Электронная библиотека » Мария Фомальгаут » » онлайн чтение - страница 3

Текст книги "Вечномечтовые"


  • Текст добавлен: 17 ноября 2015, 13:02


Автор книги: Мария Фомальгаут


Жанр: Научная фантастика, Фантастика


Возрастные ограничения: +18

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Шрифт:
- 100% +

– А дальше их…

– А дальше дело суда. Заставим их эту Башню по камушку разобрать, вот что!

Он смеялся. Будто кто-то там, наверху, вправду мог выжить. Будто мое безобидное ружье могло что-то решить в этой мясорубке. Джамиль подмигнул мне, упал под подоконник и выстрелил. В воздух, будто хотел застрелить небо. Это был знак. Город закипел зажженным муравейником. Толпа рассыпалась, кто-то уже стрелял, кто-то падал и не вставал больше, жалко кричали женщины. В этой каше невозможно было понять, кто свой, кто чужой, светлые одежды простолюдинов смешались с белыми плащами Подвижников. Божьи избранники стоят на земле и смотрят в небо…

– Ну! – Джамиль ткнул меня в плечо.

Я очнулся, вспомнил, куда должен стрелять. Белые фигурки на башне не метались, все так же стояли неподвижным кольцом, как неживые. Неживые люди, живыми были только автоматы в их руках, трещали, как дятлы поутру в лесу. Где-то внизу бежал человек и вокруг него взрывался песок. Ружье подпрыгнуло в моих руках, я даже не понял, что выстрелил, только увидел, как белый человек перегнулся через широкие перила Башни и повис. Снова прыгнуло ружье, еще один белый платочек исчез на фоне камней. Кажется, они увидели нас, а может, и не нас, а темноту, которая стреляла в них из крепости. Огонь хлынул в бойницы, стены сзади зашуршали и защелкали. Я догадался, что в них клюются пули, предназначенные мне и Джамилю.

Бежать уже не хотелось – бежать было нужно. Прыгнуть в любую машину, благо, о них никто не вспоминал. Потому что это была не моя война, не я строил Башню, и не я ее разрушал. Они, связанные Башней, хотели умирать, я, человек со стороны, хотел жить. Джамиль обернулся. Ружье еще раз скакнуло, белый человек полетел вниз, будто прыгал в воду. А ведь он тоже больше не встанет, вот тебе и безопасное ружье, грех на душу. Все, хватит. Тихонько отползаю в сторону. На четвереньках, на ноги не встать, война отнимает у человека человеческое, снова опускает на четыре лапы, а то и вовсе вот так, брюхом по земле, как стегоцефал, впервые вылезший на сушу…

– Ты чего, а?

Джамиль заметил, как я отползаю, оставалось только пальнуть в него, парализовать. И бежать, прости меня, Джамиль. Я прицелился и не успел выстрелить. Худой человек странно выгнулся, хрипнул и упал на пол. Я смотрел и не понимал, почему он не встает, почему на виске бойца блестит что-то черное, мутное, будто бы и не похожее на кровь. Нет. Так не бывает. Те, безымянные, безликие, там, снаружи – да, они могут умирать. Но не здесь, не у нас, не Джамиль, ведь я знал его лично.

Как будто это что-то меняет.

Бежать уже не хотелось.

Думать тоже не хотелось, а все думалось, что если бы Джамиль не обернулся, окликая меня, не лежал бы сейчас с простреленной головой. Я осторожно взял винтовку Джамиля, она была тяжелой, холодной, только там, где человек касался ее своими пальцами, жило тепло. Хотелось мстить, но не хотелось убивать, я тихонько выглянул в окно. Было страшно, будто я совал голову в костер, но ни одна пуля не обожгла меня. Тем лучше, пусть думают, что в крепости больше никого нет. Нет, пули снова завизжали – одна, две, пять… Подвижники не отстанут – пока будет жива башня, их вера и оплот, святая святых. Один вид этой черной громадины гонит и гонит их вперед, на смерть.

