Текст книги "Шляпа что-то замышляпа"

Завелась война

А у нас война завелась.

Где?

Да вон, в овраге.

Не верите?

Я тоже не верил, когда соседский мальчишка про войну сказал, мало ли что там соседский мальчишка наплетет. И когда булочница про войну сказала, тоже не поверил, если булочнице верить, вообще можно с ума сойти.

А потом уже в газетах написали, что война завелась. Ну, если в газетах написали, то и правда война. В газетах что попало не напишут, газеты же.

И прокатилось по городку – война.

И не по себе как-то стало. Вроде бы последняя война уже сорок лет как кончилась, думали все, истребили войны эти окаянные, не век же войнам быть. Уже и в учебнике истории так писали – последняя война, значит, не будет после неё никаких войн.

А тут нате вам.

Война.

И по всему городу слух побежал:

– Война-а-а-а!

И все бегут. Все собираются. По городам, по деревням – все. Люди ходят, в дома стучат, собирайтесь, собирайтесь, война в овраге завелась, надобно войну истребить.

Надобно.

Еще не хватало, чтобы война рядом жила.

И все похватали что у кого есть, у кого ружье, у кого пушка старая, у кого ножи, у кого топоры, у кузнеца молот кузнечный, тоже за оружие сгодится. Бабы с вилами бегут, мальчишки с пугачами бегут, взрослые их гоняют, вон пошли, малы еще, нос не дорос, мальчишки ноют, у-у-у, мы тоже хотим…

И со всех городов, со всех деревень бегут, к оврагу бегут, где война.

А то война же.

Затаилась где-то там, глазами зыркает, зубами клацает.

И все к оврагу бегут, давай по войне палить-стрелять, войну чтобы сничтожить.

И начинается, шум, грохот, пальба, все палят, все стреляют, бей её, бей, ату её, ату…

Падают люди, подкошенные выстрелами, лошади встают на дыбы, кто-то оплакивает погибших.

Такую войну развели, сорок лет не было.

Вот и война.

Летящая пуля

Летит пуля.

То есть, не пуля. Стрела.

То есть, не стрела. Снаряд. Дротик. А может, радиоуправляемый снаряд, если такие бывают.

Сейчас все бывает.

Не знаю.

Знаю одно – века и века назад это была стрела. И даже не стрела – камень, выпущенный из пращи.

Теперь-то, конечно, много времени прошло, много воды утекло, так что это, может, и какой-нибудь радиоуправляемый снаряд, если вообще бывают радиоуправляемые снаряды.

Сейчас все бывает.

Пуля летит. Я её еще не вижу. Потому что стою к ней спиной. К пуле. И к тому, кто выпустил пулю. Кто это был, тоже не знаю, народ-то у нас бешеный, опять друг на друга кулаками машут… и в кого пулю пустили, тоже неизвестно, красный в синего, белый в черного, желтый в зеленого, фиолетовый в… какие еще цвета бывают… Не знаю. Сейчас, вроде, на бесцветных все поднялись.

Так что я спиной стою. К пуле. К тому, кто пустил пулю. К людям. К кораблю. То есть, это не корабль никакой, это я его так называю, корабль.

Почему корабль?

Потому что стою за штурвалом. То есть, это я его называю, штурвал.

Пуля летит. Летит миг, летит минуту, час, день, месяц, год, тысячу лет. Я её не вижу.

Я веду корабль.

Потому что кто-то должен его вести.

Никто не знает, что я его веду. Знали бы, давно бы уже растерзали меня на кровавые клочья. Если бы вообще знали, что есть штурвал, штурвала бы уже не было, разнесли бы в щепки в драке за этот самый штурвал.

Они не знают про штурвал.

И про корабль тоже не знают.

До сих пор верят, что живут на незыблемой тверди.

Пуля летит.

Давно летит.

Я еще тогда не родился, когда она вылетела из дула. И мой прадед тогда еще не родился. И пра-пра-пра…

Держу штурвал корабля.

Корабль…

Ну да.

Корабль.

Впрочем, все по порядку. Была твердь, незыблемая твердь. А на вершине тверди город был. Ну, это вы из учебников истории знаете, это там правда написана. А вот дальше. Пришли люди, стали в городе жить, ну, это люди город построили, а до людей города не было никакого.

А под городом что?

Правильно, хлеб. Город-то на хлебной толще стоит.

