Текст книги "Эта необычная Польша. Захватывающая история о переезде в Восточную Европу и различиях менталитетов"

К счастью, никаких посторонних звуков во время прослушиваний через телефонную трубку обнаружено не было.

Кстати, ревность была одной из причин, по которой я, проработав несколько лет стюардессой, была категорически против союза с летчиком.

Романы на рабочем месте случались достаточно регулярно. Были романы между бортпроводниками, которые заканчивались пышной свадьбой, а через несколько месяцев громким разводом. Были, конечно, и те, кто жил долго и счастливо и о разводе не думал. Случались романы между летчиками и стюардессами, которые тоже нередко заканчивались походом в ЗАГС.

Но бывали и случаи, когда порядочные семьянины, вдруг забыв о любимой жене и троих детях, забывались в объятиях молодой и грудастой стюардессы. Некоторые умудрялись, закончив один роман, плавно переходить в другой, уже с новой молодой и грудастой.

Нет, конечно, были и твердые орешки, которые не поддавались на провокации глазастых и длинноногих, но таких почему-то было меньшинство. Практически у каждого был свой маленький скелетик в шкафу самолета. Поэтому, зная особенности летной работы и свою ревнивую натуру, я твердо решила: «За летчика – никогда!!!»

Но, как говорится, никогда не говори никогда.

Проведя с моим польским возлюбленным вместе несколько месяцев, я отлично изучила его поведение и реакции на разные ситуации. Я знала, с кем он общается, кто ему звонит и по каким причинам. Порой, будучи в другой комнате, я по одному его «але», застыв на мгновение с утюгом в руке, могла точно определить, кто звонит, зачем и как долго продлится разговор.

Поводов для ревности он не давал, но ситуации порой были разные, и независимо от его поведения меня могла начать душить злодейка ревность.

Как-то мы пришли в гости к знакомому знакомых. Даже и не знаю, как мы туда попали, потому что хозяина дома мы видели впервые, точно так же, как и его гостей.

Среди них обнаружилась молодая особа, которая все время поглядывала в сторону моего спутника. Не знаю, заметил ли это он, но точно заметила я. Почувствовав опасность от потенциальной соперницы, я была готова в любую минуту приступить к обороне и не отходила от пана капитана ни на шаг, зная, что враг может приступить к атаке в любую минуту.

Хищница в короткой юбке начала атаку первой. Оказавшись в какой-то момент рядом с нами, она попыталась завести с моим будущим мужем разговор. К счастью, по-русски он в то время понимал плохо, а хищница об этом не знала, поэтому номер не вышел.

Поняв, что у дамы намерения серьезные, и взяв пана капитана под руку, я попыталась укрыться вместе с ним в другом конце дома (благо дом был огромный), пытаясь затеряться в толпе. Но не тут-то было! Мадам, хоть и была слегка навеселе, сумела-таки разыскать нас в массе незнакомых людей, вновь оказавшись на опасном от нас расстоянии, продолжая бросать чарующие взгляды на моего спутника.

Улучив удобный момент, противница приблизилась теперь уже ко мне и спросила, показывая пальцем на пана капитана:

– Он с тобой? Мне он оооочень понравился. Познакомь.

Такой наглости я не ожидала. Уровень ревности и возмущения в моем организме достиг максимума. Я, выпятив свою могучую грудь первого размера, ткнув пальцем куда-то в районе бюста четвертого размера, брызгая слюной и хрипя от возмущения, проорала пьяной морде:

– ЭТО МОЙ МУЖ!!!

Мадам пошатнулась и отступила, пробормотав только невнятно:

– Извините.

Хоть мужем пан капитан в то время еще не являлся, но какая разница, чувствовала я себя уже вполне как законная супруга и делиться принадлежащим мне мужчиной не собиралась.

Заметив непонятную сцену между мной и незнакомой нетрезвой дамой, мой капитан было попытался узнать, кто это и что случилось.

– Так, старая знакомая. Давно не виделись, – сказала я, при этом пытаясь выглядеть максимально спокойно.

