Текст книги "Смерть автора"

Кн. 1.
ПИСАТЕЛЬ, ЧИТАТЕЛЬ, ГЕРОЙ

Из журнала The New Age, №4/1913.

Мастер мистерии слова

Наконец-то совершилось событие, которое предвкушала читательская публика с конца прошлого года – переиздан «Мирослав боярин» Алистера Моппера. С самого момента своего первого издания в 1908 году он снискал необычайную популярность, и мистер Моппер заслуженно пожинает свою писательскую славу. Роман открыл британскому читателю существование целого мира, о котором тот даже и не подозревал – мира, не имеющего ничего общего с размеренным мирком викторианского романа, где все события составляют разговоры, а кульминацией является отказ героини от предложения вступить в брак. Мир, открытый для нас Моппером, так же далёк от викторианского, как виски от овсяного супа – это мир бесконечно враждебный и бесконечно притягивающий; он может шокировать своей жестокостью, но под обаяние его нельзя не подпасть – в первую очередь потому, что это мир другой, не-английский.

Восточная Европа – не Англия; никто ещё не заявлял об этом так прямо и бескомпромиссно, как Алистер Моппер. Восточноевропейская тема является сквозной в романе, хотя большая часть его действия происходит в Англии. Это совершенно особый тип культуры, ещё мыслящий древними категориями коллективного бессознательного, где сон и явь неотделимы друг от друга, а первобытные архетипы обретают пугающую реальность. Главный герой, Мирослав Э. – яркий представитель этого типа сознания. Моппер воспроизводит восточноевропейскую психологию с поразительной достоверностью: стихийные, тёмные движения инстинкта сочетаются в Мирославе с непомерной гордостью и жаждой власти в любой её форме, мрачное упорство, с которым он плетёт свои заговоры, мгновенно сменяется слепой злобой в случае провала. Этому характеру свойственна особая, драматическая агрессивность, поэтика ярости и отчаяния. При всём ужасе, который вызывают деяния Мирослава, его фигура завораживает: он, несомненно, удался автору более убедительно, чем положительные герои романа. Страшный конец Мирослава вызывает чрезвычайное напряжение в читателе: здесь разрешение трагической цепи событий, к которому исподволь готовил нас Моппер. Автор искусно меняет регистры повествования с помощью избранного им документального жанра, в который он поистине вдохнул новую жизнь. Сухой тон газетной хроники неожиданно сменяется интимным лиризмом девичьего дневника, а последний – отчаянной болью предсмертной записки. И всё это пронизано необычайными событиями, многие из которых так и не получают до конца объяснения. Существовала ли собака-оборотень, или она плод выдумки журналистов? Кем приходилась Мирославу девушка в белом? Был ли Мирослав влюблён в леди Белинду, которую он избрал для исполнения своих дьявольских планов? Мы так этого и не узнаем. Моппер со свойственным ему художественным чутьём предпочитает оставить это тайной.

Мэтью Арчер

Из еженедельного журнала The Literate Modernity, №7/1913.

Тайна и таинственность

По-видимому, надежды на то, что у британцев когда-либо выработается литературный вкус, следует оставить окончательно. Свидетельством тому недавнее переиздание пресловутого «Мирослава боярина», с помпой разрекламированное в таком высоколобом журнале, как The New Age, и кем же – самим Мэтью Арчером, автором статей о Шекспире и Стерне. Мистер Арчер всерьёз, кажется, полагает, что коммерческий успех романа прямо пропорционален дарованию Алистера Моппера. По крайней мере, он ни разу в этом не усомнился.

Критик пишет об особых заслугах Моппера в постижении восточноевропейской натуры. Что же такого нового мы узнаём о восточноевропейцах из «Мирослава боярина»? Что они властолюбивы, злобны, хитры и находятся не в ладах с христианской этикой – набор немудрящих стереотипов, восходящих ещё к эпохе романтизма. Мирослав, конечно же, как заглавный герой должен обладать этими качествами втройне; конечно же, должен быть высоким брюнетом с орлиным носом, бледным лицом и остроконечной бородкой (воздушный поцелуй Льюису и Анне Радклиф!) – и, разумеется, просто не может не страдать мизантропией и припадками истерической ярости. Непонятно, какое отношение эта взвесь байронизма в тусклом подражании готическому роману имеет к «открытию» мира Восточной Европы и вообще к какому-либо открытию.

