Текст книги "Тридцать третий румб"

III. Кармела из Порт-Ройала

Прошло уже почти полтора месяца с тех пор, как мы в последний раз видели берег. К долгому плаванию привыкаешь, но однообразие надоедает, особенно в еде, которая становится всё хуже и хуже с каждым днём. Вода протухает, солонина портится, темнеет, в ней заводятся черви. И фасоль в суп идёт тоже, прямо скажем, не для господского стола. Запихиваешь в себя эту мерзость только потому, что иначе ноги протянешь.

И не по себе порой становится – вблизи от берега как-то надёжней, а если на тысячи миль вокруг тебя одна вода, поневоле считаешь дни и гадаешь, когда доберёмся до материка и доберёмся ли…

Есть ещё одно, что сложно представить сухопутному человеку: на судне везде теснота, а в долгом морском переходе перед тобой каждый день одни и те же лица. Сперва это даже приятно, потом не очень, а потом надоедает не на шутку. В кубрике повернуться негде, а вонь, скверная еда и постоянная усталость только подбавляют масла в огонь. И тогда любая мелочь может показаться обидной, любое слово может вызвать ссору.

Помните, я вам рассказывал про Луиджи, который сразу меня невзлюбил, и я его – тоже? Так вот, этот Луиджи по-прежнему не скрывал, что мы с Франческо ему не нравимся. Он считал себя невесть кем и хотел, чтобы все ему в ножки кланялись. Просоленных матросов постарше, вроде Руджеро, он и сам опасался, зато любил отыгрываться на новичках.

Сперва дело не шло дальше обычного упрямства и дурости – ну там оттолкнёт на трапе, выругается сквозь зубы в нашу сторону или обзовёт трюмными крысами… Да, в наши обязанности входило откачивать воду из трюма, это работа как раз для неопытных новичков – но я, например, её не стыдился. Кто-то же должен был это делать. И другие ребята из-за этого не смеялись над нами и не обзывались! Мы с Франческо решили не обращать на Луиджи внимания – чтобы каждому дураку отвечать, времени не напасёшься. Я думал, так оно и пойдёт дальше, но Луиджи не унимался. Однажды в кубрике, когда ни Руджеро, ни Филиппо, ни Франческо не было поблизости, он сунул мне комок своей вонючей грязной одежды.

– Постирай, да поживее.

– Отвали, я тебе не прислуга! – Я отпихнул его тряпки назад, ему в руки.

– Придётся стать прислугой, если не хочешь неприятностей, – улыбнулся он глумливо, схватил меня за грудки, притянул к себе и прошептал, дыша мне в лицо смрадом гнилых зубов: – Если хочешь спокойно служить, будешь делать всё, что я скажу. А нажалуешься кому – жди беды.

Я с силой оттолкнул его.

– Забудь, как ко мне лезть, понял? Всё, что я могу для тебя сделать, – это дать тебе по роже!

Он только усмехнулся.

– Никак не запомнишь, где твоё место, сопляк? Придётся написать это на твоей шкуре.

– Да пошёл ты, – бросил я и прекратил разговор.

Несколько дней после этого он не лез ко мне. Я уж было обрадовался, что он отстал, – а он удумал такое, что не всякому подлецу в голову придёт.

Однажды он выбежал на палубу с криком:

– Братцы! Меня ограбили, братцы! Семьдесят гульденов! Да за что же? Да разве ж так можно? Я копил, а этот…

– Кто? Ты знаешь, кто украл? – посыпались вопросы.

Луиджи ощерил зубы и повернулся ко мне:

– А вот он! Сволочь! Молокосос!

– Ты что, очумел?! Я не касался твоих денег!!! – воскликнул я, опешив от такой подлости.

– Да я видел тебя возле моего сундука, трюмная крыса!!! – Его тёмные глаза горели злобой. – Видел! Не верите, ребята? Так поищите у него! Может, завалялось где!

Матросы спустились в кубрик и вскоре вернулись с деньгами.

– Точно, у него были!

– Я не брал! – повторил я, ощущая, что меня начинает трясти от несправедливости.

