Текст книги "Архитектура. Как ее понимать. Эволюция зданий от неолита до наших дней"

И все-таки, по мере того как появляется все больше возможностей строить здания неправильных сложных форм, мы не можем не задаваться вопросом: а что, если их строительство перестанет быть исключением из правил? Могут ли не только отдельные дома, но и целые города начать игнорировать простые правила геометрии и превратиться в менее предсказуемую, постижимую только иррационально структуру?

Форма – еще не архитектура, точно так же как буквы – еще не язык. Она помогает понимать, но не оценивать здания. О качестве текста не принято судить по отдельным словам в нем и даже по словарному запасу автора. Важно, насколько уместно он использует возможности языка. Форма универсальна, а архитектура уникальна. Форма абстрактна, а архитектура осязаема. Задача искусства архитектуры – порождать чувственный опыт, в то время как форма является только средством достижения этой цели. Гениальные и заурядные здания могут иметь одну и ту же формальную основу, и понимание этого позволяет не быть категоричным. Ларек-стекляшка генеалогически связан с шедеврами Людвига Миса ван дер Роэ, а советская пятиэтажка – с ренессансными палаццо. «Для Бога, – говорил уже упомянутый Адольф Лоос, – не существует плохой архитектуры»[7]7
  Loos А. Someone is buried here. Вена: Neue Freie Press, 1910.


[Закрыть].

Вызывающее гостеприимство
Севильский кафедральный собор, 1401–1519 годы, Севилья, Испания

Севильский кафедральный собор, 2012. Акварель, бумага

Казалось бы, нет ничего проще, чем вход в здание. Нужен проем, через который вы сможете попасть внутрь. Очевидные вещи тем не менее могут оказываться крайне сложными в нюансах. Сколько нужно входов в здание и для кого? С какой стороны? Должен ли вход бросаться в глаза или быть незаметным? Что увидит человек, как только переступит порог? Список вопросов можно было бы продолжить, они недвусмысленно говорят, что не существует такой вещи, как «просто входная дверь», потому что совершенно любая дверь будет давать те или иные ответы, а значит, не может быть полностью нейтральной.

Важной чертой готической архитектуры стали пышные и глубокие входные порталы, приглашающие посетителя зайти внутрь. Изобретателем готики считают Сюжера, настоятеля аббатства Сен-Дени. Осуждаемый великим современником Бернаром Клервоским, он считал, что церковь может быть гостеприимной для прихожан. Роскошные скульптурные входы – такая же концептуальная составляющая готических соборов, как витражи.

Кафедральный собор Севильи перестроили после того, как христиане завоевали город. В планах здания без труда узнается типичное устройство мечети: прямоугольное пространство с примыкающим к нему двориком. Лаконичность исламской архитектуры едва проглядывает из-за пышного декора. Перед нами поздняя, так называемая пламенеющая готика, ставшая избыточно орнаментальной перед закатом.

Память пирамид
Храм Пернатого Змея (Кетцалькоатля) в Теотиуакане, 150–200 годы, Мексика

Город богов Теотиуакан, Мексика, 2012. Акварель, бумага

Историческое время течет неодинаково в разных уголках земли. Сегодня попасть куда угодно можно очень быстро, связь работает и вовсе моментально, и даже так, оказываясь в других городах и странах, мы отмечаем, что какие-то развиваются быстрее, а какие-то – медленнее. Больше того, в мире еще остались сообщества людей, которые ведут ту же жизнь, что и десятки тысяч лет назад. Раньше зазоры в развитии разных регионов планеты были куда заметнее. Под словосочетанием «древняя цивилизация» следует понимать не конкретный период, а определенный жизненный уклад. В Мезоамерике он распространился в I тысячелетии нашей эры.

Кажется естественным, что здания в форме пирамид встречаются почти во всех культурах: поставить на тяжелый предмет более легкий – самое естественное, что можно сделать, если задача заключается в создании массивного сооружения. Труднее сказать, почему часто подобная форма связана с культом смерти. Может быть, дело в сходстве с холмом над захоронением?