Мистер Арчер пишет о «тайне» в романе Моппера; на наш взгляд, вместо тайны роман полон самой низкопробной таинственности. Собака-оборотень, девушка в белом, бьющаяся в окно сова – нехитрый арсенал литературных ходов, дошедших без изменения из XVIII столетия; но мы-то полагали, что они в наше время сохранились только в шестипенсовых романах ужасов. Выкиньте их из «Мирослава боярина», и от романа ничего не останется. Попытка Моппера осовременить сюжет, внеся туда поезда, телефон и дискуссии о науке, не производит никакого иного впечатления, кроме комического. Что же касается упомянутой мистером Арчером смены стилевых регистров, то она представляет собой весьма неловкую и поверхностную имитацию. Собственно, у Моппера существуют всего лишь два «регистра» – официально-деловой и тон самой напыщенной сентиментальности (в первой выдержке из дневника Белинды слово «милый» повторяется 11 раз). Речевых различий у героев нет никаких: невозможно понять, когда говорит Белинда, а когда Элоиза, и дневники обеих, а свою очередь, неотличимы от путевых записок Тимоти. Слово же «ужасный» повторяется столь часто, что воспринимается как бессмысленный набор типографских знаков.

Что же касается фактографической стороны романа – которую критик из The New Age вовсе не затрагивает – то она ниже всякой критики. Моппер полагает, будто «Мирослав» – мадьярское имя (меж тем как это имя славянское и встречается где угодно, только не у мадьяр); помещает Слатину на границе Венгрии и Литвы (sic!); явно путается в вероисповедании своего героя. Ему неизвестно даже то, что у русалок в восточноевропейских поверьях не бывает рыбьих хвостов, они выглядят как люди и носят одежду. К числу особых перлов принадлежит и русский граф по фамилии Успенский: да будет известно мистеру Мопперу, что такие фамилии в России носит только духовное сословие, в которое дворянам вступать запрещено. Таким образом, если читатель последует Мэтью Арчеру и будет искать у Моппера отражения Восточной Европы, ему грозит перспектива попасть в глупое положение.

Бернард Кросс

Из The Literate Modernity, №8/1913.

Письма читателей

…Вызывает глубокое возмущение та надменность, с которой мистер Кросс разносит в пух и прах Моппера. Что это, зависть к успеху талантливого писателя? Не потому ли мистер Кросс обрушивается на роман, что сам не способен произвести ничего, кроме фельетона? Откуда такой нигилизм по отношению к британской литературе? Может быть, мистер Кросс, и Шекспира, по-вашему, написал не Шекспир, а граф Рэтленд? А мы-то полагали, что англичанин должен с уважением относиться к культуре своей страны. Остаётся надеяться, что для мистера Кросса ещё не всё потеряно – он ещё может изменить свою точку зрения на роман.

Анджелина Сноуфорд, Бирмингем.

…Мелочная придирчивость Бернарда Кросса к фактам и датам производит некоторое недоумение. Здесь виден полный непрофессионализм его как критика. Он незнаком с тем элементарным положением, что следует разграничивать правду факта и художественную правду, поскольку это далеко не одно и то же. Художественная правда «Фауста» несравнимо выше того факта, что с историческим доктором Фаустусом ничего подобного не происходило и что верить в сделку с дьяволом могли только наши невежественные предки. Художественная правда не только не совпадает с фактографической, но может и прямо противоречить ей. Мистер Кросс, прочтя роман весьма поверхностно, обращается с ним как с газетной хроникой или репортажем из зала суда, сосредоточив внимание на допущенных автором неточностях и совсем не видя художественного целого.

Фрэнсис Ривз, преподаватель английской словесности,

Оксфорд.

…Кросс оказался достоин своего имени и не обманул ожиданий. Давно пора было подобраться к идолу массовой публики, но для этого требовалась смелость. Не всякий сумеет вот так просто заявить, что король голый. Разумеется, это вызовет немалое недовольство среди ценителей творчества Моппера; но что нам до этого? Кросс с убийственным сарказмом показывает нам истинную цену опусов вроде «Мирослава боярина». Вот трезвый взгляд на современную словесность, которого так не хватало нашей критике.

Грэм Уильямс, Лондон, Южный Кенсингтон.

Вырезка из Times от 26 февраля 1913 года.

Недавно Фред Беркли, владелец киностудии «Золотой Парнас», начал переговоры с Алистером Моппером по поводу экранизации «Мирослава боярина». За либретто по собственному роману Моппер получит 250 фунтов. Предполагается, что в главной роли будет занят настоящий мадьяр, а именно Имре Микеш, уже прославившийся в прошлом году в роли Тамерлана. Некоторую проблему составляет рост актёра, который едва превышает средний, но для него сделают специальные сапоги на толстой подошве.

Из журнала The New Age, №8/1913.

Ответ на критику

Я очень рад, что моя статья в прошлом номере журнала вызвала столь бурную дискуссию. Я даже не ожидал такого количества откликов. Замечу только одно: сам факт того, что о романе Алистера Моппера спорят столь оживлённо, свидетельствует в пользу незаурядности этого произведения. Истории известно, как долго шли диспуты вокруг многих выдающихся авторов, прежде чем их зачислили в разряд классиков. Едва ли не на всякое подлинное новаторство поначалу сыпались упрёки и обвинения в дурном вкусе; достаточно вспомнить, что ещё полтора столетия назад дурновкусие казалось главной чертой Шекспира – если уж неоспоримый гений не застрахован от таких нападок, то как же быть талантам более скромного масштаба, не претендующим на лавры великого барда? Вся прелесть Моппера и состоит в том, что он не Шекспир и не может быть втиснут в чужие мерки. И для меня это отнюдь не недостаток Моппера. Именно в стилизации, в воссоздании атмосферы старинного готического романа на современной почве и заключается очарование манеры Моппера. Привычные детали и атрибуты этого жанра, попадая в обстановку XX века, обретают совершенно новое и неожиданное звучание.

Ни литература, ни критика не стоят на месте; требовать от романа достоверного отображения жизни могли наши деды полвека назад, сейчас же представления о литературе и реальности изменились, и наивный натурализм неуместен в приложении к роману, в котором сталкиваются две различные реальности – реальность литературной традиции и реальность современной жизни. В жизни, увы, такое неосуществимо. Что, если бы вдруг среди нас появился Мирослав-боярин и дал свою оценку романа о себе самом? Можно только гадать, какое суждение он бы высказал; но то, что с точки зрения современного художественного поиска роман представляет собой значительное явление, сомневаться не приходится.

Мэтью Арчер

Из The Literate Modernity, №9/1913.

Комментарий автора

Вся дискуссия вокруг моего романа чрезвычайно любопытна. Мне льстят как комплименты Мэтью Арчера, так и боевая готовность Кросса разнести меня в пух и прах. Это демонстрирует, насколько сильно сам факт существования моего романа задевает за живое. Я буду только рад, если полемика вокруг «Мирослава боярина» продолжится. Однако мистер Арчер весьма неосторожно высказал мысль о том, что было бы, если бы в дискуссию вступил сам герой романа. Я бы посоветовал мистеру Арчеру не дразнить гусей и не искушать ситуацию: как гласит старинная английская поговорка, помяни чёрта, и он явится. В остальном же я поддерживаю включение в полемику самых широких читательских кругов и готов выслушать любые мнения, поскольку они меня очень интересуют.

Алистер Моппер

Из Pall Mall Gazette от 28 февраля 1913 года.

Интервью с Алистером Моппером,

автором «Мирослава боярина», ведёт наш корреспондент Джеймс Уолпол.

Корр.: Мистер Моппер, второе издание вашего романа удвоило его популярность. Что вы чувствуете по этому поводу?

А. М.: Я очень рад, что мой роман имеет успех. Огорчает только, что издатель не захотел включить в книгу превосходные иллюстрации Генри Ховарда – как мне объяснили, это сделало бы издание коммерчески невыгодным, несоразмерно увеличив его стоимость. Тем не менее мне очень приятно, что роман читают.

Корр.: На читателей произвело крайне интригующее впечатление ваше заявление в №9 The Literate Modernity. Следует ли его понимать как намёк на то, что Мирослав-боярин существует?

А. М.: Странный вопрос. Что бы вы ответили, если бы вас спросили, существует ли Гамлет? Или Робинзон Крузо?

Корр.: Разумеется, в качестве литературного персонажа. Но из вашего высказывания в печати можно сделать вывод, что Мирослав-боярин существует, так сказать, во плоти. У него есть живой прототип?

А. М.: У всякого литературного героя есть свой прототип. В конце концов, на этом положении основано христианское вероучение.

Корр.: У вас отменное чувство юмора, мистер Моппер, но я бы не назвал его вполне английским. Уж не взяли ли вы вашу манеру высказываться от Мирослава-боярина?

А. М.: Почему бы и нет? От него можно многому научиться.

Корр.: Итак, вы признаёте, что настоящий Мирослав существует и вы с ним знакомы.

А. М.: Я этого и не отрицал.

Корр.: Неужели подобный человек в самом деле может существовать? Он действительно имеет отношение к событиям, описанным в книге?

А. М.: Не ко всем; часть эпизодов мною вымышлена. Вы же не будете отрицать за писателем право на вымысел?

Корр.: Разумеется, нет. Но всё-таки в целом – можно ли говорить, что Мирослав списан с реального лица?

А. М.: В целом – да; смотря что понимать под целым. Наполеон у графа Толстого ведь тоже в целом списан с реального лица.

Корр.: А если не секрет, не могли бы вы раскрыть имя прототипа?

А. М.: Мне совершенно нечего скрывать или раскрывать, поскольку этот герой выведен в романе под собственным именем. Его в самом деле зовут Мирослав, и фамилия его начинается на «Э». Я не могу сказать больше, чем сказано в романе.

Корр.: Может ли читательская публика рассчитывать на то, чтобы познакомиться с ним? Иными словами, могли бы вы представить его нашему журналу?

А. М.: Это крайне нежелательно. Введение его в дискуссию о романе может иметь сложные последствия. Однако если он сам пожелает в неё вступить, я не в силах ему воспрепятствовать.

Корр.: Всем интересно узнать происхождение знаменитой фразы из вашего романа: «Вы ещё придёте ко мне пить чай». Произнёс ли эту фразу настоящий Мирослав, или это художественный вымысел?

А. М.: Боже мой, конечно, вымысел. Мне требовалась стилистически нейтральная реплика для завершения главы, вот и всё.

Корр.: И последний вопрос. В настоящее время, насколько мне известно, студия «Золотой Парнас» занимается съёмками фильма по мотивам вашего романа, за которыми вы наблюдаете лично. Как вы оцениваете кинематографическое воплощение ваших замыслов? Насколько удачно, на ваш взгляд, Имре Микеш передаёт образ вашего героя?

А. М.: Об этом ещё рано говорить. Съёмка только начата. Надеюсь, исполнение действительно окажется удачным.

Корр.: Большое спасибо. Надеемся услышать ваше мнение после съёмок фильма.

Из Times от 3 марта 1913 года.

Британский читающий мир ошарашило интервью Алистера Моппера в Pall Mall Gazette от 28 февраля с. г. Известный писатель прозрачно намекает, что человек, подобный Мирославу-боярину, существует на самом деле и даже, в отличие от героя романа, жив и невредим. Скорее всего, мы имеем дело с очередной мистификацией писателя, потому что для всех, кто читал роман, очевидно, что поверить в происходившие в нём события невозможно – это противно и разуму, и логике, и человеческому естеству. Впрочем, Моппер открыто признаётся, что значительная часть описанного в книге – художественный вымысел.

Из писем, полученных Алистером Моппером 1 – 17 марта 1913 года.

…Я просто удивляюсь, как вы, мистер Моппер, собираетесь удерживать человека, послужившего вам натурой, от дискуссии о нём самом. По отношению к нему это высокомерие – он, в конце концов, не ребёнок, чтобы указывать ему путь, – по отношению к читателям вашего романа это преступление.

Мэтью Арчер, литературный критик.

…Согласитесь, мистер Моппер, ваша туманность вокруг прототипа героя, на который вы намекнули, – фокусничество самого дурного тона. Читателей интересует прежде всего истина.

Эльза Моррис, корреспондентка журнала The Egoist.

…Писатель Моппер заявляет, что Мирослав-боярин списан с реального человека. Почему же вы, мистер Моппер, отказываетесь этого человека нам предъявить? Не потому ли, что предъявлять вам некого, и Мирослав – выдумка от начала и до конца?

N.N., сердитый читатель.

…Не могли бы вы уговорить Мирослава-боярина, если он в самом деле существует, дать в частном порядке интервью нашему журналу?

Ричард Сэмюэл Симпсон, редактор еженедельника

Present&Modern Life.

…Никакого Мирослава-боярина не существует. Ни один порядочный человек не вынес бы ужасов, какие возводятся на героя книги. Если бы он существовал, он бы затаскал вас по судам.

Элизабет Редгрейв, цветочница.

Письмо Алистера Моппера от 19 марта 1913 года.

Джеффри Джейсону,

ведущему рубрики «Личность» в журнале

The Literate Modernity.

Дорогой м-р Джейсон,

вы, конечно же, знаете, что после моей неосторожной обмолвки о настоящем Мирославе-боярине меня завалили письмами с требованиями «предъявить» героя публике. Один Бог ведает, насколько тяжело мне даётся это согласие; но тот, о ком идёт речь, согласен. Я, в свою очередь, соглашаюсь представить его единственному корреспонденту; его выбор пал на вас, так как он считает вас наиболее объективным журналистом. Я жду вас 21 числа у себя дома, Хай-Эндз, 44, в 11.30 вечера. Заранее прошу извинения за столь позднее время – к сожалению, Мирослав не сможет прийти раньше. Убедительная просьба приходить одному и не брать с собой фотокорреспондентов.

С уважением,

Алистер Моппер.

Из The Literate Modernity, №13/1913.

Герой книги Моппера – реальное лицо! Нашему корреспонденту Джеффри Джейсону удалось взять у него интервью.

Разговор с Мирославом-боярином

Вначале следует пояснить любопытному читателю, что мне выпала уникальная честь стать тем журналистом, которому Алистер Моппер согласился представить своего героя. Об этом он уведомил меня в частном письме, где утверждал, что этим выбором я обязан не ему, а лично Мирославу Э., который оценил мои статьи и предпочёл видеть меня в качестве своего интервьюэра.

Я явился в дом писателя ровно к назначенному времени – 11.30 вечера. Моппер встретил меня с большим радушием и проводил в гостиную, выходившую стеклянными дверьми в сад. Его сад, в котором сейчас в полную силу расцвела его превосходная коллекция тюльпанов, даже в лунном свете являет собой великолепное зрелище. Присев рядом со мною на диван, Моппер выразил своё сожаление по поводу того, что герой репортажа опаздывает.

– Придётся немного подождать, – сказал он. – Мирослав всегда держит данное слово, и он обязательно явится.

– Разрешите задать вам вопрос, – полюбопытствовал я, – где вы с ним познакомились? Насколько известно читающей публике, вы никогда не бывали ни в одной из стран Восточной Европы?

– В Лондоне, – ответил Моппер. – Я столкнулся с ним десять лет назад, случайно оказавшись участником тех событий, которые я впоследствии описал в романе.

– Полно, мистер Моппер! – рассмеялся я. – Мистификации кончились. Вы же не станете утверждать, что хоть что-то из описанного в «Мирославе боярине» возможно на самом деле.

– Я никого не мистифицирую, – серьёзно ответил писатель, потягивая длинную восточную трубку. – Вещи, которые происходили тогда в Лондоне, странные, но вполне реальные. Я знаком со всеми участниками этих происшествий.

– И с главным виновником?

– С ним в первую очередь.

Я сидел в напряжении, ожидая визита, ради которого пришёл сюда. Читатели меня поймут, если представят себе, что это значит – сидеть в полумраке гостиной, беседуя со знаменитым автором «Мирослава боярина», и под тиканье назойливых часов ждать, когда распахнётся дверь, когда в проёме покажется высокая стройная фигура, облачённая в чёрное, и свет камина упадёт на бледное лицо, знакомое нам по страницам романа… Но минуты шли, а Мирослав всё не появлялся. Моппер предложил мне бренди, но я отказался.

– А как он относится к вашему роману, написанному о нём?

– Об этом вы лучше поговорите с ним самим. Но вообще-то, – добавил Моппер, посмеиваясь, – он скептик по натуре.

Нашу беседу прервал лёгкий стук в стеклянную дверь со стороны сада. Я глянул туда; стучавший был, по всей видимости, садовником Моппера – столь же экзотическое создание, как и всё в этом доме. Небольшого роста человек с неприятной восточной внешностью, одетый лишь в светлый полотняный костюм, довольно поношенный и перепачканный землёй, он стоял перед самой дверью, держа в левой руке небольшой изящный букетик только что срезанных фиалок, а свободной рукой, усмехаясь, ритмично постукивал по стеклу.

Прежде чем я успел как-либо отреагировать, хозяин дома пробормотал:

– Господи! Через забор перелез! – вскочил с дивана и отпер стеклянную дверь.

Незнакомец с достоинством переступил порог гостиной и хрипловатым голосом с мелодичным иностранным акцентом произнёс:

– Приношу извинения, Алистер, за то, что заставил ждать тебя и мистера Джейсона.

С этими словами он запросто положил мне на колени фиалки.

– Ну наконец-то! – воскликнул Моппер. – Мистер Джейсон, позвольте представить вам Мирослава.

– Мирослава? – вырвалось у меня.

Более неловкой ситуации нельзя было себе представить; я застыл в неуклюжей позе, встав с дивана для приветствия и едва успев подхватить соскользнувшие с моих колен фиалки, Моппер же, как ни в чём не бывало, выколачивал трубку в камин. Вошедший улыбнулся странной, ни на что не похожей улыбкой.

– Я – Мирослав, – спокойно кивнул он и протянул мне свою маленькую жилистую руку. Пожатие его оказалось стальным: именно так описывает Моппер хватку Мирослава-боярина, приветствовавшего Тимоти. Но читатель, верно, помнит, что в романе руки Мирослава холодны как лёд; рука же, протянутая мне, была неожиданно горячей – более того, её неестественное тепло, казалось, прошло в моё предплечье до самой кости. Я пребывал в ошеломлённом состоянии, и Моппер это заметил. Проговорив что-то формальное, он усадил меня на диван и придвинул для Мирослава кресло так, чтобы оно находилось напротив меня.

– Спасибо, – сказал Мирослав, садясь. – Итак, мистер Джейсон, вы имеете ко мне несколько вопросов.

– Боюсь, я знаю меньше вас, о чём мне вас спрашивать, – я счёл за лучшее прикрыть неловкость подобием остроумия. Я всё ещё не был уверен, что меня не мистифицируют. В самом деле, трудно представить себе человека, менее похожего на Мирослава-боярина из романа, чем мой собеседник. Всем памятен образ, прославивший его создателя, – образ высокого худого брюнета со смертельно бледным лицом и остроконечной бородкой, одетого во всё чёрное. Я уже сказал, что одет этот человек был нелепо и не по сезону – в одном только полотняном летнем костюме, из-под которого виднелась алая шёлковая рубашка; вместо галстука шея его была обмотана грязноватым пёстрым кашне; ни пальто, ни шляпы, ни перчаток, и это в конце марта. Опишу теперь его внешность как можно более точно, дабы меня не заподозрили в злонамеренном искажении фактов. Ростом он едва свыше пяти футов, лицо его скорее некрасивое, чрезмерно смуглое, но румяное и свежее, и выражение его живое, насмешливое и недоброе. Особенное впечатление производят глаза, непропорционально большие, карие и отражающие ум и проницательность, от которых делается не по себе; белки, однако, кажутся несколько воспалёнными. В целом взгляд его не располагает к дружеской непринуждённости; обладателя такого взгляда не пригласишь посидеть вместе в пабе. Что касается упомянутых Моппером залысин на висках, то отмечу, что волосы моего собеседника (кстати, не чёрные, а тёмно-русые) не тронуты ни природой, ни парикмахером – они чрезвычайно густые и свободно падают на плечи. Никакой бородки, остроконечной или иной, у него нет, подбородок его гладко выбрит, зато верхнюю губу целиком скрывают пышные усы. Нижняя губа выступает вперёд, и край её как-то особенно вывернут, отчего улыбка его приобретает нестерпимо двусмысленное выражение. Встреться мне подобный человек на восточном базаре или даже в кварталах Ист-Энда, я решил бы, что передо мною законченный проходимец. Но, пожалуй, для проходимца его лицо было слишком необычно.

Я не мог отделаться от ощущения, что меня разыгрывают. Слишком не вязался этот улыбающийся гость, в котором всё дышало избытком жизненных сил, с ходячим призраком, созданным воображением Моппера. Томясь от невозможности начать разговор, я спросил первое, что мне пришло в голову:

– Вы не боитесь простудиться без пальто?

– Что-что, а это меня испугает в последнюю очередь, – с ноткой лёгкого презрения ответил Мирослав. Я ухватился за повисшую передо мною ниточку разговора.

– Мне показалось, у вас хриплый голос…

– А, это, – отмахнулся он. – Это последствия ранения, мне рассекли голосовые связки. Давняя история…

– Вы воевали в рукопашном бою? – догадался я. Мирослав снова кивнул.

– Случалось, когда я был в повстанческом отряде.

– У вас, должно быть, очень интересная биография, – не без облегчения заметил я. Разговор наконец-то вошёл в приемлемое русло. Бегло оглянувшись, я увидел, что Моппер куда-то исчез, оставив нас наедине.

– Всё зависит от точки зрения, мистер Джейсон. Вот, например, любопытный ракурс: может ли быть интересна пушке биография пушечного мяса?

Он смотрел на меня, усмехаясь, теребя левой рукой густой тёмный ус. В его позе чувствовалась какая-то небрежная расслабленность, почти вульгарная, но странным образом соединявшаяся с внутренней жёсткостью.

– Вашей беседе со мной мешает то, что я не шести футов ростом и не затянут в чёрное с ног до головы?

– Признаюсь, ваше несходство с героем романа меня несколько обескуражило, – честно ответил я. – Что тогда вообще из романа Моппера имеет отношение к вам, кроме вашего имени?

– События, – коротко сказал он, затем прибавил: – События, в которые мы оба, я и Алистер, оказались вовлечены.

– Простите, мистер… как ваша фамилия? – споткнулся я. Он улыбнулся с мягкой настойчивостью.

– Мирослав. Для вас – просто Мирослав. Моя фамилия в действительности вам совершенно не интересна. Вас волнует другое – могло ли хоть одно из событий, случившихся в романе, иметь место на самом деле.

– Именно это я и хотел спросить, – оживился я. – Как вы могли участвовать в событиях, которые заведомо фантастичны? Не будете же вы утверждать, что, к примеру, собака-оборотень тоже существовала?

– Разумеется, нет, – с готовностью ответил он, – и вы не хуже меня знаете, что оборотней не бывает. Алистер придумал её ради красного словца.

– А девушка в белом?

– Леди, описанная в романе как «девушка в белом», – моя дочь, и она-то как раз существует.

– Позвольте вам не поверить, – возразил я, – поскольку это невозможно. Вы так молоды. Десять лет назад у вас не могло быть взрослой дочери.

(Я хотел добавить: «да и сейчас вряд ли», – но побоялся попасть впросак на тот случай, если ему всё-таки около сорока и он хорошо сохранился).

– Я несколько старше, чем это кажется, – сдержанно отозвался Мирослав. Я не утерпел:

– И сколько же вам в действительности лет?

– А сколько нужно для вашего репортажа? – отрезал Мирослав. Я был раздосадован и отчасти даже оскорблён.

– Неужели для вас так трудно сказать правду?

– Правда написана в «Мирославе боярине», мистер Джейсон. А верить ей или не верить – это уже ваше дело.

Холодок пробежал у меня по коже, но я взял себя в руки.

– Вы утверждаете, что на вашей совести то, что совершил герой романа? – попытался поймать его я. Мирослав не смутился ничуть.

– При чём тут совесть? Мою совесть это совершенно не беспокоит.

– Но как же вам удалось избежать правосудия? – спросил я, подыгрывая и не веря ему. Скорее всего, и он, и Моппер всё-таки мистифицировали меня. Он тщательно оправил на шее шарф (по всей вероятности, скрывавший следы упомянутого им ранения).

– Не нужно вчитываться в роман внимательно, мистер Джейсон, чтобы понять, что такие вещи лежат вне компетенции правосудия. Выпороть море у вас в Англии, к счастью, ещё не пытались. Впрочем, кое-кто из участников событий, как вы помните, попытался осуществить надо мной правосудие частным порядком – с помощью альпенштока. Я настоятельно не рекомендовал ему этого делать, но случилось то, что случилось.

– Неужели вы признаетесь даже в такой ужасной подробности, как… как 27-я глава? – изумлённо переспросил я. – Там, где Элоиза…

– Вы имеете в виду эпизод с бокалом? – беззастенчиво переспросил он. – Что ж, это была неудачная шутка в отчаянном положении. Кстати, её звали вовсе не Элоиза. Все имена в романе, кроме моего, – вымышленные.

– Простите, но я не могу вас понять, – сказал я. – Вы, насколько я могу судить, образованный человек и приятный собеседник; вы не имеете ничего общего с отвратительным чудовищем, выведенным в романе Моппера. Не хотите ли вы заставить меня поверить, что совершить такие вещи возможно? Сама человеческая природа восстаёт против мысли об этом. Как хотите, а такое бывает только в готических романах, но не в Англии двадцатого века.