А люди хлеб что?

Тоже правильно, едят. Лопатами-лопатами хлеб гребут, ну, это сначала лопатами, потом ковшами, экскаваторами, я хоть правильно сказал, экс-каваторами, не через икс надо? Отлично. А то все путаюсь. Ну, там уже и шахты стали делать, и много что…

А толща что?

Правильно.

Все меньше.

Там внизу уже нет ничего. Под городом.

А?

Точно вам говорю, нет. Думаете, почему Набалдашникова убили? Вот-вот, заглянул туда, под толщу, вот и увидел, что толщи никакой нет.

А потом город что…

Нет, не провалился.

Не рухнул.

А что с ним случилось, это засекречено, это вам никто просто так не скажет.

А?

Я откуда все это знаю?

Случайно получилось, случайно узнал. Вы не подумайте, я не из таких, которые специально что-то ищут, места себе не находят, которым делать нечего, сектанты какие-нибудь… Говорю же, случайно все получилось, вечером домой шел, уроды какие-то напали, а ты за кого, за красных или за синих, а я тогда про красных и синих вообще слыхом не слыхал, говорю осторожно, да я так, я в стороне, – тут-то и началось…

Уже не помню, как вырвался, как убегал, как спотыкался сам о себя, как падал —да что тут вообще вспомнишь… очнулся где-то на последнем ярусе, ну у нас же многоярусный город, то есть, не город, корабль, то есть, не корабль, не знаю, что…

Вот так, очнулся на последнем ярусе, еще долго вытирал разбитое лицо, пересчитывал остатки зубов, думал, куда мне идти, в какой стороне дом, если есть у меня вообще какой-то дом…

Тогда-то и увидел.

Когда посмотрел вниз, на ярус чуть ниже, когда увидел…

Да.

Пустоту.

И не то, чтобы там земля какая-то внизу была – не было там никакой земли, пустота – насколько хватало глаз. И хоть бы звезды какие, хоть бы что – нет, ничего, пустота.

Летит пуля.

Я её не вижу.

Держу штурвал.

Про него никто не знает.

Народ, кто-нибудь видел, что у нас у города дна нет?

ОСТАВИТЬ СВОЙ КОММЕНТАРИЙ

Пить надо меньше.

Мы такое не курим.

А ты прямо видел?

А это где, не в центре?

Отвечаю:

А это везде. Повсеместно.

Народ, не слушайте его, щас начнется – переведи сто миллионов на номер такой-то на спасение планеты…

Летит пуля.

Или не пуля, или что там летит. Может, электромагнитная волна какая-нибудь, которая скосит меня.

Веду корабль. Который не корабль, а город. Который разваливается – на куски, я не вижу, но чувствую, как он разваливается, как от него отваливаются обломки, рассыпается брусчатка под ногами, отваливаются куски от стен…

– Пройдемте, гражданин.

Да, вот так мне и сказали. Пройдемте, гражданин. И вроде слова как слова, а уже сердце проваливается куда-то в кишки, хочется бежать, и нельзя бежать, хлопнут, как муху…

Все-таки спрашиваю:

– А… в чем дело?

– Не догадываетесь?

– Н-нет.

– А мне кажется, знаете…

– Честно… не знаю…

– А про пустоту кто писал? Не вы ли?

– И… и что?

Тогда я и правда не понимал – и что.

– Ну что, плохо ваше дело… за открытие пустоты полагается в эту пустоту и сбрасывать.

– Так я же не знал… а-а, не знание от ответственности…

– Вот-вот. Не освобождает. Ну что… – человек в синем смотрит на меня, – жить-то хочется?

– Еще бы.

Тогда мне хотелось жить. Еще как. Так я им и сказал…

– Ну что… работу работать будешь. А работа у нас заключается в следующем…

Летит пуля.

Это она может.

Что ей еще делать, как не лететь.

А нет, еще может вонзаться кому-нибудь в грудь, пробивать насмерть.

Ходит по комнате. Он. Кто он? Еще не знаю. Ему нужно придумать имя. Хотя бы имя. Такие тонкости, как фамилия, дата рождения, группа крови, телосложение, род занятий – это для меня вообще высший пилотаж. Так что пусть будет хотя бы имя, имя… м-м-мм…

Не знаю, какое имя.