Первая из египетских пирамид появилась благодаря тому, что зодчий Имхотеп догадался над одной могильной плитой, мастабой, надстроить еще одну, меньшую по площади, над ней – еще меньшую и так далее. Со временем подобный принцип сложился в то, что принято называть иконографией, то есть в образ, имеющий обусловленное традицией прочтение.

Теотиукан стал религиозным центром Мезоамерики во II веке до нашей эры.

Храм Пернатого Змея – одна из нескольких пирамид, обрамляющих дорогу для процессий в центре города, вмещающую сто тысяч человек, то есть почти все население.

Точное предназначение сакральных сооружений Теотиукана неизвестно. Возможно, они среди прочего служили декорациями для ритуалов человеческих жертвоприношений, которые для древних культур были скорее нормой, чем страшным исключением.

Несвободная форма
Отель Marina Bay Sands, Моше Сафди, 2010 год, Сингапур

Комплекс гостиницы Marina Bay Sands, Сингапур, 2013. Акварель, белила, бумага

Мегалиты – древние сакральные сооружения, их складывали из почти необработанных камней, они интересны в первую очередь способностью подчинить человеческому замыслу естественные формы. Самые известные мегалиты представляют собой порталы, состоящие из двух вертикально поставленных камней и уложенного на них горизонтального.

Один из самых больших в мире отелей Marina Bay Sands в Сингапуре, нарочно или нет, воспроизводит форму мегалита в многократно увеличенном масштабе. Его автор, Моше Сафди, учился у знаменитого американского архитектора Луиса Кана. Тот перенес в архитектуру XX века ощущения осязаемости, монументальности, свойственные старинным сооружениям. Моше Сафди идет по тому же пути, хотя его здания и крайне сложны с технологической точки зрения.

Marina Bay Sands представляет собой три башни по 55 этажей с уложенной на них горизонтальной площадкой – садом на крыше. С одного края она выступает за пределы здания на 65 метров, а ее общая площадь – чуть больше гектара.

Башни устроены по принципу сэндвича, каждая состоит из двух вертикальных половин, расстояние между которыми во всех трех случаях разное. Если в первой башне его практически нет, то во второй и третьей оно последовательно увеличивается, образуя внизу атриумы. Так Моше Сафди удалось создать общественные пространства в гигантском коммерческом здании и вписать его в форму участка. Архитектор сделал из Marina Bay Sands запоминающийся силуэт на морском берегу, благодаря которому мы теперь легко узнаем Сингапур на открытках. Выразительная форма отеля – не самоцель, она позволяет выполнить сразу несколько важных, иногда никак не связанных друг с другом условий. Здание Моше Сафди отчасти возникло, как и древние мегалиты, из не зависящих от архитектора данностей.

Вечные колонны
Вид на площадь Венеции от римских форумов

Пьяцца Венеция, Рим, 2006. Сепия, акварель, карандаш, бумага

Ни один другой элемент в истории архитектуры не удостоился столь пристального и заинтересованного внимания, как колонна. Средневековые каменщики из племени вестготов могли превратить каждую капитель в произведение искусства. Лучшие таланты античности и эпохи Возрождения бились над совершенствованием формы колонн. Многие и сейчас считают, что с их использованием в качестве декора связан золотой век зодчества. Не будет преувеличением сказать, что колонна для архитектуры стала фетишем – в самом положительном смысле слова.

Она может служить по своему прямому назначению, то есть опорой, она может оставаться декорацией, «всего лишь» оформлением фасада. Полуколонны или пилястры делят здание на этажи или, наоборот, как, например, в ансамбле Капитолийского холма Микеланджело, объединяют несколько этажей в один. Апофеоз колонны – случаи, когда она становится монументом, как Вандомская колонна в Париже или колонна Нельсона в Лондоне.