Один вид этой громадины…

Я все еще не стрелял, смотрел на бесконечные ребра строительных лесов. Крепкие, прочные, кажется, они здесь не просто так, кажется, на них-то и держится вся эта мощь. Которая отнимает чьи-то жизни и судьбы.

Теперь я знал, что делать.

Стрелять из винтовки Джамиля было сложнее, промахнулся три раза, на четвертый раз толстая перекладина лесов подпрыгнула. Встряхнулась, как мокрая собака, только брызги не летели. Башня еще не рушилась, но это был только первый шаг.

И это тоже был сигнал. Я как будто указал людям, что нужно делать, выстрелы защелкали по лесам быстрее, чаще, сильнее. Кто-то уже бежал с огнем, поджигая леса, черные фигурки наверху исчезли, как муравьи в обреченном муравейнике. И белые фигуры сбились кольцом. Спасали свое сокровище.

А потом все разбежались. Разом, вдруг, как пылинки, если на них дунуть. Наконец-то люди пришли к какому-то согласию, все ведут себя одинаково, и это приятно. Залюбовавшись, я даже не понял, что происходит. Что-то переменилось в небе, игра света и тени стала другой. Я не понимал, что рушится башня – ноги сами несли меня прочь, по лестнице (какие долгие секунды), в песок, жесткий, тяжелый, боже мой, куда дальше. Что-то черное, громадное взвивается в воздух, будто небо падает на землю…

Мне показалось, что Башня взорвалась – такой был грохот. Меня подбросило, будто толкнуло на песок, я закрыл лицо и покатился кувырком. Крики, визг, где-то плачет ребенок, бешено лает собака.

Какое пустое стало небо…

– Вставай, – Аваз поднимает меня, как куклу, ставит на песок, – Видал, а? Нет, ты видал? Башня-то… Башня…

Башни не было. Вместо нее от горизонта до горизонта лежали обломки, тяжелые, шоколадно-коричневые, как торт, если уронить его на пол. Люди уже стекались обратно к Башне, разбирали обломки на сувениры, писали на камнях баллончиком свои имена; щелкали телефоны. Памятные снимки. На камне, под камнем, с камнем в обнимку. На фоне надписи РАХЕ. При чем здесь мир…

Где-то трещали винтовки, кто-то расстреливал Подвижников. Белых, пойманных, но не сломленных. Сколько-то их было там, под камнями, я не хотел смотреть туда.

– Джамиль погиб, – вспомнил я. Аваз перестал улыбаться, но только на секунду.

– Много их погибло, – кивнул Аваз, – что теперь делать, если бы эту громаду не свалили, погибло бы еще больше. Да ты никак трясешься весь? Все, все, парень, никто тебя больше не тронет. Все кончилось.

Добрая половина городка полегла под руинами, крепость треснула пополам, расплющилась, как старая картонка. Люди как будто ничего не замечали, на остатках города забелели скатерти, где-то хлопали пробки, я все еще вздрагивал, как от выстрелов. В сумерках замерцали фонарики, люди толпами валили на освещенные площади. Кто-то страстный, с горящими глазами стоял на крыше Ленд Ровера, кричал в лиловое небо: «Мы ждали этого момента тысячи лет… Никто и никогда не терпел столь позорного рабства… Наши дети и внуки заслужили лучшей участи…»

– Пошли, что ли, жрать, – Аваз не чувствовал торжества, спокойный, как спящий верблюд, – вон, поляна накрыта, барашек чудо, только что с пылу с жару, вино. Или ты пивка хочешь? Ну что, хозяйка, смотришь? Наливай, что ли, сыпь шашлычок в тарелку…

Я посмотрел на хозяйку, молоденькую девушку, смуглую, большеглазую. Жуткая восточная красота, тот самый огонь, который горит, не сгорая.

– Вот, – она протянула мне холодный стакан, – а вы… это… Джамиля моего не видели? Вы же с ним шли…

Я отвернулся, не мог ничего сказать.

На горизонте пылали погребальные костры.