Кажется, ответ его вполне устроил.

Пан капитан, может, и не был безумным красавцем с обложек журналов, но посмотреть явно было на что. Внешне он был похож на свою маму, которая красотой не уступала многим мировым актрисам. Актрисой она не была никогда, но выглядела и вела себя вполне артистично. Кстати, будущая свекровь тоже была стюардессой, но об этом чуть позже.

Сын явно пошел в нее, унаследовав правильные черты лица, густые темные волосы, большие карие глаза и ямочки на щеках, которые особенно проявлялись, когда он смеялся. А смеялся он много и часто – у него было потрясающее чувство юмора, которое ценили как знакомые, так и не очень. Придя в любую компанию, он моментально оказывался в центре внимания, разбрасываясь шутками и прибаутками налево и направо.

Поэтому бдительной мне приходилось быть вдвойне.

Но, к счастью, польский пан был так же всерьез и надолго влюблен в меня, как и я в него.

Наши отношения развивались стремительно, и не за горами было знакомство с моими родителями. Дабы он предстал в лучшем свете перед моим папой самых строгих правил, не приемлющим иностранцев, я решила подучить его немного русскому.

Первое время мы говорили только на английском. Несмотря на то что пан капитан как-то заявил, что по-русски он говорит вполне неплохо, услышав его русскую речь, я не поняла ни слова и пришла к выводу, что в русском языке он все же абсолютный ноль.

Когда капитану было лет десять и он, будучи обычным польским мальчиком, ходил в школу, в связи с политической ситуацией в стране русский язык был обязателен к обучению. Спустя лет двадцать после окончания школы он действительно что-то помнил, однако на практике применить свои скудные знания не мог.

Причем пан капитан был убежден в обратном. Как-то, возмутившись в кафе, он начал было ругаться, как ему казалось, на нормальном русском языке, при этом ни я, ни обслуживающий персонал не были в состоянии понять, в чем, собственно, проблема.

Логика моего польского друга была до боли проста. Решив, что если к польскому слову добавить русское окончание, то выйдет нормальное русское слово, понятное не только ему, но и всем остальным. Пан капитан успешно применял свой вымышленный польско-русский язык везде, где только была такая возможность. Комичности ситуации добавлял и тот факт, что некоторые польские и русские слова звучали абсолютно одинаково, но значения имели абсолютно разные.

Как-то придя домой, я предложила моему суженому отужинать на диване. В то время с английского мы перешли на русский, и я старалась как можно чаще говорить на нем, дабы мой избранник мог немного попрактиковаться.

Так вот, после моего предложения отужинать на диване с видом на телевизор пан капитан, посмотрев на меня как-то подозрительно, но ничего не сказав, кивнул в знак согласия и удалился на кухню готовить ужин.

Так как готовил в нашем доме в основном он, я решила пока переодеться после долгого трудового дня. Вернувшись назад в комнату, к моему огромному удивлению, я обнаружила, что все тарелки, как пустые, так и с едой, аккуратно расставлены на полу. Я было подумала, что, может, столик, стоящий возле дивана, чем-то занят, но нет, столик, на котором я и предполагала расставить еду, стоял абсолютно пустой.

Я еще раз недоумевающе посмотрела на моего польского друга, но он как ни в чем не бывало продолжал выносить тарелки из кухни и расставлять их аккуратным полукругом на полу. В конце концов, не найдя ответа, я спросила:

– А что ты делаешь?

– Как что? Ужин.

– А почему все на полу?

– Ну ты же сама сказала, что хочешь есть на диване.

Я озадаченно моргнула и, махнув рукой в сторону дивана, добавила:

– Ну да. Только вот диван, а вот столик, к тому же пустой. Зачем ты ставишь все на пол, не пойму.

Тут уже моргнул он и с удивлением сказал:

– Нет, диван, вот он, – махнув при этом в сторону пола, на котором лежал коврик, на котором и были расставлены тарелки.

