Текст книги "Грамматическая аптечка. Неотложная помощь в правописании"

Средство шестое. Долгоиграющая тетрадь

Словесник иногда пуще других боится какими-нибудь технологиями отбить у учеников вкус к живому языку. Но как помочь тем, у кого не срабатывает языковая интуиция? С логикой-то у них всё в порядке, но произвести логические операции на диктанте или сочинении не всегда есть время. А вот как помочь руке стать умной и писать без ошибок?

Словеснику очень не хватает того, что поддерживало бы учеников «в хорошей форме». Чего-то вроде спортивно-лингвистических тренажёров. Положим, ознакомились мы с разновидностями чередования гласной в корне или со спряжениями глагола. А как приучить руку безошибочно писать именно корень – бер- (а не – бир-) или в глаголе второго лица единственного числа – окончание именно – ешь (а не – ишь)?

Можно, конечно, просто «пройти» тему («Не мимо ли?» – любимая присказка Лидии Филякиной). Тот, у кого есть интуиция, и «до» всякой темы писал правильно. А вот как помочь тем, у кого интуиция не срабатывает?

Раздаточный дидактический материал? Заполнил серую бумажку, есть ошибки или нет, всё одно – выбросил. Нет, здесь нужно что-то долгоиграющее, многократного использования. И вот появились в нашем арсенале «клеёнчатые тетрадки» по русскому языку.

Первые три были вынужденной мерой: периодически я вдруг ужасалась изобилию тех или иных ошибок. Например, за некоторыми спинами аж до третьего класса тянулось хвостом «масло масляное»: всякие щЯвель и плачЮт. Караул! Чтобы покончить раз и навсегда с этим безобразием, мы с коллегой Ольгой Лапиной и придумали первый задачник. Он был на основные фонологические правила: правописание жи – ши, ча – ща и чу – щу; чк – чн и иже с ними; разделительных мягкого и твёрдого знаков.

Второй и третий задачники, посвящённые «трём китам» русской орфографии – безударной гласной в корне, парной и непроизносимой согласной, возникли следом. Эти тоже были «аптечкой скорой помощи» тогдашнему четвёртому классу.

В пятом классе появились ещё два. Теперь уже не авралом, а загодя, предвкушая продвижение в материале. В одном задачнике – именное склонение и все сопряжённые с ним трудности правописания окончаний. В другом – ещё три больших раздела: чередование гласной в корне, правописание приставок пре- и при- и спряжение глаголов. (Все пять задачников см. в дидактических материалах: http://6url.ru/jhLx.)

Все задачники были набраны на компьютере. Словесный материал в основном придумывался по ходу дела, некоторые конкретные задания позаимствованы из замечательных книжек Т. Рик и не менее замечательной книжки Г. Граник, С. Бондаренко и Л. Концевой «Секреты орфографии». Тексты для раздела «Всего понемножку» брали из книг, что лежали под рукой, и потом дырявили.

Две страницы задачника формата А4, выведенные в печать через принтер, засовываются в так называемый файл (суть прозрачный пакет стоимостью рубль за штуку), и получается один лист клеёнчатой тетради. Пронумерованные листы сшиваются вместе (в файлах предусмотрены отверстия для шнурка). Готово!

Тексты упражнений пронумерованы римскими цифрами, а инструкции к упражнениям (см. в конце раздел «Список инструкций») – арабскими. Учительская запись на доске: «XV – № 4, № 13 и № 20» означает, что с текстом упражнения XV ученики должны проделать операции, указанные в «Списке» под цифрами 4, 13 и 20.

Инструкции могут быть, например, такими: определите падеж местоимения; поставьте ударения; подчеркните качественные прилагательные; обведите в кружок сомнительную согласную; отметьте корень; выделите основы предложений и так далее. Штук сорок самых разных инструкций.

Это здорово, что к одному и тому же тексту я могу отослать ученика с любым набором инструкций – в зависимости от проживаемого материала, моих задач или конкретных проблем этого самого ученика.

В такой самодельной тетради-задачнике работать нужно только спиртовым(!) маркером, который, в отличие от водного собрата, не стирается пальцем. Маркер должен быть не красного и не зелёного цвета, потому как красный и зелёный – цвета проверяющего.

