Текст книги "Стальные посевы. Потерянный двор"

Глава V
Сеятель войн

«В мире множество историй, которые обязательно должны быть рассказаны, просто время для них еще не пришло. Иногда следует подождать удобного случая, чтобы собеседник располагал подходящим настроением и проявил положенное внимание и чуткость. Порой должны пройти годы, декады или целые века, чтобы общество приготовилось выслушать. Важно слушать, что говорит тебе человек, и реагировать своевременно: кивать в знак согласия, покачивать головой, осуждая, скорбно сжимать губы, выражая сожаления, восхищенно улыбаться, чтобы похвалить. Рассказчик все видит. И хороший оратор знает великую ценность молчания – того времени, которое стоит провести в долгой тишине, чтобы слова его стали драгоценными».

Наставления преподавателя риторики Озанна помнил наизусть. Экзаменуя принца, тот заманил его в опасную ловушку. Опасность она представляла для всех: кто ее расставил, кто в нее попался и кто стал свидетелем происшествия. Помимо проверки подготовленных заданий и импровизаций на темы, близкие которым они проходили во время уроков, академик спросил: «Ваше Высочество, расскажите нам о ценности жизни в сравнительной степени: кто сильнее в своем праве на жизнь, а кто имеет таковой долг – выжить? Вы можете выбрать любой жанр – речь, дискуссию или же дебаты».

На экзамене сидели, среди прочих, его учителя древних языков, астрономии и два советника. А возглавлял экзаменационную комиссию король Оттав. Озанна нисколько не сомневался, что последнюю задачку подкинул отец. Озанна знал причины. Озанна спросил:

– А ежели я выберу дебаты, то и оппонента могу избрать? Или такое право положено Его Величеству, а для меня оно является долгом?

Он видел, что отцу отпор не понравился. Король недовольно поправил ворот травчатого джуббона и велел:

– Я просил научить принца риторике, а не искусству пререкаться. Речь.

Озанна разочарованно взглянул на него, медленно втянул носом воздух и ответил:

– Нет, дебаты.

Оттав будто и ожидал чего‑то подобного, но все же пригрозил:

– Исполняй. Я не желаю наблюдать твой характер.

– Нет.

– Это был приказ.

– А что ты теперь мне сделаешь? – безучастно спросил Озанна и тут же с горечью подумал, что ничего.

Поразительным стало то, что Оттав признавал ошибку в воспитании Озанны. Он тогда сказал сыну наедине: «Пусть я неправ, но я в своем праве», – и случайно научил Озанну, каким правителем становиться не стоит. Озанна провалил экзамен, а вытекающими из неудачи последствиями стали участившиеся уроки, бесконечные эссе и пересдача. На ней уже присутствовал Ферроль вместо короля, а теперь в походе чародей мозолил глаза Озанне, но на конфликт не нарывался. Ферроль даже попробовал предложить перемирие, однако сделал это так нелепо и не вовремя – в самом начале пути, – что Озанна даже комментировать его идею не стал. Король Годелев снабдил его и Бланша отрядом солдат в полтора раза многочисленнее, чем у Ферроля, и повелел в де Клев выделить рыцаря в сопровождение. Не сговариваясь, два разных отряда вставали двумя лагерями, а не единым, но ни к разногласиям, ни к противостоянию это не приводило, а только укрепляло всеобщий покой. Путники уже прошли лес и холмы и теперь заночевали у подножья гор. Озанна и Бланш всегда беседовали вечерами, узнавая друг друга и разные миры, в которых жили. Новоиспеченный граф учился у Озанны особенностям придворного быта, а принц все лучше познавал простую жизнь эскалотцев, которая звалась простой по ошибке. Бланш настырно, но так искренне повторил вопрос, который уже задавал ранее: «Кто такой Поль?» – что в этот раз Озанна не захотел уворачиваться от ответа.

