Текст книги "Скрытые территории. Том 1"

Прибытие

После утомительного путешествия транспортом сайнов Сорланд с наслаждением оплачивал услуги привратников, что за сегодняшнее утро ему пришлось делать многократно. Ни свет ни заря ему нужно было оказаться в школе в Вильверлоре, чтобы подготовить все необходимые бумаги для переправки детей через границу. Учитель искренне надеялся, что успеет прошмыгнуть, не встретив никого из коллег, но скучавшие аласторы, учуяв его, подняли такой шум, что прятаться стало бессмысленно. Пришлось выслушивать тираду недовольства от наставницы ветви ведьм Амандин Ронделе о том, как она в его отсутствие выполняла двойную работу.

Из Вильверлора он снова вернулся в Берлин забрать Нину и Алека. Нашёл детей доедающими завтрак, и, пока Нина измазывала джемом крендель с маком, Сорланд впервые с утра сел перевести дух. Выйдя из гостиницы, они пересекли улицу, нырнули в арку между белым и красным зданиями и скрылись во внутреннем дворе.

Двор был тёмным и обшарпанным. Стеклянный плафон, когда-то защищавший от дождя и других природных напастей, местами разбился, местами порос травой. Стены были исписаны граффити, в то, что за окнами есть хоть какая-то жизнь, поверить было трудно.

– Милости прошу!

Сорланд жестом пригласил Нину и Алека подняться по ржавой лестнице, которая несколькими пролётами выше упиралась в глухую стену. Дети недоверчиво уставились на своего провожатого. Похоже, он до того переутомился, что хотел расшибить лоб! Иначе зачем ещё ему пришло в голову карабкаться по лестнице, что упирается в стену и к тому же вот-вот упадёт?

– Лестница крепкая, – пояснил Сорланд, видя недоверчивые взгляды. – Но я могу подняться первым, если хотите.

Наверху Сорланд остановился перед глухой стеной, набрал в грудь побольше воздуха и крикнул что было мочи. Этот крик больше всего походил на вопль голодной чайки. Несмотря на то что Сорланд упирался носом в глухую стену, от его голоса раскатилось эхо. Чем больше звук замедлялся, тем сильнее он напоминал скрип открывающейся двери. В ответ на крик из стены вылетело несколько искр, потом они объединились в белый луч и прорезали воздух перед стеной в форме окружности высотой в человеческий рост. Как только круг замкнулся, воздух внутри него сгустился, по ту сторону показались очертания людей.

– Поднимайтесь! – радостно махнул рукой Сорланд.

Но Нина и Алек стояли не шелохнувшись, разинув от удивления рты.

– Это своего рода дверь в наш с вами мир. По ту сторону такие же люди, как мы с вами.

Но Нина и Алек, казалось, его не слышали.

Тогда учитель шагнул, и правая нога его исчезла в тумане.

– Иногда эти проходы называют кроличьими норами, но чаще просто холами. Такие есть повсюду, нужно только знать, как попросить их открыть. Обещаю – это не страшно! Можем, если хотите, пройти взявшись за руки.

Нина первой приняла предложение, она вцепилась одной рукой в учителя, а второй на всякий случай ухватилась за брата. Алек шагнул сквозь хол, Нина с Сорландом вошли следом. Спустя мгновение все трое стояли не на ржавой лестнице, а в парадном зале особняка, некогда наверняка роскошного. Мимо них как ни в чём не бывало сновали туда-сюда люди, тащили чемоданы, о чём-то спорили друг с другом, что-то пытались разузнать у рыжеусого мужчины в парадном камзоле.

– Добро пожаловать в Лейтштерн – пограничный анклав, отель и хол-станцию! Для всех прибывающих в Берлин по делам или на отдых.

Сорланд не оставлял надежду, что рано или поздно дети освоятся, и потому, пока вёл Алека и Нину к очереди на регистрацию, продолжал рассказывать. Близнецы машинально кивали на то, что он говорил, но продолжали держаться за руки и жались друг к дружке.