– Ты их ему подкинул, я точно знаю! – закричал Франческо и схватил меня за плечи – испугался, что я сейчас расквашу Луиджи физиономию.

– Запросто мог подкинуть, – кивнул Руджеро, мрачно глядя на Луиджи. – Он и не такое может.

– Говорите что хотите, вам ничего не стоит оклеветать честного человека! – Луиджи заголосил, как тётка на базаре. – Правда на моей стороне! Деньги нашли у этого молокососа! Не я нашёл – ребята!

– Ты не нашёл, ты их ему подбросил!!! – крикнул Франческо.

Роберто Марино стоял тут же и молча слушал, внимательно глядя на нас. А Луиджи побежал жаловаться начальству. Я думал, как доказать свою невиновность, но придумать ничего не смог. Да и мысли путались, по правде говоря. Я с такой подлостью ещё не сталкивался. Знаете, как бывает – понимаешь, что надо что-нибудь предпринять, но руки опускаются, и в голову ничего путного не идёт. Так я и стоял, сгорая от стыда непонятно за что, пока за мной не пришли.

Доказать, что не виноват, я не сумел, как вы уже поняли. Многие ребята подозревали, что Луиджи это подстроил, но доказательств против него ни у кого не было. А против меня – были. У меня аж заныло внутри, когда я понял, что теперь меня будут считать вором. Как вернуть доброе имя? Новое-то нигде не возьмёшь, ни за какие деньги не купишь… До этого дня я исправно служил, старался, и у меня всё получалось. Меня даже не наказали серьёзно ни разу. А тут в одночасье всё рухнуло. Вот уж верно говорят, что лучше потерпеть кораблекрушение, чем стать жертвой клеветы…

Долго с этим делом разбираться никто не стал. Я, конечно, твердил, что ничего не крал, но мои слова никого не убедили, тем более офицеров, которых совсем не интересовали наши разборки. К тому же я плохо говорил по-голландски, а они плохо понимали по-итальянски. В итоге капитан приказал дать мне две дюжины ударов воровской кошкой в присутствии всей команды, как полагается по закону за кражу. Воровская кошка длиннее и тяжелее, чем обычная, и узлы на концах у неё крупнее… Франческо ахнул, а мои внутренности словно сжала ледяная рука. Это ужасно, чёрт побери. И никуда не денешься – на многие мили вокруг океан. Да лучше пережить десяток штормов, чем такое! Какой же я дурак, что пошёл в море…

Вся команда выстроилась на палубе. Мне велели раздеться до пояса и привязали за запястья к поднятой решётке люка возле грот-мачты.

– Держись, Серджо, Бог тебе поможет! – выкрикнул Франческо. – Он помогает невинным!

Кто-то из офицеров цыкнул на него. Ко мне подошёл боцман, я краем глаза увидел в его руке большую девятихвостую плеть с узлами на концах. Такие узлы называются кровавыми – тугие, длинные, тяжёлые, вдвое толще самой верёвки. Каждый хвост этой кошки был толщиной в мизинец.

Боцман отступил на два шага, помедлил немного и ударил. Я ждал, что станет больно, но не думал, что так сильно. Ощущение было такое, будто в спину воткнулось сразу несколько ножей. Ад кромешный, у меня даже сердце зашлось. Я изо всех сил прижался щекой к решётке люка, к которой был привязан, и стиснул зубы. Осталось ещё двадцать три удара… О Дева Мария. Ну и в переделку я попал. Представил себе довольную физиономию Луиджи, и мне не пришлось прилагать особых усилий, чтобы молчать, – моя ярость молчала за меня.

Второй удар оказался много хуже первого. А третий прорезал меня насквозь, до груди, до пальцев. Дыхание перехватило. Я невольно прошептал: «Господи, помилуй!» Ребята рассказывали, после третьего удара течёт кровь, а потом кошка начинает сдирать кусочки кожи со спины. Ещё рассказывали, что дюжина ударов кошкой хуже, чем сотня обычных плетей. Теперь я понял почему: больно было не только спине – боль пронзала руки и ноги до кончиков пальцев, разламывала голову, перехватывала сердце так, что темнело в глазах… Я прижимался к решётке люка, чтобы не корчиться и стоять тихо. А боцман меня не жалел. Конечно, делал промежутки между ударами, как положено, – но их не хватало, чтобы отдышаться. Я старался ни о чём не думать и терпеть. Надеялся, что потеряю сознание, и дело с концом, – но не тут-то было. Меня трясло, перед глазами стоял туман, но сознание я не терял. Узнал в тот день, что чувствуют грешники в аду…

На второй дюжине стало совсем худо. Кошка сделалась тяжелее – должно быть, пропиталась кровью. Теперь, когда узлы впивались в разодранную спину, я думал только о том, чтобы не заорать. После шестнадцатого удара проклял этот пинас и всю свою никчёмную жизнь. А дальше плохо помню – я вдруг словно оглох, перестал понимать, сколько ещё осталось. Боль сделалась невыносимой, меня бросило в холодный пот. Очередной удар зацепил шею, как будто несколькими кинжалами прорезал. Силы оставили меня, я повис на верёвках и медленно погрузился куда-то в темноту.

– Что ж ты не кричал? Вот глупый, – говорит Руджеро, сочувственно глядя на меня. – Надо было кричать, тогда легче было бы… Не свалился бы замертво…

Под потолком кубрика качается фонарь, я знаю, что он тусклый, мутный, но сейчас он кажется мне ярким, глазам от него больно. Я плохо соображаю, пинас болтает. По-моему, у меня лихорадка.

Как больно, кончится ли это когда-нибудь. Страшно даже думать, во что теперь превратилась моя спина. Я прижимаюсь щекой к грязной парусине койки и закрываю глаза. Выходит, я зря переживал, что меня все будут презирать, будут думать, что я вор. На парусине какие-то бурые пятна, наверное, моя кровь… Мне не хотелось кричать. Мне хотелось…

– Чего тебе хотелось? А, Серджо? – спрашивает Франческо. – У тебя жар, но это пройдёт! Держись, дружище! Вот увидишь, всё ещё будет хорошо! Тебя лекарь смотрел, сказал, что ничего страшного, поправишься, только отлежаться надо!

Что за идиоты плавают на этом пинасе, подумал я. Сначала сдерут с тебя шкуру, кусочка целого не оставят, а потом лекаря зовут посмотреть, поправишься ты или нет… Хотя, может, я ещё и радоваться должен, что получил всего две дюжины. Вот четыре-пять – это верная смерть. Не дай бог…

Франческо ободряюще трогает меня за руку. Пинас кренится, и утихшая было боль опять пронзает меня. То ли сквозь сон, то ли во сне раздаётся злорадный голос Луиджи: «Я же обещал, что переверну тебя вверх килем, сопляк!» При каждой мысли о Луиджи меня охватывает такая ярость, что мне хочется его убить. И сейчас внутри прокатывается жгучая волна.

Спину дерёт. Я сжимаю зубы и проваливаюсь куда-то. Всё заволакивает влажный туман раннего утра. Полумрак, холодный, влажный туман… Как хорошо. Волны медленно плещутся, и никого нет. Когда-нибудь это закончится, всё закончится. Старики в порту не будут рассказывать про меня… При чём тут старики в порту? Это просто жар… Что-то качается на волнах, вроде бы обломок корабля, и на нём какая-то надпись, но я не могу разглядеть – слишком густой туман… Мимо, совсем близко, проходит большой корабль. У капитана бледное, тонкое, строгое лицо с чёрными усиками и чёрными глазами. Я смотрю на него, и мою душу вдруг наполняет отчаянная боль. Разом накатывает всё, что я пережил за последнее время, даже то, в чём самому себе не признавался. Я не могу сдержать слёз и закусываю губы. Просыпаюсь и сразу отворачиваюсь от всех – чувствую, что у меня в глазах и вправду стоят слёзы. Да что ж это такое! Если ребята увидят, решат, что я совсем нюни распустил. Стыдно… Хотя сейчас мне стало легче. Отпустило. Стало не важно, что да как. Будто стоишь на пожарище – всё сгорело, огонь погас, а взамен – ничего. Может, потом что-нибудь и будет, а пока – только пустота. Тишина…

Я довольно долго валялся в вонючей духоте кубрика и морщился от боли при каждом движении судна, все волны сосчитал. Врагу такого не пожелаю. На нашем «Святом Христофоре» везде сырость, поэтому спина заживала плохо, медленно. Да что спина – даже ссадины на ладонях, которые я получил ещё в первый день работы на пинасе, до сих пор толком не зажили… Вдобавок за время океанского перехода в кубрике расплодилось неимоверное количество всякой дряни – клопов, блох, они нещадно кусались, не давали спать. И крысы бегали вокруг, пищали, пару раз даже запрыгивали в мою койку на запах крови… Я старался не думать об этом, вообще ни о чём не думать, ничего не чувствовать и не вспоминать.

Хотя долго лежать мне не пришлось – на судне тебе не дадут разлёживаться. Если ты можешь ходить без посторонней помощи, считается, что ты здоров. Как только раны на спине закрылись, мне было велено встать и вернуться к работе. Главное – дотянуть до берега, там передохну. Я ждал от Луиджи злорадных насмешек, но с ним что-то сделалось, он на меня даже не смотрел. Его вообще было не слышно и не видно.

Когда выдалась свободная минутка, ко мне подошёл Роберто Марино:

– Ну как ты?

Я пожал плечами.

– Я знаю, что это Луиджи подстроил, – сказал он тихо, так, что больше никто не слышал.

– Откуда?

– Мы с Руджеро в тот же день прижали его к стенке, пригрозили скинуть за борт, если не скажет правду. Он извивался, как морской червяк, но всё-таки признался. Мы потребовали, чтобы он пошёл к капитану и рассказал всю правду, – но он ни в какую. Трус паршивый. Ползал перед нами на коленях, умолял его не выдавать, от страха чуть в штаны не наложил… Потерпи до берега. Там разберёмся с ним сами, без начальства. Ему же хуже.

– Если он ещё какую-нибудь подлость не подстроит до тех пор.

– Не подстроит, – ответил Роберто с тихой угрозой.

А, пошли все к дьяволу, подумал я. До берега уже недолго осталось, а там видно будет. Главное – меня больше не считают вором, а остальное до свадьбы заживёт. Жалко, конечно, что меня так разукрасили – рубцы от кошки останутся на всю жизнь, и теперь, куда бы я ни нанялся, все станут спрашивать, за что меня наказали. Многие решат, что за какой-то серьёзный проступок… Луиджи-то не зря грозился: «Никак не запомнишь, где твоё место, сопляк? Придётся написать это на твоей шкуре!» Теперь можно сделать с ним что угодно, но рубцы с моей спины уже не сотрёшь…

– Кстати, – добавил Роберто, – я покажу тебе один узел, которого почти никто не знает. Будешь завязывать им свой мешок, чтобы больше в нём никто не шарился.

Наш переход близился к концу. Мы узнали, что идём на Ямайку, в Порт-Ройал. Конечно, никто не радовался вслух, что, мол, скоро будем на месте, – в море так нельзя, одно неосторожное слово может всё испортить. Чтобы сглазить хорошую погоду, много не надо, а бед не оберёшься. Но мысленно все уже считали дни до берега и чаще посматривали вперёд.

Я изо всех сил старался не отставать от других в работе и, в общем, справлялся. Только мало кто знает, чего мне это стоило. Боцман во время авралов подгонял нас линьком и не особо разбирал, по чьей спине бьёт, так что и мне иногда попадало. Можете понять, почему временами мне отчаянно хотелось всё бросить и уйти из этой проклятой плавучей тюрьмы. Я всегда был бедняком, жизнь меня не баловала, и я не ждал от неё поблажек – но всё-таки не привык, чтобы со мной обращались, как с тупой скотиной. А на «Святом Христофоре» ничего другого ждать не приходилось. Оставалось или смириться с этим – или… или не знаю что. Сигать из-за унижений и скотских условий за борт – глупо и трусливо, лучше уж перетерпеть. Боль я вытерплю, только куда девать мысли, чувства? Дома, конечно, случалось всякое, но там я всё-таки спал по ночам, а здесь – до крови кусал костяшки пальцев, чтобы унять проклятые слёзы, но они всё равно текли из глаз, как у сопливой девчонки. Ужасно боялся, что не выдержу, сломаюсь и что мою слабость увидят другие. И обидно было, что пожалеть меня некому, даже дома – мать меня лечила, если я болел, но никогда не жалела. Ни разу не приласкала просто так, ни за что. Мимо Фабиано вот никогда не проходила – всегда потреплет по волосам… А здесь я и вовсе чужой всем – ну, всем, кроме Франческо.

На вахтах я смотрел на океан, который тянулся на многие мили во все стороны, и меня охватывало такое же унылое бессилие, как тогда, когда я стоял, растянутый на решётке люка, а вся команда глядела, как с меня спускают шкуру. Всё так и есть. Это только кажется, что матрос – свободный человек. На самом деле мы тут рабы, и обращаются с нами, как с рабами. Иные рабы даже получше живут – уж еда-то у них наверняка лучше, чем наша тухлятина. В океанском переходе на завтрак и на ужин нам доставались только твёрдые как камень, червивые сухари да вода, а на обед – похлёбка из опостылевшей солонины. На берегу такую солонину немедленно бы выкинули, на неё и глядеть-то тошно было, не то что есть, – а здесь другой не было, да и Абель не очень-то старался нас вкусно накормить, как я уже говорил… Вода тоже давно испортилась, стала мутной и вонючей, но всё равно ценилась на вес золота. Когда её одну стало невозможно пить, стали разбавлять её ромом. Ром в чистом виде нам давали только раз в неделю, по воскресеньям. А у офицеров и пассажиров на столе были и овощи, и соленья. Я вспомнил разговор, который слышал в порту. Один богатый пассажир спрашивал у нашего офицера: «А кладовые хорошо закрываются? В наши запасы не залезут крысы или матросы?» Вот на каком счету мы тут. А самое противное – что держат нас не только борта судна. Пока не истечёт срок договора, нельзя оставить службу. Если сбежишь и поймают, узнаешь, почём фунт лиха. Мы с Франческо обязаны прослужить на «Святом Христофоре» год, а ещё даже полгода не прошло. Я бы хоть сегодня ушёл, глаза бы мои не глядели на этот пинас. Хотя дело вовсе не в нём. Пока я валялся в кубрике, понял, что в море от унижений никуда не денешься. Одним везёт больше, другим меньше, но каждому рано или поздно выпадает что-нибудь этакое.

Однажды вечером после долгого и тяжёлого дня у меня выдалось немного свободного времени. Ребята спустились в кубрик, а мне не хотелось никого видеть. На вахту было ещё нескоро, и я встал у фальшборта. Смеркалось, волны казались свинцовыми. Такая же свинцовая тяжесть лежала у меня на сердце. Я смотрел, как перекатываются ленивые валы, как ловят отражение темнеющего неба… Вспомнились рассказы старого Таддео про морскую деву. Но сейчас мне было не страшно, а почему-то спокойно от мысли, как глубок океан и сколько там, на его дне, сгинуло кораблей и человеческих судеб… Тут я услышал за спиной спокойный голос:

– Не стоит так долго смотреть на море.

Я обернулся и увидел Роберто Марино. Он неторопливо подошёл и встал рядом.

– Ты сам иногда смотришь, я видел.

– Я – совсем другое дело.

Некоторое время мы оба молчали. Я сказал:

– Таддео болтал в «Консолате», что тебя забрала к себе морская дева.

Роберто усмехнулся:

– Да, многие так думают. – И добавил со вздохом: – Если бы так…

– Так, значит, нет никакой морской девы?

Он хмуро покачал головой:

– Есть.

Я не смог скрыть удивления:

– Так они правда существуют?!

– Когда я был ещё мальчишкой, однажды свалился в море со скалы и чуть не утонул. Diavolo! Я ударился о воду и потерял сознание. А потом очнулся на скалистом островке в миле от берега. Открыл глаза – и вижу, что лежу на камне, а из воды на меня смотрит девушка. Che bella!!![18]18
  Какая красивая! (ит.)


[Закрыть] У меня захватило дух… На земле нет таких. Ни одной такой! Кожа белая, как фарфор, глаза зелёные, а волосы чёрные-чёрные. Мне показалось, они тоже немного отливают зелёным… Она спросила: «Как твоё имя?» Какой у неё был голос! После него все прочие голоса звучат как воронье карканье… Я ответил: «Роберто. А тебя как зовут?» – «Смертным нельзя знать моё имя… – Она посмотрела мне в глаза и добавила: – Я могла бы унести тебя в мой дом, он там, под волнами. Но моё сердце просит не делать этого. У меня тоже есть сердце!» Она потянулась ко мне, и я взял её за руки – у неё были удивительные пальцы, тонкие, белые… Она погладила меня по щеке, и я весь затрепетал. Она улыбнулась: «Ты станешь красавцем. Я бы полюбила такого, как ты…» Тут я выпалил: «А мне не нужен никто, кроме тебя!» – «Нет, нет, тебе нельзя ко мне в море! – воскликнула она. – Ты погибнешь! А я хочу, чтобы ты жил. Я давно тебя знаю», – призналась она, и на её щеках проступил румянец, нежный, как роза. – «Давно? Как это?!» – «Я часто смотрела на тебя, когда ты ходил по берегу или стоял на скалах, глядя на море… Моё сердце давно любит тебя! Но тебе нельзя ко мне, я хочу, чтобы ты жил!» – «А я хочу быть с тобой!» – сказал я, сам не свой. Если бы она тогда приказала мне прыгнуть в море и пойти за ней на дно, я не раздумывая прыгнул бы… Она сказала: «Если хочешь, я сделаю так, что мы с тобой всегда будем рядом. Я стану помогать тебе… Я так хочу!» – «Тогда я согласен». – «Ты станешь моряком, Роберто. Не бойся моря – оно никогда не обидит тебя. Я научу тебя видеть сквозь время, чтобы ты узнал, когда нам снова придёт пора встретиться…» Она поцеловала меня и ушла на дно. Но я успел заметить, как в волнах мелькнул её блестящий рыбий хвост.

Она сдержала своё слово. С того дня я и начал видеть будущее. Стал моряком… Я люблю море, и оно всегда помогает мне. Как-то раз со мной плохо обошлись на одном корабле, я решил вернуться к ней. И прыгнул за борт. Я поверил ей – и оказался прав. Я не погиб, несмотря на то что стояла тёмная, туманная ночь. Море только придало мне сил. На рассвете меня подобрал другой корабль, но до этого я успел увидеться с ней – она ждала меня… А знаешь, почему я тебе всё это рассказал? – вдруг спросил он.

Мне стало не по себе. Я слушал как заворожённый, хотя и сам не понимал, с чего это вдруг он так разоткровенничался.

– Потому что нас с тобой ждёт одинаковая смерть.

– Какая? – спросил я спокойно, хотя у меня внутри всё похолодело. Умеет наш Роберто утешить.

Роберто посмотрел на меня. Я ожидал увидеть в его чёрных глазах мрачное предзнаменование, но не заметил ничего, кроме симпатии. Он похлопал меня по плечу.

– Это ни к чему знать заранее, братишка, уж поверь мне. Я знаю, а тебе не стоит. Всему своё время. Море никогда не причинит мне вреда… и тебе тоже.

«И что мне теперь, тоже бросаться за борт, если что пойдёт не так?» – подумал я и усмехнулся, чтобы отогнать тревогу. Посмотрел на тёмные волны и понял, что это совсем не для меня: у меня не хватило бы духу добровольно оставить судно. Хотя море и в самом деле никогда не вызывало у меня страха. Уж не знаю почему – так всегда было.

Мы без приключений добрались до Порт-Ройала и стали на якорь в заливе Кагуэй. На самом деле этот залив назывался Кагуэй раньше, а потом его переименовали в Порт-Ройал, но наш капитан по привычке всё ещё звал его Кагуэй… Стоять там надо было довольно долго – разгрузить суда, очистить их днища от ракушек, отремонтировать после длинного океанского перехода, загрузить новым товаром, запастись всем необходимым. Нам разрешили съехать на берег на целые сутки. Все обрадовались, принялись мыться и приводить себя в порядок, а потом отправились в город.

Когда мы ступили на землю Порт-Ройала, мне показалось странным, что она не качается – настолько я привык к качке за время плавания. Уже вечерело, солнце отливало золотом, но было ещё жарко, пыль и камни мостовых грели босые ноги. Правду говорят, что Порт-Ройал – весёлый город. Кого в нём только нет! И купцы, и военные моряки всевозможных национальностей, и всякий сброд, причём сброда больше всего. И пиратов тут, говорят, полно. В заливе столько кораблей – глаза разбегаются.

Ребята, бывавшие здесь раньше, разбрелись по своим любимым заведениям – кто к девочкам, кто играть в кости, кто выпить крепкого местного рому. Пока мы плыли в шлюпке на берег, Роберто глаз не спускал с Луиджи. Но Луиджи выскочил на берег первым и проворно скрылся в пёстрой толпе.

– Надо его догнать! – прошептал Франческо и подался вперёд, но Роберто положил руку ему на плечо:

– Не спеши. Я знаю, куда он пойдёт. Когда взойдёт луна, встретимся возле таверны «У старого моряка». Там с ним и потолкуем. Идёмте, покажу.

Роберто повёл нас из порта в глубь города. Дорога шла по извилистым улочкам, но я хорошо её запомнил. Заведение «У старого моряка» ничем особенным не отличалось – таких в Порт-Ройале, должно быть, не меньше сотни: старая облезлая вывеска, скрипучие двери, пьяные голоса изнутри.

– Луиджи что, бывает здесь?

– Придёт сюда. Вы пока погуляйте, а у меня ещё дело есть, – сказал Роберто и ушёл.

– Ну что, куда пойдём? – спросил Франческо. – Подумать только, как далеко отсюда до дома! Ты только представь! С ума сойти…

Мы отправились бродить по городу. Некоторое время шли молча, потом Франческо остановился, посмотрел на меня и сказал с тревогой, понизив голос:

– Послушай, а что мы сделаем с Луиджи?

Я пожал плечами:

– Не знаю. Посмотрю по обстановке. Я хотел просто дать ему по физиономии как следует, чтобы раз и навсегда забыл, как нас с тобой зовут. А что ещё с ним можно сделать?

– Ну это ещё терпимо. А я-то, признаться, испугался, что этот Роберто Марино собирается его убить. У Роберто взгляд такой – прямо не по себе становится. Не хотел бы я, чтоб он был моим врагом…

– Вот ещё, убивать Луиджи, руки пачкать! А потом самим попасть в петлю из-за этого подонка…

Из-за угла вывернули наши матросики, уже навеселе, и позвали нас выпить в одно местечко неподалёку. Франческо вдохновился, а я не захотел. Настроение было паршивое, по правде говоря. Так что Франческо ушёл с ними, а я отправился бродить по городу один. До темноты ещё оставалось время.

Весёлый Порт-Ройал в тот вечер меня не веселил, и вообще, мне всё разом осточертело. Будущее тоже радужным не казалось. Идея дать Луиджи сдачи теперь совсем не нравилась. Он же подлец, из тех, кто всегда найдёт способ выкрутиться и отомстить. А что я могу с ним сделать? Избить до полусмерти? Или убить, грех на душу взять? Может, просто плюнуть, забыть про него – и дело с концом? Но на попятную идти уже поздно – когда стемнеет, Франческо и Роберто будут ждать меня «У старого моряка», будь он неладен… Откажусь – подумают, что я трус, а если приду туда и натворю дел – от самого себя тошно станет… И Луиджи ведь ждёт от меня подвоха, я сегодня это понял по его физиономии. А может, просто пойти куда-нибудь и напиться, забыть про всё? Но где ребята, я не знаю, а напиваться одному в Порт-Ройале опасно, меня не раз предупреждали. Тут ограбят или убьют – и глазом не моргнут. Или силой завербуют на какое-нибудь судно, и жизнь на «Святом Христофоре» мёдом покажется…