– Поль был сыном рыцаря из Вале. Его приставили ко мне компаньоном. Так мне тогда сказали – что мне нужен ровесник благородного происхождения, с которым я могу играть и воспитываться, чтобы не водить дружбу с пажами или с дворянами, которые будут то приезжать, то уезжать, привязанные к семьям. Мне было почти десять, а Полю одиннадцать. Мы скоро сдружились, почти все время проводили вместе. А спустя год началось нечто… – Озанна смолк, подбирая определение тем событиям, но не нашел его. – В общем, я тогда здорово поссорился с Ги. За малым не подрался. Поль стоял рядом, и Ги просто влепил ему такую пощечину с замаха, что у Поля сразу пол-лица покраснело. Я разозлился, ведь это было нечестно – Поль не мог ему ответить. Ги был старше и больше нас, но, сам понимаешь, неуклюжим. Когда они пошли, я поставил подножку и следом навалился. ГиЙомма упали. Криков‑то было… А потом гувернеры пришли за мной – я знал, что меня сейчас будут отчитывать. Ничего больше они не могли сделать, никто не имеет права меня бить, кроме отца, а у того никогда не было ни желания, ни духа нас наказывать лично. Но вместо этого меня просто привели на балкон, с которого я смотрел, как во дворе Поля бьют тростью. Я приказывал им остановиться, но меня вообще никто не послушал. Когда я добежал вниз, они уже закончили экзекуцию. Тогда я узнал, что это за должность такая у Поля. Есть традиция приставлять к принцу мальчика для битья. Они увидели, что мы крепко привязались друг к другу, и теперь наказание работало как положено.

Озанна протяжно вздохнул, нашел прошлогоднюю ветку в снегу и принялся ее ломать понемногу с разных концов. Так он продолжил:

– Я постоянно извинялся перед Полем, заверял его, что не знал о его доле. Но он тогда спокойно признался, что его предупредили. Отец Поля перед отъездом объяснил, в качестве кого он едет. Их семья небогата, а при дворе он получал лучшее образование и перспективы на будущую жизнь. Вот Поль и согласился. Я спросил его, почему он не остановил меня, когда я бросался толкнуть ГиЙомму. Он сказал, что видел, как я сгораю от ярости, и не хотел, чтобы Ги думал, будто может меня унижать. Я рыдал и извинялся, мне было так больно за него и так стыдно за себя. За эту отвратительную традицию. Но отказаться от нее мы не могли и расставаться не хотели. Я поклялся ему быть терпеливым, прилежным и послушным, чтобы он больше никогда не получал за меня наказаний. И я держал слово, но Ги, скотина, какой же он подлый, постоянно жаловался, врал отцу и гувернерам, подставлял меня! Ему доставляло удовольствие видеть, как нам обоим плохо от последствий его наветов.

– Почему ты оставил на него Эскалот? На такого человека? – вырвался упрек из уст Бланша.

– А я должен был потворствовать смутьянам? Собирать крестьян с вилами? Побираться по дворянам, чтобы те тайком слали мне крохи с налогов? Рыцари стоят денег, армия стоит денег, обозы стоят денег; даже если люди идут за тобой по доброй воле, им нужны еда, оружие, доспехи, лошади. Лазутчикам надо платить, кузнецам надо платить, маркитанткам, лекарям, фуражирам – всем нужно платить. А у нас добра нашлось впритык на троих и на хилого осла. Или мне стоило продать приданое Оды, изрядно продешевив, чтобы нас не выдали перекупщики? Я – принц. Не мне чинить междоусобицы в своем же королевстве. После них победителей не остается – потому что нельзя выиграть, завладев могилами и людьми, которым нечего, кроме лебеды, бросить в похлебку, – отразил Озанна.

– Я понимаю, – согласился Бланш. – Что стало с Полем?

– За четыре года его наказывали еще пять раз. После четвертого случая, когда Ги наябедничал, с лихвой приукрасив, ему уже перестали верить, видя, что он так издевается. А за пятый раз виноват действительно я. Попался на том, о чем даже рассказать не могу. Закон велит мне молчать о содеянном. За тяжесть преступления Полю досталось вдвое – уже не тростью, а плетью. Когда я увидел, что сталось с его телом, я молил его о прощении и плакал, как четыре года до этого, но я уже не был ребенком. Самое ужасное, что он меня ни в чем не винил, он знал, что я был счастлив, когда нарушал запрет. Я спросил Поля, как он вынес это – то, что стало с его спиной. А он ответил, что с каждым ударом радовался, что на его месте не я.

