Текст книги "Соленые часы"

Бешеный терминал

Убью я их.

Всех.

И плевать, что они ни в чем не виноваты, совсем ни в чем, надо же кого-то убить после того, что случилось… случилось…

– Служба техподдержки слушает.

Ну-ну, еще бы сказали, что мой звонок очень важен для них, и все такое.

– Я… это…

Черт, как-то получается у людей красиво говорить, то у людей, а то у меня.

– Я это… у меня к терминалу претензии.

Надо же, какую фразу выдал. Претензии у меня. К терминалу. Вот вчера деньги на телефон положил, и ни денег, ни чека, ничего…

– Номер терминала укажите, будьте добры.

– Да откуда я знаю его номер, адрес вот могу сказать, Осенняя, девятнадцать, магазинчик там еще на углу, вот в нем терминал…

– Нам нужен номер терминала…

Душа срывается с цепи. Сейчас начнется, то им номер терминала, а когда скажу номер, они еще что-нибудь спросят, температуру воздуха в тот день, направление ветра…

Тьфу.

Черт.

– Да какой номер, вы что, у себя там посмотреть не можете? Должны же вы все это знать…

Кажется, грубовато я с ними, а как не грубовато, с ними по-другому и нельзя, ёж – птица гордая, пока не пнешь, не полетит.

– Минуточку, сейчас посмотрю…

Жду. Минуточку. Две. Три. Слушаю нехитрую музычку в трубке, пытаюсь вспомнить, откуда она, ничего не вспоминается, вроде знакомая, а вот не вспомнишь, на тебе…

– Спасибо за ожидание…

Еле сдерживаюсь, чтобы не сказать – всегда пожалуйста.

– Я посмотрела… по такому адресу у нас терминала нет.

Мир переворачивается под ногами.

– К-как нет? Написано, Какаду, терминал…

– Но по такому адресу у нас нет терминала.

Чувствую, что хочет свернуть разговор. Чувствую, что надо не дать свернуть.

– Да вы поймите, сто рублей положил…

…хочу добавить – последние, не добавляю, ясен пень, не последние, да и не поверят там.

– …мы разберемся с вашей ситуацией. Мы вам перезвоним…

Перезвонят они, черта с два…

– Могу я помочь вам чем-нибудь еще?

– Деньги мне мои верните.

Это я думаю. А говорю:

– Нет… большое спасибо.

– Пожалуйста. Всего хорошего.

Сжимаю зубы.

Вот тебе и всего хорошего…

Выхожу на улицу, спрашиваю себя, какого черта я собираюсь делать. Ловлю себя на том, что иду к терминалу, и что я буду делать с этим терминалом, кувалдой его разобью, что ли…

Вхожу в магазин на углу, оторопело замираю.

Это что-то новенькое.

– А… г-где?

– Что где? – не понимает охранник.

– Ну… терминал здесь был.

– Какой терминал?

– Ну этот… Какаду.

– Не было здесь никакого терминала.

– Да как не было, что вы сказки рассказываете, вчера стоял!

– Парень, чесслово, не было здесь терминала никакого!

Не выдерживаю.

– Да не сам же по себе он появился! Не сам же прибежал, а? Вы вот что, вы бы по камерам внутренним своим посмотрели…

Охранник презрительно фыркает, хочет послать меня далеко и надолго, не посылает. Идет к камерам, отматывает что-то, смотрит…

Ё-моё…

– Что такое? – смотрю через плечо, даже не спрашиваю, можно смотреть или нет.

Смотрю.

Не понимаю, что я вижу.

– Это… монтаж?

– Какой еще монтаж?

– Видео…

Нет никакого монтажа у нас… – охранник добавляет несколько слов, которые говорить нельзя.

Смотрю. Не понимаю. Вот он, терминал, стоит в уголке, никого не трогает.

Терминал вздрагивает, медленно двигается к выходу, исчезает на улице.

Черт.

