Текст книги "Ленинградское детство 50–60-х. Рассказы о Марусе"

Ещё до того, как смысл прочитанного дошёл до Маруси, её удивило, что в тексте нет ни одной ошибки, даже запятые стоят на законных местах. Почерк его, Мишкин. Она даже не сразу поняла, что записка никоим образом её не касается, что ничего у Мухина с Касимовой не кончено, а, пожалуй, только начинается. Всё это отошло на задний план, как совершенно не важное. Одно великое открытие предстало перед изумлённой Марусей: Мишка не тупой!

Дома она первым делом заперлась в ванной и перетрясла свою одежду, но кусачих пассажиров, к счастью, не обнаружила. Ей очень хотелось поговорить с кем-нибудь из старших о Мишке и узнать, почему он диктанты пишет на двойки, а записку девочке написал без единой ошибки. Но тогда пришлось бы отвечать на вопрос, как чужое письмо попало к Марусе, а главное, почему она его прочла.

Если бы поехать к маме и всё ей рассказать! Маруся была уверена, что мама её поймёт, что она знает причину Мишкиных проблем. Но к маме было нельзя, бабушка велела их с дядей Сашей пока не беспокоить. Маруся слышала, как она говорила тёте Жене вполголоса про какой-то довесок и живые упрёки. И вот это, пожалуй, имело к ней прямое отношение.

Когда на следующий день она сообщила Марьиванне, что с Мухиным заниматься больше не будет, та даже ни о чём её не спросила, кивнула и понимающе буркнула: понятно, тупой. Маруся хотела возразить, что не тупой Мухин, просто у него зверинец, и вообще их дом наверняка снесут. Мишка будет ходить в другую школу, и наконец-то всем, всем станет легче. Но ничего не сказала, ведь тогда начались бы вопросы, могла всплыть записка и коты с клопами. Как сказала бы тётя Женя, некрасивая история.

ИСТОРИЧЕСКИЙ МОМЕНТ
История девятая

– Завтра приходите в белых передниках, а мальчики в белых рубашках. Будем фотографироваться классом. Да, Гуменная, белый бант можно, но только белый, а не голубенький или розовый, как в прошлый раз.

Марьиванна собирала тетради в большую клеёнчатую сумку: домой, проверять. Журнал уже был в руках Мишки Мухина, который дежурил в этот день, и Марьиванна поглядывала на него с подозрением – может утащить и переправлять свои двойки. Но Мухин был не в настроении, наверно, заранее переживал из-за отсутствия белой рубашки. Может завтра и вовсе не прийти, «заболеть», чтобы не портить классную фотографию своим непраздничным видом.

В прошлом году, когда всех фотографировали, Маруся была в санатории, но фотографию класса всё же получила. Правда, без себя. Она знала, как распределяются места. В первом ряду сидят – или стоят, это зависит от фотографа – самые маленькие ребята. Во втором ряду, посередине – Марьиванна, а с боков двое отличников. Если их больше, то остальные – в третьем ряду по центру, над Марьиванной. Чтобы она вся-превся была в отличниках. Вправо и влево от отличников выстраиваются хорошисты, а троечников и двоечников ставят по краям, где больше всего искажаются лица. Маруся обычно где-то рядом с Марьиванной.

Она очень ответственно готовилась к съёмке. Уговорила тётю Женю купить две новые капроновые ленты: прозрачно-белые, с узкими шершавыми полосками по краям, придающими бантам особую упругость. Бабушка выгладила её белый передник, к сожалению, простой, без оборок и кружев. Зато воротник и манжеты пришили Олины, в дырочку и с вышивкой гладью. Когда Маруся утром одевалась и посмотрела на себя в зеркало, ей очень понравилась эта нарядная девочка с двумя косичками в воздушных бантах и небольшой вьющейся чёлочкой, которую она самовольно вечером выстригла, за что получила от бабушки нагоняй. Но ничего поделать уже было нельзя, и тётя Женя накрутила чёлку щипцами к неудовольствию бабушки и радости Маруси.

Был один спорный и весьма существенный момент – очки. Как фотографироваться: в очках или без них? Очки были круглыми, в тонкой, чёрной оправе и придавали Марусе сходство с кукольным Телевичком. В оптике бабушку уверили, что такая форма и крепление дуг пружинистыми, похожими на жёстких червяков заушниками – самая надёжная. Фотография должна отображать историческую правду, сказала бабушка. Вот пройдёт двадцать лет, ты посмотришь на неё и вспомнишь, что когда-то носила очки.

