Текст книги "Муза и проза"

Sprechen Sie Deutsch?

Von Wlad Baschkirov gewidmet

У меня было пять или шесть учителей по немецкому. Первая учительница была со времен Великой Отечественной войны и научила меня читать буквы, склонять глагол «lesen» и переводить «интереснейшие» тексты про примерных девочек, которые патологически не способны опоздать в школу, забыть учебники и не выучить уроки! Все свое свободное время эти школьницы были обязаны тратить на влажную уборку по дому, чтобы помочь маме – заводской труженице. Да! Так же те же самые девочки когда-то еще успевали в некоторых параграфах играть на скрипке, заплетать косы младшим сестрам и заниматься математикой с младшими братьями, причем усердие в данном контексте зашкаливало за все немыслимые рамки и формы. Вопрос состоял только в том, откуда вообще в советском учебнике взялась идея о многодетных рабочих семьях, когда таковых на тот момент просто не существовало в природе….

Вторая учительница очень любила поговорить о пиве: светлом, темном, резаном, отечественном, импортном, о каком угодно! Главная штука объяснялась тем, что эта была, пожалуй, единственная тема, в которой мы с ней могли хоть как-то соприкоснуться мирами, пропасть между которыми была, откровенно говоря, вопиющей! Мне было что-то около 16-ти, дело происходило на духовой кафедре музыкального училища, где сразу сказали, что духовик без пива – это не духовик. Сначала я расстроилась. А потом… Потом, ну, что Вы, нет, не то, чтобы мне не стало равных в этом вопросе, нет, рядом с такими специалистами из духового оркестра тягаться вообще бессмысленно, но, по крайней мере, разбираться по этой части они меня научили весьма и весьма прилично. Поэтому, придя в консерваторию, я, конечно, ощущала себя более или менее образованным человеком.

О, дальше началась интеллигенция! Как это было прекрасно! Милейшая, изысканнейшая дама ставила мне какие-то диалоги, радовалась, если я все же доходила раз в месяц до ее кабинета, говорила, что картавить необязательно, и что на этот раз в семестре будет все-таки «четыре», ну, потому что чтобы было «отлично», ну надо же хоть что-то делать. На втором курсе я решила, что умение говорить на deutsch придаст моей жизни какого-то особенного шарма, и познакомилась с еще одним преподавателем.

Нет, Вы не понимаете. Это вообще достойно кисти великих живописцев и пера известных писателей! Илюша был фантастический. Немцы никогда не знали и никогда не узнают свой родной немецкий так, как знал его он. Им всем вообще даже и не снилось то феерическое изобилие нюансов, которым он владел, с которым он жил, и то, с каким восторгом он щелкал все эти грамматические таблицы. Не хватало только белочки и царя Салтана. Ибо и Римского, и Корсакова было предостаточно, а то, что «мы рождены, чтоб сказку сделать былью» – так тут первого усомнившегося легко оставили бы без глаза, а то и без двух, чтобы другим неповадно было! Не-е-е, что там скрывать, в те времена я знала конъюнктив, могла процитировать Франца Кафку, читала Генриха Бёлля в подлиннике, но если, не дай Бог, кто-то пытался заговорить со мной на немецком – я была нема, как грандиозный аквариум, насчитывающий стомиллионное собрание редких плавающих особей!

Со следующей немецкой дамой я не сошлась характерами. Ей было неинтересно, мне было скучно. Однажды она меня спросила: «Марина, Вы ели когда-нибудь картофельный салат?» Я ответила: «Да». Правда это или нет, я уже не помню, но, кажется, что-то такое проблескивало в каких-то австрийских кафе, так слушайте дальше. Дальше она меня спросила: «Хорошо, а что там было, в этом салате?» И я, конечно, ответила, что в картофельном салате был картофель. Ну, Вы же понимаете, что дама эта тоже не вчера родилась и спросила опять: «Отлично, а что еще, кроме картофеля было в картофельном салате?»… И дальше произошла психологическая катастрофа. Я ответила, что я не помню! А она…. Нет, это даже не мхатовская пауза, не «Вишневый сад», не «Ревизор» и даже не прыжок Подколесина из окна во время «Женитьбы», нет, это знаете, это что-то вроде «Гибели богов», где кольцо Нибелунгов давно блестит на пальце у Вагнера в знак уважения и признательности «Дочерям Рейна». Она только тихо выдохнула: «Как? Как это Вы не помните?»