Все выяснилось через минуту. Оказалось, наше слово «диван» на польском языке означает «ковер» или «коврик». Поэтому решив, что это слово на русском не может означать ничего другого, как и на польском, пан капитан был абсолютно уверен, что поесть я хотела на полу.

Такие ситуации в нашей жизни были не редкостью. Первое время я хохотала до слез, когда он рассказывал, как изъяснялся в магазинах, как ему казалось, на русском.

Например, решив купить новый галстук, он отправился в магазин. Долго думая, как перевести нужное слово с польского на русский, он решал пойти старым добрым способом, добавив к польскому слову русское окончание.

Галстук на польском звучит как «krawat» (крават). А вот если добавить к нему окончание «-ть», то из польского галстука получится галстук русский, т. е. «крАвАть».

Придя к выводу, что слово он подобрал правильно, пан капитан проходил полдня по магазинам, произнося заветное «кравать». Продавцы одежды отсылали его в магазины мебельные. Когда же в мебельном магазине ему показывали кровать, он разводил руками, приходя к выводу, что это просто недоразумение, и возвращался назад, в магазин одежды, в поисках заветного «кравать».

Со временем у него даже появился свой набор слов, понятный, конечно, только ему одному, что не мешало ему сыпать этими словами направо и налево. Но способности к языкам у пана капитана явно были, так как через несколько месяцев польский пан заговорил на вполне приличном русском языке. К привычным нам правилам русского языка он добавил правила свои, от которых никак не мог отказаться.

Так, например, букву «Е» он всегда заменял на «Э» или «И», букву «Т» на «Ч», «О» всегда менялась на «А», «Ы» – на «И», «И» – на «Я». Выходил небольшой каламбур, но понять его вполне было можно.

Вместо «это» – «ето», «тяжелый» – «чижолый», «сегодня» – «сиводня», «забыл» – «забил», «хотел» – «хачел».

Твердый и мягкий знаки были чем-то за гранью его понимания. Он никак не мог понять, где их использовать и, собственно говоря, зачем.

– Ну вот скажи, зачем вам эти твердые и мягкие знаки? – недоумевал мой польский ученик.

– Ну как же, без них слова звучат совсем по-другому!

– Да так же звучат. Не вижу никакой разницы.

Первое время было очень смешно слушать его русскую речь, но со временем я так привыкла, что порой такой своеобразный стиль выражения звучал для меня вполне нормально.

Языкового барьера у него однозначно не было. Он смело говорил на русском и на работе, и с моими друзьями, и в любых общественных местах, не боясь сделать ошибку или выглядеть смешным.

Правда, когда кто-то хвалил его русский язык и задавал вопрос, где он так хорошо научился говорить, мой будущий муж без зазрения совести, не моргнув глазом отвечал:

– Сам. Меня в школе учили.

Моей в этом заслуги он не видел никакой.

Но не только я учила будущего мужа чему-то новому. Он в ответ учил меня готовить.

К своим двадцати семи годам максимум, что я была в состоянии приготовить, – это сварить макароны и щедро полить их кетчупом либо пожарить омлет с сыром. На этом мои кулинарные возможности заканчивались. Я смутно представляла, как готовится борщ, как слепить пельмени и уж тем более как сделать блины.

Практически с первых дней знакомства мой тогда еще просто друг завоевывал мое сердце не только шутками и очаровательными улыбками, он пошел дальше, решив добраться до меня и через желудок тоже. На званом ужине, когда я пришла к нему в первый раз, всех приглашенных ждала утка, запеченная с яблоками и апельсинами. Такое блюдо я не была способна приготовить даже с поваренной книгой в руках. Высший пилотаж!

Он знал, как сделать жаркое, спагетти болоньезе, мясо, запеченное под какими-то немыслимыми соусами. Он даже знал, как приготовить улиток и устриц. К каждому блюду всегда готовились салаты или холодные закуски, все старательно украшалось, раскладывалось, а не падало бесформенно на тарелку.

