Текст книги "Ленинградское детство 50–60-х. Рассказы о Марусе"

ПУТЕШЕСТВИЕ В НОВОСТРОЙКИ
История четырнадцатая

Окошко регистратуры, наконец, освободилось, и Маруся быстро выпалила заготовленную фразу про справку о прививках, которую требуют в школе. Назвала свою фамилию, адрес, немного переживая, не перепутала ли чего. Бабушка впервые разрешила Марусе сходить в поликлинику одной, и у неё от гордости и волнения слегка кружилась голова. Когда с готовой справкой она направилась к выходу, вдруг увидела знакомую фигуру, и сердце гулко заколотилось. Из глубины коридора в белом халате, с пачкой карточек в руке, шла мама Лариски Шишкуновой, с которой Маруся вместе училась до третьего класса, пока им не дали квартиру где-то в Дачном.

Маруся поначалу так и представляла себе, что Лариска теперь живёт в дощатом дачном домике, ходит в сельскую школу, где в классах по десять человек, а после уроков возвращается домой лесом, собирая грибы. Но Марьиванна рассказала, что Шишкуновы получили трёхкомнатную квартиру в новом блочном доме, что в Дачное скоро подведут линию метро, и школа рядом, и детский сад, куда ходит Ларискин брат Кирюха. Только Маруся так и не смогла навестить свою подругу и немного стала о ней забывать. И вдруг – Ларискина мама! Маруся наморщила лоб и вспомнила: Елена Саввишна, вот как её зовут! И точно, ведь Маруся и раньше знала, что она врач и работает в их поликлинике ухогорлоносом.

Елена Саввишна тоже узнала Марусю, они немного поговорили, и та засобиралась домой, предлагая Марусе как-нибудь приехать к ним в гости.

– А я сейчас могу поехать, – неожиданно для себя произнесла Маруся.

– Вот здорово! – засмеялась Елена Саввишна, – Лариска-то обрадуется! – и тут же озабоченно спросила: «А тебя отпустят? Ведь придётся одной возвращаться?»

Конечно, нет! Бабушка пришла бы в ужас от такой перспективы. Да и когда отпрашиваться? Ларискина мама уже закончила работу, а у Маруси телефона дома нет, не предупредить. Вот и хорошо, что нет, произнёс кто-то над самым ухом, а то быстро домой бы загнали, и впредь никуда, даже в поликлинику! Вдохновлённая невидимой поддержкой, Маруся с лёгкостью соврала: «Я уже давно езжу по городу сама, а дома всё равно никого нет».

И они направились к остановке, пропустили два набитых троллейбуса, пока не пришёл с кольца полупустой и не забрал оставшихся. Маруся устроилась у окошка, с любопытством разглядывая улицы и красивые дома в надежде увидеть хоть что-то знакомое. Елена Саввишна поначалу расспрашивала Марусю про школу, увлечения, но, заметив, что та поглощена видами из окна троллейбуса, достала из сумки книжку и принялась читать.

Ехали они долго. Никого из тех пассажиров, что заходили с ними у поликлиники, уже давно не было. Красивые дома кончились, пошли широкие проспекты с монолитными коробками, с пустырями между ними и чахлыми деревцами вдоль домов. Некоторое время Марусе прямо в лицо светило солнце, но вскоре завалилось за громаду бесконечного квартала. Стало сумрачно, и Маруся вдруг поняла, что они едут больше часа, что уже вечер, и бабушка наверно сильно беспокоится.

Наконец, Елена Саввишна спрятала книгу в сумку и сказала: «Нам на следующей». Они вышли из троллейбуса и сразу направились к арке длинного дома. Маруся слегка приободрилась. Вот поздороваюсь с Лариской, минут десять поговорим – и назад, домой. Но оказалось, что нужно ещё пройти несколько дворов, потом перейти улицу, войти в точно такую же арку, завернуть направо, во двор, дойти до четвёртой парадной и только тогда…

Потихоньку набухали светом фонари, и к тому времени, когда Маруся с Еленой Саввишной зашли в парадную, стало темно, как ночью. Как же так, недоумевала Маруся, в четыре она забирала из окошечка справку: в коридоре поликлиники висели часы, и она запомнила время. Ну, на остановке полчаса прождали, ну, час ехали, должно быть не больше шести и вдруг – ночь! Но виду она не показывала, решив держаться до конца, лишь небрежно спросила, который час. Оказалось, что без пяти семь. Октябрь, темнеет рано, как бы прочтя её мысли, сказала Елена Саввишна и, открыв дверь большим ключом, крикнула вглубь квартиры: «Лора, посмотри, кого я тебе привезла!»

