Текст книги "Архитектура. Как ее понимать. Эволюция зданий от неолита до наших дней"

Для того чтобы сводчатые конструкции получили широкое распространение, принципиально было изобретение не одного кирпича, но и скрепляющих составов, той самой смолы или цемента, который римляне изготовляли из извести и песка. Кирпич легче камня, а цемент – легче кирпича.

Витрувий написал свой трактат в I веке до нашей эры, и он был человеком консервативным. Судить об этом можно хотя бы по тому, что он вовсе не упоминает бетон, а римляне умели с ним обращаться. Из него в том числе был построен первый и один из самых известных куполов в истории человечества – купол Пантеона диаметром 43,4 метра. В отличие от современных бетонных зданий, он простоял почти без потерь две тысячи лет, даже несмотря на то, что примерно триста из них он не эксплуатировался. Способность бетона принимать практически любую форму и сравнительно быстро застывать сделала его одним из самых популярных материалов прошлого века, но после падения Рима о нем надолго забыли.

Ширина пролета – не единственное достижение Пантеона. Форма купола сама собой создает ощущение единства между теми, кто под ним находится. Хотя развитие сводчатых конструкций и связано в первую очередь с обслуживанием нужд гражданского общества, они очень важны в культовой архитектуре и, вероятно, сыграли заметную роль в формировании христианского мировоззрения.

Очевидная образная связь между архитектурным сводом и сводом небесным эксплуатировалась сознательно. В раннехристианском мавзолее Галлы Плацидии в Равенне потолки выложены мозаикой глубокого синего цвета, создающего у посетителя иллюзию неба прямо над головой – как будто бы, оказываясь внутри здания, человек попадает в некий обособленный мир. Сооружая свод, люди строили подобие Вселенной.

Византийский император Юстиниан в VI веке мечтал о том, чтобы доказать превосходство христианства над всеми религиями, построив самый большой в мире купол. Не удалось: диаметр купола собора Айя-София почти в полтора раза меньше, чем Пантеона. Зато за счет окон в барабане и небольших полукуполов по бокам создается впечатление парения конструкции, мы не чувствуем ее тяжести. За такую иллюзию пришлось заплатить громоздким и даже немного неуклюжим внешним видом: многочисленные подпорки мешают своду вытолкнуть стены. Римский Пантеон снаружи тоже не может похвастаться тем же совершенством, что изнутри. Жажда грандиозности в архитектуре до поры до времени плохо совмещалась с жаждой общности.

Конфликт разрешился в Средние века во Франции, когда появились готика и каркасные конструкции. Вернемся к ребенку, который ставит плашки от конструктора одну на другую. Если он будет играть долго, то все сооружение рано или поздно неизбежно рухнет. Кроме того, он не может оставлять больших проемов между плашками или составлять их в слишком уж причудливые конфигурации – все это также может повлечь за собой губительные последствия. А теперь представим себе, что у того же самого ребенка в руках оказалась проволока или любой другой гнущийся материал. Он может придать ему гораздо более сложные очертания, а чтобы в конце концов получился домик, достаточно будет обмотать чем-то всю конструкцию – например, покрывалом или маминым любимым пальто. Если покрывало в одном месте разрезать, ничего не случится. Здесь и заключается идея каркаса: построить надо не сплошное сооружение, а только его основу, а промежутки заполнять свободно. В готическом соборе выступающие ребра свода, нервюры, передают нагрузку на внешние опоры, аркбутаны и контрфорсы, находящиеся за пределами храма и, что важно, обладающие своеобразной элегантностью. Изобретение каркаса позволило сочетать эффектность внутреннего пространства с внешней выразительностью.

Открывший миру готику аббат Сюжер ценил свою находку за возможность оставлять в стенах большие оконные проемы и делать витражи. Цветные изображения на стеклах днем пропускают через себя солнечные лучи в темное помещение храма и кажутся светящимися. Едва ли аббат подозревал, что он предвосхитил технологическую революцию, которая произошла больше чем через полтысячи лет.

