: цвет стен показался ей вовсе не серым, а небесным, да и само небо за окнами вдруг выпустило яркий луч, пробралось сквозь тучи голубыми лоскутиками, которые на глазах расползались бельевой синькой, придавая облакам свежесть чистоты. Ещё капли дождя дрожали на ветвях и стекали по оконному стеклу, ещё пенились края луж, а Маруся уже знала, что такое счастье не может вдруг внезапно кончиться. Обязательно должно быть что-то ещё! Она подошла к окну, увидела парами идущих по дорожке детей и сразу узнала Басю по рыжему хвосту, торчащему из-под вязаной шапочки.

Маруся стала прыгать, размахивать руками, но никто в её сторону не взглянул: все слушали воспитательницу и смотрели вниз, под ноги, иногда нагибаясь и поднимая что-то с земли. Это они жёлуди собирают, догадалась Маруся, для уроков труда. Ей на минуту стало снова грустно, но она взглянула на письмо и успокоилась: теперь у неё тоже есть брат, а это – безмерное счастье!

Глава 4. Расставание

На следующее утро Маруся проснулась совсем здоровой, и уже к обеду была в столовой. Девочки обступили Марусю, а она показывала и даже зачитывала письмо от мамы. Только Баси среди них не было, а когда Маруся увидела, как она входит, тут же бросилась к подруге. Но на полдороги сбавила темп и шла неуверенно. И больше не радовалась и не размахивала письмом, потому что заметила её осунувшееся, бледное лицо. Но всё же подошла и тихо произнесла: «У меня теперь есть братик». Бася кивнула и опустила глаза, а потом прошла мимо Маруси и села рядом с Лизой.

Этого Маруся никак не ожидала. Почему она такая со мной, что случилось, пока Маруся была в изоляторе? И на её письмо не ответила, и к окну не подходила, а вот теперь так с нею холодна и сидит рядом с этой противной Лизой-подлизой. А та и рада, специально хохочет и что-то на ухо Басе шепчет, да так громко, что все, кто рядом, это слышат. У Маруси совсем пропал аппетит, она даже не стала есть второе, выпила компот и пошла в спальню. Тихий час ещё не начался, в спальне никого не было, можно было полежать и хорошенько обо всём подумать.

Маруся быстро разделась, нырнула под одеяло и накрылась почти с головой. Она снова достала письмо и в двадцатый, наверно, раз прочла: «Вес три восемьсот, рост пятьдесят три сантиметра… На тебя похож…». Ну и пусть! Пусть Бася дружит с Лизой, с которой никто водиться не хочет! У Маруси теперь есть Серёжа, маленький брат! Скоро закончится смена, она вернётся домой, мама с братиком, конечно, никуда не уедут, и они будут теперь жить все вместе. Но приятные мысли перебивала давешняя картина: Бася, грустная и особенно прозрачная на фоне солнечного окна, опускает глаза и, как чужая, проходит мимо Маруси.

Как ни крепилась Маруся, обида и недоумение взяли верх, она зашмыгала носом и, уткнувшись в подушку, тихонько заплакала. Почему, ну почему так всё происходит?! Только, наконец, она почти полюбила санаторий, перестала считать дни до отъезда, как тут же всё кончилось!

Маруся услышала, как открылась дверь, кто-то зашёл в спальню и направился прямо к её кровати. Скорее вытереть слёзы и притвориться спящей, а то, чего доброго, подумает, что я из-за неё расстраиваюсь. Маруся не сомневалась, что это Бася пришла успокаивать. Или вместе с Лизой посмеяться над её слезами. Но тут же поняла – по лёгкому цветочному запаху духов – что это их учительница, Вера Семёновна. И когда рядом заскрипел стул, ещё больше закуталась в одеяло, но всё же услышала: «Расстраиваться рано, всё должно обойтись».

Откуда Вера Семёновна узнала про их разрыв? – удивилась Маруся, – её ведь и в столовой не было. И тут же поняла, что та имеет в виду что-то другое, о чём Маруся пока не знает. Она высунулась из-под одеяла и с интересом посмотрела на учительницу. А Вера Семёновна погладила её по голове и сказала, что медицина шагнула далеко вперёд, и клапаны стали более надёжными, так что не стоит так волноваться. Надо верить в лучшее и поддерживать подругу, а не расстраивать её своими слезами.