Из дверей комнаты высунулась голова, завизжала басом, и в следующую секунду Марусю подхватили крепкие руки и стали кружить по прихожей, так что с вешалок попадали шарфы и куртки. Лариска всегда была крупной девчонкой, но за прошедшие два года она вымахала и стала на полголовы выше совсем не маленькой Маруси. А ноги в тапках – как у парня здоровущие. А руки – сильные, ладони широкие. Из прежнего сохранилась причёска: два бублика косичек над ушами, да очки в коричневой оправе.

Пока мама хлопотала на кухне – никуда без чая не отпущу, и не думай! – подруги забрались на диван в Ларискиной комнате и, перебивая друг друга, говорили, говорили. Про новую Ларискину школу, её пятый «Д» класс, где никто никого не знает, и почти одни мальчишки. Про Марусин санаторий. Но больше всего они вспоминали истории из прошлого: про ЦПКиО и «чёртово колесо», с которого Марусю несли на руках. Про конкурс, на котором Лариска прочла Марусино стихотворение о зиме и получила первый приз: варежки из верблюжьей шерсти с красной бахромой. А по-хорошему, Марусе тоже полагался приз…

Елена Саввишна налила девочкам чудесного, ароматного борща, потом положила макарон по-флотски, и под конец из холодильника была торжественно вынута коробка с пирожными. Оказывается, завтра у Ларискиного папы день рождения, но по случаю Марусиного приезда можно начать и сегодня… Папа тут же появился, вроде как почувствовал убывание пирожных, но сперва принялся за борщ, макароны…

Маруся боялась смотреть на часы, а когда случайно обнаружила, что уже половина девятого, ни слова сказать не могла, сдерживая слёзы. Ларискин папа быстро въехал в ситуацию. Он как раз собирался на вторую работу – дежурить в охране на складах Андреевского рынка – то есть ему надо было на Васильевский – и он взялся доставить Марусю домой.

Бурные, теперь уже не стыдные слёзы при расставании, Лариска суёт какой-то пакет, перевязанный шпагатом, наказав в дороге не открывать, папа держит дверцы приехавшего лифта, чтобы не удрал, и вот они тем же путём: двор, арка, ещё дворы, опять арка – на остановке. Троллейбус, к счастью, вскоре прибыл, и они ехали почти одни. Ларискин папа тут же уснул, привалившись к окну и наблюдая за луной с открытым ртом и закрытыми глазами.

А Маруся пыталась представить, что происходит дома – и не могла. Как там бедная бабушка?! А Оля, а тётя Женя?! Небось, уже пошли на переговорный пункт и звонят маме. Или в милицию, и Марусю теперь ищут по всему городу, возможно, с собаками.

На углу Большого и восьмой линии папа вышел, взяв с Маруси клятвенное обещание, что она не проедет свою остановку. Но на всякий случай пошептался с кондукторшей, и, выскакивая у рынка, подмигнул Марусе и махнул рукой, будто мух разгонял. Когда почти пустой троллейбус подкатил к остановке с надписью «Шкиперский проток», Маруся сразу узнала Олю. Та вглядывалась в освещённое нутро троллейбуса, но вдруг развернулась и пошла в сторону дома. Она меня не заметила, решила Маруся, догнала сестру и хотела взять её за руку, но Оля вырвалась и прибавила ходу.

Так они и шли гуськом. На перекрёстке у трамвайной остановки Маруся увидела знакомое пальто тёти Жени, а наискосок, у автобусной остановки – стоящую под фонарём бабушку. Они обе заметили Олю с Марусей, молча снялись со своих наблюдательных постов, и вскоре все четверо заходили в парадное, не глядя друг на друга. Никто и не подумал вызывать лифт, вся процессия двинулась на пятый этаж пешком.

– Как вызвездило, мороз ночью будет, – у дверей квартиры произнесла, ни к кому не обращаясь, тётя Женя и открыла замок.

Ей никто не ответил, бабушка ушла в спальню, Оля заперлась в ванной, а Маруся села в прихожей под вешалку, закрылась старым маминым пальто, висевшим тут всю жизнь, и мечтала немедленно оказаться в Камышовке, рассказать обо всём маме. Она бы не стала так поступать, отругала, накричала бы, но сразу и простила. А они устроили бойкот! Почему ей нельзя жить с мамой, а Серёжке можно?!

