Текст книги "Смотри, как я ухожу"

Звёздный троллейбус
Рассказ

Ваня не высыпался. Работая на автомойке в две смены, он приходил на работу к восьми, уходил в двенадцать, два часа в день тратил на дорогу, час – на сборы и еду. На сон оставалось примерно… Ваня не мог сосчитать. Не то чтобы он плохо считал в уме, просто не хотелось напрягаться и думать. Ему нравилось смотреть по сторонам, не отвлекаясь на мысли. Он широко шагал и улыбался от того, как слаженно двигался вокруг него мир. Даже здесь, в городе, Ваня замечал эту согласованность явлений, которые разворачивались вокруг него и для него причудливым калейдоскопом. В такие минуты Ваня почему-то вспоминал отрывок из мультфильма: «Летят самолёты – привет Мальчишу, плывут пароходы – привет Мальчишу» – и от себя продолжал: «Троллейбусы едут – привет Мальчишу, люди спешат – привет Мальчишу». А он, этот самый Мальчиш, идёт среди центростремительной круговерти, кипящей и бурной человеческой деятельности, и в нём, как в зеркале, хотят отразиться и самолёты, и пароходы, и люди, и даже троллейбусы.

Ваня смотрел по сторонам с умилением. Какими хорошими, какими добрыми казались ему люди. И он сам был хорошим и добрым. Но всё же он чем-то отличался.

«Как здорово, – думал он, глядя на неопрятного полного мужчину с мятым портфелем, – как хорошо, наверное, быть этим толстяком, отцом семейства, катать после работы дочку на спине, будто большой слон, а она – маленькая принцесса. Или вот этой девушкой. – Ваня рассматривал худую и нервную, как голодная лиса, брюнетку. – Стоять, скрестив руки, курить ментоловую сигарету и страдать из-за мужчины. Или этим пареньком в рубашке с узким воротничком, спешить на деловые переговоры. Этими голубями, парковщиком и даже водителем эвакуированной машины. Как здорово быть всеми этими существами!»

Быть самим собой Ване тоже нравилось, но примешивались бытовые огорченья: денег не хватало, протёрлась подошва на правом кеде, футболки все полиняли от пота и моечных средств, и ещё у Вани не было девушки. Девушек, считал Ваня, нужно водить в кафе, угощать какао и пирожными, а потом только приглашать в кино на последний ряд. В этом Ваня был старомоден.

А ещё Ваня хотел навестить родителей. Когда он думал о них, у него сжималось горло. Билет туда-обратно стоил восемь тысяч, да и гостинцев надо бы привезти. Заработать бы зараз столько денег, чтобы прямо с работы поехать, купить билеты и погостить у родителей хотя бы недельку! Только кто его отпустит? На мойке, кроме него, некому работать.

После зоны Ваня только раз ездил к родителям. Старые стали. Мать стеснялась при нём есть: правая рука тряслась и била ложкой о зубы. А отец ничего, только ссохся. Друзья все разъехались: кто – в Киев, кто – в Москву. Те, которые остались, спились или умерли от наркоты. Он и сам чуть кони не двинул. Спасибо, тюрьма спасла.

Странно вышло. Ваня вроде как сам захотел. «Пусть я перестану колоться! – просил он кого-то неизвестного. – Помоги мне!» И вот он помог.

Ваня верил в бога как в высший смысл, который пронизывал собой всё. Нечто вроде сложного, многослойного ритма, частью которого Ваня себя ощущал. Бывало, он всем своим существом был настроен на этот ритм. Но бывали другие дни, когда он, как губка, напитывался страданием, и оно в нём не помещалось. Тогда Ваня хотел спрятаться, укрыться от ритма, который нёс в себе столько боли, но мог при этом существовать. Ваня не мог, он чувствовал себя больной рыбой, которая хочет укрыться на дне, но её упрямо тянет вверх и переворачивает кверху брюхом.

Укрытия нигде не было, ритм, как воздух, проникал везде. Тогда Ваня спасался героином. Ширнувшись, он как бы отключался от ритма всех живых и превращался во что-то мёртвое, наподобие камня, который веками лежит на обочине, и ему дела нет. А потом, когда Ваня выныривал снова в мир живых, слегка ошалевший, застопоренный и недоумевающий, мир летел вперёд со своей скоростью – и сначала брезгливо обтекал его, потом подхватывал, захватывал течением, которое казалось холодным, тёмным и безотрадным. И Ваня опять хотел вывалиться из жизни. Он, конечно, понимал, что губит себя, но страданье становилось всё невыносимей, и он шёл к барыгам «мутить вес».