Городок ослеп от пестрых лампочек; затонул в шашлычном чаду, в запахе острых приправ, крепкого вина. Шумел и плясал всю ночь, надрываясь от криков: «Башня пала! Башни больше нет!» Городок пил, городок ликовал, как будто потихоньку сходил с ума. Затих только под утро, все как-то разом повалились на тряпки, на пески, на постели с женщинами и без. Я уже забыл про бензин, и про то, куда я ехал и зачем, и вообще, что я куда-то ехал.


Когда я проснулся, утро навалилось на меня со всех сторон, как будто караулило. Жесткое, пустынное, оно парило над песком, тянулось ввысь, поднимало над собой небо. Город понемногу оживал, начинал шевелиться, стонал, охал, приходил в себя. Я понял, что лежу в каменном бараке на подоконнике, подоткнув под себя дырявый матрац. Голова ныла и гудела, что-то методично пульсировало в висках. И хотелось пить.

– Ну что, парень, – Аваз вошел в комнату, зевая, потягиваясь, тряся жирным брюшком, – иди, что ли, получай свой бензин. Тебе девяносто шестой? Будет, будет, для хорошего человек ничего не жалко. Хороший человек, убивать не стал… мы-то люди пропащие…

– Спасибо, – я свалился с подоконника, сжимая виски, – я уж думал, не выберусь…

– Напрасно ты так думал, – он выполз из барака, как был, в одних джинсах, и на шее у него болтался деревянный амулет, – что, голова болит? А у меня трещит, как… пустой орех. Ты это красное винище пил? Нет? Правильно сделал, я два стакана выпил, думал, помру…

Улицы расступились – за ночь с них содрали тенты и старые мешки, улицы казались обнаженными, стыдливо прятались от солнца за стенами домов. Я узнал свою машину – кто-то пригнал ее сюда, кто-то уже под завязку наполнил баки. Так показалось мне. Ленд Ровер притулился среди барханов, ткнулся носом куда-то в песок, как верблюд на водопое. Ждал меня.

– Спасибо, – я подошел к машине: отсюда, с пустоши виднелись руины башни, я остановился, чтобы еще раз посмотреть на них. Может, сделать еще один снимок на память. И остолбенел.

Люди все так же возились вокруг обломков, как вчера: тот же муравьиный бег, то же мерное копошение, десять человек волокли по песчаной горке огромный каменный монолит. Стучали молотки, визжали дрели, завывали пилы, хрипели усталые голоса. Башня росла – еще незаметно, еще совсем чуть-чуть, но она росла. Потихонечку – до самых небес.

– А что это вы… – я указал на руины, – заняться больше нечем?

Аваз молчал, как будто ему было неловко за своих.

– Что делаете-то? – повторил я, – вы сами хотели избавиться от башни, от этой каторги… а теперь делаете то же самое?

– А что прикажешь? – он хлопнул меня горячей рукой, – больше мы ничего не умеем. Думаешь, так легко отучиться строить башню, если ты строил ее две тысячи лет? Проще бросить курить, ей-богу… Это же вся жизнь была… старую-то жизнь кончили, а новой еще не придумали. Не успели.

– Да, в начале всегда бывает сложно, – согласился я. Все еще не верил, что все кончилось так странно.

– В каком начале? Тю-ю! – Аваз горько засмеялся, – мы тут знаешь, в который раз эту Башню рушим? Еще мой прадед тут революцию учинил, тоже поломали эту шарагу к чертям. И знаешь, как было-то, он в бою в самой каше был, целехонький остался, а потом, когда уже за столы сели, из развалин выползает Подвижник – кажется, последнего не добили. У самого кровища хлещет, трясется весь, а пистолет еще держит, собака. Р-раз! – и нет прадеда. И сам умер. Прабабка-то потом как выла…

– Ваш прадед… первым поднял восстание?

– Тю-ю, первым! Первый раз, когда языки смешались, кончилось все. Потом в ноль первом году. Нет, не две тысячи, а просто… от Рождества Христова. Тоже восстание было, порушили башню, она втрое выше была, чем ты видел… потом, когда Карл Великий был, потом Чингисхан тут гулял, мы под шумок Башню развалили, сказали, что это чингисханово войско прошло. Подвижники поверили, прикинь? Тамерлан, правда, сам все развалил, камня на камне не оставил. Руины на сто километров и горка черепов посередине. Любил он груды черепов…

– И сколько раз разрушали Башню? – не выдержал я.