На крыльце таверны «Гроздь винограда» стояла красотка из тех, что за словом в карман не полезут, в красно-чёрном платье. В её густых угольно-чёрных кудрях, спадавших волнами на плечи, алел крупный цветок.

– Ты что такой грустный? – спросила она меня по-итальянски хрипловатым, но приятным, даже мелодичным голосом. – Соскучился в море по женской ласке? Иди сюда.

Я хотел послать её подальше, но она подошла ко мне сама, нежно взяла меня за руку и посмотрела на ладонь, а потом заглянула мне в глаза. Её глаза были зелёными. Ведьма, ни дать ни взять.

– Всё понятно, – заключила она и провела пальцем по моей ладони с кровавыми мозолями, перепачканной смолой. – Ты невезучий, я тоже… Послушай меня, милый. На улицах тебя сегодня подстерегает беда. Лучше идём ко мне. Я не обижу, дорого не возьму. Ну, идём, – повторила она настойчиво.

Я решил, что она врёт и каждому клиенту предсказывает беду на улицах, но пошёл с ней – что мне было терять, в самом деле?

Она привела меня по тёмной скрипучей лестнице на второй этаж, в комнату с большой кроватью, и уселась на неё. Ставни были прикрыты, в комнате стоял полумрак. Я поглядел на обстановку. Здесь было хорошо, чисто, уютно, но мне вдруг стало противно – и от этого притона, и ещё больше – от своей неприкаянной жизни, оттого, что я вообще оказался здесь… Я не сдвинулся с места и спросил:

– Как тебя зовут? – и почувствовал, что покраснел до кончиков ушей.

Она всмотрелась в моё лицо.

– Кармела. А что ты так краснеешь, дружок? Здесь некого стыдиться. Не стой у дверей, иди ко мне. – Она жестом пригласила сесть рядом с ней на постель.

Она смотрела на меня не как глупая портовая девка. Я подошёл и сел.

– Чего нам с тобой ждать? Жизнь коротка. Нам будет хорошо вместе, даже если это у тебя в первый раз… Я угадала? – Она обвила руками мою шею и поцеловала меня, повалила на кровать. От неё пахло потом, табаком и смесью душистых масел – гвоздичным и ещё каким-то, приторно-сладким и терпким, как старый мёд. Как только я почувствовал тепло её тела и прикоснулся к её груди, меня словно захлестнуло – я забыл обо всём на свете, мне просто хотелось целовать её, ласкать – ещё, ещё и ещё…

Когда я отдал ей деньги и спустился по лестнице на улицу, солнце уже скрылось за крышами. Быстро темнело. В воздухе стоял густой аромат апельсиновых деревьев. Я вздохнул и направился к таверне «У старого моряка».

Я пришёл туда первым, знакомых не увидел. В саму таверну решил не заходить, просто остановился неподалёку в густой тени и стал ждать. Меня никто не заметил бы при всём желании – в этих местах ночи такие тёмные, что пальцев на своей руке не разглядишь. К тому же улица была плохо освещена. Мимо проходили забулдыги, вооружённые до зубов, и даже у самого захудалого из-за пояса торчал нож. А у меня никакого оружия не было, я о нём как-то и не подумал… Как поступить с Луиджи, тоже ещё не решил. Всё будет зависеть от того, что он сам скажет и сделает.

Взошла луна – я увидел её бледный отсвет на крыше дома напротив. Мне отчего-то стало не по себе. Не к добру всё это. Катился бы этот Луиджи ко всем чертям… Я твёрдо решил дождаться кого-нибудь из своих и уйти отсюда. И тут услышал крики и ругань со стороны таверны «У старого моряка».