Его приняли с двумя коробками травы и весом героина, отправили отдыхать на пять лет в лагерь общего режима. Зона, что ни говори, оказалась для него благом. Ваню заметил и пригрел местный художник, который малевал плоские пейзажи для начальства и комиссии из райцентра. Ваня быстро научился резать шкатулки и нарды, начал рисовать, хотя больше срисовывал по квадратам, разлинованным на репродукциях Айвазовского, Шишкина, Ван Гога или какой-нибудь фотографии с пальмами и подписью «Малибу». Но были и попытки творчества, когда он пробовал написать своё, всеобъемлющее. Тогда Ваня без конца рисовал звёздное небо. И теперь, на свободе, именно рисование спасало его.

Вообще, думал он, шагая к троллейбусной остановке, все его желания всегда сбывались. Только желать нужно было без ожиданий, без усилия, как в детстве, когда загадываешь: вот бы быть супергероем – а через минуту забываешь. Но однажды идёшь по улице и вдруг понимаешь, что супергерой, и неважно, что другим это неизвестно, главное, что сам это ощущаешь.

Нужный троллейбус подошёл сразу и открыл двери прямо перед Ваней. Он понимающе улыбнулся и вошёл.

За большим рулевым колесом, держа его тонкими маленькими руками так, будто оно могло вырваться, сидела девушка. Она казалась напуганной. Её большие серые глаза с тоской смотрели на Ваню. Он растерялся, замешкался со своим билетом, который почему-то не срабатывал. Девушка отвернулась, её острый маленький носик чётко вырисовался на фоне вечерней улицы. Кукольное бледное лицо показалось Ване таким трогательным, что у него защипало в носу и сладко заныло под рёбрами. «Мальвина», – с нежностью подумал он.

– Эй, чё застрял? – раздалось сзади, и Ваня понял, что на него напирают. Он снова поднёс к турникету проездной, тот пискнул, и Ваня пошёл в дальний конец троллейбуса, оглушённый свалившейся на него любовью.

Троллейбус, цокая и лязгая, неспешно двигался по Большой Полянке, потом по Большой Якиманке, мимо разукрашенных и подсвеченных витрин кафе, в которых сидели красивые люди. Элегантные дамы выходили из элегантных машин, их поддерживали элегантные мужчины и провожали к стеклянным дверям бутиков. Обычно Ваня с любопытством смотрел из окна троллейбуса на вечернюю жизнь города, словно в аквариум с экзотическими рыбками. Сегодня же он ничего не видел. Он не обратил внимания на драку бомжей у подземного перехода, на падения тонконогой роллерши на брусчатый тротуар, на бездомного волкодава с картонкой на шее: «Помогите на корм».

Ваня мечтал, представлял, как он и Мальвина едут в троллейбусе по вечерней Москве. Мальвина рассказывает Ване о чём-то важном и трогательном, даже хочется плакать, хочется её обнять и благодарить за то, что теперь он не один в этом большом звёздном мире. Он берёт её за руку, и они едут вместе к каким-то далёким жизненным берегам.

Ване так понравилась эта мечта, что он несколько раз прокрутил её в воображении. Что сказала Мальвина, как он её обнял, как поцеловал. Даже воображаемые поцелуи были хороши, и Ване хотелось представить дальше, но троллейбус для этого не подходил, а чего-то другого Ваня не мог придумать.

Его отвлекли шум и выкрики пассажиров:

– Долго будем стоять?

– Откройте двери!

– Духота какая, нельзя хотя бы окна открыть?

– Сломалось, что ль?

– Баба за рулём – это же мартышка с тринитротолуолом.

Троллейбус стоял. Его медленно обтекала пробка. Водители машин открывали окна и матерились, будто это могло помочь. От гула и рокота улица звучала как техногенная какофоническая увертюра.

Мальвина, эта маленькая, хрупкая девочка, одетая в огромный оранжевый жилет и грязные грубые рукавицы, отчаянно тянула троллейбус за рога, бежала на своё место и что-то там включала, поворачивала и жала. Упрямый троллейбус не трогался. Ваня наблюдал, как она несколько раз пронеслась туда и обратно, всё более растерянная и напуганная. На ходу она утирала грязными рукавицами слёзы, оставляя на лице полосы, похожие на маскировочный грим.