Считалось, что с помощью очков можно полностью исправить Марусино зрение, довольно плохое. Подбор очков занимал много времени, потом стёкла делали на заводе, иногда что-то не получалось, их переделывали. Поэтому у бабушки в буфете на всякий случай хранилась вторая пара очков, точно таких же. Но польза пользой, историческая правда – тоже вещь хорошая, а красота? В очках Маруся была смешной, и конечно, они никак не сочетались с её нарядом. Нет, уж лучше без очков.

Фотографировались после уроков. Марьиванна куда-то надолго уходила, а фотограф вместе с Валеркой Григорьевым, старостой класса, пытались расставить всех в соответствии с правилами. Фотограф всё хотел перемешать мальчиков и девочек, двоечницу Зинку Грузнову вытаскивал в самый центр из-за миленького личика и высокого роста. Когда же Валерка предъявил всех отличников, включая себя, лицо фотографа приняло задумчивое выражение. Отличников было пятеро, и если Маруся, Наташка Нетупская, Лариска Шишкунова и сам Валерка были высокими, почти одного роста, то Оля Виноградова, которой пятёрки бессовестно натянули, смотрелась Дюймовочкой.

Решив подождать Марьиванну, чтобы разобраться с отличниками, фотограф стал расставлять хорошистов. Дело пошло и, хотя троечники всё же проникли в их ряды, общая картина быстро сложилась. Тут появилась Марьиванна с нарисованными тонкими бровями, ротиком-вишенкой и лицом белым, как у гипсового метателя диска, стоящего на лестнице у физкультурного зала. На ней была шёлковая, с пышным гипюровым жабо блуза, а волосы ровными волнами разбегались по сторонам от прямого пробора и пропадали за ушами.

Волны сделаны щипцами, догадалась Маруся, трогая свою чёлку и прикидывая, где её поставят: вряд ли сбоку от Марьиванны, скорее за ней. Тогда они с Наташей Нетупской и Ларисой Шишкуновой будут втроём в самом центре! И тут Марьиванна будто забыла о правилах. Она поставила справа от себя Олю Виноградову и Наташку, а слева Валерку и Лариску. Под Виноградову пришлось подложить два тома Большой Советской энциклопедии, спешно принесённых из библиотеки. Марусю, оставшуюся отличницу, Марьиванна отправила в третий ряд, к себе за спину.

Фотограф вдруг сказал, что ему надоели эти табели о рангах, его задача – сделать хорошее фото, которое не стыдно показать другим, не знающим ни об успеваемости, ни о поведении учеников. И вытащил Юрку Гришина – единственного в классе второгодника, зато высокого, белоголового, с нахальной и смелой улыбкой, к тому же свежеподстриженного под полубокс.

И что самое невероятное, Марьиванна с этим согласилась, и Юрку поставили рядом с Марусей. Они должны были смотреть в светлое будущее, слегка выставив вперёд левое (а Маруся правое) плечо. К ним уже по бокам пристраивались хорошисты, и фотограф, подкручивая объектив, произносил последние команды.

Что же это такое? Как Маруся могла оказаться в паре с двоечником и даже второгодником? И всё это над головой Марьиванны! Раз так, плевать на красоту! Да здравствует историческая правда! И Маруся молниеносным движением вытащила из кармана очки, нацепила их на нос и устремила бодрый взгляд в будущее, вернее, на верхнюю полку книжного стеллажа.

Когда фотографии были напечатаны, Маруся болела. Навестившие её Лариска с Наташкой, прыская в кулак, передавали в лицах, как фотограф принёс множество дублей, как Марьиванна пыталась из них выбрать что-то путное, сердилась и обвиняла фотографа в недосмотре. Он в ответ блеял, как баран, повторяя: «Ну не-е-ебыло этого, не-е-ебыло».

– Так откуда взялось?! – повышала голос Марьиванна.

– Не-е-е-зна-а-а-ю, – продолжал блеять фотограф, – это всё ваши отличники.

Лариске удалось стянуть шесть забракованных проб, которые остались лежать на подоконнике, и девочки стали разглядывать снимки, поминутно заваливаясь от смеха на диван и сползая с него на пол. «Это всё из-за тебя, Маруся», – хохотала Лариска, а более серьёзная Наташа предрекала последствия.

Только на одной фотографии Маруся получилась нормально: она с интересом что-то рассматривала на горизонте, но у Марьиванны, как назло, были закрыты глаза. Все остальные пробы были одна хуже другой. То очки на Марусином лице сидели так косо, будто их кто-то пытался смахнуть, что объяснимо, учитывая скорость их перелёта из кармана передника на нос. То Маруся, одна-единственная из класса, улыбалась во весь рот, словно в дверь заглянул Олег Попов, при этом её очки блеснули, и глаз не было видно. Один кадр страшно портила Марусина улыбка, якобы таинственная, но в то же время безумная, которая смотрелась особенно дико рядом с суровой мрачностью Юрки Гришина и благостным, полным всепрощения и доброты, ликом самой Марьиванны. Остальные снимки отличались только степенью дебильности Марусиной улыбки и свирепым, прямо-таки кабаньим выражением Юркиного лица.

Да, подсуропила ты ей, сказала Оля, увидев фотографии. Надо было тебя рядом с Марьиванной поставить, чтобы она следила за тобой. Как будто Маруся уж такая глупая или озорная, что за ней надо следить. Просто запечатлели исторический момент!

ТЁТЯ ЖЕНЯ И ГАГАРИН
История десятая

Глава 1. Любимчики-нелюбимчики

– Маруся, поднимайся – негромко сказала бабушка и ушла на кухню ставить чайник. Бабушка всегда будила Марусю, но сегодня она проснулась сама и уже минут десять лежала, обдумывая, как сказать маме, чтобы она забрала её к себе. Потому что её никто не любит, дети не хотят с ней дружить, а Марьиванна просто не замечает.

В школе за маму принимают тётю Женю, которая ходит на родительские собрания и выслушивает от Марьиванны, что «Маруся девочка способная, но не общительная и заносчивая». Тётя Женя потом говорит бабушке: всё, мол, в порядке, учится хорошо, с поведением тоже нормально. А наедине наставляет Марусю: с ребятами надо проще, знаешь больше других – держи при себе, не лезь с поднятой рукой, дай остальным отличиться.

Но как не поднять руку, если все молчат? Ещё в первом классе, когда она вернулась из санатория, Маруся волновалась, догонит ли ребят. Потом узнала, что за время её отсутствия класс дошёл только до буквы «Ч», и даже засмеялась от радости. Когда подошла её очередь читать, бойко понеслась по тексту, глотая окончания слов. «Стоп, стоп, стоп, – возмущённо оборвала её Марьиванна, – куда ты спешишь? Мы читаем по слогам, дети должны следить за текстом с помощью указочки». И после того, как Маруся неспешно прочла отрывок заново, спросила: «Кто тебя научил читать?».

– Сестра Оля, – с гордостью ответила Маруся.

– Вот что происходит, когда учат не правильно. Теперь тебя придётся переучивать, – вздохнула Марьиванна и поставила Марусе четвёрку с минусом.

С этого дня Маруся поняла, что Марьиванна её не любит. То, что другим сходит с рук: выкрики с места, смех в классе и мелкие помарки в прописях, – Марусе никогда не прощается. В четверти – ни одной пятёрки, только четвёрки и даже одна тройка по труду, ведь Маруся пропустила все занятия: ни коробочек не склеила, ни куклу из соломы не сделала. Где бы она взяла соломы? – оправдывалась Маруся дома и вдруг расплакалась, припомнив смех ребят, когда её беглое чтение Марьиванна назвала сорочьим стрекотаньем.

Олю Виноградову Марьиванна любит, и все в классе знают, что Оле можно ходить в тёмных фильдеперсовых чулках, а остальным девочкам – только в хлопчатых, светло-бежевых. Если Оля не выучила стихотворение, ей достаточно сказать, что болела голова, и двойку не ставили. Маруся всегда учила стихи и даже больше, чем задавали, но у Марьиванны постоянно находились замечания.

Как-то раз тётя Женя пришла с родительского собрания подозрительно спокойная и вдруг за вечерним чаем выложила всё, что ей сказала учительница. Маруся плакала, а бабушка молчала, и на щеках у неё проступали розовые пятна. Наверно в тот вечер, когда Маруся с Олей ушли в спальню, взрослые что-то решили, потому что на следующий день девочки из класса, дежурившие на втором этаже, видели тётю Женю возле кабинета завуча.

Марьиванна тогда опоздала на урок, всё время сбивалась, и Маруся вдруг обнаружила, что у неё обычные, чуть запавшие губы и припухшие глаза с красными веками. Марьиванна не смотрела на Марусю, а она не тянула руку в стремлении показать свои знания. Не было у неё больше такого стремления.