– Когда-то давно особняк принадлежал влиятельному и богатому вампиру барону Гюнтраму фон Унштильбару, – Сорланд показал на портрет круглощёкого лысого мужчины, чью шею обрамляло кружевное жабо. – Барон брал с постояльцев плату в виде крови. Он ненасытно пополнял свою память чужими мыслями, мечтами и страхами. Но в один прекрасный день не справился с количеством полученных знаний и сошёл с ума. После смерти барона особняк пустовал и год за годом терял своё великолепие под гнётом пыли и времени, потом неизвестный авантюрист-романтик выкупил его и превратил в придорожный отель и хол-станцию.

– Раймунда, – обратился Сорланд к девушке ростом немногим выше Нины, когда подошла их очередь. – Будьте так любезны, откройте хол в Вильверлор. При регистрации поясните: скаут Сорланд и двое новых учеников Корнуфлёра.

Сорланд протянул Раймунде какие-то бумаги.

– Первый проход в Объединённые территории? – обрадовалась Раймунда и достала из-под стойки увесистую книгу с позолоченными страницами.

Девушка записала туда сведения из документов, предъявленных Сорландом, широко улыбнулась и отстегнула от пояса изящный короткий нож.

– Вашу руку, будьте добры! – обратилась она к стоявшему ближе Алеку.

Алек вопросительно посмотрел на Сорланда, тот кивнул, что переживать не о чем. Раймунда прикоснулась кончиком ножа к запястью Алека – от соприкосновения с кожей лезвие заискрилось белым светом, – затем бережно поднесла искорку к книге и опустила её на ту строку, куда только что внесла имя мальчика. То же самое она проделала с запястьем Нины.

– Щекотно! – засмеялась девочка. Искра от запястья Нины была красной.

Привратница Раймунда открыла хол, ведущий в Вильверлор, и пожелала всем троим счастливого пути.

– Вот так да! – восхищалась Нина, пройдя второй раз в жизни через хол. Теперь она шагнула первой, не дожидаясь приглашения. – Были там, а сейчас тут! Ну и дела!

Сорланд повёл детей прямиком в школу. Он старался, чтобы они нигде не задерживались, но это давалось ему с трудом. Не каждый день попадаешь в мир, полный удивительных вещей.

– Вот это да! – ахал Алек, когда мимо проехала повозка, запряжённая тремя лошадиными черепами.

– Видел, да? Видел? В интернате-то такого не было! – хлопала в ладоши и подпрыгивала от восторга Нина.

Тут Сорланд, всё утро спешивший, внезапно остановился и строго посмотрел на детей сверху вниз.

– Давайте договоримся кое о чём, друзья мои, – сказал он. – Я сделаю вид, что поверил в ваш рассказ про бабушку, а вы сделаете вид, что мы с вами встретились ровно при тех же обстоятельствах, только не в России, а на одной из берлинских улиц.

Дети переглянулись, Нина поджала губу, Алек стыдливо потупил глаза.

– Скажете, что сами не поняли, как там оказались.

Близнецы едва заметно кивнули. Дальше до школы они шли молча. Там Сорланд оставил их на попечение своей коллеге Амандин Ронделе и вернулся на хол-станцию. Оплатил очередной проход, на этот раз из Вильверлора в Норзунстрёнд, Ула уже была на месте и болтала с Хадльгримуром. Это означало, что любезная Арсоль, как и обещала, проводила девочку и родителей до входа в анклав.

– Доброе утро, Ула! – поздоровался Сорланд, пожав руку сначала ей, а следом Хадльгримуру. – Прости, что заставил ждать.

– Ей было интересно! – засмеялся Хадльгримур, и колючки его щетины растопырились в разные стороны. – Приезжала рабочая группа на конференцию по тролль-интеграции. Закрыл хол за ними всего пару минут назад. Ну и балагуры!

– Рад слышать. Тролльологи – интересные собеседники, но, думаю, нам пора, нас ждёт Вильверлор.

Ула поднялась со стула и направилась к стене, возле которой одиноко стоял её чемодан. И обнаружила, что чемодан совсем не тот. То есть выглядел он почти так же, но был новым, совсем-совсем новым.

Уле чемодан достался в подарок от дедушки, любившего и свои вещи, и путешествия. Чемодан был не новым, но заботливо сохранённым, удобным, лёгким и прочным, зелёного цвета, с синими клапанами, подбитый кожей на углах. Несмотря на юный возраст, Ула путешествовала не меньше дедушки, и этот чемодан был её домом на колёсах. Единственной вещью в жизни, которая никогда не менялась. Сейчас перед ней стоял чей-то совершенно новый чемодан, без единой потёртости и царапинки – скорее всего, это было его первое путешествие.