Пассажиры недоумевали и, когда Мальвина запрыгивала внутрь, обрушивали на неё шквал восклицаний и вопросов:

– Ну что там? Скоро?

– Скажите, это надолго?

– У нас нет времени тут стоять!

– Открой двери!

– Девушка, ответьте нам что-нибудь!

Ваня протиснулся между пассажирами к водительскому сиденью, загородил свою возлюбленную, аккуратно оттеснил возмущённых и сказал:

– Господа-товарищи! Имейте совесть! Чего вы орёте?

– Мы не орём, а выясняем жизненно важные вопросы, – пояснил плотный мужчина, одетый в джинсы и синий пиджак с заплатками на локтях.

– Сейчас разберёмся! – Ваня повернулся к водительскому сиденью. Мальвина подняла заплаканное лицо и так трогательно посмотрела на Ваню, что он на пару секунд всё забыл.

– Не заводится, – пожаловалась девушка, – а угли в башмаках я уже меняла.

Ваня пришёл в себя.

– Посмотрим. – Он деловито потрогал приборную панель, будто что-то понимал в устройстве троллейбуса. – Где тут у нас что?

– Я сегодня первый день, – плакала Мальвина. – До этого только на стажировке.

– Да не плачь ты! Ничего же страшного не произошло. Есть у тебя инструкция или что-то такое? Как вообще управляться с этой штукой?

– Должностная инструкция.

– Давай!

Она достала из-под сиденья толстую стопку распечатанных, сшитых на пружину листов. На обложке чёрным скучным шрифтом значилось: «Должностная инструкция водителя троллейбуса». Ваня взялся с энтузиазмом.

– Так, посмотрим. Общие положения, подготовка к работе, а, вот, кажется: «Перед постановкой токоприёмников водитель должен убедиться, что все цепи выключены, барабан реверса находится в положении “СТОП” и троллейбус заторможен стояночным тормозом. Затем надеть сигнальный жилет, перчатки и окриком “Троллейбус №… ставлю штанги” предупредить лиц, находящихся в машине…»

– Я это уже делала – не помогает!

– Хорошо, – он начал быстро пролистывать оглавление.

– Наверное, обесточка, – осторожно предположила Мальвина.

– И что делать?

– Толкать? – спросила она.

Ваня нежно посмотрел на девушку и пообещал:

– Ща толкнём!

Вернув на место за сидением должностную инструкцию, Ваня вышел к пассажирам:

– Так! Господа-товарищи! Троллейбус не едет, надо толкать.

– Мы чё, идиоты?

– Сам толкай.

– Это у кого здоровья много…

Толкать не хотели. Ваня оглянулся на Мальвину. Она сидела, ссутулившись, в своём оранжевом светоотражающем жилете и смотрела на него так жалостно, как смотрит бездомный щенок на доброго человека. Нет, Ваня не мог обмануть такое доверие.

– Как тебя зовут?

– Нюра.

– Нюра, ты очень красивая. Не надо плакать.

Она улыбнулась. Её мокрое чумазое лицо умилило Ваню, в душе у него зацвели ромашки.

– Мужики! – воззвал он к пассажирам троллейбуса. – Надо помочь девушке. Или тут нет мужиков? Одни хипстеры и мажоры?

– Да пошёл ты! Мудило! – раздалось из толпы.

– Видать, хипстер, – сказала укутанная в засаленный плащ бабка.

– Блин! Да вы чё? – воскликнул Ваня. – Совсем, что ли, умерло в вас всё? Благородство там, доброта? Всё такое. Неужели нет ничего? Вы же люди. Должны помогать друг другу.

От этого упрёка толпа зашевелилась, как бы проверяя, что из перечисленных хороших качеств ещё осталось. Один, другой, третий – протискивались между пассажирами мужчины.

– Ладно, пойдём толкнём твой троллейбус! – предложил широкоплечий, в синем спортивном костюме молодой человек.

– Кто же не захочет тёплым московским вечером толкнуть троллейбус? – заметил пожилой, похожий на профессора мужчина.