Причина столь особого положения состоит в том, что колонна имеет в архитектуре двойное происхождение. С одной стороны, это стойка, помогающая поддерживать перекрытия. С другой – колонна наследует древним тотемным памятникам, сакральным столбам, традиционно символизирующим мужскую оплодотворяющую энергию. Ни римские триумфальные колонны, ни египетские обелиски не были беспричинно вырваны из конструкции храма, они, судя по всему, продолжали независимо сложившуюся традицию.

Если смотреть на площадь Венеции со стороны форумов, два типа колонн смешаются в пейзаже. Высокая колонна Траяна установлена, чтобы прославлять императора. Колонны на переднем плане – обломки, оставшиеся от рынка, когда-то они несли на себе вес перекрытий, но теперь тоже обрели самодостаточность памятника.

Восток встречается с Западом, а куб – со сферой
Мечеть Сулеймание, Мимар Синан, 1550–1557 годы, Стамбул, Турция

Мечеть Сулеймание в Стамбуле, отражение в воде, 2015. Уголь, бумага

Стамбул находится на границе Европы и Азии, и вся история архитектуры города пропитана этой драмой. Собор Святой Софии, построенный здесь в начале VI века при императоре Юстиниане, – переплетение античных и восточных традиций с редким мастерством резьбы по камню, которым обладали варвары.

Хотя тюрки завоевали Константинополь, чтобы установить в нем свой миропорядок, огромное количество их мечетей вдохновлены Айя-Софией. Самая большая – Сулеймание, построенная Синаном, придворным зодчим султана Сулеймана.

От знаменитой византийской постройки ее отличает намеренная простота, выраженное пластическое сопоставление форм купола и основных прямоугольных объемов. Даже сложная композиция из небольших куполов вокруг основного не создает того же ощущения плавного перетекания объемов друг в друга, как в Святой Софии. Причина кроется не только в свойственном исламу сдержанном отношении к изобразительности. Синан – современник великих мастеров Возрождения Палладио и Микеланджело. Сулейман планировал проложить дорогу из Константинополя до самого Рима, и Синан даже соорудил мост, который должен был стать ее частью. Грандиозный замысел не удался, но сам архитектор, вероятно, побывал в Италии. Его любовь к правильным геометрическим формам, очевидно, имела ту же природу, что и у европейских коллег, – желание разгадать секрет математически выверенной красоты, формулу божественного совершенства. Сулеймание, как и множество других купольных храмов – это противопоставление двух недостижимых крайностей, куба и сферы.

Космический пришелец или соусник
Музей современного искусства, Оскар Нимейер, 1996 год, Нитерой, Бразилия

Музей современного искусства в Нитерое, 2012. Акварель, бумага

Архитектура модернизма XX века мечтала порвать с условностями прошлого для того, чтобы строить будущее. Парадокс ситуации состоял в том, что будущее для нее тоже было условностью, более или менее шаблонным представлением о пока не существующем.

1960-е годы – время невероятного технологического оптимизма, когда одним из самых популярных в мире изображений было фото улыбающегося первопроходца Юрия Гагарина, а в Великобритании группа «Аркигрэм»[8]8
  «Аркигрэм» – английская архитектурная группа, оформившаяся в 1960-х годах вокруг журнала «Аркигрэм» и оказавшая большое влияние на развитие постмодернистской архитектуры; положила начало такому направлению дизайна и архитектуры как «антидизайн». – Прим. ред.


[Закрыть] рисовала фантастические яйцевидные города, разгуливающие по земле на ногах-телескопах. Тогда же свои главные проекты сделал Оскар Нимейер, внесший огромный вклад в формирование футуристической эстетики в архитектуре. Образ церкви, построенной им в городе Бразилиа, была повторен архитекторами в разных концах света десятки, если не сотни раз.