– Да раз сто, наверное. Может, больше. Хочешь, летопись посмотрю, там валяется в архиве, пылищи с них…

– Рушили Башню… и всякий раз возводили ее снова? Да?

– Ну а то. Знаешь, когда падает Башня, всегда надеешься, что уж теперь-то ее никто не построит. И что все будет по-новому. Как-то само собой. Люди добрее, женщины красивее, утром встанешь, и начнется что-то интересное… А потом мы просыпаемся и не знаем, что делать. И снова строим Башню.

– Нельзя же так, – я оставил машину, зашагал к башне, – надо же пересилить себя, раз и навсегда сказать себе, что вы этого не хотите. Начать жить по-новому…

– Тю-ю, думаешь, кто-то тебя послушает? Ты вот что: тебе бензин дали? Дали. Езжай. А со своим уставом в чужой монастырь… знаешь…

Я уже и сам понимал, что не мне, чужому человеку менять здесь что-то. Они не поймут меня, и вчерашние друзья станут врагами, может, сожгут меня, как еретика, где-нибудь на площади. Я сел в машину и помахал Авазу, и пустил Ленд Ровер через пески, дальше, дальше, оставляя за собой пепелища и руины. Как Чингисхан. Пустыня спала, как будто тоже выдохлась вчера, на горизонте мелькало что-то призрачное, дымчатое, стоило посмотреть на него – и оно исчезало.

Они больно врезались мне в память – странные люди, которые не могли забыть свое прошлое. И еще врезались мне последние слова Аваза – он сказал это, наклонившись к машине.

– Знаешь, парень, еще, почему не бросаем? Вот мы порушили башню, вон руины лежат, напьешься, нарадуешься, а потом посмотришь на эти камни и думаешь: А если, правда? А если вот еще камень-другой положить, и вот тебе, небо и Бог сидит? А вдруг? Так и мечемся туда-сюда, как маятники.

Хотелось сказать им, чтобы они не валяли дурака, и выбирали что-то одно. Или сиди на земле, или карабкайся в небо. Но я ничего не сказал, мне уже было не до них.

Я остановил Ленд Ровер посреди пустыни, где не было видно никого и ничего. Вышел, захлопнул дверцу, машина исчезла. Кажется, все. Можно возвращаться на небо.

Легко и быстро я взмываю ввысь, пустыня изгибается, как чаша, наполненная пустотой. Потом выгибается обратно, вокруг меня стадами сбиваются облака. Земной шар удаляется, он похож на кружочек кофе в чашке – и сливочная пена облаков. Ее хочется размешать. И выпить до дна.

Люди… их много. Они не знают, что я – их Бог. Боги редко опускаются на землю вровень с людьми – только для того, чтобы люди не поднялись на небо вровень с Богами. Интересно, сколько они еще будут строить свою башню, и сколько мне еще придется поднимать бунты?

Там, среди звезд меня встречает Джамиль. Мне придется сказать ему, что он не вернется к своей невесте. По крайней мере, не сейчас, только через сорок лет, она еще выйдет замуж, у нее будет трое детей. А потом она умрет, и два человека снова встретятся. Я увижу, как они встретятся. Это всегда немножко радостно. И немножко больно.

2009 г

Ведро тепла

– Вызывали?

Ненавижу.

Кого?

Всех. Их. Которые ходят сюда. Неважно, зачем. Думаю, никого не трогаю, перебываю в покое, тут на тебе, ввалятся какие-то, и не выгонишь. Чесслово, были бы руки, швырнул бы чем-нибудь, да посильнее.

– Вызывали?

Хочу сказать – не вызывал. Тут же спохватываюсь, а ну да, конечно, вызывали… вызывали…

Мужчина. Молодой. Молодой сейчас редкость. Мужчина – редкость еще большая. Вваливается, как к себе домой, хоть бы сапожищи снял для приличия, да фиг с два, не царское это дело, сапожищи снимать…

– Сообщение какое-то выходит…

– Какое какое-то?