– Это нам на закуску, – гоготнул неряшливый и, судя по амбре, поддатый мужик.

– Я знал! – воскликнул Ваня. – Мир не без добрых людей! Мужики, прям горжусь вами. – Глаза у Вани защипало от умиления.

– Двери откройте! – крикнул кто-то с задней площадки, и в салоне слаженно зашипели открывающие механизмы.

Едва Ваня спрыгнул со ступенек троллейбуса, зажглись дорожные фонари, будто он своим прыжком нажал на выключатель. Ваня заметил, что весь большой прямоугольный бок троллейбуса обклеен звёздами. Целый звездопад больших и маленьких космических тел на синем фоне. Это была реклама шоколадного батончика, но Ване показалось, что это его картина.

– И как это я сразу не заметил? – удивился он.

– Чё говоришь? – спросил широкоплечий парень.

– Да так. Готовы?

– Готовы!

– Главное, чтоб за рулём там приготовилась!

– Щас толкнём!

– Командуй!

– Давай!

– Налегай!

– И-и-и-и-и раз! И-и-и-и-и раз!

Троллейбус медленно поехал. Он оказался на удивление лёгким, или просто в мышцах у Вани включились какие-то суперсилы.

Улица, запруженная машинами, как узкая река в период нереста, двигалась вперёд множеством тел. Машины несли на своих крышах небо, не замечая тяжести. Внутри сидели водители и тоже несли каждый свою непростую человеческую долю. Они устремлялись в мыслях вперёд, к жёнам, любовницам и детям. Но пробка двигалась медленно и не зависела от их устремлений. Это был неумолимый московский рок. Но ещё медленнее пробки двигался троллейбус, подталкиваемый шестью пассажирами, пока остальные с надеждой смотрели из его окон. Дорога стала расти в гору, и троллейбус всё тяжелел и тяжелел. Но по-прежнему не заводился. Люди оказались бессильны. Троллейбус оставался безжизненным, как мёртвый, выброшенный на отмель кит.

– Не получится!

– Не пойдёт так!

– Надо по-другому.

Ваня не отчаивался:

– Мужики, ещё немного! Сейчас заведётся! Собрались! Изо всех сил! И раз!

Но и ещё раз оказывался бесполезен. Уже начали отходить по одному разочарованные «толкатели», потихоньку исчезали пассажиры, уходили незаметно, без лишних слов, понимая, что рассчитывать не на что. Ваня всё толкал. Он вспотел, раскраснелся, по напруженному лбу текли капли, грязное от троллейбуса плечо ломило, а в голове стоял какой-то лязгающий низкий гул, который мешал сосредоточиться на усилии.

– Может, хватит уже? – крикнула Нюра через окно. – Не заводится. Тока нет.

Ваня отлепился от троллейбуса и с изумлением осмотрелся. Он остался один, даже пробка почти рассосалась.

– Иди сюда! – крикнула опять Нюра. – Я уже вызвала техническую службу. Сказали, эвакуируют меня.

– Когда?

– Кто их знает? В Москве пробки.

Они сидели на последнем сидении троллейбуса.

– А ты давно в Москве? – спросила Нюра.

– Около года. А ты?

– Пять лет. Сначала в техникуме училась, теперь работать пошла.

– Ну и как тебе?

– Шумно и всё время торопиться надо. И страшно. Как во сне: не понимаешь, что происходит. Хочется остановиться и успокоиться, по сторонам осмотреться.

– Как же я тебя понимаю! У меня точно так же.

– Да? – Она удивлённо вздохнула. – А может, у всех так? Только почему-то никто из Москвы уезжать не хочет.

– Или не может, – Ваня поник. – Деньги-то всё в Москве. У меня на родине не заработать.

– А где твоя родина?

– Посёлок Сылва.

– А где это?

– Пермский край.

Нюра пожала плечами, показывая, что не знает.

– Представь себе карту, – Ваня обвёл руками воображаемую Россию и ткнул где-то посередине. – Это вот здесь.

– А-а-а-а!

Они тихо сидели. Нюра слегка прислонилась к Ване, но он не заметил. Он молчал и думал о своих родителях: как они там сейчас, всё ещё носят воду из колонки или всё-таки сделали водопровод? Двадцать первый век на дворе, со всеми можно поговорить по интернету, и только с родителями нельзя. Хорошо хоть мобильный телефон есть. Но живого общения не хватает, ласки, голоса, какой-то теплоты. Хорошо, что его Мальвина вот она, сидит рядом, такая хорошенькая, и, кажется, совсем замёрзла. Ваня деликатно её обнял.

И вдруг он понял: это же его мечта! Прямо сейчас он находится в картинке из своего воображения. Недавно фантазировал, и вот, сбылось!

– Слушай! Я понял! – возбуждённый своим открытием, Ваня взял Нюру за плечи и чуть тряхнул. – Я понял, что случилось с троллейбусом!

– Что?

– Знаю, почему он сломался. Это по моей вине, понимаешь! Я так захотел.

Нюра не понимала. Она трясла головой, и казалось, что её маленький острый носик в чём-то упрекает его.

– Спорим, сейчас заведётся? – сказал Ваня.

– Зачем? Скоро же приедет буксир. – Нюра не хотела уходить с нагретых, уютных сидений. Но Ваня тянул её за руку, и она поддалась.

– Просто проверим! – убеждал он. – Если заведётся, значит, я прав, значит, это я захотел, а не какая-то неисправность.

Нюра села в кресло водителя, зябко поёрзала, включила какие-то тумблеры, кнопочки, потом медленно, с недоверием, будто машина взлетит на воздух, нажала на педаль. Троллейбус громко клацнул, лязгнул и загудел. Где-то внутри него негромко и монотонно заурчало, будто это был не троллейбус, а огромный, хорошо откормленный кот.

– А-а-а-а! – с восторгом заорал Ваня. – Ты видишь! Нет, ты видишь! Я просто пожелал, чтобы мы остались вдвоём в троллейбусе. Я об этом думал! И это исполнилось! Представляешь!

– Классно! – Нюра пыталась разделить его энтузиазм, но было что-то ещё, о чём она не говорила.

– Ну, куда теперь?

– Не знаю. Я же не могу теперь на маршрут… В парк, наверное, надо ехать.

– А давай покатаемся? Мы можем просто кататься по Москве? Это будет так здорово.

– Не знаю…

И они катались. Нюра неспешно крутила огромный руль, щёлкала педалями, включала поворотники и останавливалась на светофорах. Троллейбус с готовностью клацал чем-то внутри себя, и урчал, и ехал, послушный тонким рукам Нюры. Ваня же стоял рядом и восторженно думал о своём.

Они расстались за полночь, когда Нюре уже обязательно нужно было ехать в парк.

– Мне, наверное, теперь выговор влепят, – говорила она обиженно. – Тебе-то что, ты уедешь и забудешь. А мне завтра опять на маршрут.

– Ну что ты, я теперь каждый день буду с тобой ездить. Или, хочешь, сходим в кино?

– Завтра?

– Можем и завтра.

– А потом попьём какао или горячий шоколад. Люблю горячий шоколад.

– Девочка, – он ласково потрепал её волосы.

– Тогда до завтра?

– До завтра. Я тебе позвоню.

Ваня ехал на метро в своё далекое Тропарёво и думал, что встреча с Нюрой была чудом, одним из тех, которые нечасто происходят в жизни. Он представлял, как они говорят по телефону, как сидят в кафе и она пьёт шоколад, оставляя на верхней губе тёмную полоску. Он долго фантазировал о её сладких шоколадных губах. И потом в кино, на каком-нибудь дурацком фантастическом фильме… Он представлял это и на следующий день, и даже через неделю. Через три недели мечта как-то выдохлась и перестала его вдохновлять. Ваня ещё иногда думал, что, как только появятся деньги, он обязательно позвонит своей милой Мальвине. Но денег не было, и он не звонил.

Провинциалка
Рассказ

– А у тебя красивые волосы, – сказал Руслан, убирая прядь с её лица. – Только их надо постричь. Причёску сделать. Да?

– Наверное, – сказала Катя, приглаживая чёлку. Она не ждала никого, и теперь боялась, что выглядит растрёпанной. – Меня вообще мама обычно стрижёт, но теперь вот живу в общаге, и просто нет… – оправдывалась она, но он приложил палец к её губам.

– Тшшшшшш, не надо. Ты прекрасно выглядишь. Правда. Ты красавица. Я в этом разбираюсь. И волосы у тебя красивые, такой солнечный светлый тон. – Он взял прядь и понюхал. – Мммм, как пахнут. Правда!