Здание Музея современного искусства в Нитерое, достроенное в 1996 году, тоже оказалось архетипическим. Оно напоминает летающую тарелку, спустившуюся на землю в удобном месте, – так его описывал сам автор. К нему ведет не менее фантастическая красно-белая извивающаяся рампа. Ассоциации с межгалактическими полетами и внеземными цивилизациями обусловлены модой. Сейчас точно такими же справедливыми кажутся сравнения музея в Нитерое с соусником или цветком. Прорывом модернизма была не схожесть с космическими объектами, а та легкость, с которой зданию можно придать форму чего угодно, не утратив его функционального смысла.

Памятник утопии
Филиал Медицинского колледжа Вейл Корнелл, Арата Исодзаки, 2004 год, Доха, Катар

Доха, постройка архитектора Арата Исодзаки, 2019, Бумага, мел

Из-за того что архитектура материальна, она никогда не в состоянии принять по-настоящему правильную геометрическую форму. Тем не менее, нет ничего особенного в том, чтобы сделать здание чем-то очень близким к параллелепипеду или даже кубу, сложнее этого избежать. Совсем другое дело – сфера. Ее воспроизведение требует нетривиальных конструктивных решений, и все равно ей потребуются дополнительные опоры. Хуже того, очень трудно представить себе ее применение. Визионер XVIII века Этьен-Луи Булле представлял кенотаф Исаака Ньютона изнутри как созерцательное пространство. Оказавшись в нем, посетитель должен был замереть на месте и любоваться сводом, который благодаря небольшим отверстиям, пропускавшим свет, напоминал ночное небо со звездами.

Отсутствие очевидной пользы оставило сферу и ее подобия экзотикой и предметом бумажных фантазий и в XX веке, когда технически она стала возможной.

Арата Исодзаки в своих удивительно разнообразных проектах показал себя, кроме всего прочего, знатоком профессионального наследия: он виртуозно «цитирует» распространенные образы, меняя их функциональный или структурный смысл.

Пристройки к зданию колледжа в Дохе в виде эллипсоидов – не демонстрация совершенства конструкций, а аллюзия на графические утопии предыдущих лет. Исодзаки как будто бы оставил памятник архитектурным мечтателям.

Сила непривычного
Ворота Елизаветы в Гейдельбергском замке, 1615 год, Гейдельберг, Германия

Гейдельбергский замок, 2019. Уголь, акварель, бумага

Изначально фронтон – поверхность, образуемая скатами крыши сверху и карнизом снизу. Сначала ее стали украшать скульптурой. Поскольку традиционно под фронтоном располагался главный вход в здание, то постепенно его стали использовать как декоративный элемент, символически обозначающий вход и там, где непосредственно над ним нет крыши. Форма стала более свободной, очертания некоторых фронтонов ушли далеко от изначального треугольника. Наконец, последний важный переход случился, когда в провинциях Древнего Рима появились так называемые разорванные фронтоны, состоящие только из краев «скатов» с как будто вырезанной или замененной на что-то другое центральной частью. Конструктивные элементы, превратившиеся в декоративные, поддерживают привычное восприятие, заставляют нас поверить в то, чего нет, но что мы ожидаем увидеть. Однако, если украшения подчеркивают отсутствие изначально заложенной структурной логики, они начинают играть противоположную роль: показывают нам, что мир непредсказуем, демонстрируют уязвимость разума и силу эмоций.

На эффекте разорванного фронтона построен деконструктивизм. Переворачивая двускатную крышу коньком вниз или делая стены диагональными, архитекторы демонстрировали хрупкость и иррациональность жизни.

В воротах Елизаветы, ведущих в Гейдельбергский замок, разорванный фронтон выглядит «невинно», легкомысленные изгибы над ними давно «забыли», что когда-то были крышей, и воспринимаются просто симпатичным украшением. Такие трансформации тоже нередко встречаются в архитектуре: то, что изначально было драматичным, становится просто эффектным.

Рисунок сделать былью
MAXXI, Национальный музей искусств XXI века, Заха Хадид, 1999–2010 годы, Рим, Италия

Национальный музей искусств XXI века MAXXI, Рим, 2017. Уголь, пастель, цветная бумага

В 1980-е годы Заха Хадид рисовала фантастические акварели, и казалось, что плоды ее воображения – убегающие вдаль треугольники, извивающиеся линии, блуждающие в пространстве фигуры – слишком свободны и эфемерны, чтобы превратиться в здания.

