Текст книги "Сияние твоего сердца"

Мария Линде
Сияние твоего сердца

© Мария Линде, 2022

© ООО «Клевер-Медиа-Групп», 2022

Я узнала правду о себе в тот день, когда погибла Виктория. Пока ее искореженное тело лежало под ярким солнцем на капоте золотистого «Лексуса» (подержанного – все соседи знали об этом, но никто не говорил при владельце), пока выли сирены и двое парамедиков поднимали с асфальта растрепанную рыжую женщину в брючном костюме персикового цвета, я стояла и смотрела. Я видела, в какой момент Виктория перестала дышать, – это было, когда в конце улицы замелькали мертвенно-синие огни мигалок. Я знала, что скорая не успеет. Никто не успеет. То, что убило Викторию, быстрее и сильнее их всех. Тьма победит. Тьма всегда побеждает.

Я и не думала убегать. Это бесполезно – по меньшей мере шесть человек (четыре подруги Виктории, самые популярные девочки в классе, плюс ее родители) видели меня здесь. Они, конечно, расскажут об этом полиции, когда придут в себя, полиция начнет выяснять, что произошло, и рано или поздно дело дойдет до меня. Но мне нечего будет им сообщить. Потому что я сама еще не могу найти слов, и еще я просто не намерена никому помогать. Но то, что случилось на главной улице нашего тихого городка в тот непривычно теплый для Нидерландов весенний день, будет преследовать меня годы спустя. Не смерть маленькой засранки, не горе и шок ее родителей и даже не фантастические алые потеки на разбитом лобовом стекле «Лексуса», похожие на картину сумасшедшего художника. А спокойная, абсолютная уверенность в том, что так и должно быть. Что именно для этого я и пришла в мир.

Я буду возвращаться в этот момент, как другие возвращаются в самое счастливое воспоминание своего детства. Я снова и снова буду чувствовать запах остывшей пиццы (самая дорогая, «Четыре сезона», три большие коробки) и влажной земли в крошечном садике у дома, буду помнить, как мне хотелось наклониться и ослабить слишком тугой узел шнурка на правом кеде, который уже успел натереть мне ногу. Буду слышать мерный стрекот садовых поливалок, шум встревоженной толпы, всхлипы и рвотные судороги кого-то рядом и знать, что этот момент не повторится. Потому что той меня больше нет.

Потому что прошло еще немного времени – и я стала почти человеком.

Золотые цепи

До выхода остается меньше получаса, но я продолжаю лежать под невесомым одеялом на широкой кровати под самой крышей. Сегодня вечер Ритуала, и только для этого нужно вылезать из постели, одеваться, краситься и тащиться на другой конец Рима. Хотя в мире много других, более приятных занятий.

Карел одной рукой обнимает мои голые плечи, а второй держит смартфон, листая ленту поиска в Airbnb.

– Сэйнн, может, все-таки полетишь со мной?

– Я терпеть не могу Париж.

– Слишком много туристов?

– Слишком много чувств.

Я смотрю на время в верхнем углу экрана. Двадцать минут. Ладно, накрашусь в машине. Мягкая ткань касается кожи, из приоткрытого окна тянет дождевой свежестью, в комнате еще витает запах кофе, который мы берем в булочной неподалеку. Сейчас я уже не успею за ним зайти. Боги, ну почему нужно куда-то ехать?

– А я туристов терпеть не могу, – говорит Карел, просматривая фото парижских квартир. – Ненавижу. Негде спокойно посидеть – они повсюду. Бегают, орут, лапают все… Как обезьяны. В Амстердаме все каналы загадили, все мосты обвешали замками, ленточками и всякой дрянью…

– Так в любом популярном городе. Но ты бы ни за что не переехал обратно в деревню.

– Нет. Но иногда смотрю на эти толпы и прямо жалею, что согласился на Контракт. Если бы не он, я бы их перестрелял всех.

Карел на секунду, всего на секунду, сжимает в кулак руку, обнимающую меня, стискивает челюсти, показывая в оскале ровные белые зубы. Кого-то другого, наверное, испугала бы эта вспышка ярости, но меня она только веселит.