Не отвечаю. Откуда я знаю, какое, не я программер, а этот, который пришел…

Программер смотрит. Проверяет что-то. Не знаю, что он там проверяет, и знать не хочу.

Ненавижу.

Его.

И всех.

Особенно всех. Нет, в этот момент – особенно его.

– Это кто ж вам такое поставил…

Не знаю, что там такое. Не хочу знать.

– Мастер. Кто до вас был.

– Руки мастеру оторвать. И голову туда же. Это менять надо…

– Сколько?

Он называет сумму. Вздрагиваю.

– Разорите вы меня… а эту оставить нельзя?

– Смеетесь? Нет, бога ради, хоть насовсем штуку эту оставляйте, только она у вас через минуту снова полетит…

– Разорите вы меня…

Перевожу сумму на счет программера. Главное, номер не перепутать, сорок седьмой, сорок седьмой. Охренели с ценами, это мне скоро круглые сутки пахать придется, чтобы хоть что-то заработать…

– Готово.

Уходит. Ненавижу. Ненавижу его, за то, что он ходит. Ненавижу себя, за то, что не могу ходить.


Сигнал.

Сигнал я тоже ненавижу. Это значит, полетела электростанция. Да не куда полетела, а просто. Так и есть, напряжение уходит в минус, началось в деревне утро, закричали петухи…

ПРОВЕРИТЬ ПОДКЛЮЧЕНИЕ…

ЗАГРУЖАЕТСЯ, ПОДОЖДИТЕ…

Ну, давай же быстрее… подгоняю комп силой мысли, мы с компом давно уже единое целое, быстрее, быстрее, еще быстрее нельзя, тогда будет больно и компу, и мне.

Проверить подачу кислорода…

Проверить охлаждение…

Проверить вакуум…

Проверяю. Вспоминается что-то откуда-то из далекой юности, когда стреляные-бывалые сетовали, вакуум падает, слышь, сгоняй к Егорычу, принеси ведро вакуума…

Нда-а, ведра вакуума здесь не хватает.

Кое-как выверяю давление.

Ненавижу.


Ночь.

Ненавижу ночь.

Чувствую, что она меня тоже ненавидит.

Подкрадывается, медленно, неумолимо, нюхает темноту вострым носом, я уже знаю, от нее не убежать. Не на чем убегать.

Как маленький, утешаю себя, что ночь там, на улице, сюда она не проберется. Не может. Потому что…

Потому что не сможет.

– А на улицу не ходи, там темно…

Голос матери откуда-то из ниоткуда. Из прошлого.

– А чего так?

– А так… кто на улицу попал, заблудился и пропал…

– А чего?

– А тебя эти заберут…

– Какие эти?

– Ну, эти…

Голос из прошлого. От этого голоса в памяти становится легче. Даже странно, мне его в память не записывали, а он есть…

Здесь надо отключиться и уснуть, и всегда боязно отключаться, а вдруг ночь нападет как раз в тот момент, когда…

Засыпаю.


ЯНДЕКС

НАЙДЕТСЯ ВСЕ

ИРМА ЛАНСКИХ

ВАШ ЗАПРОС ОБРАБАТЫВАЕТСЯ

НАЙДЕНО 4 ТЫС ОТВЕТОВ

Отсеиваю фирмы, каких-то Ирм какого-то скандинавского эпоса, не верю, что найду.

Однозначно сменила фамилию.

Потому что…

Просто потому что.

Вижу знакомое лицо.

Не может быть.

И все-таки…

Не ненавижу.

Люблю.


Нет, вру, уже не люблю, любил тогда, когда-то тогда, меня, еще новичка, послали в санчасть, принести ведро овуляции, окна мыть… Остановится на пороге, спросил, молоденькая медсестра расхохоталась, звонко, заливисто, ах-ха-ха, вот с этого-то ах-ха-ха все и началось…


Ирма…

– А вы здесь какими судьбами?