– Это не мой чемодан!

– Наверное, кто-то из тролльологов забрал твой по ошибке, – раздосадованно цокнул Хадльгримур.

– Как же нам поменяться?

– Боюсь, они уже далеко от хола, который я им открыл, – привратник покачал головой.

– Ула, мы не можем задерживаться, – сказал Сорланд. – Не переживай, как только тролльологи хватятся, кто-нибудь сразу же вернётся сюда, на станцию. Чемоданы обменяют, ты не останешься без вещей. Нам правда нужно спешить.

Ула обречённо кивнула, получалось, что она отправлялась в новую жизнь, совершенно не имея при себе ничего из предыдущей.

– Хол в Вильверлор для скаута Сорланда и новой ученицы Корнуфлёра, если вы будете так любезны, Хадльгримур! – улыбнулся Сорланд, не столько чтобы подбодрить девочку, сколько радуясь, что это его последний проход на сегодня.

Хадльгримур, так же как и Раймунда, привратница Лейтштерна, отстегнул с пояса небольшой нож и попросил удивлённую девочку показать запястье. Сорланд объяснил Уле, что при первом проходе через границу все омни оставляют в книге всеобщих перемещений что-то вроде своей уникальной магической подписи. Хадльгримур только прикоснётся клинком к коже и таким образом занесёт всю нужную информацию об Уле в пограничный документ.

Привратник поднёс лезвие к запястью Улы, извлёк тёплый жёлтый огонёк и опустил его на страницу открытой массивной книги, куда, так же как и Раймунда, переписал что-то из бумаг Сорланда. Потом он открыл хол, и Ула подошла к туманной окружности. Девочка потрогала рукой белёсый воздух – он был вязким, но не мокрым. Когда она шла через такой же проход около получаса назад, по ту сторону оставались её мама с папой. Ула обняла их на прощание и обещала ежедневно писать. Там она шагала в неизвестность под присмотром удивительно спокойных родителей, отчего ей самой становилось спокойнее. Теперь, кажется, волнение нагнало её. Ула сжала кулаки, зажмурилась и шагнула ещё раз.

Обратная сторона хола вывела в ажурный павильон. Пожилая привратница, как и Хадльгримур, помогала открывать холы тем, кто не принадлежал к ведовской ветви и не умел этого делать. Ула огляделась – площадь, на которой стоял павильон, заливало солнце, свет бликовал на окошках зданий. Люди спешили по своим делам и не обращали никакого внимания на только что прибывшую новую жительницу.

– Можно задать вам вопрос?

Ула старалась поспевать за широченными шагами Сорланда.

– Честно сказать, удивлён, с момента моего вчерашнего визита к вам домой ты не задала ни единого вопроса!

– Вы пришли так поздно! Мы уже никого не ждали.

– Раньше никак не мог, был по уши в делах. Так что за вопрос?

– Мои мама с папой, они ничего не испугались, ни разу не поспорили и так легко меня отпустили. Что вы им такого сказали вчера?

У Улы перед глазами так и стоял вчерашний вечер. Она давно была в кровати и уже почти уснула. Родители тоже были в своей спальне, когда вдруг раздался дверной звонок. Сначала в прихожую спустился папа, бубня себе под нос, какое безобразие – такие поздние визиты, за ним спустилась мама, причитая, какие странные нравы в этом городе. Следом на зов родителей пришлось спуститься и Уле. Тогда она и обнаружила своих маму и папу смиренно сидящими в креслах в обществе незнакомца, рассевшегося на диване, словно это он был дома, а они все – в гостях. Незнакомец представился Джимом Сорландом, рассказал Вероник и Бенджамину Готье, что их дочь – оборотень, что сам Сорланд – вампир, а здесь он затем, чтобы получить от родителей разрешение забрать Улу в школу, где она будет учиться с себе подобными, ему подобными, а также с ведьмами и русалками, что отправляться в школу нужно как можно скорее, то есть завтра утром, ведь занятия уже давным-давно начались и хорошо бы наверстать упущенное. На что двое серьёзных дипломатов, коими были родители Улы, не кинулись звонить в полицию или психиатрическую помощь, а послушно закивали и велели дочери идти собирать вещи.