Пар, вылетающий изо рта Озанны, сделался гуще, а ресницы намокли. Щеки, и без того румяные от мороза, побагровели.

– Представь, что с твоим близким другом творят подобную несправедливость, а ты бессилен ее прекратить, Бланш. Я тогда взъелся на всех, никого не подпускал к себе, кроме Оды и Поля, с отцом и матерью общался сухо и по делу, когда призывали или сами навещали. Его раны затянулись, и я объявил, что не хочу оставаться во дворце, собрал вещи и приказал отбывать в Вале. Но на первой же остановке случилось то, что нас задержало. Мы расположились в резиденции у моей тетки, вдовы на содержании. И на второй день Поль заболел. Лекарь осмотрел его и сообщил, что у него потница. Меня не пускали к нему, прошло четыре дня, я понимал, что Полю хуже. Я знал, что он умирает, да все знали. Ночью я полез к нему в окно. Можно сказать, я успел вовремя. Ему было очень плохо. Поль все понимал, и он так боялся умирать. Я просидел с ним до утра, сам не заметил, как уснул у изголовья рядом, сидя, как‑то скрючившись, – я так измотался, что даже не сполз. А проснулся оттого, что меня стаскивают с кровати. Разлепил веки, и первое, что увидел, как Поля с головой накрывают его же мокрой простыней. И мне тогда на все было наплевать. За мной постоянно наблюдал лекарь, а когда убедился, что я здоров, меня развернули обратно в столицу. Прямиком к отцу привели. Ему в целом было безразлично, как мы там жили и учились, он все хлопоты свалил на матушку и гувернеров. А тут его просто разрывало – он на меня орал: то, что я не имею права рисковать жизнью, что я единственный принц. Серьезно, он почему‑то в том скандале забыл о существовании ГиЙоммы. Орал, значит, орал, начинал грозиться, но какой‑то ерундой: ссылкой, лишением содержания на год… А я стоял и молчал. Я просто не понимал, догадывается ли он, как же мне наплевать на его угрозы. Думаю, что понимал, потому что говорил и тут же осекался. Я ушел от него с чувством вседозволенности, потому что у него не осталось для меня наказаний. Но беда была в том, что теперь, когда я мог делать все, что вздумается, я больше ничего и не хотел.

Печальная история многое объяснила в Озанне для Бланша, поэтому он задал последний оставшийся у него вопрос:

– Ты и сейчас ничего не хочешь?

Озанна невнятно пожал плечами и выкинул маленький кусочек ветки – всего, что от нее осталось.

– Когда отец озвучил завещание, я понял, что наша с ним воля внезапно совпадает. Отлично было бы проводить сестру в Горм, стать рыцарем и навсегда осесть в Вале, иногда участвуя в турнирах под чужим именем, чтобы на меня не боялись замахиваться хотя бы затупленным оружием. Лучше не придумаешь.

Они больше не говорили о Поле, потому что длинные уши Ферроля всегда навострялись, стоило принцу открыть рот. В горах их лагеря слились в один, и довольно тесный – ради безопасности. Восходить зимой неимоверно сложно, но Ферроль не желал медлить, возвращаться и откладывать миссию до лучшей погоды. Путники схоронили уже третий клад – приходилось отказываться от доспехов и лишней утвари, но оружие никто не желал оставлять. Замедляться тоже не позволяли условия: еде взяться неоткуда, а заканчивалась она стремительно, поэтому рацион урезали. На одиннадцатый день восхождения небо их пощадило и одарило солнечными лучами, а не метелью, как в последние трое суток. Ясный день стал настоящей удачей, хотя и при свете пещеру отыскали не сразу. Солнце клонилось к закату, а отряд уже истоптал площадку перед разломом так, что там и снег не хрустел. Мир представал светлым и скудным на краски. Скульптурным рельефом у входа в пещеру смотрелись заснеженные корни, камни, валуны и то удивительное, что помогло путникам найти вход. Возле разлома стояла фигура высокого воина – не то замерзшего, не то каменного. Вблизи стало понятно, что воин покрыт не снегом, но слоем плотной паутины с ног до головы.

– Вельможа! – окликнул его Ферроль. – Мы пришли с миром, пропустите ли вы нас?