– А что, видно, что нездешний?

– Так ясно же, новичок… вот, послали вас…

Вспоминаю ведро овуляции, краснею.

– Да ну, у нас тут вообще новичков послали у антенн стоять, метлами помехи отгонять…

Смеемся.

– А я из Иркутска, город вымер, я сюда перебрался…

Кивает. Про эпидемию стараемся не говорить, вообще, зачем ляпнул, что выбрался из очага, на таких смотрят косо. То ли боятся, что принесу эпидемию с собой, то ли смотрят косо, а какого это черта ты выжил, когда все померли… уже чувствуешь себя так, будто сам эту эпидемию устроил…


ИРМА ЛАНСКИХ

Знакомое лицо. Двадцатилетней давности. На страничках любят ставить фото двадцатилетней давности.

ДОБАВИТЬ В ДРУЗЬЯ

Ирма… хоть бы узнать, кто она, что с ней, живая, нет, или как я, распятая на серверах и винчестерах…


Воспоминания…

Больше всего ненавижу воспоминания…

– Рванет счас…

Серега смотрит на меня стеклянными глазами, первый раз его вижу в таком состоянии, если Серега улыбаться перестал, это все…

– Рванет…

– Там эту открыть надо… – вспоминаю название, не вспоминается, меня только на электростанции…

– Когда ты там эту откроешь…

– Успею…

Кидаюсь в отделение, где эта, которую нужно открыть, поворачиваю…

– …ай!

Свет в конце туннеля.

– Отключай!

– Ты чё?

– Да хрен уже очнется, отключай на хрен…

Хочу показать им, что я очнулся. Мое тело меня не слушается, я вообще его не чувствую, тело, говорят, такое бывает…

– Вон, мигает…

Не чувствую, чтобы я мигал.

Свет в конце туннеля обретает форму, потолок, стены, лица людей…

– Очнулись… слушайте, тут такое дело, в общем, вы…

– Да погоди ты, не пугай человека…

Люди одергивают друг друга, хотят что-то сказать мне, и не могут, боятся, ну не томи, скажи…


ИРМА ЛАНСКИХ

ГОРОД ВОРОНЕЖ

Ёкает сердце, Ирма где-то рядом, легко сказать рядом, в огромном городе, адреса нет, ничего нет, ищи-свищи…


Когда я понял, что случилось…

Не знаю. По крайней мере не помню, чтобы мне кто-то что-то объяснял. Если вещи, которые никто не объясняет, до них просто догадываешься, и все.

– А вы ничего, – кивает не то молодой врач, не то молодой программер, не то и тот и другой вместе взятый, – другие орут, убейте меня, убейте, я в окно выброшусь, а вы…

Чувствую…

…что ничего не чувствую, чувства остались где-то там, вместе с моим телом, помню, еще просил показать, что от него осталось, смеялись, разводили руками, еще мы хранить это должны…


Смех в коридоре.

Ненавижу, когда смеются, с каких-то пор ненавижу смех, особенно этот, женский, ах-ха-ха…

Стоп…

Смех…

Открываю дверь.

ОТКРЫВАЕТСЯ, ПОДОЖДИТЕ

Жду.

Вижу ее за дверью, в коридоре, да быть не может, чтобы это Ирма, не Ирма, нет, только вот по этому ах-ха-ха узнаю – Ирма.

Программер обнимает Ирму, ну что ты, ну как можно, ну давай дома, тьфу ты, у тебя вся ночь впереди… и все ночи…

Ненавижу.


Сигнал.

Летит напряжение, как-то некстати летит, выверяю, вымеряю, пропади оно все, пропади…

Здесь не хватает ведра напряжения. Прямо чувствую, как гаснут окна в домах. По всему городу. Снова вспыхивают…

Выверяю напряжение. Не выверяется, скачет, в последнее время сильно скакать стало, не слушается…

Ненавижу.

ЗАГРУЖАЕТСЯ, ПОДОЖДИТЕ…

Быстрее же…

ПРОГРАММА НЕ ОТВЕЧАЕТ

В последнем проблеске сознания вижу, как напряжение ползет вверх.