Заха Хадид утверждала, что черпала вдохновение в русском авангарде, например в супрематистских композициях и архитектонах Казимира Малевича. Революция Малевича состояла в том, что он представил архитектуру в виде чистого абстрактного объема и тем самым высвободил воображение из ограничений, налагаемых предметностью. Заха Хадид развила и усложнила эту концепцию, представив зданиями еще более сложные фигуры и для начала изобразив их на плоскости.

Время благоволило революционерам, компьютерное проектирование и нарастающие возможности строительных технологий позволили видениям Захи Хадид материализоваться.

Национальный музей MAXXI в Риме – один из ее шедевров, эффектность при превращении замысла в объект почти не потерялась. Пожарная часть фабрики «Витра» в начале 1990-х поразила мир изломанностью, римская галерея – текучестью, уже ничем не останавливаемой. На то, чтобы трехмерная извивающаяся лента из нарисованной стала бетонной, ушло почти 15 лет. Если снаружи мы видим только часть ее изгибов, то внутри путешествуем по просторному лабиринту с тупиками и переходами, в конце концов упирающемуся в окно, выходящее к площади перед входом. Для музея современного искусства это не только способ организации пространства экспозиции, но и идеальная метафора.

Замки не из песка
Ангкор-Тхом, 1177 год, Сиемрап, Камбоджа

Храмовый комплекс Ангкор-Тхом, Камбоджа, 2017. Пастель, уголь, бумага

Не один современный архитектор остроумно указывал на то обстоятельство, что статуя Свободы полая внутри, а значит, ее можно считать зданием с не меньшим основанием, чем скульптурой. Если скульптура может быть зданием, то и обратное вероятно. На кое-какие азиатские храмы вполне можно смотреть как на гигантские статуи.

Ранние буддистские религиозные сооружения, ступы, вовсе не имели внутреннего пространства, сакральное действо происходило вокруг них. Буддистские пещеры вроде бы, наоборот, только внутренние пространства без внешней формы, но и их происхождение некоторым образом скульптурное: они вырезались в толще камня.

Храмы, сохранившиеся в Камбодже от времен империи кхмеров, завораживают сочетанием гигантского масштаба и непринужденной сложности образов. Камень обрел иллюзию совершенной податливости, как будто бы сооружения вылеплены из мокрого песка.

На 49 башнях храмового комплекса Ангкор-Тхом, построенного в XII веке нашей эры, почти 200 раз изображено одно и то же лицо – Будды или императора в облике Будды. Сами башни издалека напоминают горы. Впечатление естественности формы появляется за счет огромного количества мелких деталей, усложняющих силуэт и таким образом приближающих его к природе.

Древнее сознание не видело качественной разницы между предметом и его изображением, к «копии» относились с тем же почтением, что и к оригиналу. Башни Ангкор-Тхома не просто подражают мифологической священной горе Меру, но некоторым образом и являются ею.

Глава II
Все легче и легче
Как мировоззрение отражается в архитектурных конструкциях

Упомянутый в предыдущей главе Альдо Росси исповедует метафизический взгляд на архитектуру как на данность, подспудно предполагая, что пути и причины ее возникновения имеют лишь второстепенное значение. Подобная созерцательность имеет право на существование, но у многих, в особенности у инженеров, она не найдет понимания. Даже если на определенном этапе своего развития архитектурные формы и становились самодостаточными образами, то изначально они все равно были результатом того, что кто-то догадался составить вместе бревна или камни определенным способом. Современные эксцентричные здания появились не только потому, что архитектор их придумал, но и потому, что его замысел оказалось возможным воплотить.