Мои кулинарные умения оказались намного хуже его способностей языковых. Если он через несколько месяцев прекрасно изъяснялся на русском, то я спустя полгода все еще не могла постигнуть азы кулинарии. К счастью, ему это абсолютно не мешало, он с удовольствием готовил, искал рецепты в Интернете, придумывал что-то сам, импровизировал, а время, проведенное на кухне, явно приносило ему удовольствие.

Особенно меня умиляло, когда он звонил мне на работу, чтобы уточнить, что я хочу съесть на ужин. Если же к моему возвращению с работы его дома не было, то в микроволновке меня ждал заботливо приготовленный ужин. Все продумывалось до мелочей: ужин в духовке или микроволновке, а на столе лежали приборы и салат.

Я же свою заботу проявляла иначе, выстирывая и выглаживая его форменные рубашки.

Наши отношения стремительно развивались, и я была не только представлена его окружению, но и стала официальной спутницей, сопровождающей пана капитана в польском посольстве, где время от времени устраивали торжественные мероприятия, на которые приглашались все польские граждане, проживающие в Алматы.

Организовывались также и праздники для граждан, близкие родственники которых в годы войны или реформ волею судьбы оказались заброшены в казахстанские степи и по каким-либо причинам не смогли вернуться в Польшу, оставшись в Казахстане. В основном это были люди пожилые или их взрослые уже дети. Некоторые из них неплохо изъяснялись на польском, но в основном говорили, конечно же, на русском. Зато имена и фамилии у большинства были польские.

С местными поляками я общалась мало, так как среди них практически не было людей моего возраста.

В посольстве беседовали мы в основном с приехавшими поляками. Я отметила, что польские граждане, приехавшие в Казахстан из Польши, немного сторонились местных поляков, считая истинными поляками только людей, родившихся и выросших в Польше.

Первое время, кажется, никто особо не обращал на меня внимания, ведь по-польски я не говорила и общих тем в принципе у нас не было. Когда мой друг представлял меня своим польским собеседникам, поляки снисходительно кивали и даже улыбались, произнося в ответ:

– Здравствуйте.

Или:

– Приятно познакомиться.

А дальше обращались уже по-польски к моему спутнику, и весь дальнейший разговор был исключительно на непонятном мне языке.

Со временем с некоторыми поляками мне удалось познакомиться ближе, и я отметила, что, несмотря на внешнюю холодность и официальность, они вполне нормальные, симпатичные люди. Но были и такие, которые не особо радовались своему пребыванию в Казахстане и, встретив соотечественника, начинали сетовать на жизнь здесь.

Польское общество в Казахстане было небольшим, и поэтому каждого новоприбывшего гражданина встречали с большим интересом. Мой польский друг обладал харизмой и практически везде становился душой компании. Спустя несколько походов в посольство у нас появились новые, теперь уже польские друзья, которые начали активно приглашать нас к себе домой: как на польские праздники, так и просто на ужин.

Приглашали в основном моего пана капитана, а он везде брал меня с собой.

По-польски в то время я не говорила совсем, ну разве что пару глупых фраз, которым меня научил мой польский друг. К сожалению, этих фраз в присутствии интеллигентных работников посольства вслух лучше было не произносить.

Так я пришла к выводу, что пришло время учить польский язык.

Найти учителя польского языка в Казахстане оказалось задачей не из простых. Он не пользовался особой популярностью. Поэтому мои поиски тут же потерпели неудачу и, казалось, зашли в тупик.

«Кто ищет, тот всегда найдет», – сказал какой-то умный человек и был прав. В Алмате есть польская школа, где был польский класс. Его вела пани Марта. По личным причинам она решила переехать из чудесного прибрежного города Колобжег в Казахстан. Почему-то ей казалось, что здесь люди все еще живут в юртах посреди степи. Решив спасти бедных казахов и казашек от польской безграмотности, пани Марта, прихватив керосинку и одеяло потолще, направилась спасать мир.

