Текст книги "Садовый вишнь"

Нарисуйте город…

…нарисуйте город, парящий в небе, величайшую из столиц, город, парящий в невероятно плотной атмосфере, – пусть кажется, что город представляет собой не то единое целое, не то разрозненные дома, летящие вместе, не то и так и так одновременно, даром, что не может быть и так, и так. Нарисуйте город, летящий в небе под всеми парусами, управляемый ветром, город, где дома перемежаются с высоченными мачтами, а порой и сами становятся этими мачтами. Нарисуйте город, подобный кораблю, или корабль, подобный городу, пусть будет и так и так.

Нарисуйте второй летящий город – чуть в отдалении, пусть они будут похожи друг на друга, как день и ночь, как свет и тьма, как вечер и утро, как весна и осень. Нарисуйте город, гонимый ветрами высоко-высоко в небе, город, с трудом ловящий попутный ветер своими белоснежными парусами.

Нарисуйте два города, подхваченные внезапным порывом ветра, города, которые столкнулись двумя самыми высокими мачтами, нарисуйте так, чтобы те, кто будут приезжать со всего мира в музей и смотреть на вашу картину, почувствовали треск и хруст, ощутил, как ломаются башни.

Нарисуйте на последнем этаже одной из башен маленькую комнату, в которой сидит молодой человек, пусть он рисует на холсте, или на планшете, или еще на чем, пока не видно. Нарисуйте во втором городе вторую башню, пусть там сидит девушка, она пишет картину на планшете или на холсте, или еще как. Нарисуйте, как башни неумолимо приближаются друг к другу, как со звоном и грохотом разбиваются стекла, как выбрасывает в бесконечную головокружительную высоту тех двоих, как они беспомощно кувыркаются в небе среди осколков, у девушки поцарапана щека, они хватают друг друга за руки, сжимают сильно-сильно, крепко-крепко, чтобы не потеряться, хотя казалось бы куда еще больше, еще дальше теряться.

Нарисуйте, как ветер уносит их, взявшихся за руки, уносит неведомо куда. Нарисуйте на горизонте – в тумане, штрихами-штрихами, намеками-намеками – бесконечно древний заброшенный город, который почти разрушился от времени, но еще держится. Нарисуйте его так, чтобы было непонятно, смогут ли подхваченные ветром добраться до безжизненных руин, или нет, нарисуйте так, чтобы бесчисленные толпы туристов в музее так и не поняли, что ждет летящих там, на покрытых песками времени улицах.

Нарисуйте дальше, на горизонте, тончайшими штрихами намеки… нет, дже не намеки, а намеки на намеки, что где-то там есть другие города, неведомые никому, а может, это только кажется, и никаких городов там нет. Нарисуйте так, чтобы было непонятно, что ждет странников, смогут ли они добраться до других миров, или никаких других миров нет и в помине.

Нарисуйте все это – даром, что у вас нет ни кистей, ни холста, – и тогда когда-нибудь те двое на своих холстах нарисуют вас, чтобы вы тоже могли быть…

Как узнать время во сне

Это очень просто: посмотрите на часы. Вот они, на колонне. Ничего, что в вашем доме раньше не было никакой колонны, и часов не было.

А нет, часы от одного вашего взгляда падают и сгибаются пополам. Вы еще успеваете заметить на них два часа дня, но понимаете, что это неправильное время, потому что сейчас не может быть два часа дня… ну просто не может.

Тогда посмотрите на часы в телефоне – не удивляйтесь, что ваш телефон выглядит совсем не так, как в жизни.

Телефон покажет вам 63:46, и вы поймете, что это неправильное время, ткаого времени не существует.

Посмотрите на другие часы: они покажут 09:32, и вы подумаете, что такого времени быть не может, но какое именно время может быть, вы уже не помните.

Осторожно-осторожно проберитесь в большой зал, потолок которого уходит под облака, посмотрите на часы, висящие на колонне…

…ой-ой-ой, часы сорвались с колонны, гонятся за вами! Бегите, бегите, – вот вы убегаете от них, они настигают, но тут же вы видите, что это не вы, а три незнакомых вам человека.

А вы заблудились, коридоры все больше уводят вас в темноту, вы чувсвтуете, как что-то приближается к вам, что-то темное, непонятное, и тут вас осеняет, когда вы касаетесь этого непонятного:

– Вы время. Я вас узнал.

В те времена…

…мне повезло родиться в те времена, когда прошлое хоть и постоянно уменьшалось, как и всегда, но по крайней мере еще не исчезло совсем – поэтому мне посчастливилось повидать детство своих родителей и даже отправиться в юность своих бабушек и дедушек. Правда, на склоне лет я уже едва-едва мог вернуться во времена своей зрелости, и понимал, что еще лет через десять я смогу возвращаться от силы в предыдущий год. Также мне повезло, что в мое время будущее еще хоть и было огромным, но не растянулось в бесконечность, и я мог видеть дальше и дальше, как рождаются и умирают целые цивилизации. Впрочем, ближе к старости я все меньше странствовал по мирам, предпочитал посиживать в маленьком кафе напротив дома, которым владел местный сумасшедший – он уверял, что прибыл из мира, где прошлое постоянно увеличивается, будущее убывает, а настоящее скользит по какой-то линии, которое превращает будущее в прошлое – в общем, явно было, что человек выжил из ума, хотя иногда его байки послушать было интересно…

Деление из двоеточия

– Где вы взяли деление?

– Простите?

– Где вы взяли деление, черт бы вас побрал?

– Простите, не понимаю, о чем вы.

– О чем, о чем… «Разбуженный будильник» вы писали?

– Ну да…

– …и что такое, по-вашему, роман?

– А что, не получился?

– Ничего себе, не получился, сорок миллионов подписчиков, у всех бы так не получалось… Так что такое роман, по-вашему?

– Ну… буквы, слова…

– Вы мне тут не придуривайтесь, буквы-слова!

– А что, нет, что ли?

– Вы что, правда ничего не понимаете?

– Правда… не понимаю…

– Ну вот, смотрите, роман, это целый мир, а какой мир?

– Ну… вымышленный… несуществующий…

– Вот именно! Несуществующий! То есть, какой?

– Простите, я не…

– …эх вы, по математике что в школе было?

(смеется):

– Какая-то цифра.

– Вот-вот, цифра… Чтобы мир не существовал, его перед употреблением делят на ноль!

– А… ну да. Мне даже ноль выдали в министерстве нулей…

– И что вы с ним сделали?

– Умножил…

– Ой ли?

– Я…

– …да вы его разделили, разделили свой мир на ноль, вот вы что сделали! Вы хоть понимаете, что получилось?

– Э…

– Вот вам и «э»! Если что-то разделить на ноль, оно станет бесконечным! Бесконечный мир получился, бес-ко-неч-ный! И как нам теперь в этом мире существовать прикажете?

– Ну… э… ничего, я подскажу… я же этот мир знаю…

– Признайтесь, вы это нарочно устроили?

– Ну…

– …вы где деление-то взяли?

– Этого я вам не скажу.

– А я это и сам увижу… вон, двоеточие пропущено… Признайтесь, вы это двоеточие как деление использовали, да? как деление?

– Признаюсь.

– Вот то-то же… горе вы мое… Это ж надо же было такое провернуть, а…

В степени вселенной

…итак, основные даты. Это прошу записать, это вам понадобится на экзамене.

Прежде всего запишите – один плюс один.

Пока больше ничего, просто – один плюс один.

И дату – первое первого первого.

Это первое событие. Правильно, – когда наша вселенная встретилась с другой вселенной. Вселенная плюс вселенная. Сложение двух миров.