Тут из кухни вышла тётя Женя и, проходя мимо вешалки, спросила: «Ну, и где тебя носило столько времени?». Маруся принялась было объяснять с самого начала: про справку, регистратуру, Ларискину маму, но тётя Женя перебила гневным шёпотом: «Ты хоть понимаешь, что бабушка за тебя перед матерью отвечает?! Чуть Богу душу не отдала!». Дальше Маруся не слышала. Она вдруг ясно представила себе обмякшую в падении бабушку, её белое, неживое лицо, тёмное, в мелкий цветочек, платье из ситца – одно из тех домашних платьев, которые бабушка всегда шила вручную… Спазм сдавил Марусе горло, и она вдруг завыла собакой, кинулась к дверям бабушкиной комнаты и повалилась прочь с ватных непослушных ног…

Вокруг ходили, наклонялись к её лицу и, судя по движению губ, произносили слова, но Маруся ничего не слышала. Её подхватили с двух сторон, и теперь она уже чувствовала руки Оли и запах тёти Жениных духов «Белая акация». Лёжа в своей постели, Маруся различала в темноте острый вертикальный луч – свет от люстры в гостиной, пробивающийся через неплотно прикрытую дверь. К ней подходила бабушка, что-то быстро говорила, но Маруся будто оглохла. Главное, бабушка жива, и душа её на месте: смотрит на Марусю с любовью и жалостью.

И потом, когда она уже засыпала, в ушах мягко всхлипнуло, и откуда-то с потолка покатились слова: излишняя опека… сидит в четырёх стенах… надо чтобы знала город… Маруся поняла, что прощена, и заснула, так и не узнав в тот день, что в свёртке из плотной бумаги, называемой крафтом, который сунула ей Лариска, лежит пара почти новых варежек из верблюжьей шерсти с красной бахромой.

ЛОШАДЬЯ И ЕЁ ПОСЛЕДСТВИЯ
История пятнадцатая

Глава 1. Колька

Наконец-то каникулы! Шестой класс позади, а впереди Камышовка и целых три месяца свободы. Никаких тебе уроков, кружков и вечернего телевизора. Его вовсе нет. Зато есть озеро, клубника, гулянье белыми ночами с непременным заходом в клуб. Но это по пятницам и субботам. В остальные дни он стоит с замком на двери, ценности не представляет.

Хотя и без клуба весело, особенно когда старшая сестра Оля приезжает. Ещё есть летние подружки. Они, в основном, тоже городские, кроме Зинки-ткачихи и Людка́ – те местные, так и ждут её приезда. Хотя с городскими интереснее, они свободны весь день – никаких тебе принудительных прополок и ягодных заготовок.

Впрочем, есть в деревне один интересный тип – Колька Левичев. Восьмой класс закончил, в сельскохоз путяру готовится. Учиться, как говорит мама, на «дурака широкого профиля». А пока в совхозе работает, на телеге возит всякую поклажу по деревне. Подушку прошлогоднего сена подложит и с комфортом фланирует. Мимо Марусиного дома раз пять за день проедет, неторопливо так, по сторонам не глядит, травинку жуёт.

Поначалу ничего: едет себе и едет. А потом как присмотрелась – прямо киноактёр! Профиль итальянский – нос с горбинкой, чёрные волосы из-под кепочки завитками, и пиджак на голое тело. Это с утра, пока прохладно. А днём без пиджака – ровно загорелый на зависть всем дачникам. Но головы не повернёт, хотя наверняка знает, что Маруся уже приехала.

Она и наряды меняла, и причёску делала, сама вызвалась полоть в палисаднике, раза три в магазин перед его лошадью через дорогу бегала. Ноль внимания!

Каждый Колькин проезд действовал на Марусю всё сильнее, к концу недели она уже не сомневалась, что влюблена, но – увы! – без взаимности. А тут ещё эта песня изо всех репродукторов звучит:

Коло-, коло-, колокольчик,

Колокольчик голубой.

Коля, Коля, Николаша,

Где нам встретиться с тобой?

Ночью Маруся не могла уснуть, слёзы точила в подушку, всхлипывала и шёпотом повторяла: «Коля, Коля, Николаша, на край света я с тобой». Пока мама не заметила. Она строго посмотрела на Марусю и, поджав губы, спросила:

– Влюбилась, что ли?