И телосложение какое, не знаю. Хотя… хотя почему не знаю, если это трехтысячный год, значит, это не человек будет, что-то другое, что-то оцифрованное, что-то с телами из стекла и бетона, тьфу, что я говорю, из пластика и… и еще чего-нибудь там.

Итак, ходит по комнате. Он. Кто он, придумаю потом. Ходит раздраженно, нервно, заламывает руки, с хрустом ломает пальцы, это его любимый жест, а вот его собеседник этот хруст терпеть не может.

О, вот и характеры потихоньку вырисовываться начали. Хотя, что я говорю, какие характеры, люди-то у меня не живые, а из стекла и бетона, то есть, из чего они там… А я про них пишу, что они пальцы с хрустом ломают. Ну и ладно, что они, пальцы с хрустом ломать не могут, может, главный герой их вообще под конец отломает, вот так.

Главный герой… как звучит коряво… Имя ему нужно, срочно имя, а где его взять…

Итак, ходит по комнате, с хрустом ломает пальцы. Он. говорит быстро, нервно, отрывисто, иногда каш… нет, не кашляет, не может он кашлять, у него легких нет.

– Да как вы не понимаете! Трехтысячный год на носу! Новая эра близится! Все, все проблемы человечества решены раз и навсегда! Все! И с какими-то проклятыми ночными кошмарами справиться не можем! Откуда они берутся? А?

Он смотрит на собеседника, своего подчиненного, полного человека… тьфу, какого полного, откуда в будущем полные люди, если у них тела не настоящие… хотя… может, полнота у них вообще последний писк моды, без пивного животика на улицу можно не выходить…

– Ну… возможно, сознанию человека нужно обрабатывать информацию…

Какую информацию, это же вирусы! ВИРУСЫ! Какая-то сволочь вирусы пишет, людям в головы подсаживает, мы потом мучаемся!

– Да, вы правы… вирусы…

– Чего прав, я знаю, что я прав, а у вас нет желания что-нибудь с этими вирусами сделать? – А что… делать?

– А уничтожить их не пробовали? Помогает, знаете ли…

Хрустит пальцами. Сильно. Остервенело. Собеседник хмурится, морщится.

– Нельзя их уничтожать.

– Что, простите?

– Нельзя их… уничтожать. Они же живые.

– С какой радости у нас вирусы живые стали?

– А какие же еще? Все живое. Люди живые. Машины живые. Небо. Солнце. Вирусы…

– И чего? Я, знаете ли, спать хочу нормально по ночам!

– Я тоже. Но посмотрите сами… – собеседник говорит негромко, но все равно заставляет шефа замолчать, – всю свою историю человечество боролось за право на жизнь для всех. Какие-то миллионы лет назад один человек запросто мог убить другого человека. Не так давно человечество сделало значимый шаг вперед – табу на убийство…

Нет, что-то не так, все какие-то избитые фразы…

Чуть позже история ознаменовалась еще одной победой – отменой смертной казни. В те же времена люди начали выступать за права животных…

– Молодец, садитесь, пять. Вы мне всю историю пересказать решили?

Нет, сейчас меня интересует последняя страница истории. Когда наконец-то будет введен запрет на последний вид убийства – убийство вирусов, несущих кошмарные сны.

– Слушать будет кто-то ваши запреты.

– Будет. Вы не заметили, что маленькие дети больше не боятся кошмаров?

– Да ну?

– Ну да. Исследования подтвердили. Более того, известны случаи, когда родители хотели убить ночной кошмар, терзавший их дети, а дети не разрешали. Дети милосерднее нас, новое поколение понимает, что убивать нельзя.

– Если вы такой умный, может, сами с этими вирусами поговорите? – главный герой (черт, как его зовут все-таки) с хрустом ломает пальцы, отламывает сразу три.

– Обязательно. Сегодня вечером.

А дальше нужно написать, как он с вирусами будет разговаривать. Ляжет ночью спать, придет вирус, и тут надо показать, как он с вирусом… нет, не сражается, нельзя сражаться, а как-то с ним подружиться должен…

Не знаю.

Завтра.

Спать, спать сейчас. Утро вечера мудренее, как бабка говорила – мудрёнее.

Это не лирическое отступление. Это я так работал. По четным числам. Потому что перед выбором поставили, или работать, или вниз головой в пустоту, раз так любишь на пустоту смотреть, вот туда тебя и отправим.

