Текст книги "Лунь"

Илья Алексеевич абсолютно во всем вел себя, как любящий родитель: к Лене он относился с большим пониманием, добротой и заботой, старался разобраться в каждом ее поступке, найти мотив, корень всему. Даже если бы девушка повела себя агрессивно, как с Полиной, Илья бы не обиделся, а только удивился, и после попытался успокоить Лену всеми доступными ему средствами.

Лунь выросла без отца, и это, несомненно, сыграло свою роль в становлении ее как личности. Выросшая без элементов мужского воспитания, в жизни она бессознательно искала себе не кого-то, кто заменит ей отца или брата, а надежного мужчину, которого она полюбит. И вся соль заключалась в том, что Илья Алексеевич идеально заполнял собой эту пустующую нишу. Если он и воспринимал Лену в качестве дочери, то сама Лена относилась к нему не как к отцу, а именно как к мужчине, хоть и не испытывала к нему настоящего влечения. Он был для нее идеалом всего земного, воплощал в себе нечто недостижимое, совершенное, и она любила его любовью-восхищением, почитая и преклоняясь, как перед святыней. Но все же Илья Алексеевич не являлся в ее глазах бесполым существом – он был мужчиной, причем мужчиной ее мечты. Ей хотелось бы, чтобы он стал для нее не только лишь отцом, но и другом, спутником жизни, надежным плечом. Женской интуицией чуя корень обращенной на нее заботы, Лунь уже предчувствовала впереди большую катастрофу, огонь которой обязательно запылает, если она останется для Илья только дочерью…

– Что ж, Лунь, уверяю Вас, услышанное ничуть не изменило моего отношения к Вам.

– Для меня это самое главное.

– Могу ли я чем-то помочь Вам в этом?

– Можете. Отсутствием жалости. И Вашим бесценным вниманием.

– Жалости? О, я, кажется, понял Вас. Хорошо. Мое внимание отныне бесконечно обращено на Вас, Лунь. С того самого момента, как Вы упомянули, что пишете…

– Это так. И я не знаю, какие силы заставили меня проговориться в тот день.

– И здорово, что Вы проговорились! Меня тогда словно обухом ударило.

– Обухом? Почему?

– Все, что Вы успели тогда бегло рассказать о себе… я сидел и думал: ну не бывает таких совпадений, не бывает! Чтобы прямо так, словно под копирку взяли и перерисовали с одной судьбы на другую…

– О чем это Вы?

– Я сказал, что мне непременно нужно с Вами увидеться. Я всей душой этого желал, чтобы открыться Вам в ответ. Я – это Вы, Лунь. Мы одинаковы. Я тоже много лет пытаюсь писать книги: делаю наброски, придумываю персонажей, детально прорабатываю их характеры и взаимосвязь, продумываю сюжеты, записываю идеи… Много лет я мечтаю стать писателем, но боюсь оказаться просто графоманом! Какая ирония! Я журналист, мои статьи читают, ценят, отмечают хороший слог, да и сфера, казалось бы, близкая к литературе… Однажды редактор нашего издательства посоветовал мне начать писать прозу, когда прочел очередную мою статью. Знаете, что я? Усмехнулся. И все. Я-то знал, что в ящике стола у меня лежат исписанные листы. А никто больше не знал об этом. И не предполагал даже. И так было – всегда. Всегда, Лунь. Вы первый человек, которому я об этом рассказываю. Я уверен, что обязан был сделать это. Ибо сами небеса свели нас. То, как Вы случайно решились открыться мне тогда, все изменило. Как видите, не только для Вас, но и для меня.

– Жизнь, как ты удивительна, – отозвалась Лена, ошеломленная горячим признанием Ильи. – Илья Алексеевич, я так поражена, что даже не знаю, с чего начать… Позвольте мне… Ну, конечно. Плох тот писатель, который не боится оказаться графоманом! – воскликнула девушка и засмеялась. – Как это точно характеризует мое отношение к творчеству. Как емко и глубоко. Думаю, Вы понимаете. Чувствую все то же самое, делаю все то же самое, что и Вы, и тоже никому не рассказываю. Плох тот писатель…

– Вы тоже боитесь?.. немыслимо! Боитесь, что Ваша тяга писать – всего лишь графомания, всего лишь стремление оправдать свое существование, а вовсе не природный талант?