– Не наш это терминал, – не унимается охранник, – точно вам говорю, не наш…

Понимаю, что ловить мне здесь нечего. От слова совсем. Выхожу на улицу в холодок ночи, пытаюсь прикинуть, кому это может быть выгодно, вот так выставить не пойми какой терминал, чтобы люди денежки свои несли… не прячьте ваши денежки… по чему-то там и сундукам…

Выстрелы.

За углом, во дворе, куда я иду. Еще пытаюсь утешить себя, что подростки какие-нибудь шалят, ремня им надо, тюрьма по ним плачет, и все такое, бывает, вот так бомбочку какую-нибудь кинут и радуются… уже понимаю, что дело не в бомбочке, что тут посерьезнее что-то…

Ну да.

Натыкаюсь на красные флажки, понимаю, что дальше мне дорога заказана.

– Нельзя сюда, оцеплено.

– А если я живу здесь, мне как, на улице ночевать?

Человек в форме недоверчиво смотрит на меня.

– Где живете-то?

– Да вон подъезд, рукой подать.

– Ну давайте, быстро только. А то начнется сейчас, все как бараны ломанктся…

Проскальзываю в подъезд, перевожу дух, думаю, что они там делают, шифер с крыши сбрасывают, или что, или нет, когда шифер сбрасывают, полиция не стоит, и не стреляет…

Иду к квартире, поворачиваю ключ в замке, думаю, что бы еще такого в техпорддержке сказать, чтобы у них уши в трубочку свернулись…

Что-то проступает из полумрака подьезда, движется ко мне.

Узнаю.

– Пшел… вон пшел!

Не идет вон, приближается ко мне, вот черт…

Осторожно спрашиваю.

– Чего… чего надо-то?

Не говорит. Начинает теснить меня вглубь коридора, дальше, дальше, дальше, дверь захлопывается…

Телефонная трель.

Вздрагиваю.

– Алло, слушаю…

– День добрый, служба техподдержки вас беспокоит…

Надо же, одумались.

– Мы рассмотрели ваше обращение по поводу терминала. Мы приносим свои извинения, дело в том, что этот терминал бракованный…

Хочу сказать: я уже заметил. Не говорю.

– Дело в том, что этот терминал вышел из-под контроля…

Зачем-то добавляю:

– Сам пробрался в магазин и деньги собирает, да?

– А вы… а вы откуда знаете?

– Да уж догадываюсь…

– Мы приносим свои извинения, в ближайшее время деньги вам будут переведены…

– Б-большое спасибо.

Краем глаза смотрю на терминал, он не двигается, кажется, тоже смотрит на меня немигающим взглядом.

– Могу я еще чем-нибудь вам помочь?

– Н-нет… спасибо.

Отключаю телефон.

Чувствую, как бешено колотится сердце.

Подскакивают от звонка в дверь, вот только пугать меня не надо, я и так уже на пределе весь… иду, иду, открываю, если эта хрень даст мне открыть…

Хрень дает мне открыть. Открываю. Хрень забивается за занавески, за шкафы, в темноту…

Смотрю на человека в форме.

– А… вам чего?

– Вечер добрый.

– И вам того же.

– Терминал… у вас?

– Какой терминал?

– Который убежал.

– Вы… вы чего?

Кажется, посмотрел я на него слишком недоуменно. Кажется, понял он, что я ни хрена не знаю, кажется, поверил…

Кажется…

– Не знаете?

– Н-нет.

– Ну… всего хорошего.

Закрываю дверь.

Перевожу дух.

Оглядываюсь, терминал тихонько выбирается из темноты, подходит ко мне, выплевывает чек.

Дребезжит телефон, ваш платеж прошел успешно, ну-ну…

2015 г.

С чего начались мосты

– А мосты с чего начались?

Сжимаю зубы. Не отстанет Тюнька, не отстанет. Уж кто-кто, а Тюнька не отстанет.

– Давно начались.

– А когда?

– Говорю, давно…

Идем по мосту. Смотрят свысока холодные звезды.

– А когда-аа?

Не отстанет. В памяти голос отца, вспомни, как сам учился.