– Шампунь «Ромашка»… – Катя улыбнулась.

– Причёске надо форму придать, – продолжал Руслан, взбивая ей на голове волосы. – Модненько как-то сделать. Чтобы к твоему личику шло. Да?

– Да.

– Ну вот видишь. Я понимаю. Ты же из небольшого какого-нибудь города приехала. Да?

– Как ты узнал?

Катя действительно приехала из посёлка Алтухово Брянской области. Всю свою жизнь, все девятнадцать лет, она мечтала вырваться из посёлка и уехать в Москву, зацепиться хоть как-то, устроиться и никогда больше не возвращаться. У неё получилось поступить в институт, а после первого семестра – устроиться на работу. Но всё равно пока приходилось ездить в посёлок каждые выходные, если они не совпадали со сменой. Навестить мать, набрать картошки, солений, варений, денег каких-никаких. Мать, провожая Катю на автовокзал и усаживая её в автобус, сердито пихала ей в карман купюру в пятьсот рублей.

– Неужели так видно, что я с провинции? – спросила Катя.

– Ты похожа на москвичку. В тебе есть порода, – хвалил Руслан. – Лоск навести только. Я тебя в такой салон отведу– ммм, обалдеешь. Причёски на компьютере подбирают. Видела такое?

– Нет.

– А хочешь увидеть?

– Да.

– Они фотографируют, а потом к лицу разные причёски приставляют. На экране выбираешь, какая нравится. Да? Хочешь так?

– Да.

– Умница, – он мягко погладил её по спине. – Худенькая ты какая, миниатюрная. Тебе, наверное, страшно тут одной. Тяжело. Так ведь?

– Да.

– Работа сложная. Устаёшь сильно?

– Да.

– Ну, иди ко мне на коленочки.

Он потянул её к себе, и Катя поддалась, пересела со стула к нему на колено. Он обхватил её за талию и жалостливо сказал:

– Трудно работать официанткой. Ноги к концу дня гудят.

– Да, – грустно ответила Катя.

Ноги на работе у неё действительно болели. Стопы немели, пальцы наливались тупой, нудной болью, и хотелось только одного – присесть. Катя даже начала курить, потому что в курилке были стулья, можно было снять туфли и немного пошевелить пальцами ног, размять. В зале же требовалось стоять и ненавязчиво посматривать на клиентов, изображая готовность. Работа не из лёгких. Хотя даже ради неё Кате пришлось унизиться, переступить через себя.

* * *

Работа нужна была позарез. На вакансию «официант» требовался опыт от года. А откуда взяться опыту в восемнадцать лет? Для работодателей её юность, которую рекламировали глянцевые журналы, была недостатком. Хотя иногда Катю жалели, в основном мужчины, кормили, подвозили до института, пару раз вообще дали денег просто так. Но это было не то, нужна работа. Хотелось что-то себе купить, а не донашивать то, что осталось со школы. Всё же теперь она жила в городе, и ей стыдно было ходить по холлу института, казалось, что все презирают её за провинциальный вид.

Самсон Семёнович смотрел на неё долго. Широкоплечий, лысый, в квадратных очках с толстыми стёклами, за которыми его глазки делались маленькими, как у поросёнка, он сидел за столом цвета морёного дуба, в дорогом кожаном кресле, и рассматривал её. Катя еле держалась от смеха. Короткие ноги Самсона Семёновича не доставали до пола, и он ими болтал. Со значительным видом он что-то у неё спрашивал: про какую-то медицинскую книжку, про работу с кассой, про институт. Катя отвечала честно, немного преувеличивая желание работать и приуменьшая сложности сессии. Самсон Семёнович ещё раз осмотрел её, задержал взгляд на коленях и принял решение взять на испытательный срок.

– Зарплату пока платить не буду. Поработаешь неделю, посмотрим, что как.