И Маруся зарыдала в открытую.

– А он что?

– Ничего. Будто я – пустое место.

– Может, не догадывается? – мама гладила Марусю по голове и чуть улыбалась.

– Ага! Все догадываются, а он нет. Просто он меня не лю-ю-у-убит…

И Маруся снова уткнулась в подушку.

– А ты прекрати возле дороги болтаться, надо гордость иметь, – в голосе мамы появилась строгость. Эту мамину интонацию Маруся хорошо знала и всегда старалась сделать всё возможное, лишь бы она исчезла. Вот и теперь, перестав плакать, она ответила как можно спокойнее: «С этим покончено». И прижавшись щекой к маминой руке, добавила: «Больно он мне нужен, конюх деревенский!».

Но легко сказать – покончено, когда голова сама собой поворачивается в сторону дороги при малейшем скрипе колёс. На счастье, наступили выходные, и приехала Оля, да не одна, а с Лидкой Марковой, Маркушей. Они, конечно, пойдут вечером в клуб и возьмут с собой Марусю, а там… Нет, никаких «там», просто пусть видит, что она уже взрослая, раз её мама отпускает в клуб на танцы.

Но мама, видимо, проговорилась, потому что Маркуша спросила, едва лишь они вошли в зал: «Который твой?». Маруся лишь пожала плечами. Колька ещё не появился, а даже если появится, она найдёт в себе силы его не замечать. Но надежда оказалась напрасной, Оля с пренебрежением в голосе протянула: «Вот он, цыганёнок». И Маруся тут же увидела приглаженные чёрные вихры, загорелую до черноты шею, прямые и широкие брови. Но почему цыганёнок?

– Потому что не моется! – захохотала Оля, и все обернулись на неё. Колька даже не взглянул в их сторону, а, пересекая зал по диагонали, направился к своим «трактористам». Это чтобы Люська Андреева, внучка заведующей детсадом и самая красивая девочка Камышовки, заметила его.

Вот с кого пример брать, тоскливо думала Маруся. Люська даже головы не повернула, хотя подружки шептали ей в уши и дёргали за руки. Но Люська уверена в своей привлекательности и не торопится. Конечно, если бы у Маруси был такой точёный маленький носик, такие огромные синие глаза, такие красивые платья… Она скосила взгляд на свой нос и вздохнула. Как у мамы – вздёрнутым башмачком, да ещё веснушки: что зимой, что летом – россыпью.

Маме хорошо, она всем нравится, потому что весёлая и на гитаре играет. И Маруся тут же дала себе слово: всегда быть весёлой и непременно за год научиться играть на гитаре. Она даже попробовала загадочно улыбнуться, но Оля ткнула её в бок локтём и передразнила, изобразив идиотскую ухмылку.

Маруся уже хотела обидеться, но тут заметила маму, которая стояла рядом с парторгом Максимычем, не сводя глаз с Кольки. Как это Маруся проворонила её появление, и зачем она пришла, ведь не собиралась? Максимыч что-то говорил ей на ухо, и по тому, как он время от времени тоже поглядывал на мужиков, Маруся поняла: Кольку обсуждают.

И лишь только она собралась подойти к маме, как та уверенным шагом направилась прямиком к Левичеву и ещё издалека голосом Фаины Раневской пропела фразу из «Золушки»: «Здорово, дорогой зятёк!». Колька сделал попытку уклониться от нежелательной встречи, но мужики незаметно сдвинулись, перекрыв ему дорогу. Они уже предвкушали, как Ивановна сейчас чего-нибудь отчебучит, и не хотели пропустить возможности подыграть «артистке».

Колька побледнел, и даже загар его не спасал. Публика, переговариваясь, смыкала кружок, и Марусина мама, убедившись, что внимание захвачено полностью, подошла вплотную к смущённому Кольке и участливо спросила:

– Как продвигается диссертация, зятёк?

– Какая диссертация? – клюнул на удочку Левичев, делая попытку непринуждённо улыбнуться.

– Ну, твоя научная работа, – мама говорила в полной тишине, и волна интереса, идущая от зрителей – а для мамы окружающие люди всегда пребывали в категории зрителей – придавала ей особого куража.

Развернувшись к заранее улыбающимся лицам, она чётко произнесла:

– «Лошадья и её последствия» – так вроде называется твоя диссертация, дорогой зятёк?