– Ах, это, – с пониманием кивнул Сорланд, не сбавляя шага. – Видишь ли, есть мнение, и весьма распространённое, что вампиры – самая малоодарённая магическими талантами ветвь. Что мы так мало можем сами и что без остальных ветвей превратимся чуть ли не в сайнов. Но таланты у нас есть, и один из них заключается в том, что мы можем внушать одному или нескольким людям свою волю. По большей части это действует только на сайнов. Отсюда и сплетни про бездарность моей ветви. Процесс внушения тяжёлый и малоприятный, от него тошнит и кружится голова. Чем больше людей вампир подвергает внушению, тем тяжелее это даётся. Строгие законы ограничивают наши возможности, но мы можем прибегать к ним в особых случаях, таких, например, как беседы с родителями-сайнами.

– А много омни-детей рождается в обычных семьях?

– Иногда гены спят веками, прежде чем проявиться. Иногда сайны усыновляют ребёнка, не имея понятия о том, кто он. Или бывает, что один из родителей скрывает своё происхождение от другого. Всякое бывает. Люди есть люди.

– Как же вы нас находите?

– Каждый взрослый омни знает, что при встрече с омни-ребёнком, не подозревающим о своём происхождении, нужно отправить извещение скауту. Списки скаутов есть во всех почтовых отделениях и у всех привратников.

– Обо мне сообщила та прибрежная женщина?

– Да, она тем же вечером отправила письмо, но я получил конверт только утром. Задержись я в тот день на работе подольше – твоей прогулки до озера получилось бы избежать.

Сорланд вёл Улу, так же как и Нину с Алеком, по кратчайшей дороге через самый центр города. Вдоль улиц плечом к плечу сидели разномастные домики. Сорланд пояснил, что в Вильверлоре жили омни из самых разных уголков Европы и каждый, кто переезжал сюда, привозил с собой кусочек родной земли. Семьи с побережий Северного моря строили себе кирпичные домики, похожие на имбирные пряники, окна украшали яркими ставнями, а крыши – резным коньком. Семьи из альпийских предгорий жили в белых осанистых домах, разлинованных деревянными полосками. Дома тех, кто прибыл с берегов Средиземноморья, угадывались по уютным балкончикам и обилию растений в горшочках, а бывших жителей Апеннинского полуострова можно было опознать по колоннам и пилястрам.

Иногда на пути возникали дома, совсем ни на что не похожие, – гостиница, что они миновали на полдороге, с певучим названием «Мезон дю Рамаж» росла прямо из земли от корней цокольного этажа до последних веточек кровли. Стволы самой разной толщины жались друг к другу так близко, что срослись в стены, там, где ветки соблаговолили расступиться в стороны, хозяева сделали окна и двери.

Уле довелось однажды гулять по киностудии, но тот вымышленный причудливый город не выдерживал никакого сравнения с этим настоящим.

– Мои родители, почему они – сайны, а я – оборотень? – продолжала Ула расспрашивать Сорланда.

– Не думаю, что они оба сайны. Кто-то же должен был передать тебе это по наследству. К сожалению, если их гены не проявились в раннем возрасте, то вряд ли уже проявятся. Скажу по секрету: как только получишь аттестат совершеннолетия, ты сможешь провести того из них, кто теоретически является оборотнем, сюда, в Вильверлор, если, конечно, не испугаешься бюрократической волокиты.

– Только одного?

– Сайны, увы, не могут посещать анклавы, но тем, у кого есть дремлющий ген, разрешается провести тут какое-то время.

Улица, до этого петлявшая вниз, резко пошла в гору. Ула и Сорланд поднялись на холм, с которого открылся вид на школу – мозаичный замок из красного кирпича, обрамлённый лесом. Точь-в-точь как с картинки. У Улы даже дыхание перехватило.

По школе хотелось идти как можно медленнее и расспросить, что это там светится, кто это полетел за угол, откуда льётся музыка, и задать ещё сто тысяч вопросов, но Сорланд, едва переступив порог, только прибавил шагу. Ула почти бежала за учителем. Они поднялись на третий этаж, хотя на третий ли, она не была уверена, лестница иногда шла вниз, местами поворачивала и поднималась снова. Сорланд уже стоял возле кабинета, когда Ула его догнала. Из-за двери доносились голоса.

