Текст книги "Темная сторона Петербурга"

И тут в избу влетели Дима с Игорем. Они несли три рюкзака – свои два и еще Левкин.

– Слушайте, а где все? – спросил Игорь. – Деревня как вымерла. Никого не видно. Хотели зайти попрощаться – никого нет. Избы пустые стоят… И Федор пропал.

– Где Лева? – спросила я. – Где?!

Про деревню и про Федора мне думать совершенно не хотелось. Плевать. Пусть он комсомолец, пусть вроде как участник экспедиции, и вообще хороший парень, но… нет. Это все не мое дело. Не наше. Хватит!

Снаружи раздался испуганный Левкин голос:

– Эй, вы где там?! Давайте сюда!

Мы похватали рюкзаки, Дима с Игорем взяли под руки сомлевшую Татьяну, и всех нас единым порывом вынесло на улицу, под унылый, нескончаемый дождь.

Липкая морось тумана облепила нас со всех сторон, пробралась мокредью под одежду, за шиворот.

Не зная, как выбрать верное направление при такой общей невидимости, мы застыли, озябшие, и торчали во дворе посреди какого-то белесого облака, павшего с неба на землю.

Клочья тумана дышали на нас, наступая и отступая, словно живые. Я моментально продрогла в этом киселе дисперсно рассеянной в воздухе воды.

Потом мы услышали ворчание двигателя: подъехал автобус – облупленный «пазик», покрытый бурыми пятнами ржавчины, которые походили на пятна запекшейся крови – словно он только что со скотобойни приехал. Окна автобуса занавешивали черные шторки.

– Это что же? – Ольга дернулась и наступила мне на ногу. – Похоронный автобус?

Лева шмыгнул носом:

– Ребята. Надо выбираться.

Он был очень серьезен. Я по лицу его поняла: Лева тоже что-то узнал. Что-то крайне неприятное. У него было такое лицо, что мне стало жаль его. Как руководитель экспедиции, он за всех нас нес ответственность.

– Не будем привередничать, – сказал Лева, оглянулся по сторонам и решительно полез в раскрытые двери автобуса. – Иногда у людей просто нет выбора. Ну?! Забирайтесь сюда. Не стойте!

– А как же Федор? И с бабками попрощаться? – не понял Димка. Игорь подсадил в автобус Татьяну, потом Ольгу, потом мне протянул руку. Димка все стоял и крутил головой, ничего не соображая.

– Вперед, – подтолкнул его Игорь. – Долгие проводы – лишние слезы.

Димка пожал плечами, закинул в автобус рюкзак. Вместе с Игорем они влезли и уселись с правой стороны. Лева постучал по стеклу кабины водителя.

– Все на месте! Двигай.

Двери закрылись, и мы медленно выкатились по раскисшей на дожде деревенской дороге. Мотор урчал, машину вело, кидало из стороны в сторону.

Я приподняла черную занавеску, протерла запотевшее стекло. Серебряные избы потускнели от воды, ограды почернели. Дряхлый домишко колдуна Матти стоял распахнутый, расхристанный. На опустелом крыльце никого не было. Никто не держался за ручку открытой двери.

Вся деревня выглядела мертвой и покинутой – ни собаки, ни кота на улице. И ни одного печного дымка над трубами.

Куда все подевались? Жуткие мысли лезли в голову. Мы, кажется, выбрались уже из деревни; мелькнуло слева тяжелой маслянистой чернотой Рыбозеро, и тут Лева сдавленно крикнул:

– Смотрите! Вон они…

Мы кинулись к окошкам. Странная, фантастическая, кошмарная картина предстала нашим глазам. На поляне перед чернеющим еловым частоколом стояли они все. Темные силуэты в предрассветной мгле, окруженные невысокими столбиками. Столбики эти – я не сразу догадалась – были кресты.

Туман дохнул и уполз в низину. Воздух сделался прозрачным, и картина происходящего, словно детская переводилка, проявилась, проступила отчетливее.