Самой честной историей архитектуры, которая наиболее ярко рассказывала об отношении человека с окружающим миром, была бы история конструкций. Они – и источник вдохновения, и бескомпромиссный сдерживающий фактор, и самое наглядное выражение амбиций. Дело не только в том, что материальная основа неизбежна для архитектуры. Наблюдая за развитием строительных технологий, мы можем заметить, какие ограничения человечество стремилось преодолевать и преодолевало, а значит, поймем кое-что о его намерениях.

Из того, что форма здания довольно давно приобрела самостоятельное значение, следует, что часто в сооружение приходится вглядываться довольно долго, чтобы понять, как оно на самом деле устроено, а иногда и это не помогает.

Есть специальное слово архитектоника, означающее отражение конструкции здания в его внешнем виде. Бывает, как в случае с современными вантовыми мостами или некоторыми готическими соборами, что мы без особого усилия можем разглядеть несущий каркас. Иногда, как, скажем, в чикагских небоскребах, рисунок на фасаде дает нам подсказку относительно истинной структуры постройки. Знаменитую фразу «форма следует за функцией», которую в определенный момент поняли слишком буквально, одним из первых произнес американский архитектор Луис Салливан, подразумевая именно названное соответствие, а не буквальное тождество.

Бывает, архитектура как будто бы служит цели не дать наблюдателю догадаться, «на чем она держится». Опера Гарнье в Париже или Венская опера так пышно украшены, что, глядя на их фасады, мы не только не различаем конструктивную основу, но даже забываем о ее существовании.

О том, какой из подходов правильный, много спорили. Джек Лондон в эссе «Красивый дом» с презрением говорит о приклеенных к стене декоративных элементах, на его вкус – обузе, лишенной полезного смысла. Красота должна быть следствием удачно найденного конструктивного решения, изящество заключается в умении довольствоваться необходимым – к таким идеям пришел автор приключенческих романов, когда занимался строительством собственного дома в 1906 году.

Надо сказать, что целая плеяда архитекторов XX века разделяла похожие воззрения. С ними трудно вовсе не соглашаться, слишком много они привели разумных и этически соблазнительных доводов. Однако мы оцениваем сооружение в первую очередь визуально. Если уж считать, что красота – свойство конструкции, то честно было бы признать, что уродство является ее недостатком.

Не стоит и говорить, что в своем профессиональном цехе Джек Лондон – носитель скорее редкого мнения. Сотни писателей и поэтов придерживались противоположных взглядов на архитектуру, бесконечно описывая и воспевая резные арки и морды львов на фасадах венецианских палаццо или химер на средневековых соборах.

Для кого-то идеал красоты – беспримесное инженерное сооружение. Кто-то видит чудо в иллюзорности и предпочитает считать произведения архитектуры исключительно художественными. Ни одна из крайностей никогда не сможет быть вполне достигнута. Даже тех, кто говорит, как, например, современный архитектор Сантьяго Калатрава, что несущие структуры выразительны сами по себе, всегда можно уличить в страсти к эффектам. Действительно ли каждый изгиб современного моста является столь важным для его устойчивости? Невозможно точно обозначить, где заканчивается достаточное и начинается излишнее.

Немецкий архитектор Вальтер Гропиус, основатель школы Баухауз[9]9
  Баухауз – учебное заведение, существовавшее в Германии с 1919 по 1933 год. Архитектурная и художественно-промышленная школа, обозначившая основные принципы архитектуры ХХ века. – Прим. ред.


[Закрыть], был одним из самых последовательных идеологов подчинения формы функции. Однако коллеги справедливо задавались вопросом: неужели каждая деталь автомобиля, на котором ездит Гропиус, необходима для езды? Где проходит грань между собственно функциональностью и ее утрированным эстетическим выражением?

Как и для многих других сфер человеческой деятельности, для архитектуры общим местом является идея прогресса. Она верна, но мало что объясняет. «Технологии – это ответ. Но в чем заключается вопрос?» – говорил великий архитектор-визионер XX века Седрик Прайс. Само по себе знание о том, как развивалось строительное искусство, не имеет большого смысла, интересно понимать, почему и зачем.