Но тот не обращал на него никакого внимания. Он вовсе не двигался. Воин вроде бы и дышал, но никто не мог уверенно об этом сказать.

– Сэр, я принц Озанна. Представьтесь, кто вы и что здесь охраняете?

Он держал в руках обнаженный меч острием в землю. Он выглядел в точности как охранник пещеры. Но отчего‑то появление незваных гостей его не смутило. Он их попросту игнорировал.

– Он нас не слышит, – констатировал Ферроль.

– Да я уже понял, – огрызнулся Озанна.

– Постойте, – вмешался Бланш и сделал пару шагов вперед.

Ферроль вцепился в его рукав и шикнул:

– Куда собрался?

– Отпусти его, – грозно потребовал Озанна, вытащив меч на треть из ножен, а когда Ферроль повиновался, спросил: – Что ты там увидел?

– Какая странная вуаль… – Он потянулся к паутине. – Как мое покрывало в трущобах.

– О чем ты?

– И как старенький плащ моей матери. Как ткань шатра, где мы…

Пальцы Бланша подхватили паутину и стянули легко, совершенно не порвав. Она взлетела, как шелковый платок, и, подхваченная ветром, улетела ввысь, но растаяла в воздухе раньше, чем успела отдалиться туда, где чуда никто бы и не разглядел. И тогда воин очнулся и словно только что заметил пришельцев, которые возникли у него прямо под носом. Озанна шагнул к нему навстречу, чтобы разглядеть: высокий мужчина средних лет, черные волосы вьются вдоль плеч. На лице выделяется острый длинный нос и такой же длинный подбородок, кожа бледная, отчего черные брови смотрятся как два вороновых крыла, а грудь его скрывает кольчуга, что плетется до самых сапог. Тяжелый двуручный меч хотя и блестит, но выглядит старинным и непривычно огромным, подобно тем мечам, изображения которых Озанна встречал в часословах пятивековой давности.

– Господа, постойте! – попросил он растерянно.

– Мы стоим, – подтвердил Озанна.

– Да… невежливо с моей стороны не встретить вас приветствием. – Он волновался, а еще говорил с вульгарным староэскальским акцентом. – Верно, вас я ждал. Но тяготы ожидания оценить не смог, так справно поработала ткачиха. Вы сбросили пелену безвременья?

Он обратился к Бланшу, не оттого, что тот стоял к нему ближе всех, а по каким‑то причинам, известным только воину. Он оглядел Бланша с ног до головы и отметил знакомство легким наклоном головы.

– Я – сэр Гарлон, рыцарь и поэт Малахитового двора, назначенный в почетный караул над телом благословенного короля Эльфреда.

Бланш переглянулся с Озанной и Ферролем – они нашли того, кого искали. Конечно, чародей не мог не вмешаться:

– Сэр Гарлон! Я Руперт Ферроль, придворный чародей короля Эскалота, я послан народом фей, чтобы пробудить Великого Эльфреда…

– Эко ж, полетел! – усмехнулся Озанна, но мгновенно помрачнел. – Уймись, временщик, а то надорвешься. Сэр Гарлон, Руперт Ферроль здесь по своему желанию. А вот народом фей, кажется, послан все‑таки я. Перед вами Озанна, принц из Лейтинов, правящих Эскалотом, сквайр короля Горма.

– Как «короля»? – удивился Гарлон. – Неужто Горм вновь откололся от прочего Эскалота.

– Уж триста лет как, – ответил Озанна.

– Как скорбно узнавать, что Эльфредова империя распалась на маленькие королевства и труд его не сохранен потомками… Ох, триста лет, – сокрушался Гарлон.

Ферроль вновь обошел Озанну в прямом смысле слова, обогнув его так, чтобы тот его не схватил за шиворот.

– Сэр Гарлон! – воззвал Ферроль. – Я здесь как раз затем, чтобы вернуть Эскалоту былое величие!

– А, да? – громко удивился Озанна.

– Паяц горазд встревать, но я несу волю правящего короля Эскалота!

– Все так, сэр Гарлон, и подробностей вам лучше не знать. – Озанна почему‑то не мог сдержать язвительность, что так и сочилась из уст.

– Помолчи, изменник!

– Ты сейчас задохнешься от важности…

– Вы для чего пожаловали, господа? – вернул их внимание Гарлон. – Если решать свой спор, то я в вашем раздоре не приму сторону. Я имею предписание: в пещеру к королю войдет лишь один.

– Тогда иду я! – решился Ферроль и попытался проскочить.

Но Озанна ловко его скрутил, отчего тот осел на снег, кривясь от боли.

– Я тебе сказал успокоиться? – выплюнул принц, отбросив его руку, когда чародей уже изображал муки боли, а потом обратился к Гарлону: – Вам известно, кто и зачем должен войти к королю, который там покоится. Назовите все условия, а мы решим, кому из нас должно идти дальше.

Гарлон с уважением посмотрел на Озанну. Оценив его рассудительность, рыцарь решил, что стоит все рассказать путникам без загадок:

– В усыпальницу водвориться дозволено лишь одному человеку в моем сопровождении. Он должен быть достоин встречи с моим королем – ему приятнее блеска регалий порядочная человеческая натура. Но меж тем стоит помнить, что предписано тревожить владыку не для дружеской беседы, а для новых свершений во имя Эскалота, а потому человек этот должен сознавать, что вернется он с единым намерением и множеством мыслей, но все они пожалованы ему будут для государевых дел.

Озанна вскинул брови и встал руки в боки. Ему все это не нравилось, и он одним взглядом старался показать свое мнение Бланшу.

– Озанна, если не тебе… – начал уговоры Бланш.

Но снова влез Ферроль:

– То мне. Я снарядил поход, я был его идейным вдохновителем.

Принц закатил глаза и процедил:

– Экая у нас неурядица, сэр Гарлон: вот Руперту туда надо, аж ползти на карачках готов в пещеру, но человек он, конечно, последний. Я – тоже не образец благочестия, будьте уверены, но так уже пошло, что рекомендации имею пристойные. Однако мне в эту вашу усыпальницу совсем не хочется…

Гарлон протяжно выдохнул. Ему нужно было решить, как поступить с гостями.

– Господа, все не так, как полагалось. Я приставлен сюда, чтобы стать вам первым испытанием, а меж тем вы испытываете меня. Может, среди вас найдется хотя бы один рыцарь?

Вперед вышел тот, который присоединился к ним в де Клев по воле Годелева.

– Я – сэр Анжус, рыцарь-пальер. Чем я могу помочь?

– Приятно познакомиться, сэр Анжус. Вы меня можете заверить во всем сказанном этими господами? – спросил Горлан.

– Все так, насколько мне известно. Принц Озанна славится как честный и храбрый юноша, а о Руперте Ферроле мне известно мало.

Гарлон решался.

– Раз так, я отправлю вас обоих в пещеру, так уж и быть. А сам останусь сдерживать кару за ослушание. Что должен делать, я знаю. Но ждать вас буду до рассвета, – изрек Гарлон. – Принц Озанна, я вам вверяю свой меч – вы им прорубите проход к усыпальнице скорее, чем всяким прочим оружием.

Когда принц и чародей вошли в пещеру, Гарлон подпер руками своды разлома. Груда камней легла на его плечи, но рыцарь держал их, как мешки с мукой, поднатужившись, но не надрываясь.

Оступаясь на скользких и крошащихся камешках, Ферроль возмущался так, что его скрипучее эхо гремело по всей пещере.

– Вот она – твоя суть: заставляешь меня идти первым, а сам тыкаешь в спину мечом, – брюзжал он. – Тебе его доверили для весьма конкретной цели. Корни пройдены, почему и меч ты там не оставил?

– Не захотел, – пожал плечами Озанна.

Чародей изводил его упреками и придирками все то время, что они шли сквозь пещеру.

– Хорош принц, потакающий лишь своим желаниям! Не подумал, что твоя порочность стала причиной, по которой отец сослал тебя в Горм, а трон оставил пусть и более слабому, но зато прилежному и смиренному брату?..

Заливистый хохот Озанны озарил огромное пространство вокруг них: темное, с единственным лучом лунного света, ложащимся на ладью у замершего «водопада» – каменного чуда, которое оба они видели впервые в жизни.

– Все так, Руперт, я – порочен, а Ги – прилежен и смирен, все так. Часто себе это повторяешь, чтобы ненароком не напутать? – забавлялся Озанна, перепрыгивая мутные голубые лужи, которые в серебристом свете словно светились изнутри. Принц двигался изрядно проворнее Ферроля, и последнего собственная неуклюжесть и ловкость Озанны сильно раздражали. Испугавшись того, что принц вооружен грозным двуручником, Ферроль потребовал у сэра Анжуса доспехи и теперь пыхтел, гремел кольчугой и кирасой. Он зачем‑то еще нахлобучил шлем, однако когда повелел дать ему оружие, каждый отказал в просьбе. В Озанне никто не усомнился, а вот второе оружие грозило неизбежной резней. Поэтому Ферроль шел, тяжело одоспешенный и злой. Но бесился чародей в своей неподражаемой манере – оскорблял. Озанне же все было нипочем. Отчего‑то он ощутил, будто окреп в этом походе, сам еще не разобрав причин. Он доверился Годелеву со своей единственной потаенной болью о матери и сестре, а на все прочее закрыл глаза, уверенный, что такой старый мир со всеми задачками справится без него. Принц так хотел, чтобы традиции старого мира не напоминали ему о себе новыми испытаниями. Но вот, минув озеро в центре пещеры, они оба оказались у трухлявой ладьи и поднялись на борт. Нога Озанны провалилась в сгнившие доски, он ухватился за край щита у подножия погребального ложа, и гнилая древесина рассыпалась в щепки.

– Осторожно! Это величайшее наследие Эскалота! – завопил Ферроль и почему‑то попытался сгрести щепки в кучу.

– Не думаю, что Эскалот настолько обеднел, – бросил Озанна, легонько пнув одну деревяшку.

Его фамильярность взъярила Ферроля не на шутку:

– Богохульник! – злопыхал он.

– Так он же не святой, – спокойно парировал Озанна, указав на тело короля.

– Безответственный юнец!

– Ага, именно безответственность – причина, по которой я сейчас в твоей компании стою над телом какого‑то великого мертвеца.

Принц с интересом принялся изучать письмена на оружии и торце ложа, но расстроился, не распознав ни единой буквы.

– Я не удивлен…

– Руперт, заткнись! – раздраженно шикнул на него Озанна.

Принц долго сидел, вцепившись в край усыпальницы. Он нервно ковырял его, соскребая слой пыли, застарелой грязи и мха. Озанна торговался с собой и сошелся в цене с совестью.

– Я пожалею об этом, но может, и нет, – произнес он и взглянул на Ферроля. – Либо тебе не достанется ничего, либо ты чего‑то да стоишь, если этот самый король разглядит в тебе достойного проводника. Попробуй призвать его, Руперт, я не вмешаюсь.

Озанна встал и в пригласительном жесте пропустил чародея к телу Эльфреда. Сам проверил рукой прочность кормы и, убедившись, что та не обвалится под его весом, присел на борт. Он считал про себя, чтобы не уснуть и не задержаться надолго, – им предстоял обратный путь, а Гарлон обещал сдерживать обвал до рассвета. Ферроль сначала долго кружил над королем, выискивая знаки, становился на колени, молился Даме, молился искателю, молился защитнику, умасливал Эльфреда такими речами, какие обыкновенно лил в уши Оттава:

– Ручаюсь, что не найдется человека более преданного Эскалоту, чем я!

Но все тщетно, Эльфред лежал, мертвый, сгнивший, рассыпающийся на части. Озанна поджал губы.

– Я – искатель Истины! Я человек, который… – заходился Ферроль.

– Довольно, – негромко прервал его воззвания Озанна.

– Я должен попытаться!

– Пытался уже. – Озанна сонно прищурился и посмотрел в темноту пещеры, туда, где свет не обласкал озеро и камни, а только чернота занавесила выход. – Похоже, величайшему королю Эскалота не понадобился временщик.

Кряхтя от тяжести кольчуги, Ферроль поднялся с колен и принялся наступать на Озанну, но вовремя остановился, услышав треск под ногами. Однако же от спора не отказался.

– Тебе не понять: ты – прост и бесполезен и только по глупости судьбы рожден принцем, – плевался он, на что Озанна хмыкнул, соглашаясь. – А я из благословенного дарами народа! И вот он, мой дар. – Он ткнул указательным пальцем в мертвое тело.

– Бедово у тебя как‑то с дарами, Руперт. Ни с одним не заладилось, – без былого веселья сказал Озанна. – А хочешь, я укажу тебе, почему?

– Откуда тебе‑то знать?

Принц сложил руки на груди и принялся объяснять мысль, которая взбрела ему в голову еще в первые дни похода:

– Бланш учится владеть своим талантом и успел усвоить главный урок. Об этом не пишут в трактатах, которыми ты вечно обкладывался, будто они сами собой источают чудеса и напитывают ими. Все не так, Ферроль, все не так, – говорил Озанна и замечал, что чародей с жадностью внимает ему. – Леди Бэсс сказала, что чудо воплощается, когда в равных пропорциях…

– Смешиваются порядок с его нарушением, – хором с принцем договорил Ферроль. – Ты пытаешься учить меня моей науке и не казаться смешным?

– Да, Руперт, именно это я сейчас и делаю. И если о порядке тебе известно достаточно, то о хаосе ты не имеешь никакого представления. Видишь ли, еще леди Бэсс сказала Бланшу то, чему учат в семьях фей, но не пишут в свитках и книгах. Чудо фей всегда порождено любовью – она и есть тот беспорядок, что нарушает обыденность вещей.

В насмешке над самомнением принца Ферроль обнажил зубы – местами желтоватые, но для его лет пристойно сохранившиеся. Он, посмеиваясь, ответил:

– Старуха рассказала мальчишке сказку, чтобы тот не чувствовал себя неудачником.

– Ну да, ты‑то лучше всех знаешь, каково им быть.

– Слушай, принц! – рявкнул Ферроль уже серьезно. – Если бы воистину любовь являлась причиной магии, то половина фей владели бы только своей немощью. Посмотри на деяния самых великих из них – лжецы, тираны, убийцы целых народов!.. Феи сеяли все войны, они же в них и расцветали, где здесь любовь?

Но Озанна подготовился к вопросу, потому что обсудил его с Бланшем и нашел для того ответ.

– А ты думаешь, что любить могут только хорошие люди? Такие нравоучения сродни россказням деревенских стариков, что, мол, всякая любовь, сотворившая ужас, – не любовь вовсе. Но не все ли равно, какую оценку дают ей простаки? Ведь все, что ощущается как любовь, любовью и является. Ради нее часто лгут, зачинают раздоры, в ней рождаются незаконные дети, а если спросишь женщин, что им несет любовь нежеланных мужчин, то не найдешь ничего прекрасного. Извратившись, любовь не исчезает, хорошо это или плохо. Но твое нутро не смогло отыскать даже подобного чувства. Тебе не из чего творить чудо – ты даже себя презираешь, Руперт. А потому заканчивай с представлением. Не трогай эти старые кости, покуда все здесь не развалилось под кобыловы копыта.

Озанна, повесив голову, пошел мимо Ферроля, так заверяя в своей готовности покинуть это место. Но чародей не сдался:

– Я никуда не пойду!

– Оставайся, но учти, что навечно, – бросил ему принц.

Он удивился тому, что в шорохе камней и своих шагов не расслышал, как сзади подкрался Ферроль и повалил его навзничь, а потом попытался утащить за воротник обратно на борт, но перехватил за волосы, отчего Озанна даже пробежал пару шагов обратно, прежде чем высвободился.

– Что ты творишь, бешеный?!

– Тогда обратись к Эльфреду ты! – закричал Ферроль.

– Зачем мне это надо? Я здесь, но я не понимаю зачем, если только не проследить за твоими попытками испортить жизнь моей семье!

Опустив глаза, Озанна заметил, что в руке чародея сверкнул кинжал. И принц сказал:

– Не будь глупцом, я одолею тебя.

– Раз ты принц, раз уродился меж Лейтинов, возьми и исполни долг! – настаивал Ферроль, грозя кинжалом. – Пусть через тебя, но я принесу Эскалоту величие.