– Изумительное совпадение, – кивнула Лунь, будто бы и не слыша, что у нее спросил Илья. – Как такое может быть? Как можно, встречая человека, настолько похожего на себя, не верить, что эта встреча произошла не просто так?

Затем она помолчала, глядя глубоко в себя. Илья Алексеевич терпеливо ждал. Ему стало жарко. Неосознанно они оба ускорили шаг от волнения.

– Талант! – сказала Лена, наконец. – А есть ли он? И что это? То, как мы оцениваем свое творение? То, как мы придумываем его? То, как мы относимся к искусству? То, как наши строки оценят другие люди? Природный дар? Генетическая предрасположенность? Дыхание Бога? Наше внутреннее самоощущение? Наше психологическое состояние? Или все вместе? Или ничего из этого? Я могу предложить еще девяносто девять вариантов, но истины это не раскроет. Как можно быть уверенным в том, что обладаешь талантом, и не бояться обнаружить, что его нет?.. Для многих – это хуже, чем смерть. Страх потерять свой талант или столкнуться с мыслью, что на самом деле его не было – хуже всего для человека, который привык, что он отличается от остальных.

– Черт возьми, Лунь! – крикнул Илья Алексеевич. – Да Вы шутите! Вы следили за мной, подслушивали мои мысли? Как Вы все это узнали? Откуда? Вы читали мои мысли, не иначе!

– Держу пари, это еще не последнее совпадение, которое поразит нас до глубины души.

– Не верится. Нет, Вы тоже?.. Вы тоже хотите быть писателем?

– Мечтаю. Но эту мечту держит в узде суровая действительность. Я почти окончила филологический. Все то множество прочтенных мною книг, начиная античной литературой и кончая современной прозой, как бы смотрит на меня свысока и говорит, чтобы я сидела на своем месте и даже не пыталась рыпаться, стремясь забраться на их высоту. Даже если во мне и есть удивительно сильное желание творить, во мне нет ни грамма гениальности, а если этим не одарен, то, сколько ни старайся, а выйдет из тебя пустое место, посмешище…

– Это мой главный страх, – понимающе закивал Илья Алексеевич. – Я тоже много читал, Лунь. Помните, Вы сказали, что книги – это порталы, позволяющие нам подчинять себе пространство и время? Причем не в переносном смысле, не ради красивой метафоры будь сказано, а на самом деле! Маленькие бумажные машины времени, перенаправляющие синапсы нашего мозга в параллельные миры… Та же самая мысль приходила ко мне несколько лет назад. Почему физики не начали исследовать эту потенциально взрывную гипотезу?

– Думаю, потому что физики в прямом смысле здесь не может быть, ведь наше тело не перемещается в пространстве и времени. Перемещается только мозг, да и то не физическая его оболочка, а нервные импульсы… Значит, этим должна заниматься нейрокибернетика, или…

– Или нейрофизиология.

– Да. Или вообще психологи.

Они помолчали, слушая шелест своих шагов.

– Взрыв мозга, – сказал Илья Алексеевич. – Я – это Вы.

– А я – это Вы.

– Вы словно и не удивлены.

– Удивлена. Настолько удивлена, что даже не могу показать этого внешне.

Мужчина коротко засмеялся, резко оборвал смех и извинился:

– Простите, это нервное. Я слишком взбудоражен. Умеет же жизнь преподносить сюрпризы. У меня ведь, знаете, видимо, нечто вроде кризиса среднего возраста началось, а тут – такое. Но Вы действительно Лунь… Права была Полина. Вы феномен. Вы – необъяснимое…

– Творчество связывает людей куда крепче, чем быт.

– И тягу к этому я заметил в Вас с первого же визита… заметил и запомнил. А потом, когда видел, как у Вас загорались глаза, когда разговор поворачивал к литературе… Прошу Вас, Лунь, не молчите, говорите со мной! Задайте мне вопрос! Давайте выясним, в чем еще мы с Вами похожи? Мне это просто жизненно необходимо сейчас.