Первый заход в задачник – это инструкция № 1: «Вставить пропущенные буквы». Эта инструкция выполняется только на время(!), которое и записывается в конце упражнения (например, f₁ = 1,5 мин.) Это принципиально. Не ограничь ребят во времени – и они будут долго думать головой, вспоминать орфограмму и, боясь ошибиться, спрашивать у мамы, какую букву вставлять. В итоге всё у них будет правильно, и как раз это лишит их возможности ещё раз вернуться в данное упражнение. Не голова должна думать, а рука – сама собой писать правильно. На сочинении некогда размышлять, как что пишется, – успеть бы мысль закончить. Значит, руку надо приучать быть умной.

Итак, ученик заполняет заданные номера быстро (за одну-две минуты) и отдаёт учителю на проверку. Если учитель не находит ошибок, то он «зануляет» упражнение, то есть в конце выводит зелёный или красный 0 или ставит другую цифру – в зависимости от количества ошибок (1 – одна ошибка, 8 – восемь ошибок).

Фрагмент ученической «клеёнки»

Если в упражнении есть хотя бы одна ошибка (не говоря уж о нескольких), ученик её вначале прорабатывает по инструкции из «Проработки ошибок и неточностей». Только после проработки(!) – стирает упражнение одеколоном (ноу-хау в этой области – дезодорант и освежитель воздуха) и заполняет его заново. Опять же – на время. Появляется t₂

Учитель ещё раз проверяет и ещё раз выставляет количество ошибок напротив t₂. И ученик с удовольствием констатирует, во-первых, тот факт, что время t₂ меньше времени t₁. А во-вторых – что ошибок стало меньше! А то и вовсе ноль!

Бывают трудные случаи, и упражнение зануляется лишь с третьего или четвёртого раза. И не только потому, что ученик не проработал ошибки, но и потому, что выплывают новые. В конце концов он становится асом и заполняет упражнение за каких-нибудь 40 секунд и без единой ошибочки!

К «зачёту по клеёнке» допускаются те, у кого занулены или готовы к занулению все номера и выполнены все прилагаемые к ним инструкции. Но непременно у кого-то будет что-то не так, и вновь по школе поплывут испарения тройного одеколона, проникая во все углы и оповещая всех о нашем зачёте…

А через полгода-год полезно ещё раз запустить ребят в тот же клеёнчатый задачник. Только на этот раз они управляются с ним по-свойски – очень быстро и в один присест (рука «поумнела»!). И проверяют друг у друга сами (хлебом не корми – дай только что-нибудь проверить). Что остаётся учителю? Поставить отметки «за тщательность проверки» в журнал.

Возврат вполне может происходить на фоне кропотливой работы в следующем задачнике. И эта работа, в свою очередь, никак не мешает «проходить очередную тему» по программе. Получается наступление по трём фронтам.

Где взять время ещё и на клеёнки? Ребятам – разве что минут десять (я задаю не больше десяти номеров одновременно), ведь клеёнки, как вы уже убедились, заполняются автоматически и очень быстро. А вот учителю действительно приходится попыхтеть. Я, например, первое время втискивала проверку в какое-нибудь «окно». А бывало, что доверяла проверку грамотеям, занулившим свою очередную клеёнку досрочно.

В общем, клеёнчатые тетрадки – это здорово. Правда, от размазанных одеколоном маркеров они постепенно приобретают синюшный цвет. К тому же их тяжело таскать. Зато в письменных работах моих учеников после очередного задачника резко снижается количество определённого сорта ошибок.

А игровые групповые задания по клеёнчатой тетради для своих учеников читатель, я уверена, выдумает сам. Такие, чтобы на уроке ещё раз состоялась встреча сверстников друг с другом, чтобы между ними мог возникнуть по-настоящему живой разговор о тонкостях русского правописания.

Глава II. Каллиграфия. Когда включается механизм всматривания

Китайские секреты русской грамотности. История о том, как полезно иногда бывает «почудить»

– …Взгляните на эти круглые «д», «а». Я перевёл французский характер в русские буквы…

– …Право, вся тут военно-писарская душа проглянула: разгуляться бы и хотелось, и талант просится, да воротник военный туго на крючок стянут, дисциплина и в почерке вышла, прелесть!..

– …А росчерк – это наиопаснейшая вещь! Росчерк требует необыкновенного вкуса; но если только он удался, если найдена пропорция, то эдакой шрифт ни с чем не сравним, так даже, что можно влюбиться в него.

– Ого! да в какие вы тонкости заходите, – смеялся генерал, – да вы, батюшка, не просто каллиграф, вы артист, а?

Ф. М. Достоевский. Идиот

Когда в школе отменили чистописание, все облегчённо вздохнули. И я в том числе. Пожалуй, только в Китае всё ещё любят чистописание. И то лишь потому, что оно там называется «каллиграфия».

Каллиграфией мы занялись нечаянно. Правда, в начале она у нас оказалась «грязнописанием». Но неожиданно мы наткнулись на ту дорогу, что ведёт к грамотности. Случилось это, к сожалению, не в первом классе, а в четвёртом.

Работа переписчика-каллиграфа отличалась от заурядного переписывания в тетрадь упражнений по русскому языку. Поменялся угол зрения на текст. Включился механизм всматривания, задержки зрения, при посредстве которого накапливаются наблюдения над языком и который потом, в свою очередь, включает интуицию.

Уже за полгода занятий каллиграфией мои четвероклассники сделали явный скачок в грамотности. Я всё думаю: почему, в чём секрет? И мне хочется заглянуть в самое начало.

В словаре Даля про каллиграфию всего-то два слова: «чистописание» да «краснописание». А в самой что ни на есть Научной педагогической библиотеке им. Ушинского если и отыщешь в ящичке «Учебники до 1917 года» нужную карточку по каллиграфии, то уж непременно с пометкой «УН», что значит «уникальный экземпляр». А это, в свою очередь, значит, что либо его вообще нет, либо он общипан – утеряны приложения со шрифтами.

Поэтому для меня важно определиться с жанром. Мой коллега, описывая свой педагогический опыт, вывернулся ироничным словом «опусы». Мне тоже не хочется, чтобы мой труд выглядел претенциозно. А то как отыщется любитель новых методик и давай детей мучить. Художники (только-только узнала, что им как раз преподают каллиграфию) – так те разозлятся. Скажут: «Ну и наглая же эта Ганькина! Где наклон, устав, такт?» Так что безопаснее всего просто рассказать, как дело было.

Первый исходный образец каллиграфии – страница из книги «Теремок» (худож. Л. Проненко и М. Сенькин; Краснодар, 1985)

Каллиграфскую кашу заварил доктор педагогических наук Вячеслав Михайлович Букатов (тогда, в 1995 году, он кандидатом был и генератором всяческих идей). Он же и поручил мне написать о том, что из этого вышло. Ведь он как рассуждал: вдруг кто прочтёт – и тоже «захочет почудить»?

Ну и мне охота и себя, и учеников своих показать.

Началось с выставки тетрадок по русскому языку. Вячеслав Михайлович об этом факте не знает. Дело давнее. Конец второго класса. Экспозиция лучших (наичистейших) страниц называлась «Высунув язык», худших (наигрязнейших) – «Левой пяткой».

Несмотря на множество прививок и профилактических мер, моё тогдашнее состояние было паническим в отношении тетрадей. Всё то, чем гордится традиционная школа (поля, 1 см слева, 2 см справа, ровненько, чистенько, и «травка зеленеет», и «солнышко блестит») напрочь отсутствовало у нас. Я, конечно, понимала всю эфемерность тамошнего благополучия (оно было тюремным). Но экспозиция впечатляла и звала к борьбе. Бороться я не стала – был конец года.

А на следующий вдруг выяснилось, что победитель конкурса «Левой пяткой» Катя (кстати, её тогда наградили, и, по крайней мере внешне, она была довольна не меньше обладательницы лучшей страницы Ксюши) стала находить вкус в том, чтобы здраво располагать материал в поле страницы, аккуратно писать и не унавоживать тетрадь чернилами. Катя, которую умная мама лишила опеки ещё в самое трагическое первоклашное время, потихоньку разобралась со своими (именно своими) делами – не без слёз, конечно, – и сделалась ученицей гораздо раньше остальных.

Второй исходный образец каллиграфии – страница из «книжки-картинки» А. Эппеля «Шторм» (худож. В. Дмитрюк; М.: Детская литература, 1976)

Третий исходный образец каллиграфии – фрагмент страницы из книги В. Александри «Мастер Маноле» (худож. И. Богдеско; Кишинёв, 1986)

Сейчас я знаю, что всему своё время. Если не нарушать естественный ход событий. А то оно может и вовсе не наступить. Те дети, которым учителя или родители задавали жёсткие рамки поведения в тетради, ещё долго не могли полюбить свои тетрадки. (Этот исполненный глубины абзац я написала давно. Сейчас я бы не решилась затевать разговор о рамках – он философский. Обмолвлюсь только, что в игре жёсткие рамки не только уместны, а просто необходимы, тем более если они задаются самими участниками. Так что «есть такая партия»!)

В общем, я периодически была взволнована проблемой оформления тетрадей. И вдруг (это был четвёртый класс) я услышала от Вячеслава Михайловича слово «каллиграфия». Как-то так всё сошлось, что он подбросил нам детские книжки, в которых тексты были оформлены рукописными шрифтами, а у моего коллеги Сергея Владимировича Плахотникова ещё в первом классе родители смастерили подставки для письма.

Ну вот. Берём подставку, деревянную ручку-макалку, бутылочка с чернилами – справа, промокашка, тряпица – слева, к подставке резиночкой прикрепляем особую каллиграфическую тетрадь (четырёхстрочную, вроде нотной) и начинаем красиво писать. «Красиво» – это как? А так, как в трёх наших книжках: «Тереме-теремке» – с образцом славянского письма, «Шторме» – с витиевато написанной «Песней старых мореходов с допотопных пароходов» (а потому этот образец получил у нас название «XIX век») и в «Мастере Маноле» – с буквами, напоминающими готические, которые «в народе» стали называться просто «маноле».

Итак, располагая тремя образчиками письма, мы стали их осваивать, толком не владея собственным почерком. Вот вам и вся каллиграфия. И больше ничего за душой не было, в смысле, каких-то познаний. О наклоне, нажиме, уставе, темпе я узнала много позже. «Лёгкость в мыслях необыкновенная», не правда ли?

Вход в каллиграфию был таинственный, с придыханием. Одно это слово – «каллиграфия», которое тут же было выведено («высунув язык») на титульном листе тетради, – чего стоит.

За подставками ходили вниз, в класс к Сергею Владимировичу, – «след в след», на цыпочках, чтобы не мешать третьеклашкам. А чернила были вовсе не чернила, а – тушь! Чёрная тушь на красном паласе, которым был покрыт пол, – супрематизм!

Время от времени супрематическими становились портфели и стены. Если рожи были просто грязные, то язык окрашивался в чёрный цвет равномерно (то, как Лёша и Катя решают проблему чернил, – сквозная тема многих сочинений).

На перемене коллеги деликатно подсказывали мне, где утереться («Золушка ты наша»). Причём этот макияж не отмывался даже мылом.

И все в школе знали, что «у нас сегодня каллиграфия».

Начали с «XIX века». Во первых строках появились загогулины, которыми изобилует «Песня старых мореходов».

Народ тут же признал в них родные «пилю бревно», «морячок качается» и «с горки на горку» (см. росчерки для обучения письму, предложенные в книге: Шулешко Е. Е. Понимание грамотности. М., 2001). С них мы начинали каждый урок. Это была разминка.

Потом мы стали учиться писать заглавные буквы, а поскольку в «Шторме» их было штук 6-7, то остальные пришлось выдумывать. Выдумывали на доске мелом, парочку лучших (а уж это на твой вкус!) втискивали в четырёхстрочие тетради.

На каждую заглавную букву выдумывали «старинное» имя, в следующей строке – имя какого-нибудь литературного или исторического персонажа (с моей подачи).

Кто эти люди? Я пользовалась моментом внимания, чтобы рассказать, показать портреты и так далее. И неоднократно убеждалась в том, что эта информация, подсунутая как бы между прочим, цепко сидит в детской памяти. (В отличие от урока, который надо на следующий день ответить, а значит, отделаться, отдать.) Мои ребята, будучи шестиклассниками, продолжали удивлять меня репликой: «Ну как же вы не помните, вы нам в первом классе рассказывали!»(?!)

В каллиграфской тетрадке живут и Людвиг ван Бетховен, и Евгений Онегин, и Жанна д’Арк, и Уильям Шекспир, и Ханс Кристиан Андерсен, Ромео и Джульетта, граф де ля Фер, Гай Юлий Цезарь… Тщательно выводя «Натали Гончарова», мои ребята – я надеялась – ощутят «чистейшую прелесть» самой Н. Н. и, так сказать, аромат эпохи. Мне казалось, что каллиграфия плюс мои россказни «про это» выстраивают ту самую чувственную подложку под будущий курс литературы, истории. Собственными руками воссоздаётся кусочек эпохи. И вот за линией, завитушкой, буквой – уже речь, одежда, лица, страны, народы, события.

И, наконец, в следующей строке мы (я – на доске) писали целую фразу. Непременно изысканную: «Низкий Вам поклон», «Сделайте милость», «Премного благодарен», «Не откажите в любезности» и так далее.

На большой перемене во время завтрака потом можно было услыхать:

– Милостивый государь, не откажите в любезности. Если Вас не затруднит, передайте, пожалуйста, неподгорелый блин.

– Ха-ха-ха!..

Я обнаглела и задала – под дружное «Ура!!!» – отксерокопированное домашнее задание по каллиграфии. Так вот, большинство на следующий же день сообщило мне со сладостнейшей улыбкой, что они – «уже». А урок каллиграфии – ровно через неделю.

Поначалу то ежедневное тягомотное время перед уроками, когда учителя нет или не все пришли и запросто можно начать слоняться, а то и вовсе распоясаться, проводили так: народ (попки кверху) обсуждал чью-нибудь каллиграфскую работу.

Это уже через год. Нажим, наклон – всё как положено

Строчные буквы мы писали поэлементно. Элементы – ровно те, что давались при обучении письму в нашем первом классе, с обязательными «пол-листиком» и «верхним/нижним соединениями». (Мне показалась счастливой мысль вернуть четвероклассников в ту «доисторическую» эпоху.) Но! С непременными росчерками, завитушками и пересечениями букв.

Тут же родилась идея писать незнакомый текст под диктовку по элементам. Быть «диктофоном» (он один видит текст) престижно. Лес рук. Тянули жребий. Однако в самом начале я вместе со всеми писала под диктовку. Писала на доске мелом, чтоб видно было, – подстраховывала. Потом это стало не нужно.

А вот как выглядит та самая диктовка, которая произвела на Вячеслава Михайловича впечатление. Он ещё сказал: «Высший пилотаж».

По считалочке выбирается «диктофон». Ему выдаётся книга с нужным текстом. Он начинает писать, одновременно озвучивая все свои действия, начиная с «открываем бутылочку с тушью, берём ручку, обмакиваем в тушь». Один только «диктофон» знает текст, остальным же объявляется не слово, не слог, даже не буква(!), а всего лишь следующий элемент.

«Диктофон»:

– Заглавная п с пузырьком и большой шляпой (это легко) – о-элемент с петелькой – единичка – волна – пол-листика – е-элемент в нижнее соединение – хохотушка – гармошка – с-элемент – е-элемент – пробел – единичка – навесик – пуфик – о-элемент с петелькой – левая щёчка – нос с усами – правая щёчка – е-элемент… (Должно получиться Понеже кофе.)

Пока все элементы безошибочно не выпишешь – понять текст, который достался «диктофону», невозможно! Опять же бывало, что высказывалась благодарность «диктофону» за точную работу. Это когда в тетрадках, наконец, появлялся текст: элементы складывались в слова, слова – в предложения…

По мере возрастания мастерства всё большая свобода стала проявляться в написании букв. Каллиграфическая вязь перестала пугать, рука стала размашистей, линия смелей. «Маноле» и «кириллицу» они освоили сами, без меня, у доски. Вначале сводили на кальку, после переписывали текст в тетрадь. В некоторых тетрадях можно наблюдать по три-четыре попытки: выбиралась высота, густота и толщина букв. Отдельные попытки обильно политы добровольными слезами.

(Иллюстративный материал к этой главке был любезно предоставлен Верой и Ксюшей Л., Никитой Г., Катей Л. и Таней Р., которые не без труда отыскали свои прошлогодние тетрадки.)

О неожиданностях. Начиналась наша каллиграфия как пропедевтические упражнения. Разок в неделю. Хотелось сделать акцент на некоей культуре писания и обхождения с тетрадью. И всё. Сколько это продлится, никто не знал. Можно было повалять дурака и бросить. И тоже – «ничего страшного», как говорит Вячеслав Михайлович.