– Зачем же так грубо? – замечаю я. – Можно подойти к делу творчески – например, подсыпать яда в коробки с сувенирными шоколадками. Тогда смерть будет долгой и мучительной.

– Я подумаю, – серьезно обещает Карел. Потом тоже смотрит на время и отбрасывает смартфон в складки одеяла. – Кстати о Контракте. Нам пора.

Да, Контракт. Именно из-за него мы не можем сейчас заказать пиццу и посмотреть фильм. С другой стороны, именно он делает возможным наш беззаботный образ жизни в принципе. Одни только наши апартаменты – потолок с позолотой, балкон под крышей римского дома восемнадцатого века – стоят двести евро в сутки, а квартира в Париже, куда Карел завтра летит на геймерскую тусовку, обойдется еще дороже. Моими гаджетами можно заполнить целый магазин электроники, шмотками Карела – пару модных бутиков. Мы ни в чем себе не отказываем. Кроме одного – мы не можем быть самими собой.

– Карел!

Я окликаю его, когда он уже исчезает в ванной, и он высовывает в коридор одну только голову, прячась за дверной рамой. Так, как будто я ни разу не видела всего остального.

– Что? Сэйнн, собирайся. Если мы сейчас не выедем, то потом не успеем даже на вертолете.

– Почему мы должны это делать?

– Делать что? Стоять в пробках? Видишь ли, местная логистика с учетом плотности населения…

– Почему ты согласился на Контракт?

Я сажусь на кровати, завернувшись в одеяло, как в кокон, босые ступни тонут в пушистом кремовом ковре из шерсти ламы. Карел пожимает голыми плечами:

– Что за вопрос? Как и ты. Как все. Других вариантов не было.

– Ты уверен?

– А ты нет? Ты же знаешь, почему мы это делаем. Да, условия не идеальные, но я не против – благодаря Контракту у меня есть все, чего я когда-либо хотел. Квартира в Амстердаме, машина, каких в мире единицы, я путешествую сколько хочу и когда хочу, а мои обзоры игр публикуют в мировых изданиях. А главное – я проживу еще очень долго и смогу насладиться всем этим. Назови мне хоть одну причину отказаться.

– Я не об этом. Не о том, чтобы отказаться… Просто… Ну…

Я машинально беру с подоконника свой айфон, включаю и выключаю экран, кладу обратно. Карел смотрит на меня, уже стоя в дверном проеме в одном только полотенце вокруг бедер, и ждет. Думаю, любой мастер эпохи Возрождения отвалил бы кучу золотых монет (при условии, что у они бы у него были), чтобы заполучить Карела в свои натурщики, – рельефные мышцы, острые скулы, жесткие льняные волосы небрежными вихрами, на создание которых, я знаю, он тратит не меньше получаса, и льдисто-голубые глаза. Наверное, именно так выглядел юный Зевс. Конечно, он греческий бог, а не римский, но такого я бы украла с любых небес.

Я смотрю на Карела и сама уже не знаю, что хотела сказать. Мы никогда не говорили об этом, ни с ним, ни с другими дискордами. Контракт не обсуждается. Он придуман не нами и старше нас на много веков. Я знаю текст наизусть на трех языках – английском, нидерландском и итальянском, он совсем короткий, полторы печатных страницы. В нем только простые, однозначные фразы, но иногда, как сейчас, что-то в них не дает мне покоя.

– Если бы был какой-нибудь другой способ выжить, получить то, что мы имеем, и не идти на сделку с лампиридами, ты бы рискнул?

Я готова услышать новую порцию аргументов, но Карел не любит дискуссии и вообще все, что усложняет отношения. Как и я, впрочем. Он вскидывает голову, подмигивает мне и дарит одну из своих самых прекрасных улыбок.

– Только если ты со мной, крошка.

Получается так театрально, что я смеюсь, откидываясь на подушки, потом все же встаю и топаю во вторую ванную. До выхода остается пятнадцать минут.