Вся деревня собралась на кладбище перед свежей могилой. Разрытая черная почва подсказывала, что здесь только что копали, что-то бросили вниз, что-то скормили матери сырой земле.

На невысоком холмике стояли двое: бабка Устья с жестким лицом деревянного идола и Федор, сморщенный, скукоженный, совершенно некрасивый. Жалкий.

Мы смотрели, проезжая мимо… Но я увидела всю картину цельно, сразу и так ясно поняла ее, потому что ожидала – каким-то женским внутренним напряженным чутьем. Глаза жадно охватили все мельчайшие детали, словно внутри меня взведен был фотоаппарат с самым кратким временем выдержки: вспышка, щелкает затвор – готово! Увиденное мельком навсегда запечатлелось в сознании.

Не знаю, как много заметили остальные, – мы не обсуждали деталей ни тогда, ни после. Нам казалось, так будет легче…

Ведь мне совершенно не хочется думать плохо о бабке Устье, о Филиске, Федоре и других людях, с которыми мы познакомились тогда, в Корбе, в августе 57-го!

И я вовсе не уверена, что стоит всерьез воспринимать субъективные картинки, которые сохраняет память. Слишком страшно. Но…

…Федор поднял голову, глянул заплаканными глазами на старую Устинью. Та, не дрогнув ни одним мускулом, кивнула. Кто-то из мужиков подтолкнул под руку – мол, давай, чего ждешь, парень? Федор размахнулся и, раскрыв в немом крике рот, всадил заточенный кол в шевелящуюся под ним, осыпающуюся землю. Могильный холмик дрогнул, земля просела и опустилась.

Нет, я не хочу плохо думать об этих людях.

Но я уверена – они похоронили своего черного колдуна Матти заживо. И Федор, его родной племянник, сам пригвоздил его к земле осиновым колом.

Иногда у людей просто не бывает выбора, так сказал нам в тот день Лева.

Атакан

Литейный мост

Возвращаясь домой, я почему-то изменил обычному маршруту своих вечерних моционов.

Было жарко и пыльно. Но вблизи Литейного моста с Невы пахнуло водой – не прохладой, а таким острым водяным духом, что сразу думается о свежем русалочьем смехе, переливчатом блеске волн, мокрой губке зеленой водоросли на камнях…

Я и не заметил, как свернул к набережной и спустился к воде. И тут же услыхал чудовищные проклятия.

У гранитного парапета, согнувшись в три погибели, стоял невысокий человечек и ругался на чем свет стоит, зажимая пораненную руку. С запястья его лилась кровь.

Зажать порез как следует ему мешала бутылка, которую он еле-еле удерживал за горлышко тремя пальцами – обычный недорогой портвейн.

– Помогите, пожалуйста, – прошипел этот тип при виде меня, морщась от боли. – Тут, в кармане, платок…

Никакая сила на свете не заставила бы меня сунуть руку в карман к незнакомцу – я даже со своими детьми, когда они еще пешком под стол ходили, так не поступал. Поэтому я протянул руку к бутылке, которую человек еле удерживал, и жестом показал: давай помогу, подержу. Давай!

Как мне кажется, на алкоголика я не похож. При взгляде на меня нельзя предположить, что, едва завидев бутылку с градусами, я вырву ее из рук владельца и скроюсь в голубой дали.

Но, думается, типу с бутылкой примерещилась именно эта картина, потому что он как будто испугался. Пробормотал:

– Нет-нет! Секундочку. Будьте добры… Э-э-э…

Поставил бутылку у ног и выдернул платок из кармана джинсов.

– Пожалуйста, прошу вас…

– Надо бы продезинфицировать. Перекисью. Тут аптека недалеко, – сказал я, протягивая руку к платку.

– Э-э-э… У меня к вам огромная просьба, – сказал незнакомец, отдергивая платок и кривясь от боли. – Сперва откройте бутылку! Сумеете?

«Ага, – подумал я. – Этот тип дезинфицируется изнутри».