Высокий голос принадлежал очень кругленькой невысокого роста женщине с кудрявой головой. В пышных кудрях её почти терялась миниатюрная шляпка. Другие два голоса принадлежали детям. Женщина стояла перед ними и то и дело всплёскивала руками. Мальчик внимательно слушал и кивал, а девочка сидела на столе, болтала ногами и, казалось, была увлечена каким-то собственным делом. Одеты дети были в серые застиранные обноски. На таком блёклом фоне волосы девочки горели рыжим огнём.

– Ох, прости, детка, эти не для еды, – женщина увидела, как девочка потянулась за мандаринами в ящике, и отодвинула их подальше. – У нас на крыше растёт целое дерево. Плодоносит круглый год, чтоб его кто остановил! Ещё успеет вам надоесть! Ах, Сорланд, вот уже и вы!

Женщина с любопытством уставилась на Улу. Воспользовавшись тем, что за ней никто не наблюдает, рыжая девочка стянула из ящика мандарин.

– А ты, должно быть, та самая третья девочка? – женщина улыбнулась ещё шире, чем прежде, и наклонилась к Уле так близко, что та невольно отшатнулась.

– Её зовут Ула, Амандин. Познакомься, Ула, это Амандин Ронделе, наставница ветви ведьм и твоя будущая преподавательница, а это Нина и Алек Афанасьевы, вы будете учиться и жить все вместе.

Ула улыбнулась, Алек тоже кивнул ей в ответ, а Нина была так увлечена снятием шкурки с мандарина, что ни на кого не обратила внимания.

– Поздно вы, конечно, объявились, что и говорить! – всплёскивала руками наставница ветви ведьм. – Многое, очень многое придётся теперь навёрстывать! Но вам повезло, в этом году очень сильный набор, это хорошо, одноклассники вам помогут быстрее подтянуться! Ну не чудо ли, Джим, что все трое нашлись в одно время, да ещё и родились в один день! – Ронделе, видя, что дети очень удивились, защебетала быстрее прежнего: – Ах, Джим, ты, видимо, не счёл интересным упомянуть об этом столь занятном совпадении!

– Я думаю, нам пора двигаться дальше, – ушёл он от ответа.

– Конечно-конечно! Ещё только пару слов – завтра жду вас здесь же, приходите пораньше. Покажу вам школу, выдам учебный инвентарь, а тебе, детка, – обратилась она снова к Уле, – нужно будет найти персонального наставника!

Сорланд велел близнецам одеваться. Когда Алек натянул на себя женскую куртку, а Нина залезла в огромный пуховик, Ула невольно хмыкнула, таким комичным оказался вид её новых знакомых. Ула и в мыслях не имела ничего дурного, это был совершенно непроизвольный хмык, за который ей сразу стало стыдно. Ула тут же открыла рот, чтобы извиниться, но не успела.

– Чего эта пиявка посмеивается? – сказала девочка брату на русском. И пока учителя смотрели в другую сторону, закинула в рот ещё одну дольку мандарина.

– Откуда я знаю, познакомимся поближе – разберёмся.

– Вот ещё, с такой дружить, – отрезала Нина и снова смерила Улу суровым взглядом. – Видел, у неё глаза разного цвета?

Пока рыжая Нина переговаривалась с братом, Ула заметила, что волосы девочки, непослушные как солома, начали завиваться в локоны. На всякий случай Ула решила, что это ей померещилось. А извинения отложила на потом, как и признание, что она понимает то, о чём брат с сестрой между собой говорят.

Сиротский приют

Сразу, как только вышли из школы на улицу, Нина с Алеком обогнали учителя и шли впереди. Ула намеренно отстала, чтобы остаться позади всех. Её терзали стыд и обида одновременно. Стыд за то, что не сдержала смешок, а обида за то, что Нина сразу же напала в ответ. Сама того не зная, Нина сильно задела Улу. У Улы действительно были глаза разного цвета, и она этого очень стеснялась. Папа был кареглазый, мама – голубоглазая, а Уле досталось от обоих ровно по половине. Родители при случае старались напоминать, что в этом её уникальность, но Уле больше всего на свете хотелось быть как все. К тому же цвет глаз был не единственной её особенностью – Ула родилась с белоснежным родимым пятнышком за левым ухом, и волосы в этом месте выросли белыми как снег. Наверное, белая прядь не так бы бросалась в глаза, будь Ула блондинкой, но свои чёрные как смоль волосы она предпочитала носить распущенными, чтобы не привлекать внимания. Она давно решила, что уникальных глаз с неё достаточно.