* * *

Можно подумать, что быть потомком богини хаоса – это какая-то очень интересная жизнь, полная приключений. Но, увы, нет, да и жить среди людей как почти человек не так уж весело. Говорят, в давние времена, до Контракта, все было иначе. Таких, как я и Карел, называли дискордами. Наши предки забавы ради затевали драки на рыночных площадях и званых обедах, могли легко поссорить лучших друзей или кровных братьев, устроить массовое побоище или даже развязать многолетнюю войну. Вергилий, описывая битву при Акциуме, написал о нашей богине: «В рваной одежде своей, ликуя, Распря блуждает» [1]1
  Вергилий. Энеида. Пер. С. Ошерова.


[Закрыть]. И хотя мы по большей части отлично одеты, а кто-то, как Карел, и вовсе повернут на шмотках, суть он уловил. Мы хаос. Но мы не приносим зло – мы только являемся его проводниками. Мы открываем тьме путь в сердца людей, и она легко проходит сквозь нас, потому что наше собственное сердце лишено света. Богиня Дискордия – одна из потомков тех сущностей, что вышли из первозданного хаоса до того, как мир обрел свою форму. Потом, через поколения, ее род продолжился в нас – нечеловеческих существах с человеческими лицами и абсолютно темными сердцами.

Нам не знакомы чувства. Я не люблю своего парня, и он меня тоже. Я не плакала, когда погиб мой отец, а мой единственный почти друг исчез из моей жизни, только пожалела, что он так и не вернул мне взятую накануне книгу. Я никого не жалею не потому, что равнодушна, – у меня просто нет души. Пожалуйста, не рассказывайте мне о детях в Африке и больных раком подростках – я могу дать вам денег, но только ради того, чтобы вы от меня отстали. Чужие страдания меня не трогают, а душевную боль я просто не понимаю как явление. Больно – это когда захлопываешь дверцу машины и не успеваешь убрать руку. Или когда утром, еще не проснувшись, берешь телефон и он падает тебе на лицо. Вот это боль. Все остальное – лишняя драма.

Так что нет, я не совершаю подвигов, но и зла не делаю. По сути, я вообще почти ничего не делаю. Большую часть времени я провожу так же, как миллионы людей в моем возрасте. Учусь в университете, хожу на тусовки и шопинг, убиваю время в соцсетях, бегаю по утрам. У меня есть жилье, парень, мама, с которой мы почти не разговариваем, и младшая сестра Хэйни, которая в этот момент, наверное, проводит какие-нибудь сложные опыты в лаборатории – она учится на биохимика. Если не знать моего прошлого и не видеть маленькую черную отметину на левом запястье, похожую на татуировку в форме сердца, то я совершенно сливаюсь с пестрой массой европейских студентов. Наверное, древние боги не так представляли себе своих наследников, но получилось что получилось. Боги не предусмотрели, что, живя среди людей, мы со временем окажемся заложниками слишком слабых генетических цепей и наше теперь уже человеческое тело просто не сможет долго удерживать нашу силу. Большинству дискордов не пережить двадцать первый год. Нас не так уж легко поймать или убить – мы выносливы, изобретательны, у нас хорошая реакция и крепкое здоровье, наше тело способно выдержать сильные удары, падения, большую потерю крови и высокие дозы яда. То, что убьет обычного человека, нас максимум отвлечет и замедлит. Но сверхсила держится в нашем теле недолго. При рождении почти неуязвимые, вскоре после двадцати мы можем внезапно умереть от сердечного приступа, кровоизлияния в мозг или какой-нибудь редкой болезни. Наш хаос поглощает нас самих, если мы не соглашаемся на Контракт.

Именно поэтому я не могу провести этот весенний римский вечер в постели вместе со своим парнем, «Нетфликсом» и пиццей, не могу пойти в ресторан или поехать на прогулку – на Ритуал нужно прибыть обязательно и вовремя. Доктор Герцен говорит, что иначе эликсир не подействует – он не хранится долго. Кроме этого, Герцен мало объясняет происходящее. Я не очень ей верю. Но предпочитаю не опаздывать.