Чтобы догадаться, как были придуманы первые архитектурные конструкции, достаточно понаблюдать за ребенком. Если предложить ему построить домик, то он, вероятнее всего, составит треугольную пирамиду из нескольких палок и обернет ее подвернувшейся под руку тряпкой. Окажись у него в руках простой конструктор, он с большой вероятностью поставит горизонтальную плашку на две вертикальных. Первый опыт показывает принцип устройства примитивной хижины, второй – самой распространенной конструктивной системы, стоечно-балочной.

Их могло оказаться вполне достаточно для того, чтобы укрываться от холода, ветра и осадков. Мы так и не увидели бы ничего более сложного, чем обычный бревенчатый параллелепипед с двускатной крышей, не будь у людей стремления к изобретательству и честолюбия.

Глядя на древние сооружения, мы можем строить предположения относительно мотивов тех, кто их создал. В первую очередь внимание стоит обращать на самое очевидное: если мы все еще видим эти постройки, значит, кто-то захотел сделать их достаточно прочными. Дело состояло не только, а может быть, и вовсе не в рациональной целесообразности такого подхода: потратить больше сил сейчас, чтобы потомкам не о чем было беспокоиться. Многие из самых старых известных нам памятников архитектуры имеют сакральную функцию, то есть задача заключалась не в облегчении быта будущих поколений, а в передаче им веры и традиций. От древних культур до нас дошли в первую очередь храмы, усыпальницы, дворцы; утилитарные постройки делались куда менее прочно и сохранялись хуже.

Пирамиды Древнего Египта ярко демонстрируют еще одно важное намерение, заложенное в архитектуру, – производить грандиозное впечатление, убеждать самих себя и окружающих в неограниченности возможностей создателей. Тысячи лет назад для этого достаточно было просто очень внушительных размеров. Сегодня сами по себе они уже едва ли кого-то удивят и заставят воскликнуть: «Невероятно!» Но, как и несколько тысяч лет назад, сейчас взгляды притягивают здания, сделанные на пределе возможностей: очень высокие, имеющие слишком необычную форму, частично висящие в воздухе и так далее.

Возведение огромной на вид структуры, хотя оно и требовало некоторого остроумия и колоссальных трудозатрат, все же не назовешь технологически сложной задачей. Совсем другое дело – построить здание, просторное и эффектное внутри. Стоечно-балочная конструкция, которой пользовались в ранних государствах и в Древней Греции по большому счету не позволяла этого сделать. Дерево – материал податливый и хорошо гнущийся, так что пролет между опорами заведомо невелик. Камень почти не гнется, но зато он тяжелый, и длинная балка проваливается под собственным весом. Размеры помещений часто увеличивали за счет отдельно стоящих колонн. Они не давали потолку провалиться, но и не нарушали единства пространства, чем и объясняется популярность колонных залов. Мы обнаружим их в Карнакском храме Древнего Египта, подземных хранилищах воды в Константинополе, мечетях и дворцах. Благодаря в том числе и утонченному украшению колонн, нас такие помещения завораживают загадочными полутенями, схожестью с лесом. И все же их следует назвать удачным компромиссом: они не могут быть ни достаточно светлыми, ни достаточно цельными, ни достаточно высокими. Чтобы придать помещению перечисленные качества, нужно было придумать что-то принципиально другое.

Этим другим оказался свод. Прямая балка, если опоры находятся далеко друг от друга, будет проседать по центру. Если же ее как будто бы выгнуть наверх, то она перестанет проваливаться, сила тяжести будет по изгибу уходить на вертикальные опоры, позволяя увеличивать расстояние между стенами или колоннами. Многие своды давят на опоры не только вертикально, но и вбок, то есть пытаются как бы раздвинуть собой стены. Подобный эффект называется распор свода.