Такие обычно не вызывают моего сочувствия, но этого я пожалел. Уж больно простодушно пялился он на меня своими голубыми гляделками и как-то легко, словно пух у младенца, летали вокруг его головы редеющие остатки рыжей шевелюры. От малейшего дуновения ветерка они вставали дыбом вокруг лысины, и это выглядело забавно: растерянный ирокез на тропе войны в каменных джунглях. Намеревался зарыть топор войны, да растерялся – асфальт кругом.

– Открыть сумеете? – тревожно повторил «ирокез».

Я кивнул. У меня всегда при себе хороший перочинный нож со штопором – друг привез когда-то из Германии, швейцарский.

– Так и быть, товарищ алконавт.

Посмеиваясь, я достал нож, отогнул штопорное лезвие, в три секунды откупорил бутылку и протянул ему:

– На, лечись.

– Я не алконавт, – высказался странный субъект, нимало не обидевшись. – Задержитесь еще на секундочку. Я мигом!

Он взял открытую бутылку за горлышко, перехватил порезанной рукой, из которой продолжала обильно сочиться кровь, и, далеко вытянувшись над парапетом, опрокинул содержимое бутылки в Неву.

Я вытаращил глаза.

Портвейн, булькая, рубиновой струйкой полился в реку; алые гроздья крови, набухая, отрывались от запястья странного типа и тоже слетали вниз.

Пару минут мы вдвоем наблюдали завораживающее зрелище. Потом вино кончилось (крови, полагаю, оставалось еще порядочно).

– А теперь платок, – с настырностью шекспировского мавра произнес незнакомец.

Я взял его платок и перевязал рану.

– Только затяните потуже, – попросил двинутый тип.

Я затянул. Тип взвыл.

Я немного ослабил узел.

– Так хорошо?

– Хорошо, – кивнул чудик и, просверлив меня взглядом, спросил: – Вы, я надеюсь, не торопитесь?

Я оглядел набережную. Неподалеку от нас двое удильщиков расположились на согретом солнцем камне у самой воды. Лица безмятежных рыболовов-любителей были полны стоического равнодушия. Они сосредоточенно изучали поплавки. Ничто не отвлекало их от медитации. Молодцы. Жаль, но я так не умею. Потому-то тип и прицепился именно ко мне.

– Да как вам сказать… – замямлил я.

– Не беспокойтесь! Я не отниму много времени, – вскричал коротышка. – Просто пройдемся. Пожалуйста!

– Куда?

– Что – куда?

– Куда пройдемся-то? – нахмурившись, спросил я.

– А! – спохватился навязчивый субъект. – А куда хотите. Мне все равно. Главное, чтоб не очень шумно вокруг…

– Ну, тогда – туда! – Я махнул рукой в сторону Летнего сада, и странный человек потянулся за мной как нитка за иголкой.

Он обхватил мой локоть и уже не отпустил. Теребил и дергал рукав моей рубашки в такт своему эмоциональному повествованию. Такая у него обнаружилась скверная привычка. Для начала он сообщил мне, что:

– Два дня назад умер мой дядя.

– Сочувствую, – отозвался я. – Это… нехорошо.

Спрашивается: какое мне дело до его дяди?

Я, конечно, человек старой формации, но выражать соболезнования совершенно не умею. Все же я попытался промычать нечто невразумительное, чтобы как-то обозначить, прилично случаю, печаль. Он, однако, остановил меня.

Помахал ладонью в воздухе перед собой и пояснил:

– Нет-нет, ничего. Я же совсем не знал дядю. Да что там: я не знал и того, что он существует! Он был двоюродным братом моего отца. Отец умер, а мать считала родственника слегка помешанным. Чокнутым! Не знаю почему. Вернее, теперь-то догадываюсь. Дядя мой был шаманом. Или вроде того.

Думаю, на моем лице ясно читалась реакция на эти приятные сведения. В голосе коротышки зазвенели виноватые нотки.