Все грохнули, даже те, кто ничего не понял, больно уж жалким и сердитым было Колькино лицо. Он вырвался из круга приятелей и выбежал на улицу. Вслед ему смеялись, и Люська тоже смеялась. Только Маруся ни разу не улыбнулась, но он её даже не заметил, пролетел мимо, на ходу закуривая папироску и обжигая пальцы огнём спички.

Маруся выбежала следом, догнала и, схватив за рукав пиджака, впервые заговорила с ним: «Я тут ни при чём, честное слово!», – но Колька вырвался и, прошипев: «Все вы, Бологовские, клоуны!», – ускорил шаг. И хотя Маруся была Рыжовой, ей стало обидно за маму.

Никакие они не клоуны, просто любят пошутить. Мама всегда в компании выберет кого-нибудь недалёкого и давай над ним беззлобно подшучивать. Или о себе такие истории порасскажет – хоть стой, хоть падай. Кто понимает юмор, смеются вдвойне: и над историями, и над теми, кто доверчиво принимает выдумки Ивановны за чистую монету.

Маруся давно заметила, что мама никогда не ругалась, но все знали: ей на язык лучше не попадаться. Иначе крах всему. Вот и теперь образ Коли-Николаши превратился из романтического киногероя в комедийного бедолагу-студента, над которым даже Маруся подсмеивается.

С тех пор ни одни танцы не обходились без того, чтобы не появилась Ивановна и не завела разговор о талантливом зяте и его диссертации. Колька поначалу психовал и убегал, но потом принял вызов, пытался острить в ответ. Но куда ему? – усмехалась Оля, да Маруся и сама понимала, что её маму никому не переговорить.

Потом Колька уехал сдавать экзамены, а когда вернулся, в клуб больше не ходил. Зато его видели у озера с Люськой Андреевой, но Маруся к тому времени совсем вылечилась от несчастной любви. Да и лето к концу подходило, и они с Олей уехали в город учиться.

Глава 2. Переписка

А там жизнь покатилась прежним курсом: школа, прогулки с подружкой Наташей по неизведанным улочкам Гавани, подготовка к смотру художественной самодеятельности, где Маруся читала стихи, вечерний телевизор, музеи по выходным с тётей Женей. Про лето она почти не вспоминала, но ближе к осенним каникулам что-то заныло в душе, будто обещание дала и не выполнила или соврала без причины.

Октябрь стоял тёплый и дождливый, Камышовка утопала в грязи – сапог резиновых не вытянуть – и Маруся почти все каникулы провела дома с мамой и братиком Серёжкой. Только один раз она дошла до магазина и немного поболтала с продавщицей Валей, которая, понизив голос, заговорила почему-то о Кольке и Люське, мол, не заладилось у них, даже не разговаривают совсем. И от этого Марусе вдруг стало так хорошо и радостно, что она даже сдачу в магазине забыла и всю дорогу до дома тихонько напевала: «Коля, Коля, Николаша, я приеду – ты встречай…». Кольку, правда, она не видела, он учился в Выборге и жил там в общежитии.

Видимо, отсвет радости был на Марусином лице, когда она вернулась домой. Оля с подозрением посмотрела на неё и спросила: «Кольку видела?». Маруся начала отнекиваться, но сестра лишь наморщила нос, так что пришлось рассказать про беседу в магазине и даже про забытую сдачу. На сей раз Оля не стыдила и не смеялась, но стала очень задумчивой и, сославшись на дела, куда-то ушла.

А на другой день к ним в гости заявилась Лидка Маркуша, рассказывала про радиотехникум, в котором она теперь учится, и как-то незаметно перешла на тему писем. Мол, в общежитии есть почтовые ящики, помеченные буквами, куда почтальоны опускают письма. Вот её ящик, например, на букву «М», только писем она не получает, потому что живёт дома с родителями. Но всегда может кому-нибудь дать адрес общежития, если понадобится.

Маруся недоумевала: кому и зачем давать адрес общежития, если у Маркуши есть домашний? Оказывается, чтобы родители не узнали, кто ей пишет. Вот, к примеру, тебе захочется наладить с кем-то переписку, но чтобы это сохранить в тайне, – объясняла она Марусе, поглядывая на Олю и как бы приглашая её к участию в разговоре. И самое удивительное – Оля кивала с серьёзным и сочувственным видом, так что Маруся не выдержала и призналась, что не знает Колькиного адреса.