А еще говорят: «Немецкий с удовольствием», «Немецкий без труда», «Немецкий всего за сезон» … Нет, господа, ничего подобного. Я заговорила только тогда, когда меня спросили: «А Вам он зачем?» Тут глаза мои загорелись, и я подумала: «Пожалуй, с этим…. можно и рискнуть!»

Закулисье!

Шторы – это прекрасно. Это замечательно. Они скрывают и раскрывают, в них можно высморкаться, когда совсем все плохо, и в них же можно уткнуться, заходясь от радости, за них можно подержаться, чтобы не упасть, а еще опереться, чтобы заглушить оттенки одиночества, ну, и конечно, шторы – это грандиозное изобретение по пропаганде чистых рук! Здоровая конкуренция великому Мойдодыру! Шторы слышат, шторы знают, шторы впитывают. Все сюжеты, все планы «по секрету всему свету» – надежно спрятаны в глубину тяжелых складок. И дело не в традиционном цвете бордо или бархатной фактуре, дело – в атмосферном давлении, которым они нависают с самого потолка, очаровывая наивных служителей искусства!

Да, шторы, о которых пойдет речь, не имеют ни прошлого, ни будущего, эти шторы вечны, потому как удел их – хранить богемные миры как зеницу ока, не теряя при этом своей эфемерности. Они давно не видели дневного света, давно не сталкивались с людьми «не в образе» и полностью уверены в том, что слова, одни и те же слова, которые они слышат изо дня в день … Слова эти почему-то сначала старательно записывают в книги, чтобы потом прочитать, чтобы потом заучить наизусть и только потом уже сказать друг другу, исходя из системы Станиславского! Причем, заранее зная, – что конкретно и в какой момент им должны ответить. Ибо в противном случае с завидной точностью повторялся один и тот же моноспектакль под названием «Вон из театра!» в исполнении главного режиссера.

Уборщицы, билетерши, продавщицы программок, юные администраторши, заштатные критикессы, – весь этот букет, подаренный на «8 Марта», был, есть и будет главным бессмертным Купидоном закулисного бытия. Это не дамы, нет, это клад или, даже лучше сказать, склад знаний, умений и навыков по части нетленности тех самых манящих полотен, именуемых «За кулисы». В заботе об этих необъятных шторах проходит жизнь не одного поколения. Из рода в род передаются важнейшие нюансы ручной стирки, штопки и глажки, из уст в уста шепчутся основы крепления, из рук в руки нежно переплетается подгибка километрового низа ….

Но главное!!! Если вы чего-то пропустили – спросите у «за кулис»! Пять версий за полчаса, как минимум еще пять возможных вариантов развязки-завязки и еще, по крайней мере, три готовых сценария по части восстановления падшей или резко вознесшейся репутации. И не надо называть это презрительным термином «сплетня» или хуже того чем-то из разряда «гнусная клевета», нет, все намного проще, это самое обычное рядовое утро, которое стремится ко всеобщему пробуждению, ибо вчера…!!!! Ах, да, а что же было вчера? Вы помните? Я – нет. Какой кошмар! Кажется, был концерт. Подождите, или спектакль? Ну, Вы можете сказать, хотя бы балет или опера? Что Вы говорите? Концерт квартета? Что, только четыре человека? Две скрипки, альт, виолончель? И больше никого? А куда шторы-то делись? Серьезно? Это что, вон те, которые? Да Вы что. А с виду такие интеллигенты. Я же вчера с ними чай пила…

Ну, примерно, как-то так. И, в общем, классика! Ничего нового, но всем смешно. Все встрепенулись, зашевелились, словом, жизнь! Завертелась нормальная жизнь работников высокого художественного полета. Знаете, если бы тем самым утром сменился президент или началась война, или внезапная смерть вдруг настигла … – это бы ладно, но это ж как надо было!!! чтобы посягнуть на закулисные шторы!!!

Квартет был вызван на ковер! В складчину собраны необходимые средства. Уборщицы перестали здороваться со всей струнной группой. Чего не было никогда. Наконец, администраторши! Эти вопиющие длинноногие кокотки объявили по громкоговорителю на весь театр, что списки приглашенных гостей отныне больше не существуют для определенных лиц, хотя лица эти являлись, пожалуй, единственными персонажами в пиесе по заказу правительственной программы относительно своевременной уплаты за парковку. В общем, резонанс выдался на славу, отгремел с успехом и, сами понимаете, требовал неслабой раскрутки!