Каково же было ее удивление, когда, спустившись по трапу самолета, она не обнаружила ни юрт, ни степи, ни даже лошадей, а керосиновая лампа оказалась не у дел.

Пани Марта начала работать в школе и делала это так успешно, что дети из ее класса на польском говорили не хуже поляков и с легкостью поступали в польские учебные заведения. Кроме однозначного учительского таланта она была замечательным человеком – теплым, милым и отзывчивым.

Встретив пани Марту несколько раз в посольстве (ко всем своим плюсам она также обладала гениальными способностями массовика-затейника), я сразу же ее полюбила. Среди серьезных и жалующихся польских граждан она выделялась хорошим настроением, улыбками и приветливостью.

Потерпев неудачу в поисках польского преподавателя, я решила попросить об этом пани Марту. К моей радости, она, немного подумав, согласилась. Времени у нее катастрофически не хватало, но каким-то чудом ей удалось выделить для меня час времени раз в неделю.

Польский язык казался мне простым и сложным одновременно. Я чувствовала себя умной собакой, которая все понимает, но сказать ничего не может. Конечно, понимала я далеко не все, но вот сказать точно ничего не могла, отчего чувствовала себя ужасно неловко в окружении поляков. А встречи с ними участились, и теперь вместо международного летного общества, где я могла блистать отличным знанием английского языка, я находилась в обществе польском, где больше молчала или отвечала по-русски, чувствуя себя не в своей тарелке.

Начались занятия с пани Мартой, которые, к сожалению, не приносили желанного быстрого эффекта. Я была уверена, что смогу заговорить быстрее, если мой польский друг будет со мной изъясняться на польском. Но после моего невнятного бормотания, точнее сказать «пшеканья», польский возлюбленный констатировал, что русский не такой уж и сложный, а вот польский ужасно сложный и вряд ли у меня получится на нем заговорить.

После такой «мотивации» я стиснув зубы решила во что бы то ни стало доказать ему обратное. И у меня получилось, конечно, не сразу. Прошло примерно полгода, прежде чем я смогла более-менее вразумительно сказать пару фраз на его родном польском языке.

После того как азы русского и польского в какой-то степени были усвоены, пришло время знакомства с родителями.

Настоящий полковник

Моя мама – милейший человек. Скромный и уступчивый. Бо́льшую часть жизни я провела с ней, так как родители мои после пятнадцати лет совместной жизни и двух детей решили на этом закончить свое совместное существование бракоразводным процессом, что они и сделали.

Мне тогда было шесть лет. Драмы в моей жизни не было, я не винила ни себя, ни родителей в разводе и приняла эту новость как свершившийся факт.

Отец регулярно навещал меня, звонил и привозил подарки. Сразу после развода в подарок я получила котенка, о котором мечтала долгое время. Так что если даже малейшие переживания и были, то с появлением кота они тут же улетучились.

Потом мы с мамой переехали в другой город, и встречи с отцом стали более редкими. Он приезжал раз или два раза в год, привозил подарки и водил меня в кафе есть мороженое.

Когда я оканчивала школу, поступать решила в Алматы, туда, где жил отец. Город был большой, более перспективный и с большим выбором учебных заведений. К тому же не нужно было мыкаться по общежитиям – в квартире моего отца как раз пустовала комната.

С мамой у меня были обычные, нормальные отношения, ничем не отличающиеся от других. Где-то мы ругались, где-то мирились. Мама была против моего решения переехать к отцу, сказав, что человек он непростой, военный, и перечислив ряд других минусов. Меня, семнадцатилетнюю, доводы мамы не убедили, и, окончив школу, я переехала к отцу.

Отец специально для меня оборудовал комнату – купил кровать, письменный стол и все, что могло бы пригодиться студенту. Все получилось вполне мирно и симпатично. Буквально со второго дня после моего переезда я поняла, что имела в виду моя мама, когда говорила о сложности характера моего отца.