– То есть он мне это как-то по-другому высказал… У него терминология своеобразная. Я просто, чтобы понятнее было…

Я скривился и уже хотел было отшвартоваться, бросив типа в бурные хищные воды городской стихии, как Стенька Разин – княжну, но он, почуяв перемену галса, трогательно заглянул мне в глаза и спросил:

– А вы вообще в шаманов верите?

Я отрицательно помотал головой.

– Вы знаете, что такое эгрегор?

Я снова помотал головой. Тип смутился и как-то увял.

– Знаете, я-то ведь тоже, в общем… Дядя мне все это рассказывал и объяснял, но я… не очень хорошо понял.

Странные, конечно, у некоторых бывают дяди. Но ведь с другой стороны – племянники за дядь не отвечают. Мало ли какой непутевый кому попался? Не повезло. Помню, мне этого типа даже чуток жалко стало.

– Ладно. Значит, служитель культа. Дальше? – подбодрил я нерешительного племянника шамана.

– Ох! Вы знаете, он долго мне рассказывал… Говорил, говорил. А речь у него такая бессвязная. Пару лет назад случился инсульт. Речь восстановилась, но плохо. Когда волнуется – с артикуляцией не справляется. Бормочет чего-то невнятно. То есть в принципе разобрать можно…

– Так и что же вы разобрали в принципе?

Я уже начал понемногу терять терпение. А тип бодро размахивал клешнями и никаких затруднений не замечал.

– Дядя рассказывал мне про наших древних предков. О том, как они пришли в здешние места и сумели удержаться на этом пятачке земли, отстояв свое право…

– Да? Это при Петре, что ли?

– Нет-нет! Что вы! Гораздо раньше! Намного раньше! Древние племена пришли на Неву чуть ли не с начала времен, как только льды отступили и море обмелело.

Но это не самое важное. Была внутри кочевого племени особая семья жрецов-шаманов. Когда племя приходило в незнакомую землю, жрецы призывали Силу этой земли и совершали обряд кровного завета между членом жреческой семьи и Силой.

Союз между ними создавал особую энергетическую сущность, в которой дух жреца и дух Силы объединялись в одно целое.

Так племя роднилось с землей, чтобы жить на ней сытно и безбедно, не вступая в противоречие с местными стихиями. Что-то вроде межплеменного брака, только магическим путем. Называлось это «атакан».

После обряда дух делался защитником племени, а племя служило созданному атакану, принося жертвы духу.

Как все это практически выполнялось – понятия не имею. Не спрашивайте. В том-то и беда… Главное, что кровная связь – завет между Силой и жрецом – неразрывна на все времена.

Атакан нельзя изжить. Сила земли вечно живая, она возрождается так же, как род людей. Все потомки жреца-прародителя, заключившего завет, и потомки потомков его должны соблюдать обязательство – служить атакану, пока не иссякнет их род.

Иначе голодный атакан обратится к злу, начнет мстить. Восстанет против людей, будет разрушать, мучить, губить все живое в подвластных ему пределах. Вы понимаете?

Я посмотрел на него. В глазах чудика что-то сверкнуло. Он понизил голос до зловещего шепота и, оглянувшись по сторонам, поведал:

– Вы уже догадались? Дядя мой – шаман. Я – его потомок, потомок шаманов. Атакан… – и замолк, обшаривая взглядом мое лицо в поисках произведенного эффекта.

Эффекта, надо признать, было ровно столько же, сколько от сообщения о смерти дяди. Я уже догадался, что встреченный мною типчик – городской сумасшедший в стадии обострения, и не намеревался его дразнить.

С психами лучше всего расставаться по-хорошему. Поэтому пришлось сделать вид – надеюсь, я был достаточно непроницаем. Как «Наутилус» капитана Немо.

Я сказал:

– Да-а? – соображая, что бы еще такое сказать, чтобы отвлечь внимание. Кто знает, что мой ненормальный приятель задумал? Вдруг прямо сейчас бросится…

Но он не бросился. Он глядел на меня с горечью.

– Даже и не надеялся, что кто-нибудь мне поверит.