А вот так я работал по нечетным числам:

Перечитываю историю про вирусы. С ненавистью. Ловко он загнул, ну-ну, это мы скоро бактерии чумы убивать запретим, как же…

Хлопаю себя по лбу. Ну конечно, бактерии, отличная задумка, вот и пост новый готов будет…

Нужно что-то писать. Сейчас. Здесь. Скорее. Тут уже на скорость идет, кто кого опередит, кто кого переплюнет, кто кого перепишет.

– Подсудимый, встаньте!

Вот так, хорошее начало, интрига уже есть. Придумать бы еще, как выглядел этот подсудимый, и как выглядел зал суда, дело-то происходит в будущем…

Подсудимый тяжело поднимается с места, видно, что ему плохо…

Собственно, что за подсудимый такой? Имя у этого подсудимого есть или как? Имя, имя… никакого имени не придумывается, вот так вот и будет до последнего подсудимый…

Подсудимый, вы обвиняетесь в убийстве более ста миллионов лиц.

Зал вздрагивает. Собственно, почему зал, что за зал, тогда уж люди в зале. Вздрагивают. В ужасе. Кто-то закрывает лицо руками, кто-то жалобно всхлипывает.

Доказано, что в период с первого по третье мая вы убили более ста миллионов лиц. Вы признаете свою вину?

Подсудимый бледнеет. Откашливается.

– Моя жена заразилась чумой…

– Мы не спрашиваем, чем заразилась ваша жена. Нас интересует, на каком основании вы убили более ста миллионов лиц?

– Чтобы спасти свою жену… от чумы.

– Вы знакомы с законом, запрещающим убивать кого бы то ни было?

– Но речь идет о бактериях чумы!

– Вы понимаете, что запрет на убийство распространяется на всех?

– Бред… полный бред…

– Подсудимый, вы обвиняетесь в оскорблении суда.

– Да пошли вы на хрен с судом со своим, идиотищи долбанные, у меня Людка умерла! Додумались, сволочи, лекарства они запретили, ах, бактерии убивать нельзя…

– По закону вы должны быть казнены, но в мире будущего запрещена смертная казнь…

Стоп, стоп, какой еще мир будущего, они не станут говорить сами про себя – мир будущего.

Значит —

– В нашем мире запрещена смертная казнь.

Да. Вот так. А потом подсудимый харкает кровью и падает замертво, потому что уже заразился от жены. Его уносят, люди в зале один за другим падают, захлебываются кровью, или нет, чума так быстро не действует…

Неважно.

Главное, пафоса побольше добавить, и норм будет…

Грызу карандаш.

Вроде уже и ушел от экрана, перебрался с дивана за стол, открыл тетрадь, как в школьные годы чудесные – все равно ничего не придумывается.

Это называется – творческий кризис.

Перебираю варианты.

Красные против синих

(было)

Желтые против зеленых

(было)

Белые против черных

(было)

Зеленые против красных

(было)

Зачеркиваю.

Рву.

Думаю, что будет, если не сдам статью в срок.

Ничего хорошего.

Летит пуля.

Много их вылетело, пуль-то, ой, много. С того момента, как взбаламутился корабль, встал на дыбы…

А?

Да не-ет, никто никакую пустоту не нашел. То есть, находили, конечно, видели, в сетях писали, обсуждали, потом уже отмахивались – а-а-а, опять все та же сказка, вы давайте чего-нибудь поновее придумайте… Фильм даже снимали, этот, как его, Последняя пустота, Оскар, Пальмовая ветвь, кассовые сборы полтора миллиарда, все такое…

Да.

Тут по другой причине взбаламутились…

Стреляют.

Там.

Сзади.

Даже не вздрагиваю, я знаю, что эти пули предназначены не мне. Спрашиваю себя, какая пуля предназначена мне, тут же отгоняю от себя нехорошие мысли.

Вспоминаю.

Нет, даже не вспоминаю – само вспоминается, лезут в голову какие-то мысли не к месту и не ко времени…

Человек просачивается в дверь.

Киваю.

– Входите, присаживайтесь…

– Я… на собеседование.

– Да, очень рад. Ну что же… в чем работа заключается, вы знаете?

– М-м-м… догадываюсь.

– О чем… догадываетесь?

– Ну… статьи писать.

Прищуриваюсь:

– О чем?