Папа был военным, а точнее, полковником в отставке, т. е. бывший полковник, хотя нет, бывших полковников, видимо, как и бывших стюардесс, не бывает, что регулярно и повторял отец:

– Бывших полковников не бывает, – басил густым голосом папа.

И это правда, несмотря на то что он давно уже и не служил, однако создавалось впечатление, что он еще в армии, а я вместе с ним на должности рядового. Встать, лечь спать, съесть – все строго по расписанию. Нет слов «опоздал», «проспал», «не хочу» и «не могу». Одеться за тридцать секунд, раздеться и заснуть также за тридцать.

Звонки и разговорчики после шести часов вечера отставить.

Разговорчики, которые длятся больше чем десять минут по телефону, отставить.

Короткие юбки отставить.

Улыбочки, хохотушки с мальчиками отставить. Мальчиков вообще надо было отставить, так, на всякий случай. Полковник папа обещал лично выбрать подходящего кандидата в женихи, когда придет время. Не уточнялось, правда, когда это самое время должно наступить. Будущий жених должен будет пройти проверку лично у полковника со всеми последующими инструкциями, прежде чем получит разрешение на личную встречу с потенциальной невестой, то есть со мной.

Вставать по расписанию, отбой тоже по расписанию.

Утром зарядка, вечером начистить сапоги, сандалии, туфли (в зависимости от времени года).

Уже и не вспомню, было ли вообще что-то разрешено, но точно помню, что можно было учиться и ходить на занятия в институт, и все. Ничего лишнего.

Каждое утро полковник вставал без будильника ровно в шесть утра и шел на зарядку, которую делал на турниках на территории школы, находившейся неподалеку от нашего дома. Сначала бег трусцой пять километров, потом пятьдесят раз отжаться и столько же подтянуться, потом пресс не меньше ста раз. Все сделанное повторить не меньше пяти раз и снова бег трусцой пять километров. Зной, дождь или снег – погодные условия не были помехой для тренировки, даже десятиградусный мороз не мог его остановить. Даже если полковник накануне вечером засиделся допоздна по причине просмотра фильма, посиделки с гостями и т. д. Утром в шесть часов свежий как огурчик, полковник в отставке в спортивном костюме варил на кухне кофеек, а через десять минут уже держал путь в сторону турников, дабы исполнить свою обязательную спортивную программу.

Занимался он так, как будто каждый момент готов был вернуться в армейские ряды. Не мухлевал, не делал меньше упражнений, чем положено, выкладывался на все сто и ни за что на свете не пропускал тренировку.

После возвращения домой папа варил овсянку на воде с сухофруктами для меня и для него. Вкусно или нет, нужно было есть.

Потом я уходила в университет, а полковник – на работу в офис. К обеду папа всегда возвращался домой, чтобы съесть овощной суп. Я тоже возвращалась к обеду, чтобы съесть суп. С той лишь разницей, что полковник суп ел и наслаждался, а я давилась. Приготовлен он был на воде с большим количеством овощей и приправ. На перекус – сухофрукты и орехи с медом, на ужин – овощной салат. И так каждый день, 365 дней в году. На мои вопросы, а когда можно будет съесть другой суп, полковник отвечал, что этот самый полезный.

За редким исключением иногда готовилось что-то другое, но обязательно с овощами. Диета соблюдалась так же строго, как и тренировки. Никаких сладостей, тортов и чебуреков. Диета и тренировки были делом святым.

Полковник пытался и меня приобщить к тренировкам в шесть утра и супу на воде, но как-то не пошло. Дома я ела то, что было, а в институте наверстывала упущенное, объедаясь пончиками.

К строгому военному расписанию я не была готова ни морально, ни физически. Не был готов и полковник встретиться с семнадцатилетней дочерью, которая не желает жить по армейским порядкам и вообще привыкла к абсолютно другому образу жизни.

Одним из главных табу был противоположный пол. Никаких романов, влюбленностей и тому подобного иметь не разрешалось.

В бывшую столицу Казахстана, Алматы, переехала не только я, перебрался туда и мой молодой человек, с которым я встречалась в старших классах. Моя мама хорошо его знала.