Сорланд вёл троих новичков по извилистой тропинке к озеру, где на берегу одиноко громоздился большой несуразный дом. Здание расползалось во все стороны флигелями, росло башнями вверх, кренилось справа, проседало слева и выглядело не очень устойчивым. Вряд ли в архитектуре имелся стиль, характерной чертой которого был такой диковинный способ постройки, но, найдись он, этот дом считался бы эталоном.

На лужайке перед входом стояли качели и скамейки, на траве всюду валялись игрушки. Под навесом у стены громоздились дугообразные скейты, из которых вместо колёс почему-то торчали пучки прутьев.

Дети подошли достаточно близко, чтобы различить деревянную табличку, прибитую гвоздями к стене. «Сиротский приют» – сообщала выцветшая надпись.

– Почему тут написано «Сиротский приют»?! – такого девочка, у которой имелись живые и любящие родители, никак не ожидала.

Сорланд улыбнулся Улиному возмущению.

– Это юмор старика Гроотхарта. Наверное, раздобыл эту вывеску на блошином рынке или просто нашёл. Он мастак отыскивать диковины, которые никому больше не нужны. Вы полюбите его, – Сорланд заглянул в дом и прокричал: – Добрый день, Дáвид!

В доме было пусто. Низкий голос ответил снаружи, откуда-то из-за угла дома:

– Джим!

Следом за голосом показалась долговязая фигура, голову которой венчал красный ночной колпак. На ногах Гроотхарта были деревянные башмаки и толстые шерстяные носки, гармошкой сползавшие книзу.

– Новенькие? – он оглядел пришедших и жестом указал на открытые двери. – Добро пожаловать домой! Хех!

Господин Гроотхарт был далеко не молод и очень высок, он был даже выше Джима Сорланда. И ещё он был очень худым, настолько худым, что рабочий джинсовый комбинезон болтался на нём, словно на бельевой верёвке. Седой и голубоглазый великан смотрел на детей с добротой, морщины делали его глаза похожими на лучистые звёзды.

– Оставлю вас на этом, Давид?

– Конечно-конечно, – замахал костлявой рукой господин Гроотхарт и скрылся в глубине дома.

Джим Сорланд попрощался и ушёл, а дети остались на улице, никто из них не решался зайти в дом.

– Проходите, друзья! Не стесняйтесь, – крикнул господин Гроотхарт из глубины дома. – Остальная ребятня ещё в школе, а Агда – по делам в деревне, дома только мы с Симонэ, – господин Гроотхарт вернулся в прихожую и махнул рукой в сторону лестницы, где за перилами прятался малыш в пижаме. – Ему всего три, и он капризничает. Маленький хитрец думает, я не догадаюсь, что он подсунул свою утреннюю кашу нашему Старому Томбу! Подрастёт, узнает, что коты-призраки каш не едят! – господин Гроотхарт с напускной серьёзностью погрозил пальцем, и малыш убежал вверх по лестнице.

Широкая прихожая напоминала фойе маленького семейного отеля. На стене за стойкой регистрации жильцов находились вполне уместные для такого места ячейки с ключами, половина из которых была пуста. У левой стены на вешалке для одежды с крючками под разный рост висели дождевые плащи и пара курток. Там же стояла проволочная корзина для зонтиков и подставка для обуви, где выстроилась в ряд, как на ветке, стая резиновых сапог всех цветов и размеров.

– Пройдите по дому, оглядитесь! – сказал господин Гроотхарт, вставая за стойку регистрации, словно метрдотель. – Все комнаты с номерами на дверях открыты и свободны. Можете гулять, совать свои любопытные носы куда вздумается. Когда выберете себе комнату, снимайте номер с двери и спускайтесь, я обменяю его на ключ и помогу отнести вещи.

– Боюсь, – сказал Алек, держась за тряпичные лямки рюкзака-наволочки, – все наши вещи уже при нас.