Печальней всего здесь то, что никто из этой четверки, действительно, не мог даже приблизительно вспомнить – как же все-таки это произошло! По результатам внутреннего расследования выходило так, что пресловутое музейное великолепие упало само. И, конечно, на голову альтисту. Как так случилось, что не было рядом ни билетной матроны, отдавшей 50 лет с лишним святому служению, ни рабочего по сцене, нелегально проживающего в театре, ни даже балерины Сонечки, обезумевшей от мысли, что Спящая красавица обязана никогда не спать, – и вот тогда, только тогда, быть может, эта роль станет главным событием её несчастной жизни….

Да, София, как бы это сказать, феерически не соответствовала тому имени, которым её наделили искренне любящие родители. Она делала свои «Фуэте» так, как будто вместо сердца у нее был секундомер, а вместо головы – будильник! Когда ее ноги совпадали со стрелками – она начинала улыбаться, как сумасшедшая, кланяться во все стороны частей света и посылать себе в зеркало воздушные поцелуи! Зрелище еще то, могу я Вам заметить.

Одна из уборщиц, не будь дурой, тут же рискнула выдвинуть романтическую версию о безответной любви одного из музыкантов к будущей приме-балерине. О да, она была полностью уверена в победе Софочкиных ног над скоростью тикающих часов. Сказать прямо в лоб о том, что, дескать, альтист-то наш «врезался», она, конечно, постеснялась, а вот запустить мысль в народ – сочла достойным делом первой необходимости! Центр ее умозаключения состоял в том, что либо альтист специально встал под шторы в тот момент, когда они решили упасть, либо шторы очень долго выжидали его появления, чтобы рухнуть этаким плащом весом в тонну на его и без того согбенные плечи, несмотря на самую положительную характеристику. Не склеивалась только любовь без ответа! А так, в общем, выходило весьма и весьма занятно.

Вторая версия представляла собой алкогольный триллер. И имела все права, чтобы стать официальной! Но, несмотря на все, очень артистично процитированные анекдоты, которые якобы исполнялись виновниками торжества во время третьего отделения, публика лишь махнула рукой и сказала: «Да это все понятно, но шторы-то как упали?» Опять же коллапс вызывал вопрос: «А ты что, был вместе с ними? Тогда чего ты молчал столько времени? Может, это ты их и уронил?»

Третья версия вообще путалась с самого начала. Что будто бы вместо квартета играл духовой квинтет, который в антракте запросил непредвиденные декорации, и, в общем, во всем виноват рабочий по сцене, и дозвониться до него никто не может вот уже третий день, и вообще, сейчас приедет директор и устроит Вам тут всем такое, что Вам и не снилось. Это уже со слов администраторши, которая каждый раз аккуратно заходится в истерике, видя свое драгоценное авто, висящее в воздухе, и неистово молит о прощении службу паркинга.

Четвертая и пятая версия плавно слились друг в друга, преобразовавшись в шестую, даже с намеком на седьмую, хоть и не до конца! В итоге – ничего, на выходе – ерунда, а шторы как лежали на полу, так и лежат себе, отдыхают. Труппа напряженно ждет директора.

Директор заходит не спеша. Ни с кем не вступает ни в какие переговоры. Он у себя дома. Мил, свеж, приятен. День его начался со скандала с молодой женой, в ходе которого было принято решение оформить меховой салон на её девичью фамилию. И, проплыв около 10-ти километров туда и обратно по недрам собственного бассейна в два раза быстрее обычного, психологически измотанный мужчина задал себе вопрос: «В конце концов, что плохого в том, что знаки внимания дражайшей супруге стоят настолько дорого? Разве моя любовь не способна на широкие жесты?»

Видимо, где-то в глубине души этого практичного человека предательски прозвучало то самое «Да». И тут же привело его в равновесие. Театр показался ему скучнее прежнего. Балерины – прозрачнее обычного, музыканты – ленивее, чем когда бы то ни было. Когда сцена была окинута равнодушным взглядом, ничего не бросилось в глаза этому известному человеку, о котором писали в газетах, которого знала вся столица, и который вот уже битых полтора часа пытался разгладить морщину на своем благородном челе с помощью неоспоримой сентенции: «Нет, ну я же все-таки люблю её!» Тут надо сказать, что последнее предприятие выходило у него скверно. При всей любви!

Труппа расценила это так: Вот ведь! Все уже знает и специально молчит.