– Задать Вам вопрос? Хорошо. Но потом – Вы мне.

– Договорились.

Буквально через несколько вопросов, бурное обсуждение которых заняло чуть больше часа, выяснилось, что Лунь и Илья Алексеевич практически одинаково воспринимают мир. Они задаются одинаковыми вопросами, их волнуют одни и те же темы. Их взгляды на искусство и творчество, на жизнь и смерть, добро и зло, грех и благо – сходились, и делали это настолько точно, будто два одинаковых эскиза кто-то накладывал друг на друга, чтобы сверить их идентичность до микрометра… Все совпадало. Все.

Два человека, гуляющие по ботаническому саду в тот теплый весенний день, одинаково ощущали мир вокруг них. И когда они это окончательно выяснили, открытие стало для них божественным откровением, самым волнительным моментом в жизни, в чем они друг другу признались без промедления.

– Знаете, такого не бывает, а если и бывает, то только один раз. Мною владеет сейчас какая-то эйфория, взгляните на мои кисти, – просил Илья Алексеевич и показывал Лене руку с овальной ладонью и длинными пальцами.

Девушка трогала мужскую кисть и ощущала мелкую дрожь, будто от испуга.

– Да у Вас тоже дрожит, – говорил Илья и смеялся. – Мы даже в этом не отличаемся!

– У меня еще будто бы жар поднялся, – замечала Лена, и мужчина касался ее лба, задумчиво держал руку, затем трогал свой лоб.

– Да, и у меня. И шея горит.

– Все как в тумане.

– Лунь!

– Да, Илья Алексеевич?

Его большие добрые глаза с неизменным детским в них выражением сейчас особенно блестели.

– Я позабыл обо всем на свете! Знаете, что мы с Вами теперь должны делать?..

– Что? – чувствуя головокружение, спросила Лена.

– Видеться с Вами. Чаще. Два или три раза в неделю.

– Не дома?

– Разумеется! Без Полины, Вы же понимаете меня. Как Вы к этому относитесь, Лунь? Хотя, дайте угадаю: с тем же восторгом, что и я.

Лене хотелось плакать от счастья. Они еще долго разговаривали, пока не поняли, что прошло четыре часа с их встречи у ворот ботанического сада. Им пришлось оторваться друг от друга, хотя обоим не хотелось. Вернувшись домой, и Лунь, и Илья Алексеевич находились будто в беспамятстве. Куда выпали эти четыре часа жизни? Словно бы даже не на Земле они провели это время, общаясь друг с другом.

Глава 10. Секреты и кризис

«Говорят, будто каждая первая любовь чем-то необыкновенна! – не ответил Ив на ее слова. – Будто первая любовь сильна, глубока и нежна. Нет, это не так! Первая любовь почти всегда бывает очень проста и незатейлива. Но последняя любовь… Да! она жестока. Она берет в плен и – до конца дней».

Н. Нароков «Могу!»

Лунь долго не могла уснуть в тот сумасшедший день. Ворочалась, вдруг резко подскакивала, садилась в постели, глядя в темноту, смеялась непонятно отчего, растирала лицо, переворачивала подушку, снова пыталась уснуть, но сна не было ни в одном глазу. Тогда она вновь поднималась, вставала, ходила по комнате, бросалась к столу, включала лампу, доставала тетрадь и ручку и в полном беспамятстве записывала несколько строк. Затем, понимая, что не может долго сидеть на одном месте, сосредоточившись на чем-то, поднималась, опрокидывая стул, и снова быстро ходила по комнате, заламывая руки и нервно посмеиваясь.

В ее тетради в ту долгую бессонную ночь появилась самая сумбурная и неясная запись, сделанная в несколько заходов и отражающая не совсем здоровое ночное бдение девушки.