– М-м-м…

– Ну вот видите… была-была у нас земная твердь, и рухнула. Знаете?

– М-м-м… читал какие-то слухи, сплетни…

– А не слухи, и не сплетни. Все так и есть.

Человек вскакивает с места.

– Так это же бежать надо.

Смотрю на него, посмеиваюсь. Куда бежать, можно подумать, есть что-то кроме нашего острова. То есть, города. То есть, не знаю, чего.

– Так не ровен час народ взбаламутится, поймет, что не утка это, не фейк… такое начнется, мало не покажется.

Собеседник кивает. Или как это называется, тот, кто на собеседование приходит… а, соискатель, вот. Продолжаю:

– Ну и вот. Надо людей как-то отвлечь…

– От пустоты?

– От пустоты. Вот что людям интересно сейчас?

– Ну… мода, телевидение…

– Это вы мелко берете. А покрупнее?

Собеседник понимает. Кивает.

– Вот-вот. Красные против синих. Черные против белых. Желтые против фиолетовых.

– А-а, понял… Кулаками помашут, про зерно забудут. Синие против красных, белые против черных…

– Только это все уже было. Надо новое что-то.

Собеседователь, или как его там, приподнимает бровь.

– А если новое – это хорошо забытое старое?

– Боюсь, не подойдет. Так что вот вам первое задание… придумайте что-нибудь… такое. Ну все, ступайте… неделю сроку.

– А если… бесцветные?

– Что бесцветные?

– Ну… пусть люди выступают против бесцветных.

– К-каких еще бесцветных?

– Ну… есть белые, есть черные, есть зеленые, есть синие… А тут против бесцветных.

– Но… нет никаких бесцветных.

– Ну и что, что нет, главное, народ настроить… Так и так, есть бесцветные, от них все беды и несчастья…

Хлопаю в ладоши.

– А вы в точку попали… Бесцветные. Ну что… сочините нам что-нибудь про бесцветных-то?

– Да без проблем.

Летит пуля.

Вонзается мне в спину, пробивает грудь, хватаю воздух, воздух не хватается…

Черт.

Держусь за штурвал, штурвал выворачивается куда-то в никуда, нет, за штурвал держаться нельзя, нельзя…

Снова выворачиваю штурвал, выверяю курс.

Берег пляшет и прыгает, да нет, это он у меня в глазах пляшет и прыгает. Пляшет и прыгает берег перед глазами, пляшут и прыгают скалы на берегу.

Скалы.

Ну да.

Про них-то я как-то не подумал. Да я вообще много про что не подумал.

Выворачиваю штурвал, сильнее, сильнее, сильнее, буквально чувствую, как от корабля отрывается еще один кусок, не кусок – кусище, улетает в бездну.

Скалы медленно, нехотя уходят вбок, вбок, вбок, корабль подо мной уходит у меня из-под ног, швыряет меня на колени.

Сжимаю штурвал.

Выстрелы стихают.

Как-то неожиданно стихают, это не к добру, лучше бы стреляли, у нас так – если не стреляют, значит, случилось что-то плохое.

Кричат. Еще не слышу, что кричат, знаю – про меня. Кто-то углядел штурвал, даже странно – никак не думал, что его углядят.

Бегут ко мне.

До берега остаются какие-то несколько метров, кто-то пытается выхватить у меня штурвал, кому-то не даю выхватить штурвал, кто-то срывает с меня рубашку, кто-то зовет скорую…

Корабль причаливает к берегу. Корабль. Громко сказано. То, что от него осталось. Ничего от него не осталось, отваливаются последние куски, летят в бездну…

Люди сходят с корабля, вернее, с того, что было кораблем, а еще раньше – городом. И стар, и млад, и бедные, и богатые, и великие, и малые, и черные, и белые, и красные, и желтые, и синие, и зеленые, и бесцветные, и какие еще там есть.

Кто-то последний проходит мимо, кто-то хватает меня за руку, пытается перетащить на землю, не успевает, остатки корабля уходят из-под ног, увлекают меня за собой…

Выпавший снег

Выпал снег.

Откуда выпал?

С неба, откуда же ему ещё падать.

Видно, невнимательный был сильно, вот и выпал.

Выпал – ушибся, конечно, не без этого, еще бы, с такой высоты свалился. Полежал немного под фонарями, встал, отряхнул с себя снег, огляделся.