* * *

Через час мы с Карелом входим в просторный зал. Высокие окна закрыты тяжелыми шторами из черного бархата с золотыми кистями, высоко под потолком сверкает хрустальными подвесками огромная люстра, но свет приглушен и по всему залу горят свечи в золотых канделябрах. Бархатные с позолотой стулья расставлены не рядами, а полукругом, который примыкает к дальней стене. В зале полно народу – мужчины в костюмах, женщины в вечерних платьях, подростки, наряженные так, как будто у них выпускной в школе. Все болтают, некоторые не виделись целый год. Тем временем я нюхаю воздух, как зверь в поисках добычи, надеясь уловить аромат кофе, но пахнет только свечным воском и цветами. На столе у дверей расставлены вазы с белыми лилиями, кувшины с лимонадом и водой и бокалы. Алкоголя нет – до конца Ритуала действует строгий сухой закон, еды тоже нет, только напитки. Терпеть не могу эту часть вечера, скорее бы она закончилась.

– Привет, Сэйнн. – К нам подходит высокая женщина в нежно-лиловом платье. – Карел, добрый вечер. Готовы? Как самочувствие?

На открытой изящной шее блестит нитка жемчуга, улыбка тоже жемчужная, открытая и радостная, в серых глазах – теплые искорки. У доктора Герцен, моего ментора, всегда такой вид, как будто жизнь легка и прекрасна. Не знаю, что заставляет ее в это верить после стольких лет знакомства со мной.

Мы здороваемся, и Карел отвечает за нас обоих:

– Спасибо, прекрасно. Правда, боюсь, Сэйнн может упасть в обморок – я не успел напоить ее кофе.

Как мило. Мне приятно, когда Карел играет в человека и заботится обо мне.

– О! – Герцен смеется. – Этого нельзя допустить! Кофе закончился и, наверное, будет только за ужином, но, думаю, вопрос решаемый. Тут есть кухня для сотрудников. Сэйнн, пойдем прогуляемся? – предлагает она мне, достает из серебристого клатча смартфон, смотрит на время. – У нас есть полчаса.

Это вроде бы естественное и ни к чему не обязывающее предложение сбивает меня с толку. Чего она хочет на самом деле? Я силюсь прочитать ее эмоции, но это трудно, потому что сама я ими не обладаю, – спасает только логика. Повод уйти из зала явно надуманный – она могла бы попросить принести кофе, но ей нужно остаться со мной наедине. И на смартфон она посмотрела не один, а целых три раза, как будто каждый раз забывала, сколько времени. Что-то вывело ее из равновесия, а этого, насколько мне известно, никогда не происходит.

Карел остается болтать с двумя парнями, которым на вид лет по тринадцать, – наверное, они здесь в первый раз. Мы с Герцен покидаем зал и сворачиваем в темный боковой коридор. Точнее, он темный для нее, поэтому я замедляю шаг. Сама я вижу отлично – тьма, что таится в моем сердце, куда чернее.

Скоро мы действительно добираемся до маленькой кухни и пьем кофе из одинаковых белых чашек – неожиданно вкусный и ароматный. Все же это Италия, а не Нидерланды, где люди в офисах хлебают то, что можно назвать растворимым адом – мутным, горьким и абсолютно бессмысленным.

– Как у тебя дела, Сэйнн?

Менторы никогда не спрашивают о делах и самочувствии просто так, для поддержания беседы. Ей нужен честный ответ. Но что именно она хочет узнать?

– Нормально. – Я делаю большой глоток кофе, нарочно медленно, поднимаю брови, как будто удивилась вопросу. – Много работы с магистерской, мне ее сдавать через два месяца, так что пришлось даже тут писать. Куратор говорит, мне не хватает источников…

Я охотно перехожу на итальянский – неродной язык дает мне возможность говорить медленнее, делать паузы и дольше обдумывать ответы. Могла ли она почувствовать, что сегодня я сомневалась, стоит ли сюда приходить?

– Я ненавидела письменные работы, – доверительно сообщает мне Герцен. – Над бакалаврской даже плакала – так обидно было тратить столько времени на все эти разделы и список литературы. Какая у тебя тема, напомни?

– Человеческие эмоции в контексте рекламы в соцсетях. Желание быть принятым обществом, желание быть похожим на известных блогеров и все в таком роде. Зависть и комплексы как двигатель торговли. Очень увлекательно.