– На этот случай, молодой человек, у нас всегда есть запасной план! – ответил Гроотхарт и хитро подмигнул. – И расскажите-ка, как вас всех зовут, старая моя голова!

– Меня зовут Алексей, можно коротко – Алек, а это Нина, моя сестра.

– Мы близнецы, и он младший!

– Хм! Близнецы, значит. А ты что, тоже их близнец?

– Нет, у меня нет братьев и сестёр. Я Ула.

– О, это поправимо! Здесь у тебя их будет сколько угодно. Меня можете звать Гроотхартом, или Давидом, или Стариком, как вам больше придётся по душе. Ну, идите же скорее выбирать комнаты! – Гроотхарт звонко хлопнул в ладоши и добавил: – Буду ждать в кладовке, это через гостиную направо и вниз.

Насвистывая какую-то мелодию, Гроотхарт удалился, оставив новичков одних изучать дом. Дети поднялись по лестнице на следующий этаж, где коридор расходился в три стороны, и начали поиски свободных комнат, сначала открывая двери совсем робко, потом посмелее.

На дверях обитаемых комнат вместо номеров красовалась всякая всячина. Мелом нарисованный лис, бумажка с посланием Alais. Netraucēt![3]3
  Не беспокоить! (латыш.)


[Закрыть], венок из сухих растений. Ни послания на дверях, ни сами двери не повторялись, каждая имела свой уникальный характер, судя по всему, отражавший характер жильца.

Алек и Нина повернули в широкий коридор, а Ула поднялась по лестнице на этаж выше. Все коридоры в этом доме заканчивались окнами, из-за чего свет пронизывал его в самых разных направлениях, создавая причудливые тени, блики и паутину солнечных лучей. Ула двигалась всё дальше, изучая свободные комнаты. Как и двери, комнаты отличались одна от другой – каждая следующая не походила на предыдущую. Где-то полы были деревянными, где-то – каменными, стены то белоснежные, то со старинными расписными бумажными обоями. Доски, кирпичи, камни, железяки, ракушки – у Улы создалось чёткое ощущение, что комнаты присоединялись к дому по мере необходимости и строились из подручных материалов.

Ула поднялась выше ещё на один этаж и остановилась возле узкой винтовой лестницы, деревянные протёртые ступени которой уходили вверх рядом с тёмно-синей стеной. «Наверное, там чердак», – подумала девочка и уже было повернула в другую сторону, но потом слова господина Гроотхарта, что можно гулять и совать носы куда вздумается, всплыли у неё в памяти, и Ула без колебаний направилась по винтовой лестнице вверх, на всякий случай держась за тонкие металлические перила.

Лестница привела её на небольшую площадку с двумя дверьми и маленьким круглым окошком. На левой висел номер 44, на правой – 100.1, что означало: обе комнаты пустовали. «Странно, почему они дают комнатам случайные номера, и интересно, сколько вообще в доме комнат», – размышляла Ула, открывая левую дверь. За дверью оказалась маленькая комнатка со стенами из дерева, с единственным окном, за которым виднелись горы, с кроватью, что висела над головой, и целой паутиной верёвок, тянувшихся от стены к стене. Верёвочная паутина уходила высоко под потолок, который был не чем иным, как внутренним пространством этого флигеля. Было понятно, что это тоже не её комната, такая подошла бы тому, кто обожает лазить, висеть вниз головой, подтягиваться и отжиматься, а Ула искала комнату, в которой просто захочется жить каждый день. С этой мыслью девочка открыла следующую дверь. Комната за ней была вдвое больше, с тремя окнами: одним узким, с видом, как и в соседней, на горную гряду, вторым от пола до потолка с видом на озеро и третьим средних размеров с видом на город. Помимо прочего, в комнате был небольшой, кривовато сложенный камин и крохотная ванная комната, больше похожая на платяной шкаф.

Здесь Уле захотелось остаться. Деревянные полы и каменные стены напомнили ей дом бабушки и дедушки в Род-Айленде, куда она приезжала во время летних каникул. Камин навевал мысли о северной стране, где Ула оставила родителей, кто знает, на какой долгий срок, а большие окна позволят наблюдать за внешним миром и особо не показываться там самой. Потому что, насколько сильно Ула мечтала о крепкой дружбе, настолько же сильно она боялась её заводить.