– Да в пекло твое величие, Ферроль! – сорвался Озанна, и тогда чародей кинулся на него в попытках за шею подтолкнуть к одру короля.

Они сражались: бессмысленно, неуклюже, ухая и нанося друг другу незначительные раны. В конце концов Озанне надоело противостояние, и он урезонил Ферроля, ударив его в нос навершием меча. Но, завыв, чародей зажал переносицу и предпринял новую попытку. Тогда Озанна вспорол ему ногу – не прикрытую латами внутреннюю сторону бедра, за малым не задев пах. Ферроль ревел и оседал возле погребального одра Эльфреда. Тяжело дыша после боя, Озанна смотрел на корчащегося чародея.

– Да что с тобой такое, безумец? – спросил принц.

– Порох все изменил… Я все просчитал: зачата война, и она не закончится легко, – гнусавил он, все еще зажимая нос, из которого шла кровь. – Нас приведет к победе только такой король, как Эльфред, в нем чудом фей накоплена вся память Эскалота, вся мудрость его правителей и вся жажда победы его героев. Нам нужен он! Иди и сделай что должно, мальчишка, хватит жалеть себя!

Озанна слушал его ошарашенно, он верил Ферролю и его за это ненавидел.

– Да, отвратительная закономерность – когда кто‑то говорит о величии, значит, речь зашла о войне, – вымученно ответил Озанна, оглядывая своды над головой.

– Иди! – рычал Ферроль, шипел и рвано выдыхал сквозь зубы.

Отложив меч, Озанна подошел. Все внутри него упиралось, уговаривало уходить отсюда, он так не хотел говорить то, что нужно сказать, потому что откуда‑то знал, что Эльфред ему откликнется. Принц встал над его телом и всмотрелся в оголенный оскал королевского черепа. И он ничего иного не увидел, но услышал – крики. За множеством душераздирающих воплей жертв, разобщенных в словах, но сроднившихся в боли, принц различил единый надвигающийся хор голосов. Они скандировали имя. Озанне показалось, что бесчисленная армия кричит «Эльфред» или его собственное имя. Но по мере того как бесконечный страх рос в его груди, имя все больше походило на незнакомое ему. А голосов становилось неисчислимо, неисцелимо много. И Озанна знал: они никогда не смолкнут. Он сделал шаг назад и оглушительный грохот криков, взрывов и какого‑то неизвестного чудовищного клекота прекратился. А ужас остался. Озанна не слышал их, но не сомневался, что весь мир теперь звучит так.

– Нет, – едва разлепив пересохшие губы, сказал принц.

– Трус! Изменник! Ты – слабый! – винил его Ферроль.

Его лицо, перекошенное ненавистью, заливалось кровью из носа и выглядело пугающе, потому что теперь Озанна принес с собой страх из того места, в которое заглянул.

– Ты прав. Но я не буду. – Он протянул руку чародею. – Вставай, я доведу тебя до выхода.

– Слабак! Я остаюсь!

– Рассвет уже скоро. Тебя здесь замурует. – Озанна не убирал руки, но Ферроль плюнул ему на ладонь.

Принц без обиды вытер ее о полы плаща.

– Как знаешь.

– Я буду пытаться! Я не устану пытаться! – орал он вслед Озанне. – Будь ты проклят! Будьте вы все прокляты!

Его эхо гнало Озанну до самого выхода, и, когда он покинул пещеру, уже рассвело – в темноте туннеля принц не узнал о взошедшем солнце. Но проход остался свободен, а Гарлон дожидался его с остальным лагерем. Выходя, Озанна задрал голову и увидел странное – камни будто замерли в полете, когда уже катились с откоса. Принц вопросительно оглядел дожидавшихся его людей. Гарлон ответил:

– Как мне ни было жаль, а я – человек слова и должен был сдержать его, с рассветом сбросив груз с плеч. Но никто же не запретил мне подсказывать графу, как ему распорядиться его умением, – улыбнулся рыцарь, глядя на смущенного Бланша.

– Это ты сотворил? – восхищенно спросил Озанна, оглядывая огромные валуны, повисшие в воздухе.

– Да, – скромно ответил Бланш. – Но благодари за идею сэра Гарлона. Я расплатился только условием, при котором им будет суждено упасть.