Да! Это потрясающе! И это, действительно, не лечится. Вера во всемогущество главного начальства цветет и пахнет, как будто на престоле сидят исключительно какие-то инопланетяне с принципиально иным устройством в голове. Спасительная мысль о том, что это абсолютно такие же люди, просто более работоспособные и оптимистичные с самого детства – приходит, конечно, в последний момент, чтобы от души посмеяться. И опять же всем давно ясно, что «хорошо смеется тот, кто вообще умеет смеяться», но нет, и здесь все ведутся на напечатанные изданные фразы, которые просто вовремя удачно попались под руку редактору с фантазией.

Итак, интрига приобрела немыслимый накал. Уже все-таки очень хотелось узнать – как же обстояло сие дельце. Ну да вдруг откуда ни возьмись вспомнился кот, которого решили задействовать в одной из постановок. Пролить свет на данный сюжет помогла вышеупомянутая Сонечка. Мордочка бедного котика при виде таких бешеных фуэте закружилась наглухо, может быть, артериальное давление подскочило, может, сердечко не выдержало, но «сиганул» на шторы он весьма колоритно. По диагонали под самый потолок! Сдирали его потом долго. Даже сняли на видео, которое и стало основным вещественным доказательством. Но что удивительно, шторы при данных комбинированных съемках не пострадали вовсе. И «каскадеры» умудрились мастерски заметать все следы.

Следующим звеном к разгадке была случайно найденная цепь пустых бутылок абсента. О точном количестве стеклотары моя история умолчит из солидарности, соблюдая знаки политкорректности. Здесь все-таки был окончательно утвержден состав струнного квартета. Поименно. И духовики довольно потерли руки! В кои-то веки духовики оказались ни в чем не виноваты!!! Нет, за это надо выпить. Но об этом в другой раз, с Вашего позволения. Бутылки скрывались как раз под злосчастными шторами и обнаружили себя очень неловко, некстати, как-то даже обидно, ибо по всей вероятности, о них просто забыли!

Тем временем среди зимних лесов, среди чистейшего воздуха и полнейшей тишины в своем деревенском домике проснулся инженер с высшим образованием. И прочитал сообщение в телефоне. Сообщение пришло около 2-х часов ночи с подписью Жорик-альтист. Вот собственно – что там было: «Сева, вот это было круто! Слушай, я даже у Стоппарда такого не видел! Мы сидим себе, отмечаем концерт, я говорю Славке: «А помнишь, как мы в 98-м в Концертгебау облажались? Помнишь, там еще эта тетка на голландском орала, что такого у них вообще никогда не было. Чтобы страницы на пульте были перепутаны с самого начала. Ну, ты помнишь, ты начал играть первую часть из квартета Бартока, а я – из Берга! И в этот момент, Сева, прямо в точку, когда мы ржали, как кони, ты представляешь, падают шторы! Сами! И пыль вековая рассеивается. Сева! Респект!!! Это чего, для «Анны Карениной» в момент измены репетируете? Надо Щедрину обязательно это показать. Мы тебе орали-орали! Поздравить хотели, ты где вообще?»

Всеволод Ильич. Математик. Инженер, который тайно изобретал новые механизмы для плавной смены декораций. Отец семейства, насчитывающего около семи душ, включая милую супругу, четырех детей и двух внучек, остолбенел. За 35 лет работы на его практике никогда ничего подобного даже гипотетически не могло произойти или случиться! Стеклянными глазами он уставился в окно. Неподвижно он простоял минут пять. Ибо за все, что происходило над сценой, под сценой, за сценой – отвечал он. На чердаке в чемодане он имел коллекцию грамот, наград, благодарственных писем и пр., пр., пр. за первоклассное оборудование, за отличные решения, за новаторские идеи – и вся эта колоссальная махина талантливых трудов разрушалась в дым! В одночасье. Единственное, в чем он был уверен – это в том, что его не посадят. Почему? Сказать трудно, ибо оснований было предостаточно.

Разрушил приступ паралича звонок директора. Понимая, что почва из-под ног уже ушла, Ильич сел на пол и ответил загробным голосом:

– Але….

– Сева, привет! Ты к 12-ти подъедешь?

– Да, конечно, куда же я денусь…

– А чего у тебя такой голос? Ты не заболел? Слушай, тут ко мне пришел дизайнер! Предлагает новые «за кулисы» сделать. Он – итальянец. Говорит, все устроим, как в Ла Скала. Ты не посмотришь?

– Савва Яковлевич, Вы что, издеваетесь?

– Сева, да что с тобой? Я тебя ему все утро расхваливал, давай приноси свои чертежи по декорациям, знаю я, что придумываешь! Давай уже, на грант тебя выдвинуть хочу! Да, слушай, твои ребята так оперативно уже все сняли там, молодцы, я только заикнулся, а уже все готово! Отлично, просто отлично!

