Текст книги "Кошмар кошмара"

5

…прислушиваюсь к пространству – да, здесь к пространству можно только прислушиваться, иначе слова не подобрать. Пространство вывернуто наизнанку, поэтому чтобы идти вперед, нужно пятиться назад, и чем медленнее я пячусь, тем быстрее двигаюсь вперед – тут, главное, не разогнаться слишком сильно, до околосветовых скоростей не так уж и далеко.

Пространство остается позади – резко, внезапно, ахнуть не успеваю, как падаю замертво…

…возвращаюсь к временной развилке, снова осторожно захожу в вывернутое пространство, бегу назад, падаю вперед, на этот раз не замертво, – оглядываю горы и горы трупов самого себя, н-да-а, много же раз приходилось преодолевать этот путь… прислушиваюсь к новому пространству – время здесь идет как-то неправильно, вроде как шаг вперед, два назад,

…выпадаю из вывороченной наизнанку вселенной, еще не могу поверить себе, земля, настоящая, живая, подернутая травой, а что, уже осень… и какая осень, какого года, или вообще…

Спохватываюсь, только сейчас вижу наглого юнца, у него еще хватает стыда сидеть на обломках скамейки, как будто терпеливо дожидаясь меня… ну сейчас ты у меня получишь…

Думаете прикончить меня?

– И не думаю, а прикончу…

– Думаете, выбрались из лабиринта?

– И не думаю, а выбрался.

– Только вы одного не учли…

– Если выбрался, значит, все учел…

– И все-таки не все…

– …хватит мне тут сказки завирать про тепловую ночь…

– Да нет… вы не заметили, как идет время в лабиринте…

– Хорошо заметил, лучше некуда…

– …да нет… вы упорно думали, что время в лабиринте идет от начала к концу, от того момента, как вы оказались там, до того момента, как выбрались… и стоите передо мной…

Он не договаривает, да и не надо договаривать, я уже понимаю, что тщательно, шаг за шагом загонял себя в ловушку, думая, что атнирибал зи ьсюарибыв…

Кама

…Кама бежит через поле, резкими, стремительными скачками пересекает овраги, – Кама не боится, Кама уже знает каждый овраг, каждую рытвину, Кама не скачет – летит над полем, легко-легко…

– Ка-а-ама-а-а-а!

Это мама.

Кама на самом деле не Кама, а Камелия, но можно и Кама.

– Ка-а-ама-а-а-а!

Это мама.

Кама скачет во весь опор к поместью.

– …Кама, ну давай ты сегодня девочкой будешь?

– Ма-а-м, ну я лошадкой хочу-у-у…

Ну, Кама, ну гости придут…

– Кама, это Бетти…

– Очень… приятно. Камелия.

– Кама, ну что за тон?

– Ну, ма-а-ам!

– …а ты правда в лошадь превращаешься?

– Не в лошадь, а в лошадку!

– Ну, в лошадку. А правда?

– Правда…

– А одна девочка в лису и птичку превращается…

Кама злится, ну и шла бы к своей девочке, раз такая умная, сюда-то чего приперлась…

– А покатаешь?

– На чем?

– Не, ну… ты же лошадка…

Кама теряется, её ещё о таком никто не просил…

– Ну, пожа-а-а…

Кама кивает:

– А пойдем.

Меньше всего Кама хочет катать какую-то Дору или Дуру или как её там, зато можно лошадкой побыть…

– …а пойдем…

– …мам… а мне снилось, что я лошадка…

– А, ты молодец… я тебя люблю…

Мама смотрит в телефон. Кама тоже смотрит в телефон…

– Мам, а все как по-настоящему было!

– Да, да, как по-настоящему…

– Мам, а почему так?

– Ну… потому что…

Кама смотрит на себя в зеркало, это не Кама, Кама ниже ростом была, и кожа чуть темнее, и волосы…

– Мам!

– …

– Ну ма-а-ам!

– …

– МА-А-А-А-АМ!

– Ну что такое?

– Мам, а почему я такая?

– Какая такая?

– Ну… такая…

– Как всегда… обыкновенная…

– Ма-а-ам…

Кама смотрит в телефон, роется в фоточках, вот Кама на лошадке верхом, вот Кама в аквапарке, вот…

И точно, волосы другие, и цвет глаз, и…

– Мам, а почему я такая?

– Кама… – мама протягивает Каме кредитку, пишет шоферу, чтобы повез Каму куда-нибудь… в никуда, купить что-нибудь… да что угодно…

– Ма-ам, ну почему-у-у?

– Мам, а мне город снился…

– Ты молодец…

– Мам, а он горел…

Мама набирает номер психолога.

– Мам, а почему так?

– Ну… невыявленное бессознательное…

– Мам, а там сестренка у меня была… Лада…

– Ты хочешь сестренку?

– Не-ет, она просто была-а-а-а!

– Надо тебе с другими детьми больше общаться… – мама ищет что-то в телефоне.

– Ну, ма-а-а-ам!

– Мам, а где лошадка?

– А, ну давай посмотрим, купим тебе… ты живую хочешь?

– Мам, да я все помню, помню! Где Кама? Кама, которая Кама?

– Мама сжимает зубы, ищет в телефоне номера психотерапевтов.

– Понимаешь, Кама… она…

– Что она? Ма-а-м, ну что она?

– …это не Кама.

– Милая, теперь это Кама будет.

– А это не Кама, не Кама!

– Милая, ну ты хотя бы попробуй! Ты посмотри, красавица какая, это ахетинская…

Кама колотит кулаками в подушку, а-а-а-а, не та Кама, не та, ну и что, что ахе… ахе… непонятно какая, она ничего не уме-е-е-ет, ничего не понима-а-а-ет, Кама даже прыгать толком не может, чувствует себя… не в своем теле…

– Ну конечно, милая, оно не твое…

– Мое! Мое!

Кама колотит кулаками в подушку, Кама хочет быть лошадкой, только такой, как раньше была, а не этой…

– …сегодня мы поговорим о том, как психологи относятся к новому тренду современной состоятельной молодежи – пересадке своего сознания в тело животного, как правило, собаки, кошки или лошади, хотя встречаются и более экзотические варианты, например…

– М-а-а-ам!

– Да, да, милая…

– Мам, а я все помню, это было, было! и лошадка была, и город был, он горел… и Лада там была… я уехала, как… сбежанка, а Лада не уехала, а я обещала её забрать…

– Ну? милая, ты понимаешь, мы были вынуждены…

– …вы… что вы сделали?

– Я застрелил лошадь.

– Вы… вы хоть понимаете, какую лошадь вы застрелили?

– Я застрелил лошадь, которая убила мою дочь.

– Она… она не могла… Кама… Кама! Кама!

Кама лежит в кровати, спит.

И Кама скачет во весь опор.

…Кама скачет во весь опор, Кама забывает, что на её спине сидит Дора, или как её там, просто так сидит, без седла, без уздечки, ай, ах – Дора летит в овраг вниз головой, что-то мерзко хрустит…

– Дора?

Мужской голос.

Грохает выстрел.

…когда погибает тело, в котором находится сознание, – создание умирает безвозвратно…

– …понимаешь, мы вынуждены были…

– А та девочка… которую вместо меня…

– Кама… давай не будем про ту девочку? Давай… не было никакой девочки, хорошо? Была только Кама, да? Только Кама…

– Мам, я лошадкой сегодня хочу быть…

– А хорошо, милая, хорошо…

Кама скачет во весь опор, на этот раз хорошо получается, легко, ловко, и правда классная эта ахе… охе… как её там… Кама ловко перескакивает через обрывы, несется во весь дух, галопом, галопом, на юг, на юг, там город, который горит, там Лада, которая осталась, которую надо забрать, Кама обещала, приедет за Ладой на белом коне…

Кама спешит в город, боится не успеть, Кама чувствует, что может случиться что-то плохое, очень плохое, если не успеть. Кама узнает нужный переулок, дом… а дома нет, обломки стены, и все, и Лада… Лада?

Лада пытается спрятаться в самой себе, испуганно смотрит на лошадь…

Лада… это я…

Изо рта вырывается ржание…

– Ла-а-а-да-а-а-а…

Кама опускается на колени, Лада забирается, еще не верит себе, осторожно вцепляется в гриву, прижимается к спине Камы…

Кама спешит скорой рысью, боится перейти на галоп, чтобы не сбросить Ладу, перескакивает остатки стен…

Свист откуда-то сверху, Кама не знает, что за свист, только чувствует – плохое что-то, надо пригнуться, надо бежать, надо…

…мир разлетается кровавыми брызгами…

– …Кама… Кама? Кама!

Мама одной рукой набирает номер похоронного бюро, дрцгой рукой телефон психотерапевта…

Дракоцырь

Огромный дракоцырь, больше самой площади, на которой покоятся его останки, – исполинская голова пробила стену дома, сквозь пролом виднеется скудная обстановка чьей-то каморки, куда задувает холод ноября. Отсюда, с моей стороны улицы, даже виден боевой топорик, которым раздробили стальную шею дракоцыря. Прохожие останавливаются, зябко кутаются в самих себя, перешептываются, это же надо же было так точно, на месте сочленения стальных пластин…

Кто-то надрывно кричит, ничего святого не осталось, чей-то крик подхватывают миллионы голосов, даром, что на площади не более трех десятков.

Телекамеры канала новости чего-то там.

Золотой памятник боевому дракоцырю на площади, подсвеченный заходящим солнцем. Отсюда, с моей стороны улицы видны золотые буквы, Защитникам Консорции, и еще что-то там, каждый раз обещаю себе прочитать, каждый раз не читаю.

Только это между нами, и даже не между нами, а между мной и мной.

Женщина в имитации доспехов подходит к монументу, режет себе запястье. Смотрю, как струйка крови течет на золотые буквы, уже и так обагренные ежедневными океанами крови.

– …вы сегодня сдавали кровь? – строго спрашивает меня еще одна женщина, вся строгая, подтянутая, учительница, наверное.

– Э-э-э, н-н-нет…

– А почему?

– Еще не… успел…

– Не успел он, и не собирался он! Вот из-за таких вот, как вы… – она уходит, не договаривает, так и не понимаю, что из-за таких, как я.

Тело дракоцыря.

Исполинский стальной хвост разбил витрину какого-то универмага, оттуда сиротливо виднеется прилавок с остатками чего-то там.

Дракоцыря увозят только к вечеру, успеваю прочитать огромные цифры на борту, WQ-374-DSA. Спрашиваю себя, почему я всегда называю буквы цифрами, когда речь идет о боках дракоцыря. Тело убитого уже обильно полили кровью, уже выстроилась очередь из желающих, кто-то догоняет некое подобие катафалка, кричит, постойте, постойте, я тоже…

…так и не дали, – с каким-то злорадством говорит собранная и подтянутая, смотрит на мои руки. Пытаюсь раствориться в толпе, здесь бесполезно что-то доказывать, откуда вообще пошла эта мода поливать кровью монументы…

– …кто-то убил дракоцыря, – говорит Февраль.

Я не знаю его имени, я только помню, что встретил его в феврале, поэтому – Февраль.

– Вы что, не понимаете? – он оторопело смотрит на меня, – кто-то. Убил. Дракоцыря.

– Да-а, неслыханно.

– Вот именно! Неслыханно! Вы хоть понимаете, что этого… этого просто не может быть?

– Но это случилось.

– Вот именно! Случилось!

– Может… несчастный случай?

– С дракоцырем?

Сам смеюсь своему предположению…

– Народ требует найти этого… этого…

– Да…

– …и вы его найдете.

– Но я…

– …вы же детектив, не так ли?

– Да не-ет, тут… если честно… – понимаю, что мне конец, – тут детектив пропал без вести, я его каморку занял…

– А-а-а, ну так это у нас полгорода так живет, если всех наказывать… ну все равно, если уж объявили себя детективом… вы мне его найдете… ясно? А то правда из каморки на улицу полетите…

Вспоминаю, что делают детективы, не вспоминается ничего толкового, курят трубку, играют на скрипке, только ни черта это не поможет… Оглядываю то место на площади, где лежало тело дракоцыря, огромный крылатый змей, закованный в броню, вот здесь его голова пробила стену, которую уже завесили драненьким одеялом, вот здесь хвост расколотил витрину, здесь…

…разглядываю клинок, которым дракоцырю отсекли голову, такие клинки иногда покупают на ярмарках в память о Битве, хочется почувствовать себя немножко дракоцырем. Осторожно заворачиваю клинок в завтрашнюю газету, пытаюсь прочитать, не могу – газеты еще нет, она еще не собирается раскрывать мне свои тайны.

Клинок… отпечатки пальцев… как это вообще делается, может, у детектива должны быть какие-нибудь инструкции, книги, или, как раз наоборот, детективу они не нужны, он все это наизусть помнит…

Пробираюсь по лабиринтам лестниц в то, что я называю своей каморкой, оглядываю обитель исчезнувшего детектива, а ведь по-хорошему я должен разобраться, что с ним случилось, если уж я взял на себя эту роль… Дактилоскопия, сонмоскопия, ментаскопия, это еще что за хрень, чтобы снять отпечаток с чужого сна, положите его… тьфу ты, черт…

Обреченно оглядываю комнату, развешанные на стенах головы снов, череп чьего-то воспоминания, под ним крест-накрест висят два клин… вернее, один клинок, второй… а второй где, а второго нет, вернее, есть, вернее, нет, вот он, у меня в руках…

Черт…

Черт, черт, черт…

Дрожащими руками снимаю второй клинок, заворачиваю в газету вместе с первым, какого черта я вообще делаю…

Февраль.

Я зову его февраль, потому что он появился в феврале. Я не знаю его имени.

– Вы что-нибудь узнали?

– Э-э-э… – к месту и ко времени подворачимвается избитая до чертиков фраза, – мы… работаем над этим…

– Угу, работайте, работайте, не заработайтесь только… Дождётесь, что дракоцыри спалят весь наш городок…

– Э-э-э… в смысле?

– В смысле. Они же понимают, что виновный где-то здесь…

– Ну, виновный здесь, а остальные тут при чем?

Февраль смотрит на меня, как на психа:

– Вы что… правда не понимаете?

– Простите… нет…

– Ну, вы даете…

Хочу спросить, да что, черт возьми, не так, – понимаю, что мне не ответят.

Ментоскоп.

Я забыл его выключить, вернее, не я, вернее, тот, кто жил здесь до меня, тот, пропавший, он… он… пытаюсь стряхнуть с себя сонное наваждение, понимаю, что не могу, наваждение затягивает, вижу себя, бегущего по улице, скорее, скорее, сзади за спиной огненное дыхание дракоцыря, лязгающая пасть, готовая перекусить меня пополам, – только бы успеть юркнуть куда-нибудь никуда, может, на этот раз мне повезет, хищные челюсти схрумкают кого-то, но не меня…

Вспоминаю – все, разом, хочу набрать номер Февраля, спохватываюсь, что не знаю номер Февраля, – Февраль появляется как из ниоткуда, садится в кресло, где, наверняка, сиживали многие и многие гости следователя…

– Я… я знаю, что случилось…

– …вот так, теперь нам осталось только сообщить городским властям о недостойном поведении дракоцыря, и…

– …вы… вы это серьезно? – глаза Февраля распахиваются широко-широко.

– А что такое?

– Вы… нет, вы что, правда ничего не понимаете?

– А что я…

– Вы что, и правда… не понимаете?

– …ну а что им еще делать, если они были созданы для битв…

– …а если перепрофилировать… перепрошить… пере…

Февраль смотрит на меня, как на психа:

– Вы… вы совсем…?

Киваю:

– Совсем…

– …я помогу вам бежать из городка… у вас будет около суток на то, чтобы скрыться, а потом все узнают, что это сделали вы…

– Все… все в порядке.

– Меня ищут?

– Ну как вам сказать… и да, и нет…

– В смысле?