«Разве это могло случиться с такой, как я?.. Здесь явно что-то не то… Розыгрыш. Это розыгрыш. Ошибка. Кто-то ошибся и скоро поймет это. И у меня все отберут. У меня заберут ЕГО. Скажут: как вы могли подумать, что это – для вас? Вы вообще видели свой уровень? Ваш удел – довольствоваться малым, самым худшим, как и все, что было в вашей жизни. Найдите себе пэтэушника и будьте с ним, а Илья Алексеевич вам не ровня, вы уж извините, он вам достался по нелепому недоразумению…

Ошибка либо просто насмешка. Дать почувствовать себя счастливой и все отобрать. И посмеяться над тем, как буду страдать. Я… ничего не понимаю. В голове – каша. Нутро рвет, как от взрыва. Распирает. Как могла я?.. мы с ним?.. Как могла вот так повернуться моя бедная жизнь? Что это? Как назвать? Везение или справедливость?

Со мной происходит странное и страшное. Все гораздо серьезнее, чем я думала в первую встречу с ним. Неужели такое переживает каждый человек? Полная потеря рассудка… Отчего я смеюсь? Почему не могу уснуть? Я будто… пьяна. Сильно пьяна. Без алкоголя. Мы с ним… Илья! Илья… Илья. Илья. Если я напишу это тысячу раз, станет ли мне легче? Никогда. Мне уже никогда не станет легче.

Илья Алексеевич! Моя жизнь – это предисловие к встрече с Вами… это… это… невероятно. Вы живой человек, и я небезразлична Вам. Вы – лучшее, что было со мной!.. Как хочется, но как трудно, почти невозможно, выговорить рядом с Вами все, что чувствуется, мыслится, переживается… Я неожиданно оказалась так переполнена словами, эмоциями и мыслями, что удивительно даже, как не лопается на мне кожа!.. Я – бесконечный источник! Черная дыра! Квазар! Ха! Кто угодно, что угодно, лишь бы – ради Вас, Илья!

Ваше присутствие открыло во мне неисчерпаемый запас… чего? Не знаю. Но Вы, кажется, знаете, и очень хорошо знаете. Ведь Вы начали извлекать это из меня, как фокусник извлекает бесконечно длинный платок из рукава… Вы делаете это так по-детски непосредственно, словно… впрочем, по-детски непосредственно Вы делаете все: смотрите, смеетесь, говорите, ходите, поворачиваете голову, улыбаетесь… Вы – ребенок в теле привлекательного мужчины, и нет в мире ничего более удивительного, чем Вы, Илья Алексеевич! Я… мы с Вами…»

На этом запись обрывалась. Лена смогла заснуть только к пяти утра. К восьми нужно было подниматься на учебу, но это не волновало ее, ведь она была непоколебимо счастлива. И даже, испытывая резь в глазах и жуткую головную боль, широко улыбалась, вскидывая голову и вспоминая об Илье Алексеевиче.

Сам Вилин тоже все время вспоминал о Луни, точнее, он даже не переставал о ней думать, но немного в ином ключе, нежели девушка. После этой встречи, когда они проговорили несколько часов кряду, Лене казалось, что ее чувства взаимны, но на самом деле Илья Алексеевич питал всего лишь удивление и радость от такого необыкновенного знакомства. Да, он был одурманен и счастлив, как и Лунь, смотрел куда-то вдаль горящими глазами и тихо улыбался, а внутри него словно ползли потоки вулканической лавы… медленно, но неумолимо, обугливая на своем пути все, что было там прежде. В особенности – зарождавшийся кризис среднего возраста.

Так же, как и Лене, Илье до конца не верилось в происходящее. Ни разу прежде он не встречал настолько удивительных людей, как Лунь, и при этом настолько похожих на него самого. Это почти стопроцентное сходство выбило его из колеи. Мужчине хотелось чаще видеться и общаться с девушкой, узнать ее как можно глубже, исчерпать до капли, ведь он имеет на это право, он был убежден в этом. Илья Алексеевич подсознательно понимал, что инициировал в Лене прежде скрытый потенциал, и в этом было нечто новое для него, волнительное, даже будоражащее… Уже по пути домой после их первой безумной прогулки наедине, воспоминания о которой были в плотном тумане, Вилин знал, точно знал, что уже привязался к Луни сильнее, чем к кому-либо ранее.

Все те странные смутные намеки о бренности его существования, об отсутствии во всем какого-либо смысла, которые делала ему жизнь последний год, все те тревожные, порой пугающие мысли о кризисе, духовном одиночестве, о тупике, в который он попал на четвертом десятке лет… весь этот плотный слой печали и тревог отодвинулся куда-то на задний план и затерялся там бесследно, хотя долгое время Илье казалось, будто ничто в мире не сумеет его отодвинуть, и дальше будет только хуже… Но Лунь сделала это так легко, играючи, словно смахнула крошки со стола… Илья был в восторге.

Лена вдохновляла его. Словно сам космос протянул руки из темной материи, усеянной мириадами мерцающих точек, взялся за горлышко опустошенного сосуда из хрупкого стекла, припал к нему и вдохнул внутрь энергию бесконечного пространства – прямо в глубину души Ильи. Именно так он ощущал себя теперь уж постоянно. «Вмешательство свыше», – повторял он себе, имея в виду не Бога, не провидение и не рок судьбы, а вечный баланс мудрой Вселенной. Знакомство с этой девушкой было именно тем, чего требовала его душа, и она получила то, чего ей недоставало. Спрос породил предложение. Саморегуляция.

Да, Лунь овладела его мыслями, но не так, как он сам поселился в ее голове. Вилин не был увлечен ею как представительницей противоположного пола – ни на йоту. Он помнил о жене и сыне, наличие которых стало для Лены полумифом, и, разумеется, у него даже в мыслях не было бросать их, потому что не было и повода. Ему казалось, он любит свою семью, и он действительно был примерным семьянином. Несмотря на то, что Ксения, жена Ильи, была очень практичной и рациональной особой, которой чуждо как вдохновение, так и тяга к искусству. Между супругами давно исчезло взаимопонимание, и иногда Вилин спрашивал себя, а было ли оно изначально?

Ксении всегда претила излишняя мечтательность мужа, которого она порой считала простачком. Молодая женщина не могла понять эту странную оторванность от мира своего супруга, и Вилин знал это, понимал, почему так происходит, часто думал об этом и сожалел. Сожалел не потому, что женился не на той, а потому, что Ксения всегда казалась ему «именно той», даже сейчас ему временами все еще так казалось, хотя душой он чувствовал – она чужая… И это огорчало его.

Илья Алексеевич несколько раз всерьез намеревался поделиться с женой своим секретом, тайной, главной мечтой всей жизни, иными словами, всем тем, чем так легко поделился с Лунью и ощутил себя понятым. Но каждый раз Илья, глядя в глаза жены, менял свое решение на противоположное – молчать, во что бы то ни стало молчать. Он не мог сделать этого, переступить границу, ибо глубоко в нем жило убеждение, что Ксения не поймет, не поддержит, не отзовется на искреннее движение его души…

И все же Илья Алексеевич был привязан к жене, пусть и не любил ее так страстно, насколько могла позволить его широкая душа. Ксения была неотъемлемой частью его многолетнего семейного быта, хотя давно перестала приносить ему вдохновение. Совсем другое дело – маленький Глеб. Илья Алексеевич называл его не иначе как «сынок» или «сыночек» и души в нем не чаял. Порой он ясно понимал, что как отец перегибает палку с нежностями, слишком балует сына, но он давал ему лишь то, чего Глебу недоставало от матери, только и всего. Да, Ксения была почти холодна с сыном, светлые материнские чувства в ней так и не проснулись. К тому же она ревновала Илью к Глебу. Муж лелеял сына, а на нее саму уже не смотрел, как прежде, хотя именно она родила ему этого ребенка, она, а не кто-то другой. И Глеб был плодом их любви и семейного счастья, так почему же Илья так обожает сына, рожденного ею, и так стремительно остывает к ней самой?..

Однажды Ксения почти ударила Глеба за какой-то мелкий проступок, и Илья Алексеевич стал случайным свидетелем этого. В тот вечер он впервые за их супружескую жизнь рассвирепел. Ксения еще не видела его таким злым. Точнее сказать, до того момента Илья вообще никогда не злился, и она думала, он этого просто не умеет. Оказалось, что умеет, да еще как. Просто случается это крайне редко. Когда Илья Алексеевич увидел, как жена его замахнулась на сына, а мальчик автоматически вскинул руки, чтобы защититься, он рявкнул не своим голосом:

– Ты что делаешь?!