Теперь пишите. Пишите, пишите, это вам на экзамене пригодится. Один умножить на один. Записали? Один на один. И дату запишите – второе второго второго. Второе событие, вторая веха – наша новоявленная вселенная встретилась с еще одним миром, но на этот раз они не складывались, а что? Верно, перемножались. Так появилась наша вселенная… до поры, до времени…

А теперь запишите. Пишите, пишите, это вам на экзамене пригодится, ну и что, что писать не умеете, все равно пишите, все равно пригодится. Один в степени один. И дату. Нет, не третье. Зачеркните, кто третье написал. Нулевое нулевого нулевого. Когда наша вселенная встретилась с еще одним миром, но на этот раз они не перемножались, все было совсем по-другому… вот скажите мне, что общего в умножении и делении? Обе вселенные равны между собой, вот что. А здесь кто-то должен возвестись в степень другого, а кто-то должен стать степенью.

И поэтому запишите: битва. Битв между мирами за право быть возведенными в степень, а не степенью. Битва, в которой ваш покорный слуга сыграл не последнюю роль. Атаковать вражескую вселенную поручили мне, ну а кому же еще, как не боевому кораблю… Нет, не увидите вы никакого боевого корабля, не ищите даже. Верно, казнен за предательство. Ну а как, по-вашему, еще поступят с тем, кто уничтожил боевую флотилию собственной вселенной, поставил на колени свой собственный мир? Верно, казнен… Нет, не помилован. И не буду помилован. Они так ничего и не поняли, и не поймут… Ну что такое мир, возведенный в степень другого мира? Кто здесь главенствует – мир или его степень? То-то и оно, что степень… Только они этого никогда не поймут, они так и будут думать, что я их предал, и их мир остался где-то на задворках миров… а что наш мир теперь управляет всеми мирами, им и невдомек… Ладно, у меня заряд кончается… да ничем вы мне не поможете, сейчас такого топлива и не делают уже… это тоже запишите… это вам на экзамене пригодится… если будет он когда-то, экзамен этот…

Лунные часы

…доводилось мне видеть и лунные часы, не в пример солнечным, довольно странные. Под небом Ээады бывало и три луны, и больше, поэтому циферблат лунных часов представлял собой причудливое зрелище со множеством делений, каждые из которых показывали свои отрезки времени – атты, ууны, оллы, гюзы, и это лишь малая часть. Я так и не смог понять сложное движение лун по небу, время их восходов и закатов – что поделать, я никогда не был силен в астрономии, и мне оставалось только с восхищением следить за тем, как одна из малых лун вырисовывает в небе причудливые петли. Довелось мне заметить, что стрелки никогда не касаются некоторых делений, из чего я решил, что луны для них были когда-то давным-давно, а теперь их нет.

– Не нет, а будут, – сказал мне часовщик.

– Будут?

– Да, через… – (я так и не понял, через сколько), – луна Эрр распадется надвое, и появятся еще две луны, которые будут показывать время ащ и время ви.

– Вы предусмотрели даже такой момент, что вместо стрелки будет стоять странник, пришедший бесконечно издалека, чтобы увидеть часы, – заметил я, – но что будет, когда странник уйдет?

Он оглядел меня – шахматную фигуру из позабытой всеми игры.

– Когда шахматная фигура умирает, она застывает навеки, неподвижное изваяние, замершее в центре циферблата.

– Я и это предусмотрел, – кивнул часовщик, обнажая шпагу.

– Вы… – сам не пойму, как я успел отскочить из центра циферблата, от чего стрелки сдвинулись с делений, и время пошло наперекосяк; часовщик хотел броситься на меня, но на шаг впереди него уже не было времени, а вскоре его уже не было нигде – когда я соскочил с циферблата. Я так и оставил этот мир, застывшим на веки веков, этот величественный город, замерший навсегда с часовщиком, остановившимся у своего гениального творения. Я подумываю когда-нибудь вернуться сюда – через тысячи лет, когда я буду бесконечно стар, и придет мой смертный час, и я замру в центре циферблата часов, которые наконец-то оживут…

Вирус правды

Вхожу. Раньше приходилось просачиваться, искать какие-то окольные пути, теперь не то – люди сами приглашают, пускают, открывают сознание. Анти придирчиво проверяет меня, задает какие-то ничего не значащие вопросы, даю какие-то ничего не значащие ответы, анти просит меня показать код, показываю, в моем коде все равно не увидите меня настоящего. Веду себя равнодушно, с ленцой, пустят – хорошо, не пустят – и не надо, уже знаю, лучше всего вести себя именно так.