Постепенно в спальню стали заходить девочки, и учительница, потрепав Марусю по плечу, добавила: «Впереди ещё целая неделя. Держись, как ни в чём не бывало, это будет самым правильным», – и ушла. И тут Маруся всё поняла. Да она и раньше знала, что Басе предстоит операция на сердце. Ей поставят искусственный клапан, и тогда она сможет снова бегать, кататься на лыжах и играть в волейбол. Правда, Лизе пока этого ничего нельзя, должен пройти год после операции, она об этом всем уши прожужжала.

Теперь понятно, почему они вместе… Только как же быть медвежонку Май-Масику? Или теперь уже нет никакого медвежонка и никакой лисички? И тут Маруся подумала, что операцию на сердце будут делать вовсе не лисичке, а девочке Басе, и сразу вспомнила мальчика Колю, который умер в больнице. Только вот Коле операцию не делали, а, если бы это произошло, он, возможно, остался в живых. Значит, операция необходима, просто Бася очень этого боится, а Лиза её успокаивает.

Какая-то Лиза-подлиза может успокоить её любимую лисичку Бай-Басика, а она, лучшая подруга, не может?! И тут Маруся догадалась, почему Бася с ней так холодна. Она, конечно, подумала, что девочки ей всё рассказали, а Маруся, вместо того чтобы утешить и поддержать Басю, со своими радостями кинулась: вот, мол, у меня теперь брат появился, мне хорошо!

Тихий час уже начался, и все улеглись. Маруся выбралась из-под одеяла и тихонько подошла к Басиной кроватке. Та лежала с закрытыми глазами, но по трепету ресниц было видно, что не спала. Маруся встала рядом на колени и глухим, «медвежьим» голосом произнесла: «Проснись, Бай-Басик, а то медвежонку скучно одному». Бася, не открывая глаз, тяжело вздохнула, а с дальнего угла, где лежала Лиза, раздалось сердитое: «Сама не спит и другим не даёт». Но Маруся решила не отступать, она встала на колени рядом с кроватью, положила свою голову на край Басиной подушки и стала пыхтеть и тихонько рычать, будто спящий медведь.

Девочки с любопытством на них поглядывали, а Бася ещё крепче зажмурилась и сердито поджала губы. Маруся придвигала свою голову всё ближе, пока они не стукнулась лбами. Бася испуганно открыла глаза, а Маруся вскочила и, театрально подбоченясь, грозно произнесла: «Кто лежал на моей кровати и смял её?!». Со всех сторон раздался смех, а Лиза пригрозила позвать нянечку. Марусе пришлось быстренько нырнуть в свою постель, тем более что по коридору кто-то шёл. Дверь спальни отворилась, вошла Вера Семёновна и сказала негромко, но слышали все: «Маруся, вставай, за тобой приехали».

Оказалось, что в вестибюле её ждёт тётя Женя, она забирает Марусю домой – на целую неделю раньше срока. Как она мечтала об этом дне! На прогулках представляла: вот по дорожке от ворот санатория идёт мама, издали вглядываясь в лица шагающих парами девочек. Маруся машет ей рукой и твёрдо знает, что вещи ещё с вечера собраны, адрес написан на четвертушках листа и роздан некоторым девочкам, а, главное, с Басей самое важное обсуждено накануне: как они будут видеться после санатория. Потому что Маруся не могла и представить, что из её жизни навсегда исчезнет лисичка Бай-Басик, а она сама уже никогда не будет медвежонком Май-Масиком. Что между нею и Басей всё будет кончено, останется за воротами санатория, и каждая из них пойдёт своей дорогой.