С тех пор всё так и пошло. Маруся отвечала, только когда её спрашивали, читала неспешно, так что даже двоечники успевали водить своими указками по строкам. Диктанты и контрольные всегда были без ошибок, в прописях она старалась не делать помарок, и во второй четверти уже была почти отличницей.

– Садись, Рыжова, пять, – говорила Марьиванна, но ни улыбки, ни ободряющего слова от неё Маруся никогда не слышала. Хотите пятёрки, пожалуйста, словно говорила она своими тонкими выщипанными бровями, но на любовь мою не рассчитывайте. Марусе вовсе не надеялась на любовь, она понимала, что Марьиванна не может любить Марусю, если уже любит Олю Виноградову.

Но больше всего Марусю огорчало отсутствие друзей. За два санаторных месяца девочки разбились на пары и в свою компанию не пускали. Были, конечно, и одиночки, такие, как Вера Гуменная и Любка Кондрашова. Но обе с какими-то странностями, поэтому, видимо, и остались без подруг. С Верой Гуменной Маруся до сих пор сидит за одной партой. Когда она приехала из санатория, только рядом с Верой никто не сидел. Уже на следующий день Маруся пожалела, что подсела к ней, а не заняла пустую парту у дверей. Вера готовилась к атомной войне и собирала деньги на бомбоубежище, которое они вроют на даче и там спасутся. Она никогда не обедала в школе, только просила принести ей из столовой немного хлеба. Его она пощипывала на уроках, а все перемены рассказывала Марусе, как действовать во время взрыва, чем атомное бомбоубежище отличается от обычного, и сколько лет ей ещё нужно копить, чтобы денег хватило.

А твои родители тоже копят? – спросила Маруся и тут же раскаялась. Вера не просто подтвердила, что родители собирают деньги, но и рассказала в подробностях, на чём они экономят, и как подрабатывают. Маруся полагала, что Верины родители какие-нибудь физики, уж всяко научные работники, и была удивлена, узнав, что мама медсестра в детской больнице, а отец – машинист поезда и ходит в дальние рейсы.

Хотя Маруся продолжала сидеть с Верой, разговоров на переменках, а тем более после уроков, старалась избегать. Устраивалась на подоконнике с книгой, якобы не успела выучить предмет, а на самом деле читая «Хижину дяди Тома». Но дружить хотелось невыносимо. Вот если бы Лариска Шишкунова или Наташка Нетупская приняли её в свою компанию! Они были круглые отличницы, активистки и не разлей-вода-подруги. Они разговаривали с Марусей, но только о школьных делах, а потом шли вместе после уроков, и по их загадочным взглядам она представляла, как интересно им вдвоём. Вернее, ничего не представляла и от этого страдала необъяснимой ревностью.

Глава 2. Семейная тайна

Оставалась Любка Кондрашова, вечно угрюмая, с большим, выпуклым лбом и короткой стрижкой. Она поднимала на Марусю свои прозрачные, зелёные глаза, и приготовленная фраза застревала в Марусином горле, производя временное удушье.

Заметив интерес Маруси к Любке, Верка Гуменная нашёптывала на ухо всякие гадости. Не могут, что ли, родители купить Кондрашовой зимнее пальто? Ты заметила, нет, ты хоть заметила – они ей вату подшили в то клетчатое, осеннее. Копят, что ли? Так её родители тоже копят, но на зимнем пальто для дочери не экономят. Марусе было противно, но защищать Любку она не стала, просто отошла и сделала вид, что ничего ей на ухо не шептали.

Пару раз Марусе всё же удалось заговорить с Любкой, но та отвечала односложно, давая понять, что в собеседниках не нуждается и попусту болтать не любит. Ну а если не попусту? Если у Маруси есть невероятная тайна? Невероятная? Хорошо, встретимся после уроков в сквере на Опочинина. Непроницаемое Любкино лицо на миг оттаяло, но тут же приняло обычное, хмурое выражение. Она давала Марусе один шанс подтвердить свою незаурядность, не скрывая впрочем, что мало в это верит.

Ничего, поверит, когда откроется правда.

Маруся сама узнала эту новость месяц назад, и с тех пор ощущение причастности к великим событиям не даёт ей спокойно жить. Это произошло двенадцатого апреля. Маруся как раз пришла со школы и вдруг услышала: Работают все радиостанции Советского Союза! Передаём сообщение ТАСС! И дальше: …пилотируемый корабль с первым человеком на борту… лётчик-испытатель, космонавт Юрий Алексеевич Гагарин!