– Вызывали?

Ненавижу.

Ненавижу вот таких, которые заходят и спрашивают – вызывали?

Хочу огрызнуться, что никого я не вызывал, тут же спохватываюсь.

– А… да… зависает все.

– Нет такого понятия, всё.

Голос чужой. Незнакомый. Не сорок седьмой, это хорошо, что не сорок седьмой, сорок седьмой сейчас убил бы на месте, интересно, как…

– А блок питания классный стоит… меняли недавно?

– Ага… три сотни отдал.

– Смеетесь?

– А что?

– Эта штука полсотни стоит, не больше…

Здесь должно ёкнуть сердце. Не ёкает, потому что у меня уже нет сердца.

– Нехило содрал…

Он закрывает крышку. Выходит. Ненавижу его за то, что он ходит, а я нет.

Ненавижу себя.

Ненавижу всех.


Месть.

Больше ни о чем не думаю. Месть. Какая-то особо изощренная, здесь не подойдет просто позвонить в обслугу, а сорок седьмой у вас работает, а арестуйте, а он меня на двести пятьдесят наколол…

Нет…

Здесь другое что-то…

ЯНДЕКС

НАЙДЕТСЯ ВСЕ

Набираю запрос.

ВАШ ЗАПРОС ОБРАБАТЫВАЕТСЯ

Жду. Сейчас окажется, что сорок седьмой дежурит через неделю, а за неделю я уже на тридцать три раза остыну, отойду, я же себя знаю, сердца-то нет.

№47

ДНИ РАБОТЫ…

Почти чувствую, как ёкает сердце. Сердце, которого нет.

Сегодня.

Набираю номер. Жду.

– Сорок седьмой слушает.

– На станции в восемнадцатом отсеке кран полетел.

– Да быть не может.

– Точно вам говорю, полетел, мне из диспетчерской виднее.

– Заявочка ваша принята… ожидайте.

Ожидаю. Поднимаю давление в отсеке. Больше. Больше. Система кричит что-то про критические значения, делаю вид, что не слышу.

Выше…

Ненавижу.

Чувствую, как по шкале поднимается моя ненависть, которой я хочу испепелить сорок седьмого…

Вывожу до критической точки…

Только сейчас слышу сигнал, уже пять минут долбит мое сознание, ненавижу сигналы, ненавижу, что там…

Начинаю понимать. Пока терзал давление в крохотном отсеке, прощелкал, что сейчас вся станция взлетит на воздух.

Или весь город.

Смотрю показатели, переключаю все, что можно переключить, поздно, поздно спохватился, нет, нет…


Ирма…

Как я люблю тебя, Ирма, как я тебя ненавижу…


…рия на воронежской АЭС вследствие ошибки диспетчера, к счастью, катастрофы удалось избежать, по предварительным данным…


Ненавижу…

Входит управляющий. Его я тоже ненавижу. Особенно. Но его нужно терпеть.

Заходит. Рассаживается. Как у себя дома.

– Ну вы молодец. Ловко вчера…

Посылаю смайлик.

– Рад стараться.

– Да… на покой вам уже пора.

– Не понимаю.

– На покой. Долго, славно работали, очень нам нравится, как вы работаете… только… в ваших услугах больше не нуждаемся.

Не понимаю.

Он кланяется. Выходит. В комнату вваливаются молодчики, большие, тяжелые, шумные, пахнущие улицей, отключают блок питания.

– Раз-два, взя-а-али…

Подхватывают системник. Выносят. Куда-то в никуда. Еще хочу заорать в динамики, что вы делаете, динамиков нет, орать не во что.