Парень был интеллигентный, как и его семья – все потомственные музыканты. С малых лет Владимир играл на фортепиано и в нашей школе был своего рода знаменитостью, единственным учеником, ездившим на международные конкурсы виртуозов фортепиано, где он нередко занимал призовые места.

Я наивно полагала, что такого молодого человека не стыдно и папе показать, что и сделала при первом удобном случае.

– Знакомьтесь, папа – это Владимир, Владимир – это мой папа, – радостно прощебетала я.

Полковник прищурил глаза и строго добавил:

– Вячеслав Борисович.

Меня немного передернуло от такой официальности, и я начала опасаться, что идея была не самая лучшая.

Владимир буркнул что-то в ответ, чего расслышать никому не удалось. В воздухе повисло напряжение. Я поняла: парня надо спасать, но сделать этого не успела.

– Пройдемте со мной, молодой человек.

И полковник, взяв под руку побелевшего Владимира, направился с ним в сторону следственной камеры. Я иногда называла нашу кухню камерой, потому как все допросы с пристрастием происходили именно в этом помещении. Я было направилась за ними, но полковник хлопнул дверью перед моим носом.

Разговор длился недолго, подслушать его содержание мне не удалось. И без того бледный Владимир вышел еще бледнее.

На прогулку мы в тот день пошли, но разговор как-то не клеился. По возвращении полковник папа сообщил мне, что Владимир мне не пара и вообще в моем возрасте рано думать о мальчиках.

– Вот окончишь институт, тогда и будешь на свидания бегать. А сейчас рано, – сказал как отрезал отец.

Поняв, какую ужасную ошибку я совершила, я тут же осознала: полковник – это не мама.

Впредь все мои отношения развивались под грифом «Секретно». Если я и направлялась на свидание, то делала это так, чтобы полковник не заподозрил неладное.

Прожили мы с папой под одной крышей три года, часто ругаясь и обвиняя друг друга в чем только можно. Он кричал, что я тунеядка и не хочу учиться, и ничего путного из меня не выйдет. В ответ я кричала, чтобы он отставил свои военные штучки и вообще не вмешивался в мою жизнь. В конце обязательно добавляла, всхлипывая навзрыд:

– За что ты меня ненавидишь?!

Дальше я заливалась слезами и спешно скрывалась за дверями своей комнаты.

Спустя три года, присев в кухне-камере за чашкой кофе, мы с полковником пришли к выводу, что лучше нам разъехаться, и я съехала к подруге. Она работала в авиакомпании, а я, будучи на третьем курсе университета, отчаянно нуждалась в деньгах. Подруга предложила отправить резюме в авиакомпанию, в которой она работала, что я и сделала. Через несколько месяцев я стала стюардессой.

Прошло несколько лет, я уже не была студенткой, перестала летать, работала в офисе и встретила мужчину моей мечты. Пан капитан, в миру пан Томаш, для знакомых Томас, для меня свет очей моих Томашек.

Я со страхом думала о том, как представлю моего польского друга моему русскому папе.

Загвоздка была еще и в том, что Вячеслав Борисович был не просто полковником в отставке. Он был полковником КГБ[3]3
  Комитет государственной безопасности CCCP – центральный союзно-республиканский орган государственного управления Союза Советских Социалистических Республик в сфере обеспечения государственной безопасности, действовавший с 1954 по 1991 год.


[Закрыть] в отставке. В годы своей профессиональной активности папа ловил злобных иностранных шпионов, проникших на территорию нашей великой родины с целью выкрасть государственные тайны. То ли с тех пор, то ли по какой другой причине, но, несмотря на то что великой родины уже давно не существовало, а шпионов ловили уже другие люди, неприязнь к иностранным гражданам у полковника сохранилась.

Поэтому информация о том, что любимая и единственная дочь, хоть и непутевая, но все же своя, водится с иностранцем, могла закончиться плохо, причем как для меня, так и для моего пана капитана.