Опустив плечи, он брел рядом, шаркая ногами, как бурлак на Волге, – крошечный человечек, придавленный непомерной заботой, внезапно свалившейся на него. К этой тяжести он не готов, поэтому она вот-вот прихлопнет его как муху.

И снова я его пожалел:

– Ну что вы так огорчаетесь? Ну мало ли что наговорил вам дядя! Да к тому же перед смертью. Не всему ж надо верить! В конце концов…

– Боже мой, – прошептал он. – Как же вы не понимаете?

Дрожащей рукой он притянул к себе мой локоть и прошептал:

– Вы же были на реке. Вы же только что все видели!

– Видел. Что я видел? – Я смутился под его требовательным взглядом. Оно, конечно, глупо лить портвейн в Неву, но и рвать из-за этого волосы – равно как и с гордостью колотить себя в грудь – я бы лично не стал. Подумаешь!..

Мгновение он смотрел на меня испытующе, затем отвернулся:

– Да нет, ничего.

Вспышка, казалось, отняла у него все силы. Он умолк. Вид у него был убитый.

– Бог знает, что еще может случиться здесь по моей вине, – пробормотал он, глядя на багрово отливающую в лучах заката Неву.

– Да почему ж – по вашей? – подал я голос. – Все мы в чем-нибудь виноваты…

Он перебил меня:

– Сегодня назначенный день расплаты. Атакан ждал жертвы. А я не знаю – как. Не знаю – что… Дядя умер внезапно. Он не успел ничего толком объяснить. Если что-то случится – я буду во всем виноват. Вы это понимаете?!

Я надолго задумался. Вот так мировая скорбь у этого потомка шамана! Даже если он псих – все-таки, наверное, человек не злой. Вон как переживает.

Но – сумасшедший он или здоровый – помочь я ему ничем не мог. Надо как-то выпутываться из нелепой ситуации, в которую загнали меня моя же жалость и мое же любопытство. Требовалось продумать пути отступления, а ничего стоящего в голову не приходило.

– Атакан? – переспросил я бездумно.

– Атакан. Если хотите знать, Сила здешних мест заключалась в огромной каменной глыбе. Глыба лежит на дне реки, у опоры Литейного моста.

– Почему? – глупо спросил я.

Потомок жрецов печально ответил:

– А ее туда не раз спихивали. Лет четыреста назад случилась похожая неприятность: последний из жрецов атакана рассорился с местными жителями, перешедшими в новую веру, и они убили его. А сын убитого был слишком мал и не мог служить духу Силы.

И вот пошли тогда напасти на всех, кто здесь жил, – засухи, наводнения, голод, мор. Враждебные племена и разбойники изводили народ. Кровь лилась как вода, и не было избавления от смерти ни сильным воинам, ни маленьким детям.

Люди испугались, явились принести жертвы духу, но атакан отверг все – он мстил за убийство своего кровника, жреца. Камень как камень – он не умеет прощать.

Тогда люди задумали избавиться от камня: вырыли огромную яму, скинули глыбу на дно и закидали землей. Но прошел срок – и камень вышел на поверхность. Известно: земля камни родит. И снова полилась кровь.

Придумали камню другую казнь: прорыли канаву и затопили его у берега Невы. Но такова сила атакана, что и вода не смогла удержать камень, и выбрался он обратно на сушу.

Перепугались люди, отчаялись. Взмолились всем племенем новому богу, раз старый столь сурово карал их.

Бог сжалился над людьми и наслал на их землю малый потоп. Пошли сильные дожди – день, два, месяц. Мощные потоки размыли русло реки, и камень пропал на дне Невы и с тех пор на поверхности не показывался. Но это ничего не значит. Атакан силы не потерял.

– Откуда знаете?

Щуплый потомок шамана вздрогнул. Он до того увлекся своим мрачным рассказом, что почти забыл о моем существовании. Оглянувшись, пожал плечами:

– Да это и весь Питер знает. Если уж что случалось в городе, так непременно здесь. И на суше, и на воде. Самоубийцы. Утопленники. Аварии. Еще когда строили мост – в опоре кессон прорвало, около тридцати человек утонуло. И спустя год на том же месте – взрыв на стройке. Опять жертвы…

– Почему?

Он поежился, отвел глаза.

– Не знаю, – сказал. – Дядя упоминал – какая-то история приключилась нехорошая с тогдашним жрецом. Или с его женой…

Он говорил так неохотно, что я подумал: темнит потомок шамана. А он снова принялся наблюдать за моим лицом, и физиономия у него сделалась неприятно звериная, хитрая.

Странный тип. Чего он, в конце концов, от меня хочет? То кидается незнакомому человеку в жилетку плакаться, а то скрытничает и юлит.

Между тем сумерки сгущались; последние розовые дорожки закатного света угасли – вода сделалась иссиня-черной, цвета закаленной булатной стали. Туристы и молодежные компании давно не попадались навстречу.

– Дядя сказал: тот жрец не выполнил завета, и атакан обернулся против него, – глухо закашлявшись, поведал хилый потомок жрецов. А я вдруг весьма некстати подумал: «Странно, что он так и не назвал мне свое имя. Надо бы его спросить». Но он как раз опять залился соловьем, затарахтел – не остановишь. – У него были неприятности, у того жреца. Поэтому он даже уехал в другую страну. Но это не помогло. Пришлось вернуться. Кончилось тем, что он бросился с моста в воду и утонул. Служение перешло к другому жрецу, напрасные смерти прекратились.

«Напрасные смерти? О чем это он?» – Я уже ничего не понимал. Попутчик мой вдруг сделался беспокойным: засуетился, забегал вперед-назад, не один раз оглянулся по сторонам. Я уж подумал – об удобствах цивилизации затосковал. В смысле, в сортир человеку надо.

Но он продолжал говорить, подробно разъясняя мне какие-то детали, с дотошностью и упорством входя в мельчайшие и абсолютно неинтересные подробности жизни дяди.

Я решил, что пора прекращать балаган и закругляться с прогулками. Тем более что мы как раз подходили – в который раз уже за этот вечер – к тому самому месту, откуда ушли. С Невы тянуло сыростью, и резко пахла тиной вода – в такие ночи не стоит долго задерживаться на набережной. Особенно если у кого ревматизм.

Я уже обдумывал, что сказать, когда буду прощаться. Но он вдруг сделал резкое движение, заступил мне дорогу, приблизив лицо, заглянул в глаза и как-то с нажимом произнес:

– Я думаю, вы поняли меня. Вы поняли, чего я боюсь? Мое неумение служить не нравится атакану. И это означает новые смерти для многих людей. Многих. Вы понимаете? Людей, ни в чем не виноватых. Ничего не подозревающих… Вы понимаете?

Голос у него сделался просительным и жалким; глаза из серо-голубых и водянистых стали темными, как водовороты в морской пучине, где царит вечная мгла.

– Вы уже старый человек, поживший на свете. Мудрый. Вы наверняка меня понимаете…

Бормоча всю эту болезненную чушь, он сверлил меня взглядом и наступал ближе, заставляя отклоняться назад. Мы уже едва не нос к носу с ним стояли, когда я почувствовал, что уперся задом в холодный гранит парапета.

– Что-то я… Задержался. А меня ждут.

Глупо, но я вдруг подумал, что тип, который днем показался мне хлюпиком, вовсе не такой слабак, по крайней мере говорить жестко он умеет.

– Вам не надо никуда идти.

Он схватил мою руку.

– Но ведь меня ждут…

Теперь уже мой голос сделался жалким и просительным. Я попытался вырваться и обнаружил, что пальцы у моего противника холодные и цепкие, как стальные крюки.

Не позволяя ни обойти, ни отодвинуть себя силой, он припер меня к парапету и упорно толкал туда, в черные, маслянисто поблескивающие воды Невы.

– Эй! Поймите же – мне пора…

Я повысил голос, но боялся закричать. А вдруг эта цеплючая сволочь догадается зажать мне рот? Тогда уж точно потеряю шанс вырваться. Я все пытался с ним разговаривать. Даже животных усмиряют ласковыми словами. Я старался сохранять спокойствие, но сердце колотилось уже где-то в горле, да так громко, что я удивлялся, как он этого не слышит. Этот барабанный бой больного сердца предвещал мерзавцу скорую победу.

– Понимаете ли, сегодня у жены какая-то встреча намечена, с подругами. И я обещал ей… И мне пора. – Я нес сущую белиберду, заговаривая мерзавца, словно дикого зверя. – Уже совсем пора.

– Я тоже так думаю, – сказал он, усмехнулся и, уже не скрываясь, протянул руку к моему горлу. Мне повезло. Как раз этот прием мы отрабатывали в армии с сержантом Голыбой. Как я его тогда ненавидел, этого сержанта!

А получается, он мне спас жизнь.

Я настороженно караулил все движения этого психа-шамана. Поэтому, едва он поднял руку, я угадал направление и, слегка присев, уклонился, поднырнул ему под локоть и, одновременно навалившись на бедро, подсек его ногу резким движением.

Такой прыти он никак не ожидал от старого интеллигентного балбеса вроде меня – упал, ударившись головой. Я слышал, как отвратительно хрустнула кость – этот звук ни с чем не перепутаешь, – но не остановился, торопясь выбраться наверх, к Литейному, поближе к людным местам. Поднявшись наверх, я оглянулся: проклятый шаман сидел, прислонившись к парапету, подняв руки к затылку, и вся его поза красноречиво свидетельствовала, что неумелому служителю атакана и в этот раз основательно не повезло. Он был жив, но догнать меня ему было уже не под силу.

Все-таки я не стал мешкать, ретировался со всей скоростью, на какую были способны мои ревматические семидесятидвухлетние ноги.

Хватит с меня приключений.

* * *

Следующим утром я первым делом включил телевизор и стал слушать новости. Мне бы вовсе не хотелось узнать, что вчера вечером в городе стало одним трупом больше, а одним потомком шамана меньше. Я беспокоился и по дурацкой привычке расчесывал свое любопытство, как ребенок – подсыхающую болячку. И вдруг…

– Авария на Неве, – сообщила дикторша новостной программы. – Сегодня, приблизительно в четыре утра по московскому времени, в Петербурге судно столкнулось с опорой Литейного моста.

Сухогруз «Каунас» был загружен металлом. В результате столкновения корабль затонул на две трети. Жертв и пострадавших нет. Серьезность причиненных мосту повреждений в настоящий момент выясняют специалисты.

Оцепенев, я уставился в телевизор: затопленный «Каунас» торчал кормой вверх как раз напротив того места, где я повстречался с буйнопомешанным потомком шамана. Радужные пятна расплывались по воде, и два мусоросборщика деловито суетились вокруг них у опоры моста – маленькие суденышки собирали топливо, которое уже расползлось по поверхности реки из баков затонувшего судна.

Мне стало как-то не по себе. Можно ли считать аварию совпадением?

Шаман говорил про затопление кессона. Когда-то давно я даже читал об этом, но подробности забыл.

Я вспоминал вчерашнюю встречу, думал, и от этих мыслей мне становилось все неуютнее. Тогда я плюнул и позвонил приятелю. До пенсии он работал редактором в «Детской литературе» – мужик умный, энциклопедически образованный. Старый кадр, таких теперь не делают.

Приятель оказался дома. Мы поболтали о том о сем – про погоду и внуков. А потом я как-то в тему ввернул – мол, не слышал ли он такого слова: «атакан»?

Он озадачился.

– Атакан? Хм. Это из какого вообще контекста?

– При чем тут контекст? Просто слово.

– Тогда из какого языка?

– Понятия не имею.

– По звучанию как будто тюркское, – заинтересовался приятель. – По крайней мере похоже. «Ака» – предок, «кан» – кажется, кровь. Если я ничего не путаю. Впрочем, это можно проверить… А тебе зачем?

– Да так, – замялся я.

– Но это надо или – так? – уточнил приятель.

– Надо, – твердо ответил я. – Но не так чтобы срочно.

– Ага. Ну, подожди, я перезвоню тебе.

Он перезвонил только через два дня.

– Знаешь, странная история, – сказал приятель. – Я так и не выяснил, из какого все-таки языка этот «атакан» взялся. Пытался идентифицировать морфемы… Оказывается, есть в вепсском языке слово «акан» – означает «бабий». Но если слово из вепсского, то что такое «ата»? Нашел «айт» – амбар, значит, «закрома» то есть. Может, фонетика редуцированная, думаю? «Бабьи закрома»?

– Ну ты развел филологию! Я всего-то хотел узнать – откуда взялся этот атакан, а ты…

– Откуда он взялся, – сердитым голосом отозвался приятель, – это совершенно отдельный вопрос, и ты мне задачу так не формулировал. Поэтому…

– Ну, ладно, ладно, – заворчал я. – Сдаюсь. Хоть что-то про атакан ты узнал?

– Только легенды о жертвенном камне «Атакан». Будто бы лежит он на дне Невы у Литейного моста.

Мне стало трудно дышать.

– И что? – через силу спросил я.

– Да, собственно, и все.

Даже не видя приятеля, я представлял, как он сейчас недоуменно пожимает плечами.

– Место, где он лежит, считается самым гиблым в городе. 16 сентября 1876 года двадцать восемь рабочих утонули в затопленном кессоне… Через год – еще сорок жертв при взрыве…

– А сегодня, 16 августа 2001 года, сухогруз «Каунас»…

– А, ты уже слышал новости. Да, странное совпадение. Сегодня, получается, тоже 16-е. Так зачем тебе все это надо было?

– Да так, я еще сам не понял, – уклончиво ответил я.

– А! Ну, когда поймешь – звони. Будет любопытно узнать.

Он бросил трубку. Возможно – обиделся. Решил, что я от него что-то скрываю. Но я не стал перезванивать ему.

Я как сел в кресло, так и подняться не мог. Уговаривал себя, что все это – глупости. Глупости! И еще раз глупости.

– А говорят – сумасшествие не заразно. А оно вон как! – сказал я сам себе вслух. И постарался выкинуть атакан из головы.

* * *

Но он то и дело напоминал о себе.

Да, конечно, местечко такое – центр, перекресток – водного и пешего пути. Испокон веков на перекрестках черти орудуют.

Но все же – не слишком ли часто?

То турист в воду свалится, то катер сгорит, то автомобиль рекламную тумбу протаранит. Однажды человек на мосту застрелился, и я встревожился, подумав: а не мой ли это шаман? Вдруг снова атакан осиротел, и, значит, жди отныне большой беды?

Но оказалось, что самоубийца занимал какую-то должность в боевом подразделении. Ни при каком раскладе я не мог представить, чтобы знакомый мне хлюпик служил в войсках.

Спустя какое-то время карусель неприятных событий вокруг проклятого места замерла. В городе пошли слухи, что кто-то ходит на Литейный мост, чтоб покропить Неву красным вином.

Наверное, это мой шаман. Хочется надеяться, что других жертв своему идолу он больше приносить не пытается.

Иногда я вспоминаю тот день, и словно наяву возникают передо мною отчаянные глаза шамана – как две черные воронки в воде. Цепко хватают и тащат вниз – к гибельному холоду, в пространство, где совсем нет солнечного света, но вечный полумрак от взвеси придонного ила, волнуемого течениями.

Кто знает, что спит там, в глубине, какое древнее зло затаилось среди органических останков рыб, растений, человеческих отходов и захороненных костей?

Я стараюсь меньше об этом думать. В конце концов, шаман прав – я уже пожил на свете. Злопамятные духи земли все меньше имеют надо мной власти. И не могут они беспокоить меня больше, чем те небесные силы, которые, как учит нас религия, ожидают впереди всякого хорошего человека.