Никто уже не спал, многие девочки даже сели на кроватях и с завистью смотрели на Марусю: везёт же некоторым – и братик родился, и домой раньше всех едет. Только Бася не шевельнулась, и Марусе стало так горько, что её не радовал даже предстоящий отъезд. Она вытаскивала из тумбочки свои вещи, а самые младшие девочки принялись плакать. Марусе тоже было грустно, лишь мысль о том, что она скоро увидит маму и братика, помогала ей сдержать слёзы. Маруся написала свой адрес на листке бумаги и положила его на стол у окна. Потом, попрощалась со всеми, с сеткой в руках вышла в коридор. Маруся не успела сделать и двух шагов, как услышала жалобное тявканье и поскуливание. Она сразу узнала голос лисички Бай-Басика и, бросив сетку, кинулась обратно в спальню.

Бася лежала на кровати и, поджав к подбородку сжатые кулачки, отрывисто, с подвыванием лаяла. При этом она делала такую уморительную мордочку, что все обступили Басину кровать и смеялись. Маруся с разбегу плюхнулась рядом с подругой и замычала-зарычала, перебирая в воздухе всеми четырьмя «лапами». И уже через мгновение они, обнявшись, шептали друг дружке на ухо всякие глупые и смешные слова. Слёзы пробивались сквозь смех, и в результате они обе, запутавшись в пододеяльнике, свалились на пол…

К вечеру Маруся была дома, она встретила, наконец, маму и братика, даже подержала его на руках, играла с Олей в морской бой, успела с ней поругаться, а потом, забравшись в мамину кровать, рассказала ей про Басю, Лизу и других девочек. Но про их с Басей забавную игру умолчала. Это была тайна, она принадлежала только им двоим. Одно было плохо: впопыхах она забыла попросить у Баси адрес и теперь могла только ждать от неё письма в надежде, что подруга догадалась переписать её адрес, оставленный на столе в спальне.

Но письмо всё не приходило, и Маруся решила, что Бася не взяла адрес. Так прошла зима, весна, наступило лето. Братику Серёже исполнилось полгода, и они с мамой и дядей Сашей переехали жить в деревню Камышёвка, поднимать сельское хозяйство, как говорила бабушка. На самом деле они уехали из-за жилья, которое давали совхозным рабочим. Никаких камышей там не было, а был коровник и звероферма с норками и чёрно-бурыми лисицами. Дядя Саша устроился на ферму сторожем, мама работала завхозом в яслях, и Серёжка помогал ей «описывать мебель».

Маруся осталась жить в Ленинграде с бабушкой, тётей Женей и Олей. С болезнью сердца она не могла уехать в деревню, где кроме фельдшера Павловны, не было ни одного медика. Летом она приехала к маме на каникулы и нянчилась с братом.

Наступила осень, и прошлогодние воспоминания всё реже посещали Марусю. Поэтому она была несказанно рада и удивлена, когда на её имя пришла бандероль, в обратном адресе которой было указано: от Баси Кальцендорф. В картонной коробке лежали фланелевые куклы ручного кукольного театра: оранжевая с жёлтым усатая лисичка с пушистым хвостом из искусственного меха и коричневый медвежонок в передничке с надписью «Мёд». Под ними оказался конверт, а в нём письмо и фотография, с которой, улыбаясь, на Марусю смотрела красивая девочка.

Бася… но как повзрослела, особенно глаза… Они смотрят насмешливо, будто говорят: ну и глупыми мы были! Письмо начиналось так: «Здравствуй, Маруся! У меня всё хорошо, мы переехали в Москву, и теперь я учусь в физико-математической школе». Дальше Бася очень забавно описывала их переезд из Ленинграда, как они всюду забывали свои вещи и даже грузовик с мебелью чуть не потеряли, указав водителю неверный московский адрес. Всё это было очень интересно, но где же о главном: как прошла операция, как себя чувствует Бася, скучает ли по ней? И вот в конце письма две строчки: «Сердце моё стучит теперь увереннее, но ему порой очень не хватает смешного и преданного медвежонка Май-Масика. Но мы уже выросли из этой игры. Пиши. Твоя Бася».

ЗВЕРИНЕЦ МУХИНА
История восьмая

Маруся стояла в коридоре у окна, лицо её пылало, губы дрожали, рука в кармашке передника мяла записку. Её, отличницу, примерную ученицу, с позором выставили из класса! Из-за какой-то ерунды! Всё Мишка Мухин со своими тайнами: передай Касимовой, только никому ни слова. И записку сунул под партой.

Ещё пятнадцать минут до звонка, она стоит в пустом коридоре, где в любой момент может появиться завуч или даже директор Ксения Борисовна. Что она им скажет? Что Мариванна выгнала её с урока за плохое поведение? Это невозможно произнести. Что у неё заболела голова, и учительница разрешила ей выйти из класса? Могут проверить или, чего доброго, сразу отправят в медпункт.

Эти братья Мухины – позор школы, так завуч сказала Ксении Борисовне, когда Маруся ходила в учительскую за журналом. В тот день она дежурила, и приносить Марьиванне журнал перед уроком было её почётной обязанностью. Никогда она себе не позволяла заглянуть в журнал по дороге в класс, как это делали другие. Да это было ей не нужно – одни пятёрки по всем предметам.

У Мишки в шестом классе учится брат Федя. Вообще они мальчишки не плохие, не дерутся, девчонок не обижают, даже всегда уважительно вперёд в дверях пропустят. Но учиться не хотят, еле ползут из класса в класс на горе их маме, которая воспитывает ребят без отца. Может, поэтому Маруся к Мишке так снисходительна… Настолько, что сама вызвалась подтянуть его по русскому.

Вообще-то его надо бы подтягивать по всем предметам, кроме физкультуры, но с русским и литературой – просто завал. Как можно, учась в третьем классе, делать по тридцать, сорок ошибок в диктанте! Ладно бы нарушил правило – написал вместо «о», к примеру «а», тогда ещё можно было бы исправить дело. Но Мишка просто путал буквы, и получалась сплошная галиматья. Его последнее достижение: «Курда нессы рёва стой годы», что должно означать: «Куда несёт река свои воды». Мальчишки из класса узнали про эту хохму и подкалывали Мишку: «Не ссы, рёва».

Мишка, действительно, мог заплакать из-за какого-нибудь пустяка, причём сразу горько и бурно, так что до стоящих напротив долетали брызги слёз. Его и на медкомиссию посылали, вроде даже вместе с братом, хотели их в спецшколу определить, но пожалели мать. Тем более что Мухины – безобидные и не вредные, урок вести не мешают и по-своему способные. Федька уже на районных соревнованиях занял третье место по метанию снаряда, да и Мишка по физкультуре имеет крепкую четвёрку, а на труде сделал скворечник лучше, чем их мастер, Пётр Никодимыч.

Мариванна слегка удивилась, что Маруся сама предложила помощь. Другие прикреплённые: Оля Виноградова и Любка Кондрашова, – отказались от него после первого или второго занятия, а на вопрос, в чём причина, отвечали: тупой он.

Мишка, узнав про Марусино решение, сильно обрадовался, кинулся жать ей руки. Но Маруся убрала их под передник и строго сказала: «Завтра после уроков начнём заниматься». Наверно, на Марусю повлияла Мишкина слезливость. Это всё из-за папы, который ушёл от них в другую семью, тоже с двумя детьми, только девочками. Ей захотелось что-то сделать для Мишки и даже, возможно, подружиться с ним. Если он, конечно, начнёт мыть руки, пёстрые от чернил, с обломанными ногтями и мохнатыми заусенцами. И ещё Маруся хотела посмотреть, как живут братья Мухины, потому что услыхала от Любки, что у Мухиных не квартира, а зверинец.

Мишка жил в уцелевшем после войны трёхэтажном флигеле из тёмного кирпича, который со всех сторон окружали новые «сталинки», светло-серые, с большими окнами. И Маруся подумала, что этот флигель, как и сам Мишка, выглядит рядом с правильными, новыми домами неуклюжим, напоминая про голод, войну. Наверно, флигель скоро снесут, а на освободившемся месте разобьют сквер или детскую площадку. Мухиным дадут новую квартиру где-нибудь в Ульянке, Мишка покинет школу, и они никогда больше не увидятся.

Он шёл первым и рассказывал Марусе про успехи брата, про кино, которое пойдёт вечером смотреть к соседям, и Маруся поняла, что он старается отвлечь её от тёмной и грязной парадной, провонявшей отходами кухонь, от ободранной двери с шеренгой звонков, от слишком длинного и узкого коридора. Мишка открыл ключом дверь комнаты и, пока Маруся снимала пальто, возился с этой дверью, щёлкая замком.

Комната оказалась светлой, почти квадратной, с двумя окнами, выходящими во двор. Маруся достала письменные принадлежности: ручку со стальным пером, чернильницу-непроливайку, листок бумаги в косую линейку. Всё это она разложила перед Мишкой и стала диктовать из своего любимой книжки Николая Носова «Приключения Незнайки и его друзей»:

– В одном сказочном городе жили коротышки. Коротышками их называли потому, что они были очень маленькими…

Видимо, раздался какой-то слабый звук, потому что Мишка весь застыл, как бы к чему-то прислушиваясь. Потом посмотрел в окно и вдруг разом поник, помрачнел и произнёс невнятно: «Ну, щас начнётся». Или Марусе это почудилось, а он перечитывал свой косноязычный диктант? Настала тишина, Мишка по-прежнему сидел надутый и молча вырисовывал всякие финтифлюшки вместо того чтобы писать. И вдруг за стеной раздался грохот и одновременно страшный крик, как будто кому-то на голову свалился шкаф. И опять стало тихо. Мишка покраснел, опустил голову, и Маруся заметила слезу на его реснице.

Что это было? Похоже, у соседей. У них что-то случилось… видимо, часто случается, раз Мишка ожидал, заранее переживал. Она уже собралась задать вопрос, как вдруг низкий хриплый голос за стенкой – явно мужской – запричитал, заплакал: «О-о-о, А-а-а, О-хо-хо, Ай-я-я-яй». И вдруг взвыл так дико, что Маруся даже подпрыгнула на стуле и только сейчас заметила, что в стене имеется дверь, заклеенная обоями и наполовину заставленная тумбой. Ей показалось, что обои слегка колышутся, будто дверь с той стороны пытаются открыть.

Она взвизгнула и бросилась к вешалке, но Мишка быстро перекрыл ей дорогу.

– Не уходи, ну не уходи, пожалуйста, – заныл он, умоляюще глядя мокрыми глазами. – Не бойся. Это Борис, он побесится и перестанет.

За стеной и вправду стихло, и Маруся снова уселась на стул, на всякий случай держа в руках свою шапку.

– А чего он бесится? – спросила она, лишь бы что-то говорить. На самом деле, её нисколько не интересовало, почему их придурошный сосед бесится, ей просто хотелось поскорее уйти, но было жалко оставлять Мухина одного.

– Увидел, что Клавка во дворе гуляет и взбесился, – смахивая слезу, ответил Мишка. Он теперь не отрываясь смотрел на Марусю, словно пытаясь прочесть на её лице свой приговор.

Маруся глянула в окно: никакой Клавки во дворе не было. Наверно, она ушла, Борис и пришёл в отчаяние. Сумасшедшие, рассказывала тётя Женя, очень нервные, по любому поводу у них может начаться припадок. Маруся положила шапку на диван, взяла в руки книгу и приготовилась диктовать дальше, но за стеной вдруг отчаянно заплакал доселе молчавший ребёнок.

– Ну вот, теперь и Тимка! – воскликнул Мухин с непонятным трагизмом. – Нет от них уже никакой жизни!

Будто опасаясь, что его в любой момент могут прервать, быстро заговорил:

– Ты прости, что я подвёл тебя с запиской, – и, увидев, как Маруся отмахнулась, мол, ерунда это, вскочил со стула и тут же оказался на полу, у Маруськиных ног.

– Нет, не ерунда, – продолжил он громче, как бы перекрывая нарастающий за стеной плач. На сей раз плакал уже мужчина, произнося между рыданиями что-то вроде: «Не могу я! Не могу!».