– В смысле…

…обреченный город пылает под всепожирающим пламенем дракоцырей, исполинские стальные махины обрушиваются на площади и проспекты, с громом и звоном вылетают лопнувшие стекла, обугленные скелеты падают на груды пепла…

– Так они ищут меня?

– И да, и нет… они…

…спохватываюсь:

– А… а сколько раз так уже было?

Февраль не отвечает.

Смотрю на город, вернее, на то, что осталось от города, понимаю, что не могу отсиживаться здесь, в темноте леса, когда пылают шпили и витражи, башенки и ограды – расправляю стальные крылья, окутываюсь броней.

– Ты что… так и пойдешь? – усмехается Февраль.

– М-м-м… а что не так?

– Ты что, возьмешь самого себя?

– А… а что не…

– …ты и правда не понимаешь?

Я и правда не понимаю, что нужно оставить самого себя, кому я оставлю себя, как будто это так просто – оставить себя…

– …оставь мне, – кивает Февраль.

Я бросаю себя Февралю, он смотрит на меня, видимо, пытается вспомнить, как меня зовут, не помнит, называет меня Апрелем, потому что нашел в Апреле.

Крылья поднимают меня в бездонное ночное небо, рассекаю черную стаю над городом, наношу удар за ударом, с хрустом и треском ломаются доспехи, плавится сталь под моим огненным дыханием, обгоревшие обломки беспомощно падают в темные бездны тумана…

…я даже не говорю, что я совсем не такой, как на монументе, да это и не имеет никакого значения. Мне несут цветы, зачем цветы, кто-то догадывается принести мне кровь, вот это уже лучше… Я не понимаю, кто они, что они говорят, мне нечем понимать, я ищу врагов, где они, почему я их не вижу…

…враг…

Несомненно, враг, потому что он украл меня, его зовут Февраль, он дал мне имя Апрель, я должен уничтожить его, потому что он мой враг, ну как же может быть иначе, конечно же, враг, я должен уничтожить его – вертится в голове за секунду до того, как он пронзает меня клинком, еще успеваю увидеть, как моя голова беспомощно врезается в стену, хр-русь, тр-рреск, хвост беспомощно дергается, разбивает витрину какого-то универмага…

Вечное полнолуние

…когда приходит полнолуние, Инга ненадолго появляется снова – впрочем, Инга предпочитает слово «просыпается», так оно как-то… спокойнее, что ли, не так страшно, что ли. Итак, Инга просыпается, спешит – сначала на стоянку, потом на работу, потом по работе туда-сюда, потом вверх по карьерной лестнице, экзамены-диплом-практика-собеседования-повышение-ипотека-беговая-дорожка – Инга прыгает с одной ступеньки на другую, вернее, на то, что когда-то было ступеньками, на то, что когда-то было дорожками, когда еще что-то было, до того, как все случилось. Инга поправляет остатки делового костюма, если они вообще остались, какие-то остатки, пояс юбки, клочок самой юбкуи, обугленные швы пиджака на прокоплечных ребррах, Инга всегда старается не смотреть на то, что осталось от её ребер, это почему-то всегда напоминает какие-то ребрышковые из той жизни, вернее, не из той, а просто из жизни, когда еще была какая-то жизнь…

Иногда Инга пересекается с другими, обгоняет, подрезает, обходит по карьерной лестнице. Других мало, чертовски мало, когда они были, их было больше, в тысячи, если не в миллионы раз больше, если бы у Инги было время, она бы подумала, куда делись остальные, но у Инги нет времени, надо еще то доделать, и то, и это, а еще в школу, а потом на английский, на танцы, на шахматы, на фитнесс, на тимбилдинг, на… Инга уже не помнит, на что, Инге нечем помнить, мозг выгорел дотла, остались кусочки обугленного черепа, который держится непонятно как. В коротком перерыве между тимбилдингом и бимтилбингом Инга замирает перед зеркалом, старается нарисовать что-то на остатках черепа, тени, пудру, консилер, бронзер, глиттер, наклеивает пластиковые ногти на остатки пальцев, смотрит на вплавившуюся в ребра косточку бюстгалтера, думает, вытащить или оставить, нет, лучше оставить, все-таки непрлично без нижнего белья…

– …хотите луну?

А…? Нет-нет, спасибо…

Инга морщится, ну, началось, попробуйте луну, новый вкус, или там запах, или там что… Уже хочет отмахнуться, спасибо, нет – не отмахивается, да что это с ней. От этого «хотите» веет чем-то забытым, отжившим, сгоревшим до пепла.

– Э-э… а… ну… давайте…

Инга протягивает руку понюхать или попробовать что там такое, – кто-то отдергивает луну, это еще что… Инга наконец-то поднимает глаза, которых у неё нет, даже на секунду пытается задуматься, а чем она смотрит, если у неё нет глаз – тут же одергивает себя, некогда рассуждать, некогда, надо рзобраться, что там с луной…

Луна, луна… это вроде шоколад такой был, или духи, или… стоп.

Инга спохватывается, а ведь черт, полнолуние кончается, полнолуние всего-то тянется несколько минут, а потом снова пепельно-серое небытие…

– Хотите луну? – не унимается тот, кто стоит перед ней, – свою персональную луну?

– М-м-м… – Инга, наконец, разглядывает стоящего, видит перед собой смерть, нет, это не смерть, это такой же человек, тоже обгоревший дотла и нашедший где-то какое-то подобие плаща…

– Ну что, хотите луну?

Инга, наконец, догадывается:

– Сколько… стоит?

Многозначительнвая ухмылка:

– Договоримся.

Инга вспыхивает, ах вот ты как, презриттельно оглядывает себя, это ж кем надо быть, чтобы запасть на Ингу сейчас, после того, как все случилось. Впрочем, этот с луной не лучше выглядит, так что…

– …Х-хорошего дня.

Инга уже собирается скакнуть на очередную ступеньку в бесконечном беге, замирает, смотрит на этого с луной, нет, что-то другое ему нужно, что-то…

– …а что надо-то?

Видите как… да вы не бойтесь, не торопитесь, пока луна светит, не пропадете, полнолуние же… Так вот, вы тут вспоминаете свою жизнь, как по офисам носились, как ошпаренная…

Инга хочет ответить что-нибудь обидное, не отвечает.

– Так вот, я одного человека тут заприметил… ну как человека… ну все мы когда-то человеками были… Он тоже вспоминает то, что было… Только… он что-то другое вспомнает…

– А что другое, другого ничего и не было…

– Вот я тоже так думаю, не было же другого, а он вспомиает…

– И…

…и где он? А это вот вы и выясните… где он, и что вспоминает… Да не волнуйтексь вы, луну вам оставлю, не пропадете…

Луна падает в руки Инги, вернее, в то, что осталось от рук, Инга смотрит, не понимает, это же… это же просто светильник такой, раньше были такие ночники, и чего ради… Ладно, некогда, некогда, надо бежать, надо спешить, надо искать непонятно кого непонятно где…

– …ну как же я сразу не догадалась! – Инга хлопает себя по лбу, кусок черепа с хрустом отваливается, вот черт, – это же… этот этаж еще не построили!

– То есть… не построили?

– То есть не построили. Его еще нет. Вы… вы вспоминаете то, чего еще нет… вернее то, чего уже не будет…

– Вот оно как…

Инга растерянно протягивает луну безымянному, и правда, даже имени не знает…

– Да себе, себе оставьте, что вы, в самом деле… заработали…

Инга молчит, сжимает луну, только бы не уронить, не разбить, а ведь легко, руки отвалятся, они и так еле-еле держатся, и упадет луна вместе с руками, и была луна, и нету…

– Ну… вы чего?

– Да я…

– Чего вы?

– Я… А можно я тоже…

– Что вы тоже?

Буду вспоминать… чего не было…

Человек в плаще хочет возмутиться, не возмущается, в конце концов, кто он такой, чтобы забирать себе то, чего не было, пусть Инга тоже, пусть все тоже…

– А можно…

Инга торопится к тому, чего не было, скорее, скорее, только надо сначала добежать до вершины бесконечной карьерной лестницы, обгонять, подрезать, а уже потом… потом… как-нибудь…