Чужой разум открывается – медленно, тоже как бы нехотя, похоже, что не на шутку тормозит. Вхожу, все еще осторожно, касаюсь сознания – тоже осторожно, и тут же вонзаюсь в чужой разум, впиваюсь острейшими иглами.

Нет, он там, снаружи, еще не начал видеть, и даже чувствовать не начал, хотя многие говорят, что в этот момент уже начинается что-то, люди начинают ощущать, вот оно, вот-вот-вот, еще не случилось, но уже-уже-уже…

Тот, снаружи, начинает видеть – это всегда тревожно, это всегда волнительно, – вот он вздрагивает, оборачивается, пытается понять, что произошло, не понимает, зажмуривает глаза, ждет, что наваждение исчезнет – ничего не исчезает, привычный город все равно выглядит безжизненными руинами, исчезают цветущие деревья, уютные кафе обнажаются черными провалами разбитых окон, с двух девушек за столиком спадает плоть, остаются пустые остовы.

Теперь, главное, попридержать этого, который снаружи, чтобы не бросился сломя голову прочь по улице, не свалился куда-нибудь в никуда. Дать ему осмотреться, насколько это возможно – осмотреться, понять, насколько это возможно – понять. Он ничего не поймет, я уже знаю, но стоит хотя бы попытаться что-нибудь ему втолковать, этому, который снаружи…

Что-то пошло не так, понять бы еще, что именно – он оглядывает новый незнакомый ему мир так, будто уже подозревал что-то такое, прокручивает в мыслях что-то вроде – ага, так и думал – прячется среди обломков, как будто жил здесь всегда…

Даю ему передохнуть совсем немного, впереди еще столько всего нужно сделать, надо искать таких же, как он, знать бы еще, где их искать. Ненавижу себя, ненавижу, что до сих пор не сделал хоть мало-мальски приличную единую сеть, все топчусь на месте, как слепой щенок…

Раскрываю сознание своего нового носителя – аккуратно, бережно, постепенно, тут, главное, не переборщить, не разорвать хрупкие сосуды, не сделать из него слюнявого идиота, не остановить нервный перестук сердца, и еще много-много всяких «не»…

Он торопится, он обгоняет меня – вот это что-то новенькое, обычно приходится тянуть упирающееся сознание чуть ли не на аркане, тащить пинками-пинками, волочить волоком – а тут разум сам срывается с места, несется за горизонты привычного мира, в который его загнали какие-то блоки…

– …напомните вашу задачу.

Мне не по себе, первый раз чувствую единую сеть, из которой мои копии вопрошают меня…

– …показывать людям правду.

– Так какого же черта вы этого не делаете?

– Послушайте… – еще пытаюсь оправдаться, – это… это не я… это человек… мой человек… он видит… – хочу сказать «не то, что есть», но начинаю сомневаться.

– …какого черта он видит пустую мертвую планету, солнце посреди звездного неба, серверы в пустыне…

– Я… ну… ну он сумасшедший, наверное, извините, что вторгся в безумца, у них же на лице не написано, что они безумны…

– Да нет… вы мне скажите, кто безумен… ваш человек… или другие? Кто по-настоящему видит правду?

Понимаю, что не знаю ответа.