– Я ведь давно хотел тебе сказать, – Мишка отчаянно возвысил голос, но плач и причитания за стенкой тоже усилились. – Я к тебе теперь так отношусь, совсем по-другому!

Мишка уже кричал, но за стенкой тоже поддавали жару. Борис выводил давешнее: «О-о-о, А-а-а, О-хо-хо, Ай-я-я-яй», потом снова загрохотало, и третий, старушечий голос крикнул: «Сволочи, ну и сволочи вы поганые!»

Маруся кинулась к двери, Мишка полз за ней на коленках и в полном отчаянии продолжал что-то говорить: про Таньку Касимову, про записку, которую Маруся наверняка читала и должна понимать, что с Танькой у него всё кончено. Но Маруся не слушала, она накинула пальто и дёрнула ручку двери – та оказалась запертой. И тут боковым зрением она заметила, что подол коричневого форменного платья как-то странно поблёскивает, даже переливается, и в тот же миг Мишка принялся яростно и хлёстко бить по нему ладонью, да с такой силой, что платье на поясе затрещало по шву.

Маруся пригляделась и увидела, как с Мишкиной руки слетают коричневые жёсткие капли и, попадая на пол, расползаются в разные стороны. Клопы, догадалась Маруся и едва устояла на ногах, так ей внезапно стало худо.

У них дома тоже иногда появлялись клопы, как говорила тётя Женя, от татар переползали. Она почему-то не любила татар – наверно, ещё со времён татаро-монгольского ига – и всякую напасть всегда приписывала им. Клопов было немного, что не мешало тёте Жене объявлять химическую атаку и, отправив их с Олей к маминой подруге Эльке, которая жила этажом ниже, на пару с бабушкой полдня обрабатывать вонючим раствором всю квартиру. Но у Мухиных с клопами была просто катастрофа!

Маруся припала к двери и стучала ослабевшими кулачками, а Мухин, встав с колен и дыша ей в лицо чесночной колбасой, говорил уже чуть слышно: «Не уходи, не бросай меня, чего ты боишься, это всего лишь клопы, чего их бояться…». Она видела ключ в его руке и повторяла в накатившем безумии, что Мишку никогда не бросит, придёт в другой раз, только сейчас ей очень надо домой, очень-очень.

Он всё же открыл, и Маруся юркнула в коридор. Сначала она перепутала и побежала в другую сторону, но вскоре уткнулась в огромную, с низким потолком кухню, где за столами возились с кастрюлями три женщины. А когда бежала обратно, успела заметить, что Мишкина дверь открыта, а он сам ничком лежит на диване и возможно плачет. Но Марусе уже было всё равно.

Открывая входную дверь, она услышала за спиной протяжный скрип и обернулась. Из соседней с Мишкиной комнаты – как раз из той, где бесновался Борис и плакал бедный Тима – выглянула старуха, и тут же у неё из-под ног выскочили два матёрых котищи: чёрный, практически не видимый в темноте коридора, и рыжий, с ободранным ухом. Сбивая Марусю с ног, они проскочили в открывшуюся дверь и кинулись во двор. Уже с лестничной площадки Маруся услышала за спиной: «Сволочи, ну и сволочи поганые!», а по двору разносилось: «А-а-о-о… не могу! не могу и-я-х!»

Так это были коты?! А Клавка, выходит, кошка. То-то ей показалось, что подобное она уже где-то слышала, и сразу вспомнила, где: в Прибытково. Тогда ещё тётя Женя сказала, что соседский Васька всю ночь им спать не давал, видно чья-то кошка гуляет. Но теперь это уже не важно. Она вырвалась, вырвалась из этого зверинца! И никогда ни за что не придёт туда снова.

Маруся побежала к дому и только в парадной вспомнила про записку, которую так и не передала, к тому же измяла в кармане. Но не порвала! Теперь, раз Мухин уверен, что она её прочла, ей и правда захотелось узнать содержание этой записки, имеющей к ней, к Марусе, прямое отношение. Она достала из кармана передника скомканный листок и развернула его: «Таня, приходи после школы к нам во двор, надо серьёзно поговорить. Муха».