Свод знали еще в Древнем Египте, но только в Риме он зажил полноценной жизнью. Благодаря ему появились и помпезные триумфальные арки, и знаменитые акведуки, и большие гражданские сооружения – базилики, термы, амфитеатры. Древний Рим был невероятно развитой в технологическом отношении цивилизацией, а само его политическое устройство требовало появления помещений, где могли бы находиться и общаться друг с другом одновременно много людей. Римское общество скрепляла не религия, а принятые правила жизни, что называется, гражданский договор. Публичные здания были отражением несомненного социального достижения. Вместе с тем формула «хлеба и зрелищ» тоже появилась в Древнем Риме. Стадионы не собирали вместе множество индивидуальностей, а порождали толпу, ведомую иррациональными порывами. Своды предопределили саму возможность присутствия десятков тысяч горожан под одной крышей, но не его цель.

Важным условием успешного внедрения сводчатых конструкций зданий стало использование сравнительно легких строительных материалов. Альберти в уже упомянутых «Четырех книгах об архитектуре» советует строить из того, что есть поблизости. Такой подход и правда предполагает не только удобство организации процесса, но и доверие естественному ходу вещей: конструкция заведомо окажется подходящей для местности, где она возводится. Как бы ни поражали нас эскимосские иглу, следует признать, что снег в холодных широтах является наиболее доступным сырьем и только на тропический вкус может казаться экзотикой.

В тех местах, где зарождалась цивилизация, да и в большинстве остальных, выбор, как правило, ограничивался камнем, деревом и глиной – не считая совсем уж хрупкого тростника. Дерево и камень отличались тем, что каждую часть конструкции приходилось подгонять к другой вручную, то есть строительство было крайне трудоемким, хотя на выходе и получалось всегда нечто уникальное, как мы бы сейчас сказали, сделанное вручную.

Работа каменщиков или плотников требовала высокого мастерства, сооружения несли след их индивидуальности. Мы видим в этом и обаяние, и честность. Тем не менее, кроме желания производить впечатление и собираться вместе, у человечества есть еще по крайней мере одна фундаментальная страсть – к контролю над окружающим миром. Люди всегда искали все новые способы как можно меньше зависеть от прихотей природы, в том числе в стремлении придать постройке желанную форму.

Куда большим шагом на этом пути, чем, скажем, современные пластики, стало изобретение кирпича – первого материала, который стоило бы назвать универсальным и технологичным. Из одних и тех же кирпичей можно построить много вариантов разных сооружений. Из кирпича выкладывали библейскую Вавилонскую башню:

«И сказали друг другу: наделаем кирпичей и обожжем огнем. И стали у них кирпичи вместо камней, а земляная смола вместо извести.

И сказали они: построим себе город и башню, высотою до небес, и сделаем себе имя, прежде нежели рассеемся по лицу всей земли.

И сошел Господь посмотреть город и башню, которые строили сыны человеческие.

И сказал Господь: вот, один народ, и один у всех язык; и вот что начали они делать, и не отстанут они от того, что задумали делать; сойдем же и смешаем там язык их, так чтобы один не понимал речи другого.

И рассеял их Господь оттуда по всей земле; и они перестали строить город.

Посему дано ему имя: Вавилон, ибо там смешал Господь язык всей земли, и оттуда рассеял их Господь по всей земле»[10]10
  Быт. 11:4, 11:5, 11:6, 11:7, 11:8, 11:9.


[Закрыть].

Наверное, в свое время кирпич представлялся таким же бездушным новшеством, как еще недавно железобетон. Разница в том, что последний служит не бесконечно долго, а вот кирпич Витрувий считал одним из самых надежных материалов. «Ведь не всюду, как в Вавилоне, стены сделаны из обожженного кирпича и находящейся там в изобилии жидкой горной смолы, заменяющей известь и песок, и не во всех странах и местностях можно пользоваться в таком же количестве такими же материалами для возведения из них прочных и надежных стен»[11]11
  Витрувий. Десять книг об архитектуре / пер. Ф. А. Петровского. М.: Архитектура-С, 2014. С. 29.


[Закрыть], – пишет он не без зависти, заметим, к тем же вавилонянам.