– А чего его знать? – оживилась Оля, – во всех училищах такая же система. Мы знаем, где Коля учится, знаем его имя и фамилию.

– Но ведь он не захочет со мной переписываться, – сокрушалась Маруся.

– С тобой не захочет, а с Розой Марковой захочет, – вступила Маркуша, и Маруся поняла, что у них с Олей созрел план. Но зачем прикидываться какой-то Розой, и как Николай поймёт, что на самом деле ему пишет Маруся?

– Он и не должен этого понимать, он должен по письмам влюбиться в Розу. Потом, когда узнает, что писала ему ты, будет поздно – он уже не сможет отказаться от автора писем, – Маркуша так и сказала «от автора писем», и это показалось Марусе убедительным.

– Только не надо слишком умничать, это может его отпугнуть, – со знанием дела вмешалась Оля. – И ещё: пиши с ошибками, как все пишут.

– Я, наверно, не смогу, – растерялась Маруся, – у меня пятёрка по русскому.

– Ну, придётся первое письмо мне написать, у меня четвёрка, – засмеялась Лидка.

Письмо было коротким, с ошибками и без знаков препинания:

Здраствуй Коля! Пишит тебе Роза. Я видела тебя в клубе ты был в серой кепке и мне пондравился. Коля я хочу с тобой дружыть. Пришли мне свое фото я тебе тоже пришлю.

Твоя Роза.

– Глупость какая-то, – засмеялась Маруся. – Вряд ли он ответит этой безграмотной дурочке, которая только и запомнила, что серую кепку.

– Ты плохо знаешь мужчин, – возразила Маркуша, и Марусе показалось, что она где-то уже слышала или читала эту фразу. Но, в конце концов, что она теряет? Пишет какая-то Роза, она не при чём. И Маруся на некоторое время забыла об этой затее.

Через две недели Маркуша принесла ответное письмо. У Маруси перехватило дыхание, когда она держала конверт, на котором неровным, но старательным почерком было выведено: Марковой Розе (лично в руки). Письмо оказалось тоже коротким и тоже полным ошибок:

Здраствуй Роза! Я рад што понравился тебе хоть у меня нет серой кепки. Ты мне тоже нравишся пришли фото. У меня пока нету завтра зделаю. У нас уже снег а у вас.

Коля.

Они тут же сели сочинять ответ, писать пришлось опять Маркуше, потому что «он теперь знает почерк Розы», хотя Марусе казалось, что никакого почерка в тех нарочито грубых каракулях нет. Но как быть с фото? Маркуша предложила послать фотографию польской актрисы Полы Раксы из фильма «Четыре танкиста и собака». Она немного похожа на Марусю – вернее, Маруся на эту самую Полу – и фото можно купить в киоске Союзпечати.

– Он, конечно, смотрел фильм, его все смотрели, – возражала Маруся, – и на фото написано имя.

Оказалось, что имя актрисы напечатано под фотографией. Его срезали, а на обороте написали размашистым почерком:

Коле на долгую память от Розы.

Письмо сочиняли целый час, хохотали так, что пришла испуганная бабушка. Ей объяснили, что пишут сценарий новогодней комедии, которую хотят поставить в Камышовском клубе. И это было почти правдой.

Марусю смущало одно: Пола Ракса намного красивее и старше Маруси, только носом немного и похожа, да ещё улыбкой, так, по крайней мере, говорит Оля. Нет, не захочет Коля смотреть на Марусю, когда всё разъяснится.

– Ты плохо знаешь мужчин, – повторила Маркуша, – он подумает, что на фото косметика.

Письма от Кольки ждали долго. Уже решили, что он раскусил подмену. Оказалось, у него просто не было денег на фотографию. А когда получил стипендию, сразу пошёл в фотоателье и теперь высылает свой снимок вместе с длинным, на пол страницы, письмом. Да, Пола Ракса Кольку впечатлила, даже ошибок было меньше, вернее, они почти все были исправлены, видимо, ему кто-то помогал. Фото он прислал своё, и на голове у него была серая кепка. Вот как хотел этой дурацкой Розе понравиться!

«Роза» тоже решила не ударить в грязь лицом, письмо получилось почти художественное с описанием чувств, которые она испытала, получив Колькино фото. В конце была приписка:

Алая Роза упала на груть

Коленька милый меня не забуть…