Хотя во всей этой ситуации был один маленький плюсик и крошечная тень надежды, что все пройдет гладко.

Мой строгих правил папа наполовину был поляком. Его мама, моя бабушка, была полькой. Родилась и выросла она на Украине, но жила в небольшой польской деревне, населенной поляками. В детстве баба Броня говорила только на польском, ходила в польский костел[4]4
  Костел – слово в польском, украинском, белорусском, чешском, словацком и силезском языках, обозначающее католический храм. В польском языке также для обозначения в более широком значении христианской церкви как организации.


[Закрыть] и посещала польскую школу, в которой тоже училась на польском.

Когда бабушка Броня достигла возраста, чтобы называться пани Броня, она встретила своего будущего мужа, который был украинцем. Молодые люди поженились и жили долго и счастливо, пока смерть не разлучила их.

У них родилось двое детей – мой папа Слава и его сестра Эла.

Маленький Слава тоже был крещенный в польском костеле, но вырос на Украине, а потом перебрался вместе с родителями в Казахстан.

Папа всю жизнь гордился своим происхождением. Всегда и везде, при каждом удобном случае он повторял, что он поляк. У Вячеслава Борисовича даже был коронный польский номер, которым он с удовольствием хвастался, находясь в обществе. Где-то папа Слава услышал детский стишок:

 
Nie pieprz, Pietrze, pieprzem wieprza,
Wtedy szynka będzie lepsza[5]5
  Не перчи, Петр, кабана перцем: тогда ветчина будет лучше (пер. с польск.) – стихотворение Яна Бжехвы.


[Закрыть].
 

Для не знающего польского языка произнести это ужасно трудно. Запомнил Вячеслав Борисович стишок плохо, но приблизительно сообразил, что в предложении очень много шипящих.

И сколько я себя помню, будучи в компании, полковник любил произвести впечатление на окружающих, повторяя строчки из стихотворения. Получалось плохо, но, поскольку окружающие ничего не смыслили в польском языке, впечатление он производил большое. Обычно после произнесенного набора слов, которые он безуспешно пытался повторять, все дружно начинали аплодировать.

Учитывая происхождение полковника, я хоть чуть-чуть осмелилась понадеяться на то, что Томаш понравится моему отцу. Хотя бы немного.

Я решила заранее подготовить обоих и предусмотреть все возможные сценарии. Пану капитану я рассказала, что папа – полковник, человек непростой и служил не только в армии, но и занимал руководящую должность в соответствующих службах, где занимался поисками шпионов. При слове «шпион» у Томаша загорелись глаза, и он буквально требовал быть представленным как можно скорее.

С полковником я провела отдельную беседу. Объяснив, что в свои почти тридцать я, кажется, наконец могу начать думать о мальчиках, тем более как раз таковой подвернулся. Я долго думала, как сообщить, что мальчик – иностранец, но не шпион, а просто летчик.

Полковник слушал с настороженным и серьезным видом, как будто на кону была судьба всей страны. Вячеслав Борисович забарабанил пальцами по столу, прищурив один глаз, а вторым сверля меня, спросил:

– А чем он занимается?

– Он летчик, – с дрожью в голосе ответила я.

– Ну что ж. Хорошая профессия. А звать его как?

И тут наступил тот момент, который я так долго оттягивала.

– Томаш.

Полковник вздрогнул. Застыл с сигаретой и упер в меня свой пристальный взгляд чекиста[6]6
  Чекист в широком смысле – первоначально сотрудник ЧК (Всероссийской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем), далее ее организаций-правопреемников, то есть сотрудник органов государственной безопасности: органов ГПУ НКВД РСФСР, органов НКВД, (НКГБ, МГБ и КГБ), ФСБ, ФСО, СВР, СБУ на Украине и КНБ в Казахстане и др.


[Закрыть].

– То… Как?

– Томаш.

Полковник понял, что не ослышался. Он моргнул и хрипло выдал.

– Иностранец???

– Ну да. Поляк.