Оля завизжала в соседней комнате, где она кроила летнее платье для урока труда. Бабушка с вязаньем в руках подошла ближе к репродуктору и что-то шептала, будто продолжала считать петли.

Тётя Женя в тот день пришла с работы позже обычного, рассказывала, что делается на Невском: масса народа, все обнимаются, поют песни. И вдруг улыбнулась внутренней, хорошей улыбкой и как бы про себя добавила: всё-таки добился своего Юрка, заморыш упрямый… Оля тут же стала её теребить: какой, мам, заморыш, ты про что? А тётя Женя, выпятив подбородок, шумно выдохнула воздух, отчего на лбу затрепетала кудрявая прядь волос, и, смеясь, сказала: «Да это не точно, могу ошибаться… Хотя – Гагарин Юра, со Смоленщины. Да и похож, та же ямочка на подбородке…».

Тут Оля с Марусей хором завопили: «На кого похож, мам, тёть Жень, на кого Гагарин похож?!».

И тётя Женя рассказала, как они возвращались в сорок четвёртом из эвакуации, как их состав расформировали, два вагона оставили в Гжатске, и ей пришлось до лета жить в деревне Клушино, недавно покинутой немцами. Тётя Женя перед войной успела закончить три курса пединститута, и ей поручили вести математику в местной школе. Всего-то десятка два детей, уже позабыла всех, а вот Юру запомнила. Маленький ещё был, лет девяти, и худой-худой.

Так ты что, с первым космонавтом была знакома?! – снова заорали Оля с Марусей, но бабушка сердито сказала: «Не выдумывай, Женька, ты по зиме вернулась, и ни в какой Смоленщине не была, прямо с Урала вас до Москвы везли, а после, на грузовиках, уже в Ленинград». Тётя Женя вдруг легко согласилась, замахала руками и заплакала – от счастья, от счастья, что наш в космосе! – но Маруся поняла: что-то было. Потом она несколько раз подъезжала к тёте Жене с расспросами, но та уже твёрдо стояла на своём: ошиблась, напутала.

Нет, тут какая-то тайна, тётя Женя не могла такое придумать. И тогда Маруся решила рассказать обо всём Любке, конечно, взяв с неё слово, что та никому не проговорится. Ей казалось, что эта история поднимет Марусю над обыденной школьной жизнью, и тогда Любка изменит к ней своё отношение.

Они пошли после уроков в сквер, Любка с равнодушным и бледным лицом уселась на скамейку, и, пока Маруся, перескакивая из настоящего в прошлое, подъезжала к недавнему апрельскому событию, угрюмо смотрела перед собой, грызя выдернутую из газона прошлогоднюю травинку. И вдруг резко повернулась всем корпусом и медленно отчеканила: «Ты ведь всё выдумала, да?».

Марусе стало обидно, но где-то глубоко внутри бабушкин голос повторил с прежней интонацией: «Женька, не выдумывай!». Маруся отвернулась и пошла прочь, уже не сомневаясь, что никакой дружбы не получится, и жалея о доверенной тайне. Но Любка её догнала, всю дорогу до Марусиного дома шла вровень и говорила, говорила. Что если это правда, то надо сильно подумать, открываться или нет. Одно дело, если Гагарин тётю Женю узнает, а вдруг забыл, тогда могут быть неприятности. А если вспомнит, то тётя Женя и Маруся вместе с ней станут тоже героями, их будут возить на всякие встречи с трудящимися и школьниками, а это может плохо кончиться: найдутся завистники, испортят им жизнь.

И такое наболевшее плескалось в Любкиных словах, что Маруся поневоле вспомнила Веркины придыхания: «И отец у неё в лагерях был, неизвестно, за что. Но ведь нормальных людей туда не ссылали. Вот твоего же папу не ссылали?» – уточняла Верка, и было понятно, что она подозревает Марусю в отсутствии папы.

У дверей дома Маруся призналась, что бабушка отговорила тётю Женю, а та согласилась, что всё выдумала. И тут Любка прищурила глаза и устремилась мыслями далеко-далеко, куда она обычно исчезала, сидя в одиночестве за партой. Не попрощавшись, она пошла в сторону бульвара и, только перейдя дорогу, обернулась и приложила палец к губам.