P.S. Бордовые шторы через сутки были забыты, Всеволоду Ильичу предложили сотрудничество с театром Ла Скала, Савва стал персоной года, снявшись на обложку Esquire в меховой шапке на манер Мориса Лиепы, струнный квартет записал пластинку на студии Decca, Сонечка вышла замуж. За альтиста.

PP.SS. Уборщица начала писать романы под псевдонимом.

Нобелевская лекция

По всем законам логики, здравого смысла, теоретической вероятности, непредвиденных обстоятельств, а также счастливой случайности меня не должно здесь быть. Скорей всего, мне это снится. Этот огромный потрясающий зал с великолепной акустикой, эта элегантная сцена и эта далекая трибуна, которая выслушала столько боли и радости! Сотни глаз, дымчатые оттенки запахов, треск неудобных узких нарядов, звон праздных аплодисментов, красная дорожка, почтенные председатели комиссии. Я иду. Иду, словно в бездну, не понимая, почему я здесь! Разве я сделала что-то особенное, разве пострадала, разве задавали мне вопрос: «А что, Мандельштам – хороший поэт?», или работа моя стала символом советского романа?

Остается только изо всех сил благодарить Бога за то, что путь до сцены такой долгий. Я пытаюсь идти очень медленно, чтобы удовлетворить любопытным лорнетам, острым языкам и какому-то всеобщему удивлению! Ах, если бы только я обладала хоть каплей той грации, коей так щедро была одарена Элен Курагина, если б хотя бы на полминуты могла также царственно поднять голову, и если бы мелькнула хоть одна приличная мысль – куда деть свои неуклюжие руки? Но ничего подобного, я в истерическом океане этой владычицы человеческих душ, которая поглощает целые жизни, брошенные к ее ногам, брошенные ради всего святого, лишь бы идти к ней по этому мягкому красному, утопая маленькими ножками в изяществе лаковых туфель, идти к ней, что стоит так отдельно и так холодно, ибо имя её «Слава»!

Только бы не споткнуться. Да, я же должна что-то говорить. Что-то насчет того, как я благодарна, и как мне приятно получить эту премию, и как это все неожиданно, и как это странно, что такие блестящие умы заметили мой скромный труд, и как здесь веет справедливостью, и обязательно-обязательно вспомнить Бродского с его Диккенсом и преступлением перед литературой! Нет, определенно, мне это снится! Ну, не может быть так, что бы я, такая «растрепа» в шифоновом желтом платьице шла получать Нобелевскую премию! Нет, Вы только посмотрите, что пишут в газетах: «Молодая русская писательница раскрыла новые грани самовыражения в современной эссеистике! Безусловно, смелая манера исполнения текста достойна самых высоких похвал. Успешное литературное будущее автора вне всяких сомнений!» Господи, помилуй! «Манера исполнения текста» … Это ж надо такое удумать! А если меня завтра трамвай переедет? Кстати, Булгаков здесь не хаживал. И я ему завидую!

Кажется, еще метров десять, так, снижаем темп, иначе сердце воистину выпрыгнет! Интересно, у кого там так очки блестят? Или это пенсне? А вот здорово было бы, если б пенсне! Сразу бы Чехов ласково улыбнулся и сказал: «Ну, разве можно быть такой размазней, вот Вам все Ваши восемьдесят!» Ах, какая нелепость, зачем я иду, право, зачем? Что мне там? Разве спасло это кого-то от смерти в положенный час или устроило семейное счастье? Или обеспечило загробный рай? Нет, хитрый Нобель даст мне красивый конверт, пожмет дрожащую лапку, и живи, как знаешь! Хочешь – пиши, хочешь – играй, хочешь – шей, только вот как? Об этом он ничего не расскажет! Пастернак это разумел, и потому отказался!

Но я же не Пастернак. Я всего лишь женщина. Господи, ступени, ой, какой кошмар, ой, какие софиты, почему, зачем столько света, что они говорят, Господи, помоги, я ничего не понимаю! Три шага до стола комиссии, вот уже сейчас меня будут поздравлять, вот они подходят ко мне! Вот совершается вручение, вот сверкающие лавры, вот говорят, что я знаменита, ноги ватные, губы трясутся, голова кругом, может, хлопнуться в обморок, да и дело с концом? Но нет, подводят к трибуне, проверяют микрофон, затемняют свет. И я? Я плачу. Плачу, потому что никак не могу проснуться!