– Ну… с давних времен… вот так идет человек по лесу, видит, овраг… Глубокий. Что делать?

– Прыгать?

– Какое прыгать, разобьется на хрен, прыгать. Значит, что? Мост надо строить.

– Ага.

Тюнька смотрит на меня, глаза здоровущие, в пол-лица.

– Ну и вот. Два бревнышка положили, мост готов. А потом дальше идут люди, смотрят – река. Что делать?

– Плыть?

– Ка-акое плыть, так и потонуть недолго. Выдумал, плыть.

– Мост?

– Ну, конечно, мост.

Идем по мосту. Смотрят на нас холодные звезды.

– Ну, вот… из камней, из досок выстроили мост… и по мосту пошли. А потом рота солдат прошла, ать-два, ать-два, и что?

– А что?

– А то. Рухнул мост к хренам собачьим. Резонанс называется.

– Ага.

Вижу, что про резонанс он не понял. Ладно, я тоже раньше не понимал.

– Ну и вот… потом повелели по мосту солдатам в ногу не ходить.

– А как… в руку?

Отмахиваюсь.

– В руку.

– А зачем солдаты в ногу шли? А чего там в ноге?

Закусываю губы. Не умею я объяснять. Не умею.

Идем по мосту. Смотрят на нас холодные звезды. Подгоняю вездеход, пшел, пшел, потом заряжаться будешь. Или нет, ты сдохнешь потом без подзарядки-то…

– А потом чего?

Вздрагиваю. Смотрю на Тюньку, ты вообще спишь когда-нибудь или нет…

– Ну что такое?

– А потом с мостами чего?

– Ну чего, чего… ну вот… дошли люди до края земли, а дальше море. Чего делать?

– Не идти…

– Ну как не идти, так дома и сидеть, что ли, на острове на своем?

– А лететь тогда?

– Как лететь? А ну полети.

– А не умею.

– И никто не умеет. Тогда чего?

– А плыть нельзя?

– Нельзя, конечно, потонем море переплывать. Чего делать?

– Мост надо строить.

Верно. До другого берега мост. Камни в воду кидают, песок везут, цемент… А море опять все размывает на хрен. А люди опять все везут. И без конца.

– И чего? Не построили?

– Ка-ак не построили, а как мы, по-твоему, в Австралию добираемся? А в Америку? Или забыл?

– По мостам…

– Ага, ты еще проспал все, а так красиво было.

– Да ну тя!

Обиделся. Замолчал. Перевожу дух, слава те гос-ди, Тюнька в кои-то веки замолчал. Хоть ненадолго.

Идем по мосту. Сейчас бы забраться на вездеход, задремать, пустить вездеход во весь дух. А нельзя. Так вообще батарею разрядим, а до заправки пилить и пилить.

Смотрят на нас звезды.

– А чего дальше было?

Сжимаю зубы. Началось.

– Ну что дальше. Вот, землю мостами опутали… машины по мостам ездят, лошади… А потом раз – и на луну посмотрели. Видел, луна в небе висит?

– Ну-у-у…

– Как до неё добраться?

– По мосту. К кассе подходишь, а мне один билет на луну… а там скажут, а детям до шестнадцати…

– Да не было тогда еще моста!

– Не бы-ло?

Смотрит на меня, глаза как плошки.

– Не было. Чего делать?

– Строить.

– Тоже верно. Ну и вот… стали башню в небо поднимать.

– А она упала?

– Верно говоришь, три раза падала… Вавилонский проект. Три раза замораживали.

– А доделали?

– Ну, ты на луне был?

Ага, мне там мишку купили…

– Ну вот… а ты говоришь… Построили, конечно… Туннель с воздухом сделали… машины пустили…

Наконец-то добираемся до заправки, вездеход с наслаждением пьет нефть. Забираемся на машину, теперь можно и прокатиться с ветерком, хоть выспимся…

– А дальше что было?

Сжимаю кулаки. Пропади оно все…

– Ты мне спать дашь, нет?

– Не-е, а ты скажи, дальше что было?

– Ну что, что… вон другие планеты. Звезды. До них надо добираться?

– Надо…

– Ну и вот. До них мосты строить стали. Там уже и на Земле материала не хватило, стали по космосу астероиды собирать… А вселенная-то на месте не стоит, движется, так это сколько ра мосты ремонтировать приходилось… только сделаешь, опять все по новой перелопачивать…

– Там же бригады работают?

– Ну… народы целые… миллиарды людей…

Проваливаюсь в сон, из которого меня тут же вытряхивает Тюнька.

– Ты мне спать дашь, нет?

– А приехали…

– Как приехали?

– Дальше моста… нет.

Просыпаюсь. Смотрю н пустоту впереди, куда обрывается мост.

– Ну вот… – киваю, – приехали. Выспимся, завтра с утречка начнем мост доделывать….

– А докуда мост?

– А другие вселенные есть?

– Не зна-а-а…

– Должны быть. Обязаны. Ну и вот… до них надо только мост выстроить.

Начинаю клевать носом. Тюнька не спит. Никогда не спит. Отключить его на хрен надо, пока он мне мозг не взорвал…

– А…

– Да ты спать мне дашь, ты не понял, что ли, что люди спать должны?

– А… почему нельзя… полететь?

– Ну, ты где видел, чтобы люди летали?

– А почему нельзя?

– А почему можно? Ну, полети?

Засыпаю, слышу бормотание над ухом.

– А почему… нельзя…

Нет, надо отключить его к черту… или заменить… вот уж не думал, что брак подсунут… солидная контора вроде бы…

2014 г.

Открытки с видами городов

На рассвете забили в колокола.

Громко, отчаянно, по всему городу. Обычно если что случается – серьезное, плотину прорвет, или там рванет что где – воет сирена, поставленная в не поймешь какие времена.

А когда ЭТО приходит, тогда по старинке – в колокола.

Лежу, слушаю, надрываются, переливаются колокола по всему городу, я знаю, сейчас весь народ, и стар и млад, вскакивают с постелей, будят заспанных детей, собираются в спешке, в спешке, да куд-да ты все это с собой тащишь, еще диван с собой возьми, ма-а, а можно домик с собой, ну пожа-а-алуйста, ма-а-а, и бегут, бегут из домов, по плану эвакуации, вереницей уходят на восток, на восток, стекаются ручейками с улиц, из переулков, со дворов… Подгоняют друг друга, не отставай, потом доспишь, нет-нет, да и обернется кто-нибудь на город, да не на город – на запад, откуда идет…

Откуда идет…

Идет…

…что?

Не знаю. Никто не знает. Не положено знать. Нет, не то, чтобы не положено, просто…

А посмотрел бы я на того, кто здесь остался. Вот так. Просто. В городе, куда приходит что-то с запада.

Нет, сейчас еще хорошо стало, еще жить можно, еще звонят в колокола… а раньше вообще, спохватывались в последнюю минуту, когда ЭТО было совсем-совсем рядом, в панике бежали из города, в давке топча друг друга… Сейчас хоть стали предупреждать загодя, смотрят дозорные на башнях, звонят во всю мочь…

Пробовали, конечно, по-современному, радары, локаторы, антенны, только ни черта эти антенны не ловят, это только человек может почувствовать, что приближается что-то… что-то…

Лежу в постели, прислушиваюсь к голосам на улице, к звону колоколов…

А?

Ну да.

Я остаюсь.

А?

Да не знаю… просто… не-ет, не то, чтобы не верю в это… то, что надвигается… просто… может, и не так страшен черт, как его малюют, может, можно еще отсидеться, переждать… дома. Меня, правда, потом в ментуру заберут, а может, и не заберут, вы же им не скажете, что я остался, да?

Стихают голоса на улице, кто-то напоследок кричит протяжно – Лео-о-о-шка-а-а-а, бы-ы-ы-ы-с-тре-е-е-й! – стихает грохот колоколов, представляю себе, как дозорные спускаются с башни, прыгают в машину, им специально машину подают, едут на восток…

И что-то подсказывает мне – в город пришло это.

Его ещё никто не видит. Не слышит. Но я чувствую – оно здесь.

Осторожно выглядываю из дома. Ничего не происходит. Ничего не набрасывается на меня из-за угла, не душит, не вонзается в горло. Даже не верится сейчас, что раньше из-за ЭТОГО гибли миллионы людей. Задним числом спохватываюсь, может, воздух чем заражен, может, я уже вдохнул этого… этого…

…не знаю, чего.

Ничего не чувствую, не жжет легкие, не разъедает ноздри, успокаиваю себя, да ничего здесь нет. Не вылезли мертвые из могил, не разверзлась земля, выпуская полчища демонов, не опустились на город крылатые кровопийцы…

И все-таки что-то было…

Что-то…

Падает сердце.

Только сейчас вижу, как что-то крадется в арке, что-то темное, патлатое, что-то…

– Стоять!

Неужели это я ору, да неужели я вообще могу так орать… нечто срывается с места, бежит в арку, пронзительно визжит… вот теперь вижу, что это, вижу…

– Ты чего, а?

– Это ты чего?

Смотрю на нее, думаю, видел я ее раньше, или нет, может, видел, на какой-нибудь вечеринке, или еще где, девушка, а телефончик ваш можно, это что, ограбление…

– А ты чего осталась? – спрашиваю.

– А ты чего?

– А чего я ни свет ни заря вставать должен, бежать куда-то…

– А я чего вставать?

Где-то ближе к вечеру в какой-то кафешечке спохватываюсь, что не спросил, как ее зовут. Вместо этого почему-то спрашиваю другое:

– Не знаешь… чего с людьми бывает, которые вот так… остаются?

– Да вранье все это. Мы же с тобой живые.

– Да знаю, а все-таки?

– Ну… всякое там говорят… говорят, человек человеческий облик теряет.

– Говорят, что кур доят, – огрызаюсь. На всякий случай смотрю на свои руки, руки как руки, не зеленые, не синие, не какие-нибудь.

Разноцветные бумажки.

Смотрю, сжимаю в руках, я нашел их здесь, в каком-то богом забытом домишке с зелеными стенами. Спрашиваю себя, что я держу в руках, не нахожу ответа.

Бумажки.

Что-то вроде марок или открыток с видами городов, помню, в далеком-далеком детстве мать что-то такое показывала, вот, смотри, Кирюшенька, это Москва, а это Мельбурн, а вот Париж…

Здесь тоже было что-то вроде открыток или марок. С видами городов. Только здесь были русские города, Москва, Ярославль, Архангельск…

Открытки.

Странно, что я не замечал их раньше. Никогда. Ну, бывало, валялись какие-нибудь под ногами, или в какой-нибудь антикварной лавке, пожелтевшие от времени… но я как-то сразу проходил мимо, неинтересно было, а тут на тебе…

Как торкнуло что-то, – возьми. Набиваю карманы, нет, тут не карманы набивать надо, сумку взять, да побольше, чтобы унести их все…

– А у меня смотри, сколько.

– А у меня смотри…

Сидим, хвастаем друг перед другом, как малые дети, которые понабрали на помойке какой-нибудь гадости, и выпендриваются, а у меня во-он сколько, а у меня во-он…

А у меня вон какая есть… Красноярск, – выхваляется Ника. Теперь знаю, что она Ника…

– У-у, отстой Красноярск, – фыркаю я. Сам не знаю, с чего взял, что Красноярск отстой, опять же как торкнуло что-то…

– Правда?

– Ну…

Понабрали полные сумки открыток, искали по всему городу. Первый раз чувствую себя счастливым человеком. По-настоящему счастливым. Раньше так не было…

– А что с людьми случается… когда это приходит?

– Да не знаю… жуть всякую рассказывают. Люди тысячами умирали… миллионами…

– Эпидемия?

– Навроде того. С ума сходили…

Прислушиваюсь с к себе, а не сошел ли я с ума. Не похоже…

Прислушиваюсь. Принюхиваюсь. Пытаюсь в воздухе уловить ЭТО. Ничего не ловится, ничего нет, город как город, ветер гонит листья, приглядываюсь к листьям, не шуршат ли листочки…

Нет, нету…

Ничего не происходит.

Перевожу дух. У страха глаза велики…

Снова перебираю открытки с видами городов. Их у меня много. Москва, Ярославль, Архангельск. Но это все так, фигня, а вот покруче картинки – зелененькие, с дядькой каким-то. А еще круче, это там, где карта Европы нарисована, и всякие виды европейские… и написано не по-нашему.

– А у меня вон сколько – хвалится Ника, показывает мне.

Чш, стой, это же она мои схватила, ну так и есть, мои, вон, в стопке лежали…

– Отдай!

– Чего-о-о?

– Отдай! Отдай, это мое, мое, мое!

Ещё оглядываюсь, не приближается ли к нам то, страшное, нет, вроде нету ничего, ну щас я ей устрою…

Люди возвращаются в город. По одному, медленно, нехотя. Сначала запускают кошку, на счастье. На тридцать три раза проверено, что на кошек ЭТО не действует, и все равно проверяют по старинке, на кошке. Потом заходит мэр города, гуляет по площади, показывает людям – все, ЭТО ушло, можно жить…

А потом идут люди. Кто-то входит в дом, говорит восторженно – будто заново родился, кто-то не спешит входить в черту города, поглядывает на других, да точно ли ЭТО ушло. Мальчишки носятся, кривляются, а я в чудище превратился, ар-р-р, аа-а-а-а, я заражен, я умира-а-ю…

– Молодые люди… вы что?

Кто-то наклоняется над лежащими на асфальте, бормочет что-то про скорую…

– Мертвы.

– Да вы что?

– Вот, блин…

– Это как, ножами друг друга, что ли порезали…

…вищное злодеяние в историческом центре города, парень и девушка закололи друг друга ножами. В настоящее время проводится экспертиза…

– Ну и что вы тут понаписали?

– А… что?

– Вас как, сразу уволить, или сначала расстрелять?

– А что такое?

– А то такое… вы сами-то посмотрите, время смерти какое пишете?

– Двадцать пятого сентября… от восьми до десяти вечера… а-а, двадцать пя…

– Ничего, что в это время людей в городе не было?

– Ага… счас, счас, переделаю.

– Переделывайте. О-ох, горюшко вы мое…

– Господин доцент, что вы можете сказать об ЭТОМ?

– Вы имеете в виду то, что приходит в город? Ну… я бы назвал это флюидами прошлого. Какая-то чума, которая раньше поражала всю планету, а теперь приходит в отдельные регионы…

– Как, по-вашему, откуда изначально взялась эпидемия?

– Я бы сказал, ее создали люди.

– Неужели?

– Да, должно быть, какой-то вид оружия…

2013 г.

Дикие звери

…легко приручаются, поддаются дрессировке, но так же быстро дичают…

– Ма-а, смотри…

– Дикий он, дикий, пойдем домой, пойдем…

Ма тащит Рокки домой, Рокки отбивается, Рокки домой не хочет, что там Рокки дома не видел, четыре стены, пол, потолок… тут-то всяко интереснее…

– Ма-а-а…

– Пойдем, пойдем…

– Да какое пойдем, интересно же, вон они, твари, снуют, бегают, вертятся, страш-шные, а вот бы погладить, а вот бы поиграть, как в мультике…

– Ма-а-а…

– Не трогай, они грязные.

– А давай вымоем…

– Мне делать больше нечего, тварей этих мыть?

Обидно Рокки, а как не обидно, у Никки дома зверь есть, у Вакки дома зверья не меряно, а у Рокки нет…

– Ма-а-а, а я зверя хочу…

– А луну с неба ты часом не хочешь?

– Не-е-е…

– Очень я за тебя рада… пошли, пошли, ты тут ночевать собрался, что ли?

И Рокки домой тянет. А так хочется зверушку погладить, Рокки же не насовсем, Рокки только погладит, только…

Тварь падает, бьется в судорогах.

– Не трогай, ком-му сказала, грязные они, грязные!

Роки заливается слезами, он же только погладить хотел…

– Ну а ты что хочешь, чтобы твой сыночек в тепличке рос? Ну, посади его под замок, чтобы вообще ни с кем не виделся, раз тебе так охота…

Ма с па ругаются. Рокки не любит, когда ма с па ругаются, Рокки тогда в кухню бежит, ма, я за тебя, па, не смей ругать ма…

Только не сейчас. Потому что ма с па про тварей ругаются, которые по улице бегают…

– Да ты хоть понимаешь… эта грязь в доме… эта…

– Вот пусть и учится за этой грязью убирать, немаленький… растишь тут маменькиного сыночка…

Рокки сидит у себя тихонько-тихонько, Рокки знает уже, па победит, ма поорет-поорет, скажет, черт с вами, делайте, что хотите…

…оказавшись на воле без хозяев, быстро дичают, теряют приобретенные навыки. Часто животные, брошенные хозяевами, гибнут, причину этого феномена объяснить не удалось…

– Па, вот этого, смотри какой, рыженький…

– Сыночка, ты с дуба рухнул, или как, он же дикий, он домашним никогда и не был… он тебе в доме разнесет все…

– А вон этот?

– Не этот, а эта… это она… эту кто-то когда-то приручить пытался, как-то не получилось… Ну чего встал, пойдем, пошарим, вон сколько ходит…

Рокки радуется, прямо-таки как крылья за спиной, это надо же, с па пошли зверя себе выбирать, вот так, с улицы, выбирай любого, только чтобы прирученный был…

– А вот, худенький… он не больной?

– Да не больной он… а дикий.

Худенький проходит мимо, Рокки с па не видит, идет по улице, плеер в ушах, слушает.

– Дикий? – спрашивает Рокки.

– Дикий.

– А вон тот?

– Та.

– А та?

Па смотрит. Качает головой.

– Дикая.

Та идет, на копытцах балансирует, плеер в ушах.

– А когда плеер в ушах, это дикий, да?

Па фыркает, мотает головой, мол, маленький еще, потом поймешь…

– А вот? С палочкой?

– Сыночка, ты смеешься, что ли? Ему жить осталось хрен да маленько, куда ты его хочешь…

Роки кусает губы, вот-вот разревется, ну что такое, в кои-то веки пошли зверя выбирать, а они все какие-то не такие…

– Ну, ну, зареви еще… ты мужик или не мужик вообще… найдем мы тебе…

Роки мотает головой, сколько их, и все не те…

– А вот… гляди…

Роки глядит. Вот он. Мимо идет. Тоже наушники в ушах. Неказистый какой-то. Невзрачный.

– Он… прирученный?

– Ну… кто-то его приручить пытался, видно, бросил потом… но ничего, смышленая тварь… хоть не цапнет…

 
Когда зима сумасбродит и лихоманит
И месяц острые оголяет рога,
Идет народ – из морока и тумана,
Навстречу селам и родным очагам.
 
 
Спешат прохожие – к порогам, где так их ждали,
К постелям теплым, теплые видеть сны…
…А я один иду в туманные дали
Навстречу черным горизонтам лесным.
 

Эдик выкладывает в сеть, ждет комментов. Уже знает, что не дождется, к такому комменты не пишут…

…легко поддаются дрессировке. Более того, как правило, имеют врожденные навыки, которые при благоприятных условиях развиваются…

– Па, смотри, как он умеет!

 
Мне говорят – что будут еще метели,
Мне говорят – что лучше у очага,
Мне говорят – да что ты, придурок, делаешь,
Куда ты лезешь к черту да на рога?
 
 
Но я – в седых болотах мерзнущий, тонущий,
Шагаю в темени – от звезды до звезды,
Ведь кто-то там так громко молит о помощи,
И о защите – от жестокой беды.
 

– Это ты его выучил?

– Ага… а он сразу все понял…

– Ну еще бы… Они страсть какие умные…

Эдик записывает, быстро, лихорадочно, скорей-скорей-скорей, пока нахлынуло вдохновение, вдохновение, это штука такая, уйдет, не воротится, ищи потом, свищи…

– А он дрессированный, да?

– Да, пытался кто-то его выдрессировать… давно уже….

– А потом?

– Бросил видно…

– А… почему…

– У него спроси…

 
Меня зовут дома богатые, важные
К своим каминам, винам и господам,
Смотрю я, как последние экипажи
Скрипя колесами, уезжают вдаль.
 
 
Но снова – до отчаяния, до истерики
Иду – на холод, на метели, навзрыд,
Ведь кто-то там стоит, привязанный к дереву
Или заточенный в темной башне – сидит.
 

Эдик пишет, быстро, торопливо, накатило, нахлынуло, как в молодости, было так давно, в каком-то там классе, когда уже не понимаешь, где ты, где не ты, и мир раскрывается перед тобой, приоткрывает какие-то другие миры там, там… и орущая глотка отца, а уроки ты сделал, да что из тебя вырастет, идиотище…

И сейчас… Вернулось что-то. Вернулись какие-то невидимые, с крыльями, которые не давали покоя весенними ночами…

 
Иду, дорогу щупаю по туману,
Теряя лица, фразы, мысли, слова,
И может сам я в битве жестокой кану
И может сам я буду на помощь звать.
 
 
Но все равно – шагаю в седую полночь
Под снеговьюжием, градом и под дождем,
Ведь кто-то там так громко зовет на помощь
И кто-то в чаще – освобождения ждет.
 

Эдик уже не ждет комментов. Ничего не ждет. Кто-то невидимый смотрит на него с одобрением, кажется, – легонько касается головы.

– Ну что, – па хитро щурится, смотрит на Рокки с ма, – подписали.

– Переезжаем? – вопит Рокки, так, что вздрагивает прирученный зверь.

– Ага. У тебя теперь свой дом будет, целый дом…

– А у этого?

Роки показывает на зверя. Зверь прислушивается, зверь не понимает, зверь такой команды не знает.

– А-а… этого оставить придется.

– А…. как оставить?

Рокки кусает губы, вот-вот разревется, ну, ну, как не стыдно, мужик ты или не мужик, был бы мужик, черта с два бы кто у него зверя отобрал…

– Ничего, не пропадет… – кивает па, – они быстро дичают… у меня в детстве был такой, я его на годик оставил… потом приезжаю, зову его, он меня не узнает уже, фирму там какую-то свою открыл, мебелью торгует…

Роки заливается слезами, как так, это же его любимая игрушка, а он теперь с чем играть будет…

– Ну, ничего, мы тебе целатавра купим, – говорит ма.

Рокки ушам своим не верит.

– Настоящего?

– А то какого же…

– Всамделишного?

– Еще бы…

Видно, па и правда на повышение пошел, если на целатавра разориться готовы…

– Не скучай.

Рокки гладит зверя. Зверь умнющий, все понимает, пришел сюда, к телепорту на берег моря, провожать. Настораживается, смотрит на Рокки, ждет, почему не слышит команды…

Открывается портал, Рокки бросает зверю лакомство, как па учил, пачку бумажек…

Зверь не берет, ждет чего-то…

Вот, блин, нарочно к морю пришел, как сила какая-то позвала, и хоть бы что, и ничего, ни одной мысли, ни одной мыслишечки. Ветер шевелит пачкой бумажек, это что, м-мать моя женщина, кто-то тыщ десять потерял, не меньше. Эдик осторожно прячет за пазуху, ничего не видел, ничего не знаю…

…по местному времени в своем доме застрелился Лагунин Э, нобелевский лауреат 2015 года. В предсмертной записке признался, что больше не может писать стихи, что и послужило причиной…

2013 г.