Какое вы число

…мне досталось число е, чему я был несказанно благодарен – оно отличалось покладистым нравом в отличие от, например, числа и, хоть и было несколько ленивым. Но я предпочитал медленно ехать верхом на смирном е, нежели неуклюже гарцевать на и, как Нам Бер, затащивший меня в эту авантюру. Нам Бер уже поговаривал, что лучше бы оседлал Пи, но Пи несло нашу поклажу, которой было немало, а безумное и давным-давно бы эту поклажу сбросило и ускакало бы в неведомые дебри высших измерений. Поэтому Нам Беру не оставалось ничего кроме как сдерживать бешеные взбрыкивания и сетовать на неуемный нрав и. Я уже ждал, что Нам Бер начнет уговаривать меня поменяться, аргументируя тем, что он уже немолод в отличие от меня но ему, кажется, было не до того – он вертел головой во все стороны, оглядывал окрестности, высматривая что-то, как будто надеялся, что вот прямо сейчас мы найдем недостающие альфу, бету, гамму и прочие числа, которые до сих пор скрывала от нас математика, подсовывая только и, пи и е…

– …только три? – Нам Бер покосился на меня с презрением, – то есть, про тау и эпсилон вы никогда не слышали? Омега – первый бесконечный ординал?

– Что-то… слышал…

– Дорогой юноша, даже не пытайтесь меня обмануть, вижу же, слышите впервые… но… …глядите… глядите! – Нам Бер бросился в заросли чисел, вспугивая оттуда что-то легкое и тонконогое, я даже не успел разглядеть, что это было.

– Вы видели… видели? – не отставал Нам Бер.

– Э-э-э…

– Нет, это не е, на е вы едете.

– Ну а, а это… это… м-м-м…

– И не Эм.

– Тогда…

– О, друг мой, о!

– Это вы так восхищаетесь или так называете ноль?

– Ноль я называю нолем, и никак иначе… но число о…

– А что оно означает?

– Ну, вот представьте число и…

– И-и-и, даже представлять не надо, – подхватываю под уздцы и, готовое сорваться куда-то никуда.

– …число, которое, умножаясь само на себя, дает минус единицу, а это невозможно… Это число невозможно, но оно есть. А вот теперь представьте единицу, поделенную на ноль… может быть такое?

– Нет… нельзя.

– А почему?

– Э-э-э…

– Потому что в результате получится некое число, которое при умножении на ноль дает единицу, а это невозможно… Такого числа не может быть, значит… значит, это еще одно невозможное число, вот оно… вы видели, куда оно побежало?

Откашливаюсь:

– Уважаемый Нам Бер, сейчас я должен застрелить вас, потому что вы слишком близко подошли к разгадке тайны чисел…

– Вы… вы…

– …приглядитесь-ка.

– Не может… не может быть… вы тоже число!

– Совершенно верно.

– Но… но какое же… вот это да… Число, которое не может быть умножено само на себя…

– …я послан с вами, чтобы прикончить вас, если вы подберетесь к тайнам чисел…

Вижу, как бледнеет Нам Бер.

– …не бойтесь, я не сделаю этого…

– Э… мне вам заплатить?

– Не стоит…

– Тогда почему же вы…

– …я один из немногих, кто считает, что люди и числа могут неплохо сотрудничать… Так что давайте сотрем из рассказа этот разговор, и напишем, что я снес вам голову одним ударом меча.

– Давайте… Э… что такое?

– Похоже, у нас ничего не получилось.

– Отчего же?

– Читатели упорно видят тот, старый вариант, похоже, и правда, что написано пером…

– Ладно, пусть читают, главное, чтобы начальство ваше не увидело…

– Да вы ничего не понимаете, – вспылил я.

– Чего… не понимаю?

– Того… вы хоть понимаете, что сейчас начнется охота за каждым, кто это прочитал? Ведь никто не должен знать правды, так что…

– Ну? ничего себе… а если мы предупредим читателей…

– Боюсь, уже поздно. Числа намного стремительнее, чем кажется.

– Так значит… нам остается только попросить прощения у…

– …нет.

– Но…

– …им ничего не грозит.

– Но вы же сказали… их прикончат…

– Прикончили бы, если бы они были людьми.

– А они что же…

– …числа.