Но у нас дело приняло крутой оборот. Ажурное слово «каллиграфия» запорхало по нашей школе. Это было открытием для всех – что «я могу так писать» или «он может так писать». Вокруг тетрадей собирался народ. Восклицательный знак был высшей оценкой того места, где «получилось». Эти места смаковались и всем миром подвергались тщательному анализу.

Успешность в таком ни на что не похожем деле, как каллиграфия, была непредсказуема. Вдруг стали заметны некоторые люди, в сторону которых головы наших образцово-показательных дев раньше поворачивались только с материнским вздохом: «Ох уж этот Андрей!» или: «Конечно, это Сашка, кто ж ещё!»

Можно было заняться вышиванием гладью или выпиливанием лобзиком. Но мы занялись каллиграфией. И Пашка (имя ученика изменено), привыкший учиться из-под палки, сам себе удивился: чего, дескать, это ему работать вдруг приспичило?! Засуетился, и вид у него сделался деловой.

А я уж было Пашку оплакала. Он пришёл к нам из класса «развивающего обучения». Всё боялся что-то не успеть записать, глаза пустые. «Да что ты там строчишь, Паша! Ты лучше понять попытайся!» Скажи ему, что дважды два будет пять, – с жаром согласится. На вопросы не отвечал по причине потения и трясения рук. Какой уж тут вкус к учёбе? Отсидеть бы 35 минут урока.

Реанимационный период затянулся на год. Я уже отчаялась: ничем не интересуется, книжки не читает, в малых группах не работает, не слышит, не видит, исподтишка поругивается, задирается. Ком непонимания по всем предметам растёт и усугубляет отчуждение от дела, от ребят, от всей нашей общей жизни…

Наконец лёд тронулся. И тут вдруг мама отправляет его в санаторий на всю четверть! Я совершаю ошибку, заявляя ей, что она губит собственного сына. Но Пашка при этом скорее не хочет ехать в санаторий, чем хочет. Ведь здесь «пахать» надо, а в санатории – «халява». Это была победа.

Его всё же отправили. Известия доходили такие: получает там какие-то «пятёрки», «пораньше» вернуться не хочет, ему там якобы хорошо. А я, к стыду своему, надеялась, что ему там скучно будет… На новогодний спектакль к нам не пришёл. Ну, думаю, «позарастали стёжки-дорожки». Придётся всё начинать с нуля…

Но нет. Гляжу, оклемался недели через две. Появились глаза. Потом улыбка. Откуда? А попал с корабля на бал. Мы затеяли (с подачи Вячеслава Михайловича) каллиграфический журнал. Пишем Козьму Пруткова. Вдруг Пашка:

– Дайте мне ещё одну афоризму написать!

– Ещё?!

Корифеи кинулись к Пашкиной парте – смотреть. Такие дела… А Санёк в «распоясанный» период своей жизни (скорбные взгляды дев) вызвал народное восхищение тем, что начал писать по-каллиграфически в тетради по русскому языку, да ещё фломастерами всех цветов. На этом он не остановился и постепенно охватил каллиграфией тетрадки по всем предметам, даже по математике!

Почти все так или иначе переболели этой заразой: кто диктанты писал с каллиграфическими наворотами, кто – письмо бабушке в Оренбург.

(Письмо Оли С. любезно предоставлено её ошарашенным папой, срочно отксерокопировано и только после этого благополучно отправлено бабушке. Кстати, Оля – новенькая, и вживалась в нашу каллиграфию долго и трудно).

Личная переписка велась таким же манером. Как-то раз с пола я подобрала пустой самодельный почтовый конверт с довольно изысканной надписью.

«Каллиграфия» стала узнаваться повсюду: на вывесках магазинов, на этикетках товаров, на обложках книг, на стендах Дома-музея Васнецова, на надгробных плитах в Донском монастыре, на иконах, в тетрадках по физике: «Ой, смотрите, каллиграфия!!!»

А тишайший Саша П., новенький, – его в первый раз заметили как раз на каллиграфии! Разбирали неподписанные работы: где чья.

– Это Сашки! Не видишь, как красиво?! (Это реплика Веры. А её мнение в этом деле что-нибудь да значит.)