– Куды его…

– Куды, сюды, ишшо-то кудыть… эт самое…

– Ой, млять…

Земля грохает о мой корпус. Оглядываюсь, вижу, как они удаляются, две массивные фигуры, перекрикиваются, переговариваются о чем-то, ну эт самое, тудыть, значит, так-то оно тудыть…

ОСТАЛОСЬ 80% ЗАРЯДКИ

Тишина. Не полная, какая-то прерывистая, скрежетание, стрекотание, шебуршание. Меня окружают обломки чего-то, что было машинами, детали, обрывки, куски…

56%

Меркнет свет. Не сразу понимаю, что свет меркнет не внутри меня, а снаружи. И меркнет непривычно, – медленно, постепенно. Начинаю вспоминать, тогда-то оно так все и было…

Когда тогда…

– Ма, а эти придут?

– Не придут… я их не пущу…

Кто на улицу попал, заблудился и пропал…

40%

Ночь.

Время этих.

И вроде понимаю, что никаких этих не было и нет, а чувствую – придут.

Эти…

Шорохи. Вздохи. Стук шагов. Голоса.

Ненавижу…

36%

Это вон…

– Куд-да ты ее тащишь, не вишь, что ли, пополам переломатая?

– Точно, черт…

– Эта вон ничего…

– Бли-ин, кабель новехонький…

– Так бери, чего встал-то?

– А чего прикажешь, сесть?

Смех.

Ненавижу.

Приближаются. Они. Эти.

Слышно, как дышит ночь. Топорщит свою вострую мордочку.

29%

– Гляди, вон еще… целехонький…

– Раз сюда снесли, значит, не целехонький. Точно, его еще при Пушкине делали…

– Это кто такой будет?

– Президент такой был… в каких-то там годах…

– Тьфу на тебя, он стихи писал… эти…

– А кто ж ему запретит…

Вижу лицо сорок седьмого. Совсем рядом.

– М-мать моя женщина…

– Чего там, Дюш?

– Охренели совсем… сдурели, с-суки, человека живого вот так… на свалку…

– Отработал свое, что ж хочешь… Аминь…

– Робя, давайте его в металлолом?

Подхватывают. Несут. Вспоминаю, где у меня оружие. Нигде. Сколько раз хотел поставить, столько раз отмахивался, на хрена…

Вот и на хрена.

19%

– Сорок седьмой, вы…

– Андрей.

– Что?

– Еще раз меня сорок седьмым назовешь, в харю получишь…

Еще думаю, чем отбиваться. В таких случаях полагается дорого продать свою жизнь. Знать бы еще, как это – дорого продать свою жизнь…

– Куда ты его, Дюш, к себе?

– Ну…

Распахивается дверь, обыкновенная, не электронная, вижу Ирму, теперь знаю, эта постаревшая – Ирма, выбегают ребятишки, смотрят на меня, па-а, а эт, чего-о-о-о…

– Кто этого тронет, вчера умрет. Ну что, Ирмуль, курчонком пахнет… Кормилица ты наша…

7%

Думаю, что он со мной сделает. Думать не хочется, ничего не хочется, сейчас бы убежать отсюда…

…на чем?

– …да старенький он уже, винчестер только крутой… ну и блок этот, который я ему ставил…

Оружие.

Будь я проклят, что не взял оружие…

3%

Датчики предупреждающе мигают, система требует немедленной подзарядки, интересно, от кого…

Сорок се… Андрей пробует ткнуть мой зарядник в розетку, смачно ругается, перебирает переходники, наконец, цепляет напрямую, проводок к проводку.

Это всегда жжет, когда напрямую.

Впрочем, это неважно.

– Вот так… заряжайся… ты на ночь отключаешься, или как?

– Отключаюсь.

– Тоже правильно… Ирмуль, ты ему там на столе место устрой… чш, куд-да ты возле окна, ему тепло нужно…

– Так это ведро тепла принести надо! – Ирма смеется, звонко, заливисто, ах-ха-ха…

– Что уж там, сразу ведро давления…

Смеемся. Все. Вместе.

– Как это… по молодости… искра в землю ушла… молодых гоняли искру выкапывать…

Смеемся. Дети спрашивают, где копается искра. Чувствую, как ненависть уходит из того, что было у меня сердцем, оказывается, за годы там осталось еще что-то кроме ненависти, еще толком не разбираю, что, еще разберусь…

2013 г.

Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации