Текст книги "Слушай, что скажет река"

Глава 2

В глубине дома раздались шаги, потом что-то упало, гулко ударившись об пол, и кто-то неразборчиво, но совсем незлобно выругался. Аста отступила на шаг назад – просто так, на всякий случай.

Дверь открылась. На пороге стоял мужчина лет шестидесяти, впрочем, возраст трудно было угадать. Волосы седые, мягкими серебристыми волнами падают на плечи, борода по грудь, а лицо за этой бородой вроде и молодое, сияющее жизненной силой, но вокруг глаз – серых и очень прозрачных, как вода в ручье, – дорожки глубоких морщин.

– Здравствуйте. Я по поводу моего брата… – Аста замешкалась, не зная, протягивать ли руку для приветствия, – в обеих руках незнакомец держал маленькую деревянную скамейку. На такие иногда ставят ноги, чтобы удобнее было сидеть.

– Здравствуйте. – Он улыбнулся, сунул скамейку под мышку и протянул руку. Рукава пестрой шерстяной рубашки были закатаны до локтя, предплечье покрывали сложные, тонко выведенные узоры татуировок. – Вы Аста? Я вас жду.

– Да, это я, господин… Простите, я не спросила у Тайсы вашего имени…

– О, пожалуйста, без господинов. Зовите меня Тео – это самое короткое и произносимое из моих имен. Прошу, проходите.

Аста шагнула было за ним в приоткрытую дверь, но тут посмотрела на свою обувь и смутилась – туфли сплошь измазаны глиной.

– Извините… там стройка, и вчера шел дождь… Для важной встречи у меня кошмарный вид…

Тео взглянул мельком на ее туфли и вновь улыбнулся.

– Не переживайте так, прошу вас. Грязная обувь – признак того, что ее обладатель не боится сойти с мощеной дороги. Но у меня тапок сколько угодно. Выбирайте. – И он жестом показал на два ряда мягких шлепанцев в углу прихожей.

Оставив злополучные туфли у порога (Ирис тут же подошла и принялась их обнюхивать), Аста выбрала себе подходящую пару обуви, сделала несколько шагов… И чуть не упала, споткнувшись о ту самую скамейку. Откуда она взялась? Тео же поставил ее у входа, под вешалкой для одежды. Или это другая?

Хозяин дома вовремя поддержал ее, спросил, все ли в порядке, потом наклонился и снова взял скамейку в руки.

– Вы не обижайтесь на нее, пожалуйста, – сказал он Асте. – Эта скамейка очень себе на уме. Она хорошая на самом деле, просто ей скучно, вот она и бродит по дому. А тут еще узнала, что будут гости, и вообще целый вечер сама не своя. – И он ласково погладил полированное дерево.

Аста помотала головой, пытаясь одновременно изобразить что-то вроде «Ничего, бывает» и как-то утрясти в голове летающих лис и ходячие скамейки, а потом осмотрелась.

В маленькой гостиной, обставленной старой деревянной мебелью – видимо, ручной работы, – ничего необычного на первый взгляд не было. Два кресла у окна, шкаф с книгами, пара подсвечников из витражного стекла на полке – такие продают на рождественских рынках. Уютное и опрятное жилище пожилого человека, где каждая безделушка имеет историю – иногда намного длиннее, чем у ее хозяина. На стенах, покрытых старыми полосатыми обоями, висели картины. Большой пейзаж маслом – берег реки на рассвете, два старых черно-белых снимка Риттерсхайма – главный вокзал и ратуша – и несколько акварельных набросков. Позже Аста узнает, кто их написал, и не сразу сможет смотреть без боли на эти воздушные, полные света рисунки. Но тогда взгляд не задержался на них, а хозяин дома как раз пригласил ее присесть в одно из кресел.

– Хотите чаю? – предложил он. – Или кофе, я как раз сегодня обжарил свежий…

– Благодарю. Воды, пожалуйста. – Аста вспомнила свое решение ничего не пить в незнакомой обстановке и тут же забыла о нем. Странным образом ей здесь нравилось. Забытое, давно потерянное ощущение дома.