Этого голоса испугались и Ксения, и Глеб. Вздрогнув, оба обернулись и уставились на Илью.

– Сынок, иди к себе, пожалуйста, я скоро приду, – чуть более ласково сказал мужчина.

Мальчик ушел, а Илья приблизился к жене и начал даже не кричать, а орать. Он устроил ей такую промывку мозгов, что она до сих пор с содроганием вспоминала ее, а это было три года назад, и больше никогда с того раза Ксения не видела мужа даже слегка злым или раздраженным.

Однако в тот вечер его спокойный нрав улетучился, будто человека подменили, и Ксении было настолько жутко от этого, что она не могла сказать ни слова, пока Илья кричал на нее. Пристыженная, с пылающими щеками, она ощущала себя школьницей, которую уличили в чем-то позорном и вывели в центр класса, на посмешище всем. Она тогда многое поняла и постаралась это принять. Первое: она чуть не потеряла Илью, и это было страшно. Второе: он больше не будет относиться к ней как прежде, и в этом виновата она сама. Третье: сын значит для мужа гораздо больше, чем она.

То был переломный момент их брака, и больше Ксения ни разу не замахнулась на сына, ни в присутствии мужа, ни в его отсутствие. Молодая женщина любила Илью и боялась его потерять, даже несмотря на развивающееся с годами недопонимание между ними, устранить которое у нее не получалось. Как бы она ни старалась, а делала только хуже. Регресс был неотвратим, и причина его крылась в существенной разнице характеров и темпераментов супругов… А данного природой не исправить, и естественная притирка, которая происходит между людьми, когда они начинают жить вместе, в этом случае оказалась бессильна. Бывают, люди создают семью, не успев разобраться, что просто не подходят друг другу, и временем этого не исправить. Такие случаи оканчиваются плохо для всех.

Душа Илья Алексеевича искала обновления и нашла его в дружбе и общении с Лунь. Мужчина и не думал об измене, он не нуждался в этом, несмотря на то, что всякая творческая личность склонна к подобным увлечениям. К тому же он переживал кризис среднего возраста, а мужчины в этот период как никогда готовы совершать ошибки, на которые имеет каждый человек в таком положении, когда жизнь кажется ненужной.

В молодости Илья Алексеевич был ветреной натурой и влюблялся каждые полгода, причем влюблялся по-настоящему, безумно и страстно, как только может любить мужчина с пылким воображением и щедрой душой. Он всегда был в кого-то влюблен до потери разума, начиная с тринадцати лет. Но со временем это прошло, и когда Илья Алексеевич оглядывался на себя в прошлом или слушал воспоминания родственников о себе самом в подростковом возрасте, он не понимал, как такое могло происходить с ним. Он задавался этим вопросом всерьез и однажды пришел к выводу, что, по всей видимости, в жизни он стремился к чему-то такому сверхъестественному, чего ему постоянно не хватало до душевной боли, но искал это ошибочно в девушках, а не там, где надо было искать – в искусстве. Душа юноши тянулась к высокому и благородному, но натыкалась на очередное разочарование: противоположный пол лишь некоторое время держал Илью в состоянии экзальтации, следом все шло на убыль, и наступало новое духовное голодание, более сильное, и снова – поиск предмета обожания.

Странное дело: Илья Алексеевич не был влюблен в Лунь, но полюбил ее странным чувством, каким можно любить родственную душу. Он ни на миг не забывал, что Лена – подруга его племянницы, она гораздо моложе его, наивна и еще не до конца сформировалась как личность. Однако мужчину все равно нестерпимо тянуло к ней. Занимаясь статьей, Илья задумался о девушке и напечатал:

«Все, что Лунь рассказывала о своем воображении, механизме мышления и восприятия, внутреннем мире, чувствах и взглядах – точно совпадает с тем, что ощущаю я сам. Такого не бывает. Я впервые встретил человека, который смотрел бы на мир моими глазами. Нас свели не случайно – мы должны держаться вместе, вдохновлять и поддерживать друг друга».

Они стали видеться два раза в неделю в том самом ботаническом саду. Темы для разговоров не иссякали, но никто и не чувствовал напряжения, когда вдруг наступало молчание. Это молчание было необходимо обоим, чтобы осмыслить и принять очередное совпадение между ними, проанализировать в связи с этим свое мировоззрение и задать следующий вопрос. Они все еще удивлялись тому, как познакомились, вспоминали первые встречи, когда еще рядом была Полина, и нельзя было многого озвучить, делились секретами, смеялись.

Однажды им повстречался большой бродячий пес с добрыми жалостливыми глазами, и Вилин без раздумий присел рядом с ним на корточки, погладил по голове, потрепал за ухо. Лена присела рядом, и улыбка то и дело срывалась с ее губ. То, что Илья Алексеевич любит животных, делало его еще прекраснее в глазах девушки.

– Эх-х, ты. Бедолага, – вздохнул мужчина. – Кто же тебя бросил, красавца такого?

Пес не ответил, а подставлял вытянутую морду под ласковую человечью руку, да шевелил бровями, будто вот-вот заплачет.

– Купим ему поесть, – предложила Лунь дрожащим голосом. – Я не могу на него посмотреть и пройти мимо. У него же ребра торчат.

Вилин коротко взглянул на нее, и девушке показалось, что во взгляде этом читалось восхищение. Чтобы пес не убежал, Лена осталась с ним, а Илья отправился в ближайший магазин. Когда не вернулся с пакетом сосисок, Лунь заразительно засмеялась. Пес тоже обрадовался, начал кружиться на месте и вилять хвостом, учуяв съестное.

– Ну а что я ему, булочек должен был купить? – развел руками Вилин.

– Что это за порода? – спросила девушка, пока сосиски поглощались с неимоверной скоростью.

– Мне кажется, это помесь. Ретривера с… кем-то еще, – широко улыбнулся Вилин. Было видно, что теперь, покормив бездомного пса, он чувствует себя еще лучше. – Неважно, что за порода. Он добрый малый. Ну ладно, друг, мы пойдем, – он обратился к псу на всякий случай, – надеюсь, еще увидимся.

И они действительно увиделись. Бани (так назвал собаку Вилин) встречался им еще много раз, и каждую встречу они неизменно кормили его. Это стало их общей традицией, обычаем на двоих. Это сблизило их еще сильнее.

Ни разу Лунь и Илья не заговорили о том, что их встречи тайны. Ни подруга и племянница, которая и познакомила их, ни жена Ильи даже не догадывались об этих прогулках. Было ли это подло с их стороны? Они так не считали. Они даже не думали об этом, потому что и во время встречи, и даже после встречи видели перед глазами только друг друга. Больших усилий стоило им не проговориться, сдерживая на губах имя, которое крутилось в голове. Общаясь в институте с Полей, Лена то и дело хотела ей что-нибудь рассказать об Илье, а Илья Алексеевич, переговариваясь с женой, понимал, что вот-вот вместо «Ксения» произнесет «Лунь», потому что к девушке он обращался в десяток раз чаще, чем к жене, и уже привык начинать фразу со слова «Лунь»…

Полина без подозрений отнеслась к тому, что их с Леной совместные визиты к ее дяде закончились. Она не увидела никакого совпадения в том, что с того же времени подруга стала веселой и жизнерадостной. Несколько раз Поля звонила Илье, чтобы узнать, не хочет ли он увидеться, как раньше. Но мужчина понимал, что при племяннице общаться с Лунь будет для него невыносимо сложно, а потому говорил, что очень хотел бы, но работы стало много, и если есть желание, то пусть они приходят, но ненадолго. Предупрежденная об этом Лена отказывалась идти в гости, вежливо ссылаясь на аналогичную занятость и так далее. Иными словами, визиты к Илье Алексеевичу сошли на нет, точнее, Полине так казалось. Ведь она не знала, что за ее спиной дядя и подруга активно встречаются, не считая нужным ставить ее в известность.

Однажды во время прогулки, в очень солнечный день, Илья Алексеевич взял Лену за плечи и остановил, навис над ней, прищурившись.

– Что такое? – спросила она, уже без стеснения глядя ему в лицо.

В ней не возникло ни тревоги, ни смущения, несмотря на то, что мужчина сделал это резко и без видимой причины. Он просто не мог сделать ей дурного, поэтому и волнения не появилось.

– Глаза Ваши, Лунь, – сказал Илья Алексеевич. – Поднимите-ка голову. Вот так, – длинные мужские пальцы касались щек и подбородка Лены, регулируя наклон лица. Она сдерживала счастливую улыбку. «Он ищет повод касаться меня!» – думала она.

– Что с моими глазами?

– Я не могу понять их цвет. Каждый раз я смотрю на них, а они – разные. Вы носите линзы? В чем секрет? На ярком солнце они прозрачно-голубые, в пасмурную погоду – серо-зеленые, при электрическом свете – ярко-голубые. А еще я видел серый цвет, ярко-зеленый и почти белый.

– О, да, я позабыла. Не думала, что Вы заметите, – смутилась девушка, и Илья умилился этому. – У меня глаза-хамелеоны. Они меняют цвет в зависимости от освещения, температуры, а также моей одежды. Это странно, я сама долго привыкала. Вообще они голубые, но у зрачка есть мелкие желтые крапинки, из-за которых иногда возникает зеленый цвет…

– Как это удивительно. А волосы Ваши на солнце такие рыжие, что… Хм, знаете, Лунь, признаком чего были раньше рыжие волосы и светлые глаза? – улыбался Илья Алексеевич. – У Вас случайно никаких способностей нет?

– Ну что Вы, Илья Алексеевич! – засмеялась Лена.

– Я понял, Вы просто боитесь инквизиции. Хорошо, Лунь, не будем об этом.

Они говорили об искусстве, книгах, творчестве, делились теориями и предположениями. Но самым главным было то, как и что они рассказывали друг другу о своем желании создавать тексты. О том, как пришли к осознанию истины: они не могут не писать. О своих страхах делиться этой истиной с кем-либо. Об опасениях на деле оказаться всего лишь жалкими графоманами, услышать такую критику, от которой перехочется жить. Новой ступенью их отношений стало робкое предложение Ильи:

– Знаете, Лунь, у меня есть кое-какие заметки, записи, я делал их в течение многих лет, храню в столе, уверен, у Вас есть нечто подобное…

– Есть, – кивнула девушка, глядя на Вилина.

– Так вот, подумал я, неплохо было бы, если бы мы с Вами как-нибудь показали их друг другу…

– О, – отозвалась Лена и начала волноваться, сама не зная, почему.

– Это заставляет Вас переживать?

– По правде говоря, да…

– Я это чувствую. Я и сам волнуюсь. Вдруг Вам не понравится? И тогда…

– И тогда между нами ничего не будет, как прежде.

– Боюсь Вас разочаровать, – подтвердил Илья Алексеевич.

– И я Вас. Давайте, может быть…

– Слегка повременим?

– Д-да, – выдохнула Лена. – Вы такой понимающий, Илья Алексеевич. Не то что бы я Вам не доверяла или не хотела с Вами делиться самым сокровенным, чем ни с кем никогда не делилась, даже наоборот, я осознаю, что только с Вами из всех окружающих меня людей я и могла бы этим поделиться, но… мне просто страшно. Это как вывернуть себя наизнанку, показать все свои слабости. Вы не обижаетесь?

– Я Вас так хорошо понимаю, Лунь. Никого я так не понимал, как Вас. Давайте повременим, я не против этого. Мы должны быть готовы до конца открыться друг другу. Чтобы не пришлось жалеть. Между нами тонкая метафизическая нить, и я опасаюсь повредить ее каждым неосторожным словом, поступком, движением…

Девушка вздрогнула. В тот вечер они загулялись допоздна, не замечая хода времени, и сумерки промозглым холодом опустились на землю, подсвеченные сепией фонарей.

– Вы замерзли, Лунь? – спохватился Илья.

– Да, довольно поздно, – согласилась она. – Вам, наверное, давно пора домой.