Попытался вспомнить, кто он и что он. ничего толком не вспомнил, ну еще бы, с такой высоты упал. Порылся в карманах пальто, нашел визитную карточку – Снег Н. Н., подумал, наверное, это он и есть.

Пошел по городу.

Вот так. В городе шел снег.

…достоверные источники сообщают, что в городе появился особо опасный агент вражеских спецслужб под кодовой кличкой Снег. Полиция приведена в боевую готовность…

Она спешит, спотыкается, снова спешит, то появляется в лучах фонарей, то исчезает в темноте. Тапир спешит за ней.

На самом деле его по-другому зовут.

Она сворачивает в переулок, натыкается на темный силуэт.

– Вы…

– Я Снег, – говорит снег.

Она бросается к Снегу:

– Укройте меня… пожалуйста… укройте.

Снег отворяет неприметную дверь своей каморки, которую арендовал в гостинице.

– Скорее сюда!

Она входит, сбрасывает белую шубейку, оправляет светлые волосы.

– Спасибо… спасибо огромное… вы…

– …Я Снег.

– А меня Цветком называют.

Бескровные губы Снега уже готовы дрогнуть, чтобы сказать – очень приятно. Снег не успевает, кто-то стучит в дверь, Подснежник прячется за его спиной.

Снег открывает.

– Вечер добрый, – Тапир показывает удостоверение, – девочку одну ищем…

Снег делает вид, что удивлен:

– Куда родители смотрят, ребенка ночью отпускать.

– Да не ребенка. Двадцать лет девочке… преступница.

– Вот так, двадцать лет, жизнь себе сгубила.

– К вам не заходила?

– Да нет. Стойте, утром горничная приходила, рыжая такая… чайник принесла…

– А нет, не она.

– Ну, тогда не знаю.

– Вот что, мы вам фотку её оставим, если увидите, сообщите в полицию.

– Обязательно.

Закрывается дверь.

Подснежник сжимает руки Снега, бормочет:

– Спасибо, спасибо…

Снег кивает:

– Не за что.

– Вы идиот.

– Так точно, сэр.

– Да не так точно, а идиот. Девушку не нашли… а ничего, что вы в номере у Снега были?

– Так это был… Снег?

– Ну а вы что думали… Снег укрыл Подснежник.

Снег укрывает Подснежник.

Подснежник смотрит в темноту ночи за окном.

– А ты… что-нибудь помнишь?

– Помню. Я упал с неба.

– С неба? Вот как? А ты… хочешь вернуться?

– Хочу. Очень хочу.

– Давай я тебе помогу.

– Да я сам как-нибудь…

– Что сам, если ты ничего вспомнить не можешь!

– А ты… про себя… можешь вспомнить?

– Ну да… я сюда послана… чтобы цвести… чтобы сейчас я одна цвету… а потом много цветов будет…

Снег укрывает Подснежник одеялом.

Ложится на жесткий диван.

Засыпает.

В городе лежит снег.

– Смотри, что я нашла.

Подснежник разворачивает лепестки газеты, показывает:

Вот.

…время от времени цивилизация аюми исследует наш город с высоты птичьего полета. Случаются и промахи, когда отважный исследователь падает…

Снег кивает:

– Спасибо.

Подснежник обнимает снег, прижимается к нему губами.

Снег ложится на Подснежник…

Снег протягивает Камню билет на поезд и деньги в конверте:

– Вот. Доедете до Дримбурга, этого вам на первое время хватит.

Камень бледнеет:

– Да вы что…

– Берите, берите.

По последним данным Снег помог скрыться особо опасному преступнику под кодовой кличкой Камень, а также ряду других лиц…

Подснежник в гневе отбрасывает газету:

– Никакой он не преступник! Вот ты мне скажи, рисовать цветы – это преступление?

Снег задумывается:

– Здесь нельзя. По закону.

– Да плевать мы хотели на этот закон!

Подснежник плюет на закон, Подснежник разворачивает чистый лист, чистый, белоснежный, рисует резкими мазками дом, дорогу, дерево…

– А ты же умел летать, – говорит Подснежник.

Снег хмурится, Снег не помнит, что с ним было там, наверху. Сильно, видно, упал.

– А ты полети… – просит Подснежник.

Он подпрыгивает.

Летит.

В городе летит снег.

– Гражданочка, можно вас?