От торшера лился мягкий, с медным отблеском, свет, и в воздухе пахло абрикосами. Будто спелый, с румяными бархатными боками плод разломили на две половинки, на которых тут же выступили прозрачные капли сладкого сока. Аста осмотрелась. Откуда? Да и не сезон на фрукты пока…

– Это свет, собранный абрикосовым деревом, – буднично объяснил Тео, ставя на подоконник два стакана с водой и присаживаясь в кресло напротив. – Он, правда, слегка желтоват, с липы или миндаля получается посветлее, но их в моем саду нет, так что пользуюсь тем, что есть.

Аста кивнула. Она не очень много знала об альтернативных источниках энергии, поэтому решила не удивляться.

На журнальном столике лежала большая карта. Старая, кое-где подклеенная скотчем, с обтрепанными краями и карандашными пометками на полях. Тео положил на нее широкую ладонь, откашлялся, посмотрел, прищурясь, в окно, в засыпающий сад, потом повернулся к Асте:

– Я расскажу вам все, что знаю. Но позвольте сначала один-единственный вопрос…

– Пожалуйста. – Она сглотнула вязкую слюну, отчего-то предчувствуя подвох, и потянулась за стаканом с водой.

– Вы знаете, где мы сейчас находимся?

И посмотрел выжидающе, как учитель, который задал ученику простую с виду задачку на внимательность. Аста решила начать с очевидного:

– Мы в Риттерсхайме, недалеко от центра. Я не очень хорошо запомнила дорогу, но это где-то за Замковым парком…

Тео убрал руку с карты.

– Покажите.

Она склонилась над картой. Так, вот площадь, вот парк и здание театра. Вот улица имени первого федерального канцлера за ним. Где-то здесь должен быть Национальный музей истории и картинная галерея…

Ничего этого не было. Дальше начинался какой-то совсем другой, незнакомый город, надписанный на карте выцветшими красными буквами: Арнэльм. Через него текла река, за ней рос лес, из которого выступала острыми клыками горная цепь, переходящая не то в степи, не то в пустыню. А за пустыней, довольно большой даже на карте, продолжался Риттерсхайм. Станция метро «Каннштатт», музей автомобилей и круглое блюдце огромного стадиона.

Аста снова вернулась к парку и проследила свой маршрут, водя пальцем по гладкой бумаге. Наклонилась пониже, пытаясь разглядеть следы не очень удачной склейки, но их не оказалось. Город, ее знакомый, родной город, плавно переходил в какую-то совершенно не известную, фантастическую местность и затем продолжался, как ни в чем не бывало.

– Извините, я не понимаю, – сдалась она наконец. Выпрямилась в кресле, откинула волосы со лба. – Это что, шутка? Фотошоп?

Тео даже рассмеялся:

– Помилуйте. Фотошоп – отличная программа, но я не стал бы ее использовать, чтобы вас обмануть. И, в общем, вы все правильно сказали. Мы и правда недалеко от Риттерсхайма, всего в нескольких километрах от главной площади. Арнэльм находится в том же часовом и климатическом поясе – здесь тоже весна, вечер и дождь собирается. Дождит, правда, не так часто, как у вас – река немного влияет на погоду, но это мелочи, к делу не относится.

Они помолчали. Потом Аста решила, что в плане здравого смысла ей уже терять нечего, и спросила о самом очевидном:

– Но… как же так получается? Мы разве в параллельном мире? Это бред, конечно, но…

– Нет никаких параллельных миров, Аста, – ответил Тео, сразу посерьезнев. – Это глупости, хотя и занятные в своем роде. Мир один-единственный, целый и неделимый, сколько бы его ни рвали на части. И нет никакого другого мира, кроме этого. Все зависит от того, как на него смотреть.

Он сам склонился над картой – Аста невольно подалась вперед – и одной рукой сдвинул край, так что образовалась складка. В ней исчез фантастический город, река и горы с пустыней – и Риттерсхайм снова стал целым – таким, как на всех других картах. Потом Тео отпустил бумагу – и она расправилась, вновь открывая незнакомые места. Выглядело все очень просто, даже слишком, но понятнее от этого не становилось.

– Карта – это всего лишь проекция. Грубый набросок, схема, не более. – Тео разгладил бумагу длинными красивыми пальцами, исчерченными морщинами, потом откинулся в кресле, сложив руки на коленях. – И мир на этой схеме такой, каким люди его видят, каким привыкли видеть. Мир огромен, бесконечен для одной человеческой жизни – и в то же время для многих людей он не больше газетной страницы или экрана телевизора. И если сказать им, что здесь, в двух кварталах от их дивана, живут крылатые лисы, и река говорит с людьми, и, когда воздух сырой, рыбы плавают в нем, как в воде… И дома парят в воздухе, и деревья растут, не касаясь корнями земли, – огромные, до облаков, – разве кто-нибудь поверит?

Аста покачала головой. Не то чтобы она могла ответить за всех, но ей самой пока не очень во все это верилось. Тео истолковал ее жест по-своему.

– Вот именно. Разве кто-то воспримет это всерьез? Разве, проходя мимо Ирис, когда она греется на солнце у входа в кафе, они хоть на секунду поднимут голову от своих телефонов? – Он сделал паузу, не предполагающую, впрочем, никакого ответа. – Когда-то давно кто-то создал этот мир. Я не знаю, действовал ли он в одиночку или у него были помощники, – тут мнения расходятся, но, в общем, это не важно. Важно то, что у него, или у них, получился шедевр. Огромный, бесконечно разный, переходящий из одной крайности в другую, не повторяющийся ни в чем – и все же являющийся одним целым. Он никогда не был совершенным, этот мир, но шедевру и не надо быть совершенным. Ему достаточно быть прекрасным – таким, чтобы дух захватывало.

И он был таким, но потом в мир пришли люди. Может, Творец ждал кого-то другого, я не знаю… Но пришли те, кто пришли. И увидели мир, и начали переделывать его под себя – сначала в своих мыслях, а потом и по-настоящему. Они решали, что должно остаться, а что – исчезнуть. Что приносит выгоду, а что использовать нельзя, поскольку оно существует само по себе, не считаясь с их мелочными интересами.

Люди исследовали мир и рисовали карты. Потом они показывали эти карты своим детям и говорили: мир такой. И детям ничего другого не оставалось, как только принять на веру слова родителей. Потом дети выросли и то же самое передали своим детям.

И так тяжелели шаги людей по Земле, тяжелели их руки, что когда-то были легкими, как птичьи крылья. И карта смялась под их руками.

И появились на ней такие места, как это. Оно вроде бы существует, но не на поверхности, которую все видят и признают как объективную картину мира, а как бы… В тени, в складках карты. Рядом, но в то же время недостижимое для многих. Многие, впрочем, в этом и не нуждаются.

– Но неужели никто не знает об этом месте? – Аста все еще цеплялась за свой старый привычный мир, как за край скалы над бушующим морем. – Неужели люди не заходят сюда?

– Нет, почему же, некоторые заходят. Собственно, это обстоятельство как раз и привело вас ко мне.

Он посмотрел на Асту, и у той сердце заколотилось от волнения. Томас…

– Ваш брат однажды пришел сюда. Просто гулял по городу после занятий в гимназии и пришел. Ему тогда было четырнадцать, и он сразу подружился с местными школьниками. Они-то и привели его ко мне на урок. Я, в числе прочего, преподаю – как один из Хранителей Истории нашего мира – целого – того, что есть не на всех картах.

…Так вот, значит, куда уходил брат и почему его не могли найти. Чем больше она узнавала, тем тревожнее ей становилось. Аста затаила дыхание, стараясь не пропустить ни слова.

– Но прежде, чем я расскажу о нем, вы должны узнать, как появился Арнэльм, – сказал ей историк, заметив, как она заволновалась. – Чтобы правильно понимать дальнейшие события.

* * *

Его светлый, солнечный взгляд вдруг потемнел, усталость и возраст стали заметнее. Пока Тео молчал, подбирая слова, Аста почувствовала, как по спине тянет неприятным сквозняком, которому вроде бы неоткуда взяться. Потом историк заговорил:

– Арнэльм существует не так уж долго, всего каких-то две сотни лет. Для городов это детство. Раньше здесь был другой город – Эльмбург. Он назывался так по имени крепости, которую построил его правитель, светлый князь Эльм – чудак с огромным сердцем, покинувший высший свет в поисках свободы. Он нашел эту землю, потому что видел дальше, чем другие. Народ, который жил на берегу реки, он полюбил больше своей семьи. Его сородичи только и знали, что пьянствовать, транжирить деньги и вести споры о политике, а здесь люди жили по-другому – в ладу с природой и друг с другом. Они не были дикарями – умели читать и писать, знали разные науки, владели ремеслами, создавая невиданной красоты вещи. Но главным их талантом была медицина – целительство на грани магии. Наверно, больше нигде в мире так лечить не умеют.

Говорят, это река, которая течет за городом, давала людям такую мудрость и силу. Ее зовут Арна, и она умеет говорить. Каждый, кому нужна помощь, может прийти к ней за советом. Река видит всех насквозь – потому что все мы состоим из воды, а вся вода в мире – это одно целое. Ну, как и огонь один, и небо одно на всех – понимаете?

Аста кивнула, будто под гипнозом, но оцепенение беспокойства не вызывало – наоборот, она наконец-то согрелась, и внутренняя дрожь унялась как по волшебству.

– Эльм привозил из большого мира книги, трактаты великих ученых того времени, измерительные приборы, – продолжал Тео. – Он же основал здесь университет, пригласил несколько своих друзей из науки – таких же чудаков, как он сам, которым не было места на родной земле. Университет Эльма объединил все поселения в один большой город. По чертежам самого князя на холме у реки выстроили крепость – замок с четырьмя парящими в воздухе сторожевыми башнями из древесины Летающих Лесов. Крепость и город получили его имя, а самого Эльма люди избрали своим правителем. Они очень любили его. Кроме университета, он также помогал строить дороги, преподавал детям в городской школе, составил несколько учебников и карт – в том числе эту. Она уже довольно старая, но мир на ней настоящий, сегодняшний, потому что карта всегда отражает действительность. Все новые постройки, все переименованные улицы и возведенные памятники – всё здесь есть.

Эльм был хорош собой, и женщины любили его, но он так и не нашел среди них свою. Говорят, было в нем такое светлое, глубокое одиночество – без страданий и надрывного мужества, просто как данность. В редкие свободные минуты он приходил на берег реки и говорил с ней, а иногда просто сидел и смотрел на волны. Арна любила его. И Эльм ее тоже любил – была между ними двумя какая-то очень прочная связь, которой никто больше не мог понять.

Он прожил не так уж много – всего пятый десяток разменял, когда сердце его вдруг устало биться. Лечили князя самые лучшие врачи, но без толку – видно, не болезнь это была, а просто время вышло. Он все слабел, становился тише, прозрачнее и только улыбался нездешне… А потом уснул все с той же улыбкой под деревом у воды – и угас.

Горожане сожгли его тело там же, на берегу, на каменных плитах. Те, кто присутствовал при этом, клялись потом, что вода в реке сделалась горько-соленой, как слезы, билась о камни, стонала и плакала человеческим голосом – хотя ветра не было. А когда костер догорел, поднялась вдруг река, нахлынула – и стали уголья драгоценными камнями. Да такими, каких никто здесь не видел: все насквозь из света и переливаются радугой. Но едва кто-то протянул руку к камням, Арна оттолкнула его волной, сбила с ног, потом схлынула – и забрала камни с собой, спрятав их глубоко на дне.

У Эльма не осталось наследников, поэтому люди выбрали нового правителя из местных старейшин. Снова зажил город. И хорошо, в общем-то, жил – не на что было жаловаться, да только что-то ушло из него безвозвратно. А потом пришла беда.

«…Самая светлая птица тени своей не спрячет от распростертого в небе над миром крыла…» – вспомнилась ей старая песня. Аста слушала дальше.

– О тех сокровищах много толков ходило, – продолжал Тео свой рассказ. – Нашлись и охотники за камнями, но вернулись они в лучшем случае ни с чем, а некоторые и вовсе сгинули. Но однажды случилось вот что.

В городе жил один купец. Он рано овдовел, горевал долго, а потом взял себе молодую жену. Красивую, говорят, выбрал – страсть. Голос медовый, но нрав бедовый у нее оказался. Достатка мужа ей показалось мало, жизнь наскучила, и закрутила она роман с его старшим сыном. Ей – развлечение, а парень влюбился как ошалелый, на все ради нее был готов. Тогда она ему и говорит: «Достань мне со дна реки тех камней, тогда буду твоя. Бросим все и убежим вместе в какой-нибудь другой город».

Собиралась она действительно с ним бежать или так, голову морочила – дело неясное, но он поверил, пошел за теми камнями – с оружием, с веревками крепкими, ремнями кожаными… Что уж он там делал, как с рекой боролся – не знает никто, но много дней его не было, думали – пропал. А он вернулся. Израненный, избитый, в лохмотьях. Пришел домой, позвал мачеху, свою любовницу, и вывернул перед ней сумку на стол.

И такие камни посыпались… Нет таких слов, чтобы их описать. Яркие, как цветы весной, прозрачные, как слезы, узорчатые – ни одна человеческая рука таких узоров не выведет. И был среди камней один особый – больше других в несколько раз, глубокого алого цвета, как маковый лепесток, и такой же нежный на ощупь. И формой как человеческое сердце.

Женщина охала да ахала над теми камнями, а парень схватил ее и давай целовать. И тут вернулся отец, увидел свою жену в объятиях сына… Ему, конечно, всякое рассказывали, да он не верил, а тут увидел сам… И хотя добрый, говорят, был, рассудительный, но тогда свету в глазах не стало. Схватил кухонный нож и убил обоих.

И когда кровь залила камни, они полыхнули огнем – и начался пожар. Вскоре он перекинулся на соседние дома, и так загорелся весь город. Жители пытались тушить огонь, но, сколько ни лили в него речной воды, он только сильнее разгорался.

Когда город сгорел дотла, люди пришли к реке – просить у нее прощения, но Арна сказала только: найдете сердце моего возлюбленного – вернетесь на эту землю, а без него и не ступайте на мои берега. Они рыскали в горячей золе, так что стали черны как ночь, но ничего не нашли. И пришлось им уйти отсюда, прочь от реки, к горам. Основали они там поселок и, так как их города, Эльмбурга, больше не было, назвали его Нод – нужда, бедствие, а себя – нодийцами.

Камни с тех пор никто не видел. На следующую весну река разлилась невиданно широко – и смыла все, что осталось от города. А через несколько лет пришел сюда наш народ. Мы раньше жили на юге в лесах, но там лихорадка болотная разгулялась, пришлось уходить. Старейшина наш – мой дед – привел людей сюда и заговорил с рекой. Сказал, что знает о ее горе, рассказал о нас и спросил позволения остаться. К его удивлению, река согласилась – с условием, что новые жители будут во всем ее слушаться. На том и порешили. На месте Эльмбурга построили новый город – Арнэльм, по имени Арны и ее возлюбленного…

Тут Аста прикинула возраст собеседника, но удивиться не успела – она слушала, честно стараясь все принимать на веру.

– Вскоре нодийцы узнали, что мы здесь живем, и им это не понравилось. Мол, здесь земля их предков, прах их предков, а мы поселились на их месте. Не корчевав леса, не возделывая землю, не возводя крепости – она одна тогда уцелела в пожаре. Зато домов висячих понастроили, тогда как нодийцы чтят Летающие Леса и считают их вырубку варварством. Опять же, усмотрели несправедливость – ведь не они же лично отняли у реки ее сокровище, не они совершили убийство. И решили во что бы то ни стало найти те камни и землю свою вернуть.

С тех пор идет война. Не пламенная, не постоянная – все привыкли к ней, как к ноющей ране, слабому кровотечению, что день за днем отнимает силы. Дети здесь рождаются уже с этой раной. Иногда нодийцев не видно месяцами, а потом они вдруг появляются целым отрядом, нападают на жителей, рыщут в городе, устраивают пожары. Они нас ненавидят. Считают, что мы хитростью заполучили то, что принадлежит им… А мы защищаем свой город как можем.

Тео замолчал. Аста тоже молчала. Оцепенение прошло, она вернулась из прошлого в реальный мир – в свою новую реальность – и вдруг почувствовала, как все внутри напряглось – до боли. Как натянулись в груди стальные струны, вот-вот готовые лопнуть. Томас… Неужели…

* * *

Тео посмотрел на нее осторожно – так доктор смотрит на больного, перед тем как объявить страшный диагноз. Приподнял угол карты на столе, вынул прямоугольное фото размером с ладонь, протянул Асте – она взяла негнущимися пальцами.

На старом цветном снимке ее брат сидел в этом же кресле, в котором теперь сидела она. В странной куртке из прозрачных пластин, вроде рыбьей чешуи, в брюках темно-зеленого цвета – его любимых, он называл их солдатскими. На шее у него, на ремешке, висели круглые, как у пилота, очки. Одну руку Томас положил на подлокотник, а вторую вытянул перед собой, и на раскрытой его ладони сверкал цветок из металла с восемью острыми лепестками. В абрикосовом свете лампы он казался отлитым из золота, и такие же золотые блики горели у брата в глазах – теплых, карих, как у бабушки. Бабушка любила Томаса, говорила: «Глаза мои, только лучше, светлее…»

– Томас хотел защищать нас. Он любил этот город, мечтал поселиться здесь, когда окончит школу. Однажды он спас нескольких детей во время набега нодийцев, помог им добраться до укрытия. Его хотели наградить, и он попросил позволить ему учиться у наших воинов. Людей тогда не хватало, враги становились все сильнее и изобретательнее. Его взяли – в резерв, самым последним, кому когда-либо придется сражаться…

Тео вздохнул, закусил губы, помолчал, подбирая слова. Он не смотрел на Асту и не видел, как она, держа в одной руке фотографию, другой вцепилась в подлокотник кресла, как будто боясь соскользнуть с него в пропасть.

– Он часто приходил ко мне, расспрашивал об истории города, о нодийцах, о том мире, который дальше, за лесом. Рассказывал о своей семье. Сказал, что у него есть сестра, и спросил, можно ли привести ее сюда, когда подрастет. Я разрешил. Это фото я сделал в тот день, когда он сдал экзамен в военной школе и получил право носить оружие. С ним я его и сфотографировал.

– Оружие? – переспросила Аста, услышав свой голос как из-под земли – глухой и хриплый. Сердце бешено колотилось, и каждый его удар отдавался звоном в ушах.

Историк посмотрел на нее с беспокойством. Пояснил, добавив запутанности:

– Это восьмиконечная кризáнта, свет, закованный в металл. Только им можно одолеть нодийских воинов. Потому как…

– Что с ним случилось? – выдохнула Аста, не дослушав. – Где мой брат? Что с ним?

…Стоит ли спрашивать? Или, может, лучше не слышать – так это не станет правдой. В голове завертелся смерч, мир застлала серая пелена.

В этом душном тумане Тео сказал ей:

– Пойдем, – уже на «ты».

И повел куда-то через темные комнаты. Открыл одну из дверей, вспыхнули электрические свечи под потолком. Желтоватый свет выхватил из мрака ряды шкафов и стеллажей. Историк отпер один из шкафов, достал книгу – огромную, с полметра в длину и толщиной в хороший кулак. Пристроил ее на столе под лампами, открыл на странице, отмеченной тонкой плетеной закладкой. Осторожно взял из рук Асты фотографию, которую она все еще держала за уголок, приложил к странице. Сделал жест – смотри. Аста склонилась над книгой.

Позже она узнает, что это Книга Памяти и Прощаний. Толстая пожелтевшая бумага, черные, яркие чернила, красивый учительский почерк. Она прочла: «Томас Р., 198… года рождения. Смертельно ранен при обороне Арнэльма. Скончался в городском госпитале около 5:30». И дата. Следующий день после того, как они простились у дверей их квартиры. Простились навсегда.

– Это была страшная ночь, таких я еще не видел, – донесся до нее голос Тео откуда-то из темноты. – Тогда все, кто мог, вышли на защиту города. Томаса и еще нескольких новичков послали на самый спокойный участок – не драться даже, просто помогать жителям и нести вахту. Кто ж знал, что эти твари только этого и ждут…

Высокий потолок начал падать, Аста схватилась за край стола. Тео придержал ее, усадил на диван у стены. Коснулся рукой плеча, сказал негромко:

– Останься здесь до утра. Останься, пожалуйста, так будет лучше. Завтра Лин вернется и проводит тебя в город. Я принесу хвойное одеяло…

Где-то за стеной, в кромешной тьме, заскулила лисица.

* * *

Ночью она несколько раз соскальзывала в сон, как с гладкого льда в полынью, но тут же просыпалась.

Вдруг вспомнилось все. Как мама плакала – молча, беззвучно, как плачут на грани сумасшествия. Как папа о чем-то ругался с полицией, просил, грозил даже, и каждый раз потом уходил из дома на несколько дней. Наверно, полиция все-таки сделала свою работу на совесть, вот только это не помогло ничем. Маленькую Асту две недели не выпускали на улицу – боялись, что ее кто-то похитит. Она сидела на кровати в своей комнате, прислушиваясь к голосам за окном, к шагам на лестничной площадке. Думала: вдруг Томас сегодня придет. Родители будут его ругать, но, конечно, обрадуются. И мама снова испечет пирог с шоколадным кремом и малиной, а потом они все вместе пойдут куда-нибудь. И все будет как раньше.

Она ждала, а его уже не было. Когда приехали домой от бабушки, когда начали искать, Томас был уже мертв. Он никак не мог вернуться.

* * *

…Когда за окнами библиотеки разлился тусклый рассвет, слез уже не осталось. Аста сидела на диване у окна и смотрела на мокрые деревья в старом саду. На ветвях, уже покрытых свежими молодыми листьями, висели хрустальные бусы утреннего тумана. За ночь стены остыли, но одеяло, что дал ей Тео, спасало от холода. Сплетенное из тонких, похожих на шерсть волокон, оно пахло лесом и как будто впитало в себя силу вековых деревьев. Хвойное волокно в арнэльмском лесу собирают с ветвей специальными расческами, а потом прядут из него нити, но Аста тогда ничего этого не знала. Она даже не находила в себе сил удивиться необычной ткани, но чувствовала ее тепло и аромат, и от этого становилось немножко легче.

Наверняка в доме полно всяких диковинок, но хватит. Пора выбираться отсюда – делать ей здесь больше нечего.

Она собралась подняться, но тут заскрипел на улице под чьими-то шагами речной песок. Хлопнула входная дверь, и снова что-то упало, как вчера вечером, кто-то выругался, но это был не Тео. «Скамейка вышла на утреннюю прогулку», – подумала Аста отстраненно. Потом дверь в библиотеку приоткрылась, и Лин, ее недавний знакомый из кофейни, заглянул внутрь.

Наверно, вид у нее после бессонной ночи был неважный – Лин посмотрел с беспокойством, подошел, присел на корточки перед диваном.

– Привет. Ты как?

Она молчала. Глаза горели, в голове стоял низкий разноголосый гул. В горле вдруг поселился целый выводок котят-подростков, которые драли его изнутри острыми когтями, как обивку старого кресла. Можно попросить попить, но даже разговаривать не хочется…

– Извини, я вчера не смог прийти, – снова заговорил Лин, не дождавшись ответа. – Думал вечером к деду зайти, помочь, может, чем-нибудь. Хотя чем тут поможешь…

Глаза снова наполнились слезами, бледный утренний свет показался нестерпимо ярким.

– …Слушай, мне очень жаль. Правда. Я, когда твою историю услышал, так пока деда не спросил, еще надеялся. Думал, ну вдруг живой, мало ли что. Хотя мне про ту ночь много потом рассказывали. Я на несколько лет старше тебя, так что тогда, конечно, в обороне не участвовал, но жил у тети с дядей как раз недалеко от места битвы. И они успели меня унести, пока пожар не начался. Так что в какой-то мере я твоему брату жизнью обязан.

Он так и сказал – унести, но ей не хотелось ни о чем спрашивать. Она сморгнула слезы, отерла щеки ладонью. Вытаскивать руку из-под одеяла было холодно, пальцы от влаги прямо-таки заледенели.

Лин вздохнул, посмотрел на клубы пара в воздухе.

– Н-да, свежо. Подожди, я сейчас шерсти в печку подброшу.

«Ох и вони сейчас будет», – подумала Аста – впрочем, довольно равнодушно. Лин ушел за стеллажи, погремел там заслонкой и печной утварью, названия которой Аста не знала, ведь она росла в городе. Вскоре потеплело и запахло карамелью.

– Чем вы тут топите, сладкой ватой? – спросила она, когда Лин вернулся и присел рядом на край дивана. Голос охрип и пришлось говорить очень тихо.

– Это шерсть золотистых лесных котов. Они сладкоежки. Землянику объедают, малину, сладкие корни из земли выкапывают. – Лин, похоже, обрадовался, что она проявила хоть какой-то интерес к жизни. – Мы им кормушки с медом ставим, подкармливаем. Эти коты линяют на зиму, и белая шерсть у них совсем другая, более жесткая. Так что мы собираем летнюю в начале осени, до того как пойдут дожди. Она хорошо горит и дает очень много тепла – один клочок может до утра тлеть. Жаль, одежду из нее не сошьешь. На человеческом теле быстро распадается – нет у нас такой сильной светлой ауры. А красивые – жуть. И ласковые. Но пугливые, не ко всем идут – в основном девушек любят.

Он снял прилипшие к рукаву несколько волокон, протянул Асте. Та взяла двумя пальцами, понюхала – пахло карамелью. Что ж, еще одно чудо, которое ей ничем не поможет. Она попросила:

– Проводи меня до города. Хотя бы до туннеля, дальше я сама. Только тут, наверно, заблужусь.

Лин кивнул, поднялся.

– Проведу. Только, может… тебе поесть сначала? Силы восстановить. Я поищу чего-нибудь…

Она не могла вспомнить, когда в последний раз ела, но вся еда в мире стала вдруг какой-то совсем бесполезной.

– Нет, спасибо, ничего не надо. Пойдем.

В доме стояла тишина, только часы в гостиной выстукивали секунды. Выйдя в прихожую, Аста огляделась по сторонам, не желая снова споткнуться о скамейку, но той не было видно. Наверно, устроилась на отдых где-нибудь в углу, откуда вещала о своих приключениях другой, не столь активной мебели. Туфли стояли все там же, у порога, начищенные до блеска. Ирис спала рядом в своей корзине, свернувшись в клубок и прикрыв нос кончиком хвоста. На паркете неподалеку серел комок птичьих перьев.

Снаружи, после ароматного домашнего тепла, оказалось по-зимнему холодно, пахло рекой и прошлогодней прелой листвой. Застегнув легкую куртку, Аста сделала несколько шагов – и вдруг что-то яркое, сияющее мелькнуло перед лицом и снова исчезло в тумане. Она посмотрела вслед неизвестному существу – вдалеке еще виднелось слабое свечение. Птица, не птица?..

– Это рыбы, – объяснил ей Лин, который шел рядом. – Они плавают в реке, а когда сыро, то и в воздухе. Еще они светятся в темноте, как фейерверки.

Летающие рыбы… Да, конечно. Мысли спутались окончательно, а котята в горле снова затеяли возню, и разговаривать расхотелось.

Так, в молчании, они дошли до подземного перехода. Отсюда уже слышен был город – Риттерсхайм не желал отсыпаться в субботнее утро и, несмотря на ранний час, вовсю кипел, торопя своих жителей по разным неотложным делам. Аста и Лин остановились у бетонной арки, постояли молча – оба не находили слов.

– Спасибо тебе за помощь, – сказала наконец Аста, чувствуя, что пора прощаться. – Хорошо, что все… выяснилось, а то я бы еще ждала.