Текст книги "Ленинградское детство 50–60-х. Рассказы о Марусе"

Глава 3. Делегация

Целую неделю Маруся проболела. С ней всегда было так: зимой, в любые холода держится, не простудится ни разу, но стоит наступить весеннему теплу – тут же горло, температура. Лёжа в постели, Маруся много думала о Любке, тайне, которую ей доверила, странном поведении перед уходом. Про тётю Женю думала и про Гагарина, смотрела вместе со взрослыми новости, представляя себе, как начнут передавать его биографию – всегда рассказывают о жизни героев – и вдруг про детство, про школу и его учительницу, Евгению Васильевну из Ленинграда, которую Гагарин запомнил на всю жизнь. Биографию, действительно, передали, но про детство только и сказали, что он родом со Смоленщины, а дальше сразу про послевоенное время, интерес к физике, учёбу в Москве.

В пятницу вечером раздался звонок в дверь. Оля побежала открывать, послышались знакомые голоса, гости уже снимали пальто, обувь.

– Мам, к тебе, – заглянула Оля в комнату матери, и тут Маруся поняла, что сейчас, сейчас всё и откроется. Проболталась Любка, да она тоже виновата: открыла чужую тайну. И Маруся вышла в коридор одновременно с тётей Женей.

Их было трое: Валерка Григорьев, староста класса, Лариска Шишкунова, их звеньевая, и прятавшаяся за спинами Любка. Они хором поздоровались, Валерка, не глядя на Марусю, вышел вперёд и спросил звонким, уверенным голосом: «Вы тётя Женя?». И следом без перерыва: «Это правда, что вы были учительницей первого космонавта Юрия Алексеевича Гагарина?». В коридор вышли Оля с бабушкой, и тут Маруся увидела, что бабушка покачивает головой и буравит тётю Женю немигающим взглядом.

А тётя Женя вдруг улыбнулась, хитро посмотрела в Марусину сторону и сказала: «Правда. Проходите в комнату. Вы ведь, наверно, Марусю пришли навестить?» Валерка с Лариской закивали и бросились к Марусе, как будто только сейчас её заметили. Но Любка продолжала стоять в дверях, пока тётя Женя не пригласила всех пить чай. Бабушка с Олей уже хлопотали с чашками, печеньем, а тётя Женя усадила ребят за круглый обеденный стол и спросила, о чём бы они хотели знать. «Обо всём!», – выкрикнул Валерка, и все засмеялись.

Сначала пили чай, потом рассматривали фотографии: вот тётя Женя в эвакуации в Свердловске ведёт урок, вот её воспитанники из детского дома, у них погибли родители, вот уже мирное время, это её студенты на госэкзамене. И тут тётя Женя стала рассказывать то, что говорила тогда, двенадцатого апреля, и ещё много нового, чего Маруся не слышала. Но теперь уже без всяких «не помню», да «могу ошибаться».

Как восстанавливали школу после ухода немцев, собирали по всей деревне столы и лавки. Набрали мебели на один класс, там и занимались в две смены. Как писали на старых газетах, потому что не было бумаги. И писать было нечем, доставали из печи угольки, а вместо мела пользовались кусочками штукатурки.

Ещё тётя Женя рассказала, каким серьёзным и взрослым был Юра, и в свои девять лет проявлял мужской характер. Например, все постоянно говорили о еде, только он молчал и выполнял всё, что просили. Вспоминал про деда, что жил в Ленинграде, а когда тётя Женя собралась ехать домой, попросил найти его и передать письмо.

– И вы нашли деда? – спросила доселе молчавшая Любка и сама испугалась своей дерзости, нагнула голову до самой чашки.

Тётя Женя порылась в чёрной лакированной сумочке и достала сложенный и потёртый на сгибах треугольник письма, на котором совсем бледно проступали написанные химическим карандашом слова: Тимо… Матвее… Богомол… ули… Маруся как зачарованная смотрела на этот треугольник, понимая, что, кому бы ни предназначалось письмо, оно не прочитано, не вскрыто. Она никогда не видела его у тёти Жени, да и сумочку тоже. Бабушка, неодобрительно качая головой, шептала: «Зря ты, Женька всё это затеяла».

«Тимофея Матвеевича с Богомоловской улицы я не нашла. В дом попала бомба, никого в живых не осталось», – сказала тётя Женя и поднялась из-за стола. Все тут же встали, поняв, что надо уходить. На письмо смотрели до самой последней минуты, пока его не спрятали в чёрное хранилище.

Маруся вызвалась проводить ребят, и по дороге все наперебой обсуждали тёти Женин рассказ. Любка была зациклена только на письме. Она предлагала передать его Юрию Гагарину, раз адресат погиб, остальные считали, что это единственная память у тёти Жени о тех событиях. Единственное доказательство, мысленно уточнила Маруся. Валерка предложил поместить рассказ в школьной газете, но решили, что выпуск, посвящённый полёту Гагарина, уже висит, так что лучше это сделать на будущий год.

Когда Маруся вернулась домой, тётя Женя мыла посуду и пела, бабушка закрылась в у себя, а Оля сидела в прихожей, карауля Марусю. Оказалось, после ухода ребят бабушка тётю Женю ругала, зачем она всё рассказала, да ещё письмо показала, а тётя Женя отвечала, что эти времена прошли и бояться нечего. И ещё она сказала, что должна была поддержать Марусю. При чём здесь Маруся?! – негодовала бабушка и пила свой валокордин.

В школе на Марусю смотрели с интересом, но с Любкой они так и не сошлись. Хотя она объяснила, что проболталась случайно, пытаясь выгородить Марусю, когда Юрка Гришин, второгодник и двоечник, назвал её воображалой и выскочкой, доверия к ней уже не было. Зато Наташка Нетупская и Лариска Шишкунова стали приглашать Марусю на прогулки, и это была главная победа.

Время от времени на пороге класса появлялась группа ребят, и все сразу понимали, что они пришли к Марусе. «Это правда, что твоя тётя (мама, бабушка) была знакома (видела, учила, жила в одном доме) с космонавтом Юрием Алексеевичем Гагариным?» И, получив утвердительный Марусин кивок, неизменно просили передать от них привет.

Маруся обещала, но не передавала, помня тот единственный раз, когда сдуру передала, а тётя Женя, улыбнувшись, спросила: «От кого привет-то?». А потом, гладя по голове готовую заплакать Марусю, вполголоса говорила, что чужими подвигами себя не украсишь, что люди уважают или презирают других за их личные качества, а не за поступки родных и друзей. И ещё, что настоящую дружбу нужно самой вырастить, как ребёнка. И это было уже вовсе непонятно.

В ДВУХ ШАГАХ ОТ ДОМА
История одиннадцатая

Глава 1. Ковш

Все места в округе Марусей и Олей были исследованы и обхожены. К примеру, киношка «Маяк», что на углу Гаванской и Шкиперки, в старом двухэтажном флигеле. У неё ещё выход с обратной стороны, во двор. Когда не хватало денег, они дожидались конца сеанса и проникали в зал, куда уже начинали запускать следующих зрителей. Сбоку к киношке притулилось молочное кафе, там можно было поесть сосисок с зелёным горошком – вкуснотища невероятная! Но это только по большим праздникам в сопровождении тёти Жени. Ещё существовало несколько морожениц, где ели, не торопясь, в комфорте и тепле, что зимой особенно ценно. Один или два шарика в круглых тускло-металлических вазочках на чёрных эбонитовых ножках, да ещё политые сиропом – мечта!

Но на всё это были нужны деньги, зато по улицам можно было ходить совершенно бесплатно. Этим Оля с Марусей и занимались. Вернее, Оля обычно шла гулять со своей подружкой Лидкой Маркиной, по прозвищу Маркуша, а Марусю им давали в нагрузку. И тут же, на выходе из парадной Оля выставляла условия: не ныть, взрослым не рассказывать, куда ходили… Потом они отправлялись в запретные места вроде Смоленского кладбища или Кожевенной линии, где всегда пахло чем-то кислым, а из боковых труб вырывался горячий пар.

Самым загадочным местом был Ковш. О нём ходили разные слухи. Бабушка стращала пьяницами и ворами, которые живут в тех краях, при этом поминалась «гаванская шпана» и громадная свалка. По сведениям Маркуши, получившей их от своего папы, военного полярника, там, в конце Шкиперки был не засыпанный канал, по-старому Ковш, вырытый когда-то для ремонта кораблей. Ковш выходил в Финский залив, был выложен морёным дубом, который под водой не гниёт, и вероятно, до сих пор цел.

Вот бы попасть туда! Маруся ходила с бабушкой гулять на залив и в туманной дали разглядела старинный с башенкой домик. Оказалось, что до него можно добраться по суше, что этих домиков два, и называются они кроншпицы Галерной гавани. У Маруси даже голова закружилась от всех этих слов, так на неё повеяло историей, морем и дальними странствиями.

Однажды Оля с Лидкой решили пойти на Ковш и Марусю взяли с собой. Они зашагали в сторону Наличной по Шкиперскому протоку, который уже через пять минут превратился в улочку маленького военного городка. Стояла майская жара, и даже в расстёгнутых пальто было жарко. Маруся никогда не ходила в ту сторону, лишь издалека видела серые ворота с красной звездой, жёлтую будку и стоящего в её дверях часового. Без очков было не разглядеть, но ей мерещился в его руках автомат, а у ног – овчарка, спокойная, как все опасные собаки.

На сей раз железные ворота пустовали, ни часового, ни собаки. Маркуша с Олей шли впереди, а Маруся бежала следом, стараясь не отставать. Ну, и что тут страшного?! Почему сюда нельзя ходить? Вот жёлтое с колоннами здание – почти дворец. На тёмной табличке что-то написано, но с дороги видны только крупные буквы «НИИ ВМФ». А деревьев-то сколько с лопнувшими почками! Из-под асфальта пробиваются яркие брызги одуванчика, под заборами сморщенные лопушачьи листья. Тут уже лето!

А впереди мост. Простой деревянный мост с почерневшими сваями. И на мосту рыбаки с удочками! Как будто город остался позади, а они вдруг очутились в сельской местности, с бабочками, молодой крапивой и узкой речушкой. Скорей бы уже каникулы, скорей бы в Камышовку!

Вот оно, это место, сразу за мостом, где Шкиперский проток – вернее, протока, как называет её Лидкин папа, – переходит в Ковш. Тут уже каменная набережная, и залив виден. Как здорово шагать мимо усыпанных бутонами кустов бузины, мимо лодочных ангаров, мимо светлых зданий с большими окнами! А вот и море, и два домика с дозорными башнями. До чего они хорошенькие!

Девочки обошли вокруг, постояли над гранитным обрывом, всматриваясь вдаль, и Марусе совершенно не хотелось идти домой. Вот бы жить в таком доме, смотреть из окошек с частыми переплётами: кругом волны, песчаный берег, рядом речка, да и школа близко. В одном окне горит свет – вот сейчас откроется дверь, из домика выйдет мальчик: в напудренном парике, кафтане с серебряными застёжками, – и пригласит их в гости. Но нет, никого, только чайки качаются на волнах.

За ужином Марусю так и подмывало проговориться. Но Оля уже заранее показывала под столом кулак и делала строгие брови. В школе Маруся не утерпела и рассказала обо всём Наташке Нетупской. «Ну и зря вы туда пошли», – отрезала она. Ей дома категорически запрещали ходить на Ковш, потому что там пропадают люди. Заходят и обратно уже не выходят.

Верка Гуменная, как всегда, их подслушивала и встряла в разговор. Она точно знает, что там, на Ковше, занимаются радиацией, добывают всякие вредные для здоровья вещества и проводят опыты на собаках. Поэтому и люди могут исчезать, упадут облучённые, их тут же закопают. Наташка с Марусей обменялись понимающими взглядами – у этой Гуменной тема одна: подготовка к атомной войне.

Глава 2. Башня

На лето Маруся с Олей уехали в Камышовку. Осенью, когда начались занятия, Маруся вспомнила про их весенний поход, но Оле было некогда: выпускной класс, подготовка к экзаменам – не до прогулок. Хотя Марусе разрешали гулять одной, на Ковш она идти боялась.

Так прошёл сентябрь, и октябрь был на исходе. Путешествие в запретную зону отошло в прошлое и казалось нереальным. По пути со школы, переходя Шкиперский проток, она поворачивала голову и сразу за Наличной улицей видела те же серые ворота, будочку, часового с собакой. Маруся уносилась мыслями дальше, за поворот дороги, к мосту с рыбаками, опрокинутому зеркалу неба и двум башням Галерной гавани, которые раньше служили маяками.

Но однажды на переменке к Марусе подошла Любка Кондрашова и предложила погулять вместе, когда кончатся уроки. После той истории с тётей Женей и Гагариным они почти не общались: всё же Любка зря тогда проболталась, хотя всё и обошлось. Но теперь, раз она подошла первой, нужно забыть все обиды. И тут Марусю осенило – вот с кем она пойдёт на Ковш! Вместе не страшно! Правда, после уроков ей надо на кружок мягкой игрушки, но ради такого дела можно и пропустить.

По дороге Маруся рассказывала Любке о Галерной гавани, о Ковше, о Караульном доме – жёлтом дворце с колоннами. Они дошли до моста, постояли рядом с рыбаком и уже собирались идти дальше, но тут погода испортилась, зарядил мелкий дождик. Ничего, – сказала Маруся, – поглядим на башенки и назад.

Девочки свернули с моста и пошли вдоль канала, а дождь не унимался. Они прибавили шагу, но тут припустил такой ливень, что Маруся с Любкой решили переждать под аркой маленького, в два этажа, грязно-жёлтого домика. Он казался необитаемым, окна местами были забиты досками.

Стоять под аркой было неуютно, ветер дул, как в трубу. Любка угрюмо глядела по сторонам, подняв воротник своего старенького клетчатого пальто. Небо потемнело от низких туч, а может уже наступил вечер. Было ясно, что прогулка сорвалась, и надо поскорее возвращаться домой.

Маруся выглянула на улицу, проверяя, не утих ли дождь, и обомлела. Из парадной дома вышли двое мужчин в ватниках и высоких сапогах. Между ними, повиснув на плечах товарищей, еле передвигал ногами третий. Те двое постоянно оглядывались, один заметил Марусю и что-то сказал другому. Гаванская шпана – с ужасом вспомнила Маруся слова бабушки. Она шмыгнула назад, схватила Любку за рукав пальто, и они побежали во всю прыть, не разбирая луж.

Их вынесло к приземистым баракам из потемневшего кирпича, с решётками на окнах, в которых кое-где горел жёлтый, больничный свет. Дальше однообразной стеной тянулся высокий железный забор. Неожиданно с визгом отъехали ворота, и девчонки едва увернулись от гружёного с верхом громадного грузовика. Любка юркнула вслед за грузовиком, Маруся кинулась за ней. Машина двигалась по узкому, уходящему вдаль проезду между высоких, мерцающих гор, освещаемых редкими прожекторами.

И тут Маруся поняла, что это та самая большая свалка, о которой говорила бабушка. Ей припомнились слова Наташки о пропадающих людях, и она уже не сомневалась: люди пропадают именно здесь. И Веркина радиация тут ни при чём. Маруся почувствовала, что если они немедленно отсюда не выберутся, то пропадут так же, как те люди. Любка теребила её за руку, о чём-то спрашивала, но Маруся, повторяя: сейчас, сейчас, – искала глазами выход. Где же эти ворота, через которые они проскочили вслед за машиной? Нигде никаких признаков, только ржавый забор и вдоль него бесконечные, уходящие в немыслимую даль горы, горы…

Тут раздался воющий звук, затем металлический скрежет, забор затрясло, повело в сторону, и сразу же обнаружился проём, впускающий новую машину. Но прежде, чем он закрылся, девочки выскочили и побежали в сторону далёких фонарей. Они летели мимо обожжённых корпусов, мимо жёлтых бараков с зарешеченными окнами, мимо стапелей с лодками, мимо, мимо…

И когда уже впереди обозначился знакомый мост, когда по ту сторону забрезжили трамвайные звонки, слева, как из-под земли, возникла высоченная стена тёмной башни. Откуда она взялась? Никакой башни в прошлый раз не было! Маруся точно помнит: фабричные корпуса были, прибитые к берегу лодки тоже, заборов и ворот – не счесть. Не могла же она не заметить эту громадину!

Но рассуждать было некогда, только бежать, не чуя ног, добраться до безопасной улицы за мостом, а там и дом близко. Башня растопырилась скошенными углами, нависала бревенчатым верхом, из окон еле проступал мутный свет. И когда Маруся поравнялась с разбитым крыльцом, перед самым носом неожиданно открылась дверь, и в освещённом проёме чётко выступил знакомый силуэт в ватнике и высоких сапогах.

Маруся закричала, но крика не получилось, только сипенье. Испуганная Любка рванула вперёд, не оглядываясь. Маруся бросилась следом, отчётливо слыша за собой быстрые шаги, нарастающий топот. Она обернулась – тот в ватнике бежал за ней! Куда она, туда и он, не отставая. И вокруг никого народу! Страх сжимал горло, и, когда мужчина обогнал её, проговорив быстро: «Не ходили бы вы тут, девчата», – она даже слово не могла вымолвить, тихонько выла, присев на корточки.

Куда делась Любка? Как рядом оказались тётя Женя с Олей? – Маруся не могла взять в толк. Дома её растёрли водкой с уксусом, напоили чаем с малиной, и она заснула, так и не разобравшись, что с ними произошло, куда они попали. И только на следующий день отчётливо припомнила, как за мостом им встретились тётя Женя с Олей, которые догадались, где искать Марусю. Ведь она всю неделю бредила этим Ковшом.

Загадка с башней и промышленной свалкой тоже разъяснилась: девочки свернули с моста не налево, а направо. Однообразие пейзажа сбило Марусю с толку, и она не заметила, что они идут в противоположную сторону. Как раз туда, где высилась коричневая башня – водонапорная, по словам тёти Жени, – и промышленная свалка с пирамидами заводских отходов.

Теперь, когда всё объяснилось, пережитые страхи вызывали смех. Потом ещё долго потешались над Марусиной рассеянностью и, отправляя её выносить мусор, советовали не перепутать дворы. Только не обо всём она рассказала домашним: о тех двоих, в ватниках и высоких сапогах, и третьем, бессильно висящим между ними, решила умолчать. А то не пустят больше на Ковш.

АРТИСТЫ
История двенадцатая

Глава 1. Ор-р-р-лята учатся летать!

Сначала добирались на двенадцатом троллейбусе до Финляндского вокзала, потом покупали билет на электричку, которую всегда приходилось долго ждать, потому что бабушка рассчитывала время с запасом.

На электричке было ехать интересно: мелькали почерневшие от времени деревянные домики с башенками и затейливыми террасками, вокзалы станций – то вроде старинного амбара, то в виде готического замка. Да и сами станции, с их названиями: Песочное, Солнечное, Комарово, – напоминали о лете, самом прекрасном времени жизни.

Бабушка знала финские названия, и Комарово в её устах звучало как Келломяки, что означало Колокольная гора, а Зеленогорск – Терийоки, по-фински – Смоляная река. Там действительно протекала Чёрная речка, и в ожидании автобуса они как-то раз до неё дошли, но ничего особо чёрного, а тем более, смоляного, Маруся не заметила.

Автобус она переносила плохо и с тоскливым ожиданием вглядывалась в номера, стараясь различить цифру «425». Ехать до Камышёвки почти два часа, и с первой минуты, едва только открывались двери, и запах бензина проникал в лёгкие, её начинало мутить, а под конец уже рвало в приготовленный бабушкой пакет. Одна успокоительная мысль, что это последний бросок, что вонючий автобус привезёт её на место, что уже через час, нет, через полчаса, она будет идти с мамой к их кирпичному белому дому, – придавала Марусе силы.

И вот мучения позади, а впереди!… Три месяца свободы и воли, рядом мама, братик Серёжка, подружки и собака Маля, умная, как человек, и знающая дорогу домой. Правда, бабушка завтра уедет, зато через неделю появится Оля, и жизнь закипит.

Оля заканчивала первый курс дошкольно-педагогического училища и, хотя Маруся была уже школьницей, весь год на ней практиковалась. Но теперь-то каникулы, можно и отдохнуть от воспитательной работы.

Оказалось, что это процесс непрерывный. Едва выйдя из автобуса, Оля немедленно взялась составлять план на всё лето. После обеда достала из сумки тетрадь и пункт за пунктом стала вписывать в неё «полезные дела». Она уверенно планировала пионерские костры, военные игры-зарницы, передвижную библиотеку, концертную бригаду. А своим потенциальным воспитанникам придумала «Малышкину школу», закрепив над ними шефство больших ребят.

На бумаге всё выглядело замечательно и легко. В реальности дела буксовали. Деревенские были заняты на летней практике, то есть пололи огороды, только не свои, а совхозные, а приехавшие дачники хоть и пришли на собрание, прочитав объявление на дверях магазина, не спешили встать под Олино знамя. Они резонно заявляли, что если бы хотели всех этих тимуровских подвигов, поехали бы в пионерский лагерь. Их вполне устраивают купанья, гулянья по полям и лесам, а главное – безрежимная свобода, когда можно делать всё, что хочется.

Но некоторых удалось сагитировать. Пацаны клюнули на вечерний костёр, предположив, видимо, что «городские» притащат к картошке чего-нибудь вкусного. Трое загорелись концертной бригадой. Ведь Оля пообещала выступление в клубе, а в дальнейшем, возможно, поездку на слёт. Второклассница Танечка поражала всех скороговорками. Она выпаливала их с такой скоростью, что только в ушах звенело. Вторая девочка, Людок, как и Маруся, перешла в четвёртый класс. Все попытки звать её Люсей или Людой провалились – откликалась она только на «Людок». Зато знала много частушек, порой сомнительного содержания, и бойко их пела. Вернее, выкрикивала. Ничего, поработаем, – заверила Оля и вписала Людка́ в программу.

Самая старшая, Зинка-ткачиха, высоченная, костлявая, с длинным носом и лошадиными зубами, тоже пела и довольно громко. Но главное – она прониклась духом коллективизма и на следующий день привела двух своих братьев-близнецов: Сашку и Пашку. Они умели показывать фокусы и знали их великое множество. Одно плохо – курили и ругались, как мужики. Но тут Оля проявила педагогический талант, объявив, что на конкурс могут поехать только ребята без вредных привычек.

– Про какой конкурс ты говорила? – спросила Маруся, когда они перед сном мыли ноги в тазу на крыльце.

– Это не важно, – объяснила Оля, – всегда можно организовать какой-нибудь конкурс. Ведь звучит неплохо?

Слух о возможном конкурсе и выступлении в клубе распространился моментально. На следующий день сарайчик возле их дома, временно пустующий в ожидании дров, приспособили под штаб. Оля едва успевала записывать желающих войти в концертную бригаду. Больше всего было певцов, но нашлись два музыканта: камышёвский Вася играл на балалайке. Правда, только «Во саду ли, в огороде», но зато с вариациями. А совсем взрослая, с толстой косой, дачница Валерия училась в музыкальной школе по классу скрипки и собиралась исполнить что-нибудь из классики.

Обнаружился настоящий грузин Лёша, семиклассник, приехавший в гости к тёте Саше – фельдшеру медпункта Александре Павловне – и танцующий лезгинку.

Сама Оля за год навострилась играть на аккордеоне и собиралась всем аккомпанировать.

Начались репетиции, проходившие всё в том же сарайчике. Но с клубом не получалось, там шёл ремонт.

И тут мама предложила выступить на террасе детского сада, где она работала завхозом. Она пообещала договориться с заведующей и подгадать концерт ко времени, когда кончается рабочий день и за детьми приходят родители.

Это было надёжно. Террасу вроде ремонтировать не собирались, маму в детском саду уважают и не откажут, родители плюс дети – уже публика. Правда, заведующая потребовала обязательного включения патриотического номера: песни или стихотворения.

Мама уклончиво напомнила про каникулы, мол, весь год воспитывали, пусть отдохнут.

– Ну, как знаешь, Ивановна, – нахмурилась заведующая, – только перед парторгом, если что, мне отвечать.

– Да мы сейчас быстро разучим, – пообещала Оля, – «Взвейтесь кострами» или «Орлята учатся летать».

– Во-во, давайте орлят, это то, что надо, – одобрила заведующая.

В день выступления Маруся проснулась раньше всех и с ужасом поняла, что сегодня она будет петь перед толпой народа. Ведь её назначили солисткой. Мама сказала: «Голос, конечно, не оперный, зато мелодию не врёт».

На репетициях было легко, а сейчас, перед концертом, горло сжимало спазмом. Остальные артисты в ожидании своего выхода устроились в детсадовской столовой, а Маруся забралась в спальню, пытаясь вспомнить первые строки песни, но в голове был сумбур. Она даже решила, что заболела, но мама сказала, что всё от нервов и накапала валерьянки. От неё слегка зашумело в голове, но страх ушёл, горло задышало, и слова вспомнились.

Маруся выглянула в окно и увидела, что перед террасой уже собралась небольшая толпа, кто-то даже начал хлопать. Тут вышла Оля и звонким голосом объявила:

– Начинаем наш концерт! Сейчас перед вами выступит сводный хор «Орлята» с песней «Летите голуби». Солистка – Маруся Рыжова.

Хористы потянулись на террасу, Маруся шла последней, но Оля подтолкнула её и поставила в середину. Потом она взяла в руки аккордеон, и Маруся высоким голосом затянула:

Летите, голуби, летите,

Для вас нигде преграды нет.

Несите, голуби, несите

Народам мира наш привет.

Она не видела толпы, смотрела поверх голов на сосны, разобранную крышу клуба, водонапорную башню, облака. И не заметила, что песня кончилась, вокруг все аплодируют, а Оля делает знаки, чтобы кланялись.

С горящими щеками Маруся спустилась по ступеням и встала рядом с мамой. На неё поглядывали, улыбаясь, а какой-то мужчина сказал дочке, которую держал на плечах: «Вот, Светка, учись, и ты артисткой будешь». Маруся сразу вспомнила, как маму называли артисткой, когда она работала в Ленинграде дворником, и подумала: это у нас семейное.

На «сцене» Людок уже выкрикивала смешные частушки. Она подпёрла щёку пальцем и притоптывала ногой:

Подружка моя, как тебе не стыдно:

На уроке булку ела, думаешь – не видно.