Дорога останавливается, смущенно прячет руки за спиной.

Руки ваши покажите, будьте добры.

Дорога не хочет показывать руки, перепачканные краской. Дорога бежит по городу, то исчезает, то пропадает в лучах фонарей.

– Стоять!

Дорога бросается к кому-то, кто идет навстречу, утыкается лицом в пальто.

– Укройте меня… укройте… ну, пожалуйста…

Снег взмахивает полами пальто, – что-то происходит с пространством, полицейские стоят рядом с Дорогой, не видят Дороги, не видят за Снегом…

Снег укрыл Дорогу.

…по предварительным данным на закрытую территорию проник особо опасный преступник под кодовой кличкой снег и его подельница, более известная, как Подснежник.

– Ну вот… – Подснежник показывает на заряженный генератор, – теперь ты можешь подняться…

Снег мотает головой.

– Нет. Я тебя не оставлю.

– Да ты с ума сошел, погибнешь…

– Не бойся, никто меня не убьет. Разве можно убить снег?

– Да нет, не убьют… тут другое что-то… я слышала, что-то случается с такими, как вы… когда приходит весна…

Снег не верит.

Не понимает.

Подснежник толкает Снег из окна:

– Лети, лети, лети!

Снег падает.

Летит.

Подснежник спешит к выходу, садится на велосипед у крыльца, хочет уехать, убежать, скрыться, – из дверей появляется Тапир, срывает Подснежник с велосипеда.

Снег летит в вышине, видит, как Тапир срывает Подснежник.

– Ни с места!

Двое стреляют в снег, глупые, не понимают, что в снег стрелять нельзя, вернее, стрелять-то можно, только Снегу от этого ничего не будет.

Снег останавливает машину.

Это он может.

Машина переворачивается.

Это тоже снег может.

Открывает дверцу, выпускает Подснежник.

– Пойдемте… вы в безопасности.

…с началом весны город насытился яркими красками. Несмотря на запреты властей художники продолжают украшать город своими работами…

Подснежник рисует птицу, летящую в небе. Птица оживает, вспархивает со стены, взмывает в небо.

Подснежник визжит, пугается:

– Ожила, ожила!

– Ну что… доигрались они, вот что я вам скажу.

– Картины оживать начали?

– Вот-вот… блин, русским по белому говорили, не хрен рисовать, не-ет, мы же умные… вот теперь нарисует кто-нибудь хрень какую-нибудь и нате вам…

– Это всё Снег этот… Чёр-р-т, вот был же договор, мы сами по себе, они там, наверху, сами по себе, друг к другу не лезем… не-е-ет, свалился этот… как Снег на голову.

– Да, много нам этот Снег крови попортил.

– Убрать его?

– И чего вы, в него стрелять будете? Вы хоть понимаете, что тут начнется? Его же героям объявят, нас после этого вообще в клочки порвут… нет, тут другое надо сделать… Я сам разберусь…

– А вы молодец.

Подснежник оборачивается, смотрит на Тапира, вздрагивает.

– Вы…

– Ну что вы так, не арестую же я вас, в самом деле… здорово рисуете… Вы бы нарисовали нам солнце, а? Не это, зимнее, а яркое такое солнце над городом…

– Да меня арестуют…

– Да кто арестует, ваша взяла…

Подснежник соглашается:

– Наша.

– На свадьбу-то позовете?

Подснежник настораживается:

– На… на какую свадьбу?

– Ну как же Снег-то ваш…

– Да мы так…

– Ну что вы так, сегодня он здесь, завтра нет его… он же оттуда, – Тапир показывает вверх.

Подснежник задумывается.

Снег падает с крыши.

Летит.

В городе летит снег.

В кармане снега оживает телефон. Снег отвечает:

– Алло.

Голос Подснежника:

– Снег, я что сказать-то хотела…

Подснежник дорисовыавет солнце.

Осталось чуть-чуть.

К свадьбе будет готово.

– Согласны ли вы взять в жены…

Снег согласен.

Из-за туч появляется солнце, весеннее, живое, горячее, зря, что ли, Подснежник рисовала…

Снег спотыкается.

Подснежник вздрагивает:

– Снег?

Снег падает.

Подснежник всхлипывает:

– Снег! Не надо! Снег!

Снег обнимает Подснежник, хочет что-то сказать, не может.

Жарит весеннее солнце.

В городе тает снег.