Новое время, как ни удивительно, не стремилось к технологическим поискам в архитектуре. Во всяком случае, стремилось к ним куда меньше, чем можно себе представить это на фоне великих географических открытий и научной революции. Кельнский собор, заложенный в середине XIII столетия, еще в конце XIX века считался самым высоким зданием в мире. Только американские небоскребы, держащиеся уже не на каменном, а на металлическом каркасе, оттеснили его на куда более скромные позиции. Зингер-билдинг, достроенный в 1908 году, оказался выше самых высоких соборов примерно на 30 метров, а уже в 1930 году здание компании «Крайслер» превзошло их рекорд вдвое. Сейчас в Объединенных Арабских Эмиратах строится небоскреб, который преодолеет символическую отметку в километр.

Не только готические башни уступили первенство в высоте небоскребам, но и ренессансные купола сдались перед новыми сооружениями эпохи машин. В 1913-м было завершено строительство купола Зала Столетия во Вроцлаве из железобетона диаметром 65 метров. Однако новые материалы оказались по большому счету нужны не для того, чтобы с большим успехом решать уже известные задачи. Самые первые небоскребы состояли всего из десяти этажей и не превышали пятидесяти метров. И тем не менее они стали прорывом, потому что создавали огромные пространства для жизни и работы. Чтобы сделать высокое здание обитаемым, требовалась довольно сложная инфраструктура – по крайней мере, водопровод, который поднимал бы воду на большую высоту, канализация, электрическое освещение, лифты. Главное отличие небоскребов от средневековых башен заключалось в большей сложности, а не в большем размере.

Мы не можем не видеть или не ощущать интуитивно, что архитектура в XX веке стала в чем-то принципиально другой по сравнению с предыдущими эпохами, и новые технологические возможности были только средством, а не причиной произошедшей трансформации.

Многие историки и теоретики сошлись на том, что одной из точек отсчета современной архитектуры можно считать сооружение, построенное в Лондоне к Всемирной выставке 1851 года, – Хрустальный дворец. Выставку позже стали называть Великой в том числе и за то, как сильно она изменила облик городов и уклад жизни в них. Автором Хрустального дворца был не архитектор, а садовник по имени Джозеф Пакстон. Организаторы обратились к нему, когда стало очевидно, что они «не успевают к дедлайну». Пакстон знал, как собирать гигантские оранжереи из изготовленных на заводе металлических блоков, заполненных стеклом. Хрустальный дворец действительно нес в себе черты, по которым узнается архитектура XX века. Он был прозрачным. Он имел внушительные размеры и был сложен из готовых элементов – почти так же, как сегодняшние новостройки на окраинах городов. Внутри него были большие пространства, которые могли при желании использоваться для самых разных нужд, что и произошло – одно время бывшие выставочные залы превратили в военно-морское училище. Наконец, Хрустальный дворец был недолговечен: несмотря на многие усилия по его сохранению, он сгорел в 1936 году. Таков оказался собирательный образ постройки индустриальной эпохи – легкой, универсальной в создании и эксплуатации, рассчитанной на огромное количество людей.

Названные особенности архитектуры связаны с урбанизацией. Очевидно, что для обслуживания миллионов жителей городов требовалась бо́льшая, чем когда-либо, власть над процессом преображения пейзажа, нужно было научиться строить быстро и насколько возможно недорого.

Для того чтобы пространства и пропускная способность инфраструктуры становились все больше, конструкции стремились делать все менее грузными. В какой-то момент даже бетон стал казаться старомодно тяжеловесным. Железобетонные конструкции, скажем, не могут бесконечно применяться в высотном строительстве. Начиная с высоты примерно 400 метров нижние этажи оказались бы неразумно массивными, чтобы выдерживать собственный вес здания.

Современные сооружения, оставляющие впечатление величия – мост Золотые Ворота в Сан-Франциско с пролетом 1280 метров, стадион Оита Банк Доум Кисё Курокавы, держащийся на вантах стадион Фрая Отто в Мюнхене, – построены из металла. Стеклу, еще недавно казавшемуся образом прогресса, стали находить легкие альтернативы в виде пластика и армированного текстиля.

Но в Хрустальном дворце мы видим еще и нечто такое, что противоречит предыдущим фундаментальным представлениям об архитектуре, а именно стремление к гибкости, эфемерности и мобильности. Мир мегаполисов отличается не только перенаселенностью, но и неизбежностью постоянных и частых перемен. Архитектура в нем из хранителя памяти хотя бы отчасти должна была стать приспособленцем.

После войны появились проекты-фантазии, полностью переосмыслявшие саму сущность здания: из долговечного неподвижного объекта оно превращалось в легко трансформируемую структуру. В 1950-е годы британский архитектор Седрик Прайс создал проект Дворца Веселья. Он предложил построить культурное учреждение нового типа, его единственным статичным элементом была сетка из металлических балок и стоек. Стены и горизонтальные платформы собирались из стандартных заводских модулей. Их можно было бы передвигать с места на место с помощью подъемных кранов. Подмостки, зрительские места, киноэкраны, колонки, пространства для выставок – все это тоже было мобильным, легко складывалось на любой из платформ в нужную в данный момент конфигурацию. Подразумевалось, что «перестраивать» дворец будут сами зрители, так сказать в процессе. Затея не реализовалась, но что-то подобное ей 20 лет спустя создали Ричард Роджерс и Ренцо Пиано в парижском центре современного искусства Помпиду. Он и представляет собой ряд платформ, назначение которых довольно легко можно менять, хотя взаиморасположение этажей и нельзя. Здание как будто бы полностью лишено эгоизма, оно растворилось в необходимости создать среду и условия для деятельности людей.

Проект Седрика Прайса не был в чистом виде бумажной архитектурой, теоретически его можно было бы реализовать и в 1950-е годы. Тем более что-то подобное доступно сейчас, когда компьютерные технологии позволяют и делать сложные расчеты конструкций, и моделировать поведение людей, и управлять физической средой.

Тем не менее надо признать, что мы все еще не живем в мире мобильной архитектуры. Да, человечество придумало дома, которые можно собрать, потом разобрать и построить на новом месте. В офисах бывает сравнительно легко переставлять перегородки и слегка варьировать планировку помещений, но все это пока не похоже на податливый, запросто меняющийся мир. Из того, что срок жизни построек сократился, мы пока получили скорее экологическую проблему: отслужившие здания превращаются в мусор, а строительство новых требует больших затрат энергии. Выводы тут зависят от мировоззрения. Конечно, кто-то скажет, что тысячелетия развития привели только к тому, что мы сделали хуже условия жизни на Земле. По крайней мере, надо признать справедливыми мысли о необходимости некоторых ограничений и использования перерабатываемых или естественных материалов. И все же я смотрю на то, что архитектуре пока не удалось, скорее с оптимизмом. Проблемы и нереализованные желания означают, что прогресс не зашел в тупик и не остановился. Достижения прошлого захватывают, но нам, возможно, предстоит придумать что-то еще более удивительное.

Прогрессивная бедность
Дом культуры имени И. В. Русакова, К. С. Мельников, 1927–1929 годы, Москва

Клуб им. Русакова, Москва, 2016. Бумага, карандаш

Благодаря консолям, вылетающим из стен на 4,5 метра по диагонали вверх, клуб имени Русакова графически очень эффектный: это редкое произведение архитектуры, которое на фотографиях и тем более в рисунках может быть так же или даже больше интересно, чем «вживую».

Форма здания напоминает фрагмент шестеренки без капли иронии. В 1920-е годы, когда мир только-только начал осознавать колоссальные возможности машинного производства, авангардисты буквально боготворили индустрию: видели в ней и загадку, и возможность, и опасность, и могучую силу, способную преобразить мир.

Находка Мельникова одновременно эстетическая, конструктивная и функциональная. В консолях находятся продолжения основного зрительного зала, каждое из них при необходимости может быть отгорожено. «Система залов действует как по роду работ, так и по количеству участвующих, отсюда архитектура современного клуба состоит из механизированных форм интерьера»[12]12
  Мельников К. С. Мастера советской архитектуры об архитектуре. М.: Искусство, 1975. С. 164.


[Закрыть], – пояснял Мельников. Экстравагантный жест как будто бы позволял экономить ресурсы, не строить помещения на все случаи жизни, а умело пользоваться теми, что есть. На деле же уникальная конструкция оказалась достаточно дорогой. Внедрение технологии представляет собой такую же, если не более трудную задачу, чем ее изобретение. Огромное количество открытий так и не раскрыли свой потенциал именно потому, что их не удалось превратить в тиражируемые решения.

Почти одновременно с тем, как Константин Мельников строил клуб Русакова, другой великий экспериментатор, Вальтер Гропиус в Германии, сделал проект овального в плане «Тотального театра», где сцена могла перемещаться в центр зала, а декорации – появляться с любой стороны.

Иллюзия обычности
Опера Гарнье, Шарль Гарнье, 1862–1875 годы, Париж, Франция

Главный фасад Оперы Гарнье, Париж, 2018. Акварель, сепия, бумага

Архитектурный стиль середины XIX века часто называют эклектикой, подразумевая, что он сложился исключительно из заимствований. Действительно, тогда наступило время возвращений – неоготика, неоренессанс, неогрек, необарокко… И все-таки неверно полагать, что XIX век тратил себя исключительно на повторение пройденного. С точки зрения функции и структуры архитектура менялась, вероятно, быстрее, чем когда-либо раньше, просто эстетические решения не успевали за трансформациями. Возможно, консерватизм был еще и чем-то вроде защитной реакции, он скрывал происходящую революцию от взглядов, которые могли бы ее испугаться и помешать ей.

Опера Гарнье, одно из главных зданий Парижа Наполеона III, – воплощение инженерного прогресса, скрывающегося за буржуазно-торжественным фасадом с колоннами во всю высоту. И снаружи, и в интерьере театр избыточно роскошен. Одна только люстра в зрительном зале весит шесть тонн. И все-таки мы не скажем про постройку Гарнье, что она банальна. Пышность декора оказалась возможна благодаря металлическому каркасу беспрецедентной тогда сложности.

Проект никому не известного 32-летнего архитектора Шарля Гарнье выбрали в 1861 году на конкурсе из 170 других вовсе не за броскость дизайна, а за вместительность. Зрительный зал изначально рассчитан почти на 2000 человек, а сцена – на 450 артистов, сложное устройство фойе намеренно провоцирует непринужденное общение гостей в антрактах.

Первое и последнее чудо света
Пирамида Хеопса, 2600 год до н. э., Эль-Гиза, Египет

Пирамида в Гизе, Египет, 2020. Пастель, черная бумага

Пирамида Хеопса – самое древнее из семи чудес света и единственное, сохранившееся до наших дней. Нам не нужно объяснений, почему именно с пирамидами нам так удивительно повезло: из всех сооружений, считавшихся в античные времена главными достопримечательностями мира, они были и самыми большими, и самыми устойчивыми. Гораздо сложнее объяснить, кто и как их построил: сколько людей и как долго работали, как поднимали тяжелые камни на большую высоту. Геродот утверждает, что десять лет ушло только на то, чтобы проложить дорогу, по которой тащили строительные материалы и саму усыпальницу: «Сто тысяч людей были вынуждены строить эту дорогу, сменяясь каждые три месяца». Геродот известен склонностью к преувеличениям, некоторые его описания звучат вовсе фантастически. Впрочем, реакция античного историка на увиденное понятна и чем-то кажется естественной. И в XX веке массовая культура порождала самые невероятные версии происхождения египетских пирамид, вплоть до их строительства инопланетянами. В некотором роде это и есть симптом успеха. Технологически изощренные для своего времени сооружения создают впечатление неправдоподобности. Еще больше оно, вероятно, усиливалось мраморной облицовкой, превращавшей всю постройку в визуально монолитный объект. Сейчас мы хорошо видим камни, из которых пирамиды сложены, что делает их благородно-брутальными, но все-таки меньше похожими на чудо.

Тени от колонн
Большой Гипостильный зал в Карнакском храме, начало XIII века до н. э., Карнак, Египет

Карнакский храм, Египет, 2020. Пастель, черная бумага

Карнакский храм создавался на протяжении полутора тысяч лет, каждый новый фараон считал честью и долгом расширить его. При Сети I и Рамзесе II построили Большой Гипостильный зал в храме Амон-Ра. Многие из нас наблюдали, как в широкой комнате в деревянном дачном доме столбы подпирают потолочные балки и не дают им проседать. Такая простая идея – делать помещения шире и длиннее за счет дополнительных опор – нашла применение не только в быту, но и при создании огромных публичных пространств, интригующих неожиданно открывающимися и закрывающимися видами. Размер Гипостильного зала – 103 на 52 метра. Его поддерживают всего 134 колонны: 12 огромных 24-метровых с капителями в виде цветков лотоса в центральном нефе и еще 122 более скромные – в боковых.

Зал строили весь одновременно уровень за уровнем. После того как подготовили фундаменты, на них сложили нижние части всех колонн одной высоты, потом засыпали пространство между ними землей, потом сложили еще по одному фрагменту колонн, снова засыпали промежутки землей, и так до самого конца. Достроенный зал оставалось очистить от заполнявшей его до краев земли.

Прообраз храма
Базилика Максенция и Константина, 308–312 годы, Рим, Италия

Базилика Максенция в Риме, 2009. Уголь, пастель, цветная бумага

Римский гений был скорее инженерного, чем художественного толка. Руины великого города поражают внушительностью, а не изяществом. Остов терм Каракаллы по силе вторжения в линию горизонта может сравниться с современными небоскребами. Тем сильнее впечатление, что мы знаем: перед нами только часть постройки.

Самое крупное здание на римских форумах – базилика Максенция и Константина.

Три ниши под полуциркульными сводами, которые мы видим сегодня, – боковой неф базилики высотой 24 метра. Центральный – на 15 метров выше, был перекрыт тремя крестовыми сводами. Площадь здания составляла 4000 квадратных метров. Двухметровая скульптурная нога, выставленная во дворе Капитолийского музея, – осколок статуи Константина, украшавшей один из фасадов базилики.

Для возведения столь грандиозных построек римляне использовали систему сводов и труд огромного количества рабов, но был и еще один важный компонент. Конструкции должны были быть сравнительно легкими. Как правило, римская стена состоит двух тонких слоев кирпича, между которыми залит раствор из щебня.

У стены руины видны подпорки – контрфорсы, компенсировавшие боковой распор свода, не дающие огромному зданию лопнуть. В базилике Максенция уже есть зачатки системы неравномерного распределения нагрузок, ставшей основой готической архитектуры в Средние века.

Римские базилики были одновременно судами, общественными пространствами и торговыми рядами. Их структуру взяли за основу христианских церквей. Вероятно, объяснение странной на первый взгляд трансформации следует искать отчасти в противопоставлении: христиане превратили главное публичное здание языческого, потерявшего смысл существования Рима в храм, подчеркивая таким образом произошедшую мировоззренческую перемену.

На грани фола
Собор Святой Софии в Стамбуле, Исидор Милетский, Анфимий Тралльский, 532–537 годы, Трдат, 994 год, Стамбул, Турция

Собор Святой Софии в Стамбуле, интерьер, 2015, пастель, бумага

Византийский император Юстиниан стремился утвердить превосходство христианства над язычеством. Он мечтал построить нечто, затмевающее грандиозностью великие сооружения Рима. После пожара, в котором сгорела церковь на месте нынешнего собора, работу над храмом Святой Софии – или, как его называли в момент постройки, Великим Собором – доверили математикам и механикам Исидору Милетскому и Анфимию Тралльскому. И хотя их попытка преодолеть античные рекорды буквально не удалась, получилось что-то не менее впечатляющее. В барабане купола диаметром в 32 метра (в Пантеоне – 43,4) прорезано сорок окон, пропускающих свет. Опирается он на паруса, а с восточной и западной сторон пристроены два больших полукупола и к ним еще несколько маленьких. Когда заходишь в собор – почти веришь, что конструкция парит над тобой.

Чудо оказалось слишком хрупким. Всего через 20 лет купол впервые обрушился и был отстроен заново, чуть более высоким. В следующий раз собор серьезно пострадал в X веке, тогда заняться восстановлением Айя-Софии пригласили армянского архитектора Трдата, автора Анийского собора.

Святую Софию несколько раз укрепляли по бокам контрфорсами, в последний раз уже после тюркского завоевания. Всего их вокруг здания сейчас 24, в первую очередь из-за них оно производит чуть неуклюжее, грузное впечатление.

Дизайн собора стал результатом в большей степени математических расчетов, чем опыта обращения с материалом. Такого рода умозрительность составляет рифму христианской идее искусства. Если античная цивилизация считала здание отражением или тенью природы, то Средневековье полагало, что оно рождается исключительно внутри художника как абстрактная идея божественного.