Ей отвечала Зинка-ткачиха, выбрасывая свои длиннющие руки и как бы демонстрируя, что в них ничего нет:

Подружка моя, я её не ела,

Раз пятнадцать укусила —

Больше не хотела…

Под конец они хором грянули, взявшись за руки, причём Зинка почему-то перешла на бас:

Мы пропели вам частушки —

Хорошо ли, плохо ли,

А теперь мы вас попросим,

Чтоб вы нам похлопали.

Зрители отбили ладоши и кричали «Бис!», но девчонки не выходили, они забились в спальню и хохотали там до икоты.

После них грузин Лёша танцевал лезгинку и чуть не свалился со ступеней, не рассчитав прыжка.

Потом Танечка оттарабанила свои скороговорки. Один папаша пытался повторить, чем вызвал свист местных пацанов, в концерте не участвующих, но пришедших поболеть за «своих».

«Своим» зрители хлопали особенно бурно, раздавались одобрительные выкрики: «Вася, ну-ка сбацай! Эй, Сашок, покажи класс!».

Фокусники Саша с Пашей засмущались, что-то напутали, и последний фокус, как у пьяного факира, не удался.

И снова хор, и Маруся снова солистка. Она уже освоилась, и хотя коленки слегка дрожали, когда она поднималась по ступеням на «сцену», голос не подвёл.

Потом Вася играл на балалайке и от волнения забыл про вариации, без конца повторяя незатейливую мелодию. Но публика этого не заметила и одобрительно гудела. Дачница Валерия исполнила на скрипке что-то грустное, отчего у Маруси защипало в носу.

Заключительным номером концерта была та самая патриотическая песня. На репетиции Оля заявила, что у Маруси для неё голос слабоват, лучше пусть Зинка-ткачиха будет солисткой. И Зина, покраснев так, что шея стала багровой, рявкнула, что было мочи: «Ор-р-рлята учатся летать!». Это было сильно, и её кандидатуру сразу утвердили.

И вот теперь Маруся стояла с краю, а Зинка, в новом ядовито-зелёном платье, с косой, по-взрослому обвитой вокруг головы, пылая глазами и выставляя в улыбке лошадиные зубы, гордо встала в самый центр.

Оля вышла вперёд и объявила: «В завершение концерта сводный хор „Орлята“ исполнит песню „Орлята учатся летать“. Солистка – Зинаида Ткаченко».

Заведующая, как бы отмечая значимость номера, вышла вперёд и встала напротив Зинки, поощрительно кивая в такт мелодии.

И тут Зинка так гаркнула «Ор-р-р-рлята учатся летать!», что все вздрогнули, а кто-то из малышей заплакал. Испуганный хор не в лад подхватил:

Им салютует шум прибоя,

В глазах их небо голубое,

Ничем орлят не испугать —

И опять Зинка возвестила с той же мощью: «Ор-р-р-рлята учатся летать!»

В песне было много куплетов, и каждый раз она без напряга выдавала свой коронный рык.

Да, это настоящая солистка, – приуныла Маруся, – Она всем так и запомнится, а про меня забудут.

Заведующая была в восторге, она стояла у самого края сцены, лучась накрашенными ресницами. Зинка чувствовала поддержку и ярилась всё больше. На последнем куплете она призывно подняла над головой длинную ручищу и со всей силы гаркнула: «Ор-р-р-р-р-лята учатся летать!».

И в тот же миг что-то пулей полетело со сцены к зрителям и с противным, хлёстким звуком шлёпнулось прямо на лацкан парадного пиджака заведующей. Что-то длинное, бледно-зелёное. Хор нестройно дотянул, все уставились на пиджак, получивший неожиданное украшение, и только его обладательница, ничего не замечая, повторяла: «Ну, Зиночка, выдай ещё раз своё знаменитое!».

– Она, похоже, всё, что могла, уже выдала, – произнёс мужчина с дочкой на руках и направился к калитке. Остальные зрители, давясь от смеха, пошли следом. Мама подошла к заведующей и, поздравляя с удачным концертом, незаметно платочком убрала с пиджака громадную Зинкину соплю.