Уже на следующий день, сняв Катю с работы, Самсон Семёнович пригласил её в ресторан есть суши. Это был не тот ресторан, в котором она работала, а другой, неподалёку. Катя никогда не пробовала суши. Она мучилась от стыда, ей казалось, все смотрят и смеются над тем, как она пытается ухватить ускользающий комок риса палочками. Катя так и не смогла толком поесть, зато напилась саке, и Самсону Семёновичу пришлось нести её на руках в машину. Остальное Катя помнила смутно, даже не могла точно сказать, было или нет. Он привез её в маленькую сумрачную квартиру, велел принять душ. Потом была кровать. Катя не чувствовала ничего, слышала его пыхтение, пока рассматривала ровный перламутровый потолок. Откуда-то она знала: так нужно, и теперь, после всего, Самсон Семёнович наверняка оставит её на работе. От алкоголя её разморило, и она уснула. Проснулась оттого, что Самсон Семёнович тряс за плечо.

– Спишь долго, – раздражённо сказал он. – Вставай. Ехать надо.

Покачиваясь от тошноты и головной боли, ещё пьяная, Катя оделась.

На улице Самсон Семёнович, пряча глаза и будто нехотя, выудил из барсетки купюру в двадцать долларов и протянул ей. Катя молча взяла, всё ещё плохо соображая, где она и что делать.

– Деньги есть на такси? – спросил он, глядя на Катю с жалостью и досадой.

Она помотала отрицательно головой.

– Стой, жди.

И он поймал для неё машину.

В следующую смену Самсон Семёнович объявил сотрудникам ресторана, что Катя принята в штат, с этого дня ей начисляется оклад и делятся на неё чаевые. Катя боялась, что Самсон Семёнович захочет повторить то самое, но он делал вид, что ничего не было, и никуда больше не приглашал её.

* * *

Катя сидела испуганно сжавшись, не зная, куда деть руки, стараясь не опираться в полный вес, чтобы не казаться Руслану тяжёлой. Колени у него были острые, неудобные, и Катя думала, что её зад слишком для них велик. Она вообще не чувствовала себя его достойной. Он был молод, не моложе её, но и не старик. Такого возраста, как надо. Хорош собой. Лицо красивое, как из журнала, уложенные один к одному тёмные густые волосы, тонкие губы, прямой нос. А глаза, глубоко посаженные, под густыми тёмными бровями были такие красивые, и то Катя боялась в них смотреть.

– Купим тебе всё новое: одежду, обувь, сумочки. М-м-м-м? – шептал он и мял сначала её бок, плечи, вскользь задел грудь. – Брендовое! «Версаче», «Дольче Габанна», «Луи Витон». Тебе же нравится? Да?

– Да, наверно… – У неё перехватило дыхание.

– Косметику купим. Парфюм. «Кристиан Диор»? «Шанель»? Да?

Он отстранился и посмотрел ей в лицо. В животе у Кати что-то вспорхнуло и поднялось к горлу.

– Глупышка, ты же не знаешь этого всего. Да? Ничего. Я тебя научу. Стану твоим учителем красивой жизни. М-м-м-м? Будешь моей королевой! Да?

* * *

Конечно, Катя мечтала быть королевой. Чтобы как в журналах: красиво одетой сидеть в кафе, пить коктейль или помешивать кофе длинной ложкой. Остальное она плохо представляла, но понимала, что в ближайшем будущем осуществить мечту можно только с помощью мужчины. Нужен был успешный и сильный, который мог бы позаботиться о ней.

Именно таким был Сергей. Он учился в аспирантуре, ездил на чёрном БМВ и занимался какими-то таинственными делами, о которых не любил говорить. Он возил Катю в институт и обратно, приносил дорогие продукты из супермаркета, а однажды подарил цветок в горшке, который распустился и своим красным пахучим жерлом напоминал Кате, что она должна Серёге дать. Но он Кате не нравился: маленький и худой, совершенно лишённый обаяния. Напряжённое лицо с заострёнными чертами, близко посаженные глаза, кривой после перелома нос, узкий подбородок. Особенно Катю раздражало, что Сергей с ней сюсюкался, будто она маленькая девочка, капризы которой он должен удовлетворять. Кате поневоле приходилось становиться испорченным ребёнком, и она задыхалась оттого, что не было никакой возможности быть собой.

Зато Серёга заботился о ней, мог себе позволить, деньги у него были, и он этого не скрывал. Если бы Катя захотела, переехала бы из общаги к нему в квартиру. Нужно было только себя пересилить и полюбить. Но как? Она не знала. И однажды Сергей понял всё и исчез вместе с продуктами и деньгами.

После его ухода Катя много размышляла о любви. Есть ли она вообще, эта любовь? И как понять, что любишь?

* * *

В одиннадцатом классе Катя думала, что любит Вадима. В посёлке он считался красавцем: невысокий, накачанный, статный. Простое, но обаятельное лицо, тёмные глаза, густые брови. Он умел смотреть преданно, как щенок. Это подкупало. Они вместе поступили в институт, и первый секс с Вадимом был уже в общаге, как и все последующие.

Вадим был неловок и тороплив. Опять же как щенок, он запрыгивал на неё, делал несколько неудобных и неприятных Кате движений. Лицо его глупело, вытягивалось, приоткрывался рот, он несколько раз вздрагивал и отваливался, а после был до смешного самодоволен.

Кате не нравился секс и дурацкое поведение Вадима. Казалось, он совсем не понимает её желаний. Как-то вечером после института она сказала, что им надо расстаться. «Не понял. Почему?» – спросил Вадим. Катя не хотела говорить правду и, стараясь смягчить разрыв, ответила: «Дело во мне. Наверное, я ещё не нагулялась». «Иди гуляй, прошманда», – сказал он. С тех пор, если они случайно встречались в институте, он не разговаривал с ней и презрительно кривил губы, когда, не глядя на неё, говорил что-то своим приятелям, а Катя понимала – о ней. А ведь она считала, что это была любовь.

* * *

«Руслана невозможно не полюбить, – думала теперь Катя. – Он красивый и благородный. И не будет таким грубым, как Вадим». Его руки, которые трогали грудь через тонкую ткань халата, возбуждали Катю. Тонкие пальцы почему-то казались холодными, в то время как губы были жёсткими и горячими, но Катя не обращала внимания на этот диссонанс.

Она вспомнила, как увидела Руслана. С гладко уложенными блестящими волосами, в синем дорогом костюме, в серебристой рубашке с расстёгнутым воротником. Прозрачный мерцающий лак покрывал его ногти. Катя так растерялась, что не могла ответить на простой вопрос «Из чего сделан жюльен?», который задал другой сидевший за столом мужчина. Катя принимала заказ как в тумане. Еле смогла всё записать. Уже потом, когда эти «гости» ели, она украдкой подсматривала. Несколько раз этот сказочный мужчина смотрел на неё, и Катю обдавало жаром. Она понравилась ему! Хотя рассчитывать, конечно, не стоит. Слишком хорош.

Но перед уходом он подозвал Катю:

– Руслан.

– Катя, – стесняясь, ответила она.

– Катя, Катенька, я хотел бы тебя ещё раз увидеть. Запиши свой телефон. – И он придвинул ей по столу салфетку.

Катя написала настоящий номер, хотя раньше никому из клиентов его не давала. Но теперь другое дело. Да он и не позвонит.

Но он позвонил на следующий день, спросил адрес, сказал, что приедет. И вот он здесь, такой красивый, холёный, из другого мира.

* * *

«Надо же, – думала она, сидя у него на коленях, – могла бы ведь наврать, как обычно. И тогда ничего этого не было бы. Красивый, богатый, молодой. Неужели мне может так подфартить? Я получу всё, и мне не надо наступать себе на горло, бороться с отвращением, врать. Такого, как он, можно полюбить, не за машины и шмотки, за другое, настоящее. А деньги будут приятным приложением к нему. Это же мечта! Та самая, о которой всю жизнь мечтала. Ведь я же Золушка, а он – мой принц. И не надо будет больше работать официанткой!»

Руслан целовал её в шею, она слабо протестовала, уворачиваясь и попискивая. Слишком быстро всё получалось. Но Руслан был настроен решительно. И теперь она должна решить: да или нет.

Катя подумала, что выходит как-то некрасиво, вроде как за деньги: он пообещал, она отдалась. «Ну и ладно, – размышляла она. – Что уж там, надо быть честной. Ради денег я готова была и на худшее, и не с таким красавчиком, как Руслан».

* * *

Она вспомнила мужика из клуба «Манхеттен-экспресс». Пьяный, с кустистыми бровями и оплывшим избалованным лицом. Он поманил её пальцем за свой стол из толпы студентов, которые набивались в клуб по бесплатным флаерам. Мужик угостил Катю коктейлем «Пина колада». «Дам тебе двести долларов, если поедешь со мной», – сказал он. Такую сумму она никогда не видела. Даже не знала, на что можно её потратить. Требовалось только немного потерпеть.