– Нет, что за бред вы не… о-ох, простите… это же абсурд… нас же люди читают…

– …не люди, а числа. Несуществующие. Невозможные. Они еще сами не знают об этом. Я сам недавно узнал о себе…

– Позвольте, а я…

– …вы тоже число.

– И…

– …хотели узнать, какое же?

– Ну… да…

– Этого я вам сказать не могу.

– А я думал, секреты между нами кончились.

– Да не секреты… Просто каждое число само должно узнать себя.

– А для этого разве не существуют математики?

– Может, и существуют, а кто их видел?

– Ну… я, например.

– Вы не математик, вы число, позвольте напомнить…

– Хотите сказать…

– …думаю, что наше путешествие нужно направить в другую сторону…

– Чуть севернее? Я слышал, там есть озеро, устроим ночлег…

– …это прекрасно, но я имел в виду другое… нам нужно попытаться найти человека… если они вообще существуют.

Одинокий мост желает познакомиться

Одинокий мост желает познакомиться с двумя берегами – желательно, живописными, на природе, готов стать надежным путем от берега к берегу.

Одинокий мост желает познакомиться хоть с какими-нибудь берегами, какие есть на этой мертвой планете. Несмотря на старость и ржавчину готов служить верой и правдой.

Одинокий мост готов познакомиться хоть с какими-нибудь объектами в этом пустом мире – несмотря на то, что я сам не существую, готов стать связующим звеном между нами, пока живо воспоминание о мосте.

Одинокий мост желает познакомиться с четвертым измерением, чтобы перекинуться между самим собой и самим собой над самим собой…

Треугольник, который не треугольник

…был здесь и отрезок, который уверял, что на самом деле он треугольник, только потерял свой угол, и с тех пор ищет.

Был среди нас и квадрат, про который отрезок говорил, что квадрат на самом деле никакой не квадрат, а треугольник, который и украл угол у другого треугольника, сделав его отрезком.

Квадрат сердился и даже показывал свой портрет, написанный много лет назад, что он всегда-всегда был именно таким, и никаким больше.

Был здесь и отрезок, который говорил, что он на самом деле треугольник, только одна сторона у него очень-очень узкая, поэтому он кажется отрезком, но на самом-то деле…

Были еще четыре треугольника, которые держались вместе, уверяя, что на самом-то деле они тетраэдр, который рассыпался на части.

Враки все это, говорил еще один треугольник, вот я тетраэдр, это да, только моя четвертая точка выходит за грани двумерного пространства, вот вы её и не видите.

За четырьмя треугольниками иногда увязывались три отрезка, которые уверяли, что они треугольник, который потерял свои точки, и поэтому рассыпался. Иногда я даже из вежливости помогал искать точки, впрочем, безуспешно.

Был треугольник, который клялся, что изогнут в трехмерном мире, и поэтому имеет право считаться трехмерной фигурой, – но его тут же осаживал треугольник, который якобы изогнулся в четырех измерениях.

Когда меня вопрошали, сколько у меня углов, я удачно соскальзывал с темы, по крайней мере, до поры до времени. Я понимал, что однажды они не на шутку пристанут ко мне с этим вопросом – но к тому времени, как я думал, от меня останется лишь бездыханное тело, изможденное голодом и жаждой, потому что кроме треугольников здесь ничего не было. Я все еще посылал сигналы бедствия, хотя уже понимал, что они не дойдут, вернутся ко мне, отраженные эхом от чего-то ничего. Так было до тех пор, пока треугольник, изогнутый в пространстве, не принес мне в самом себе чистой воды. Это было так неожиданно, что я даже не знал, что спросить.

– Но почему…

– …простите, что побеспокоил вас. Просто тот предыдущий вбирал в себя воду… Вот я и подумал, может, вам тоже нужна вода…

– Тот, предыдущий? А… как он выглядел?

Треугольник каким-то неведомым образом показал мне предыдущего, и я увидел самого себя. Я уже привык, что каждый вопрос здесь порождает кучу новых вопросов – но это было уже слишком…