На самом деле эту специальность – коммуникационный дизайн с уклоном в маркетинг – я выбрала только потому, что надо было что-то выбрать. Получить образование – один из пунктов Контракта. Я решила, что это будет полезно, – реклама и продвижение продуктов во многом построены на эмоциях, так что я могу их лучше изучить. Я завела блог, в котором пишу о своей учебе, о жизни в Амстердаме и тестирую все, что узнаю на лекциях. Блог довольно быстро стал популярным, бренды стали предлагать мне сотрудничество и платную рекламу. Иногда я соглашаюсь, если это какой-нибудь интересный гаджет или новое необычное кафе, – чисто ради любопытства, денег такая работа приносит сравнительно немного, но она меня развлекает, а это главное. У Карела смежная специальность – социология, и он тоже ее выбрал наобум, хотя в процессе увлекся. Ему интересны групповая динамика и то, как разные тренды и тенденции развиваются, когда их подхватывает масса. Карел говорит, что ничто так не влияет на общественное мнение, как общественное мнение.

– Ого, и правда интересно! Что до источников, обращайся, если тебе нужны комментарии психологов, – довольно-таки у многих страдает самооценка от красивых картинок в Сети, мои коллеги работают с такими проблемами. Сэйнн, я тут хотела сказать…

– Что?

Я замираю, поднеся чашку к губам, и кофе остывает, согревая мои всегда ледяные ладони. Хотя мы с Герцен знакомы уже много лет, она ни разу не причинила мне вреда и во всем помогала, сейчас я опасаюсь ее, как во время нашей первой встречи. Потому что ей явно известно больше, чем мне, и я не знаю, чего от нее ждать. И вдруг она говорит:

– Если однажды тебе понадобится помощь, если что-то или кто-то будет тебе угрожать, а я не буду на связи – всякое может случиться, – я разрешаю тебе нарушить Контракт.

– В смысле?

Это настолько неожиданно, что я теряюсь. Менторы не должны предлагать нам нарушить условия, они с нами как раз затем, чтобы следить, что мы их выполняем. В чем подвох?

– Если однажды ты окажешься в опасности и тебе некому будет помочь, ты можешь нарушить пункт о тайне. Можешь рассказать правду о себе кому угодно. Учти, люди реагируют очень по-разному, они не любят тех, кто сильно от них отличается. Быть собой, снять маску – это всегда риск, иногда смертельный. Но тот, кому не все равно, примет тебя как есть и постарается помочь.

По внимательному, напряженному взгляду ее светлых глаз, по морщинам, вдруг перечеркнувшим высокий лоб, я пытаюсь понять, о чем на самом деле речь, почему она это говорит. Волнение? Тревога? Страх за меня?.. Но почему? Так как я не испытываю человеческих чувств, мне трудно их распознать и трудно реагировать, когда люди действуют по воле эмоций. Такие шаги непредсказуемы, я не могу их просчитать, и это меня раздражает.

– Я не понимаю, доктор Герцен, – говорю я наконец, решив, что лучше сразу прояснить ситуацию. – Кому мне может понадобиться это рассказывать? И кто может мне помочь, в чем?

Герцен еще пару секунд смотрит на меня, как будто колеблется, выдать тайну или нет, потом говорит:

– Просто запомни это. Запомни, что я разрешила. Я уже сделала пометку в твоем деле, так что другие менторы будут знать. Это просто на будущее. Всякое может случиться…

По-моему, когда люди говорят: «Всякое может случиться», они уже знают, что именно может. Герцен повторила эти слова дважды. Но больше она мне ничего не скажет, поэтому я просто киваю.

– Хорошо, спасибо. Что-нибудь еще?

– Будешь еще кофе?

А вот против этого трудно устоять. Аромат и вкус кофе помогают мне притворяться человеком. Кофе вообще все делает чуть более терпимым. Дискорды любят кофе, потому что он частично нейтрализует подавляющее действие эликсира, бодрит, но вместе с тем помогает держать себя в руках и никого не убить. Я подозреваю, что люди пьют кофе по той же причине и без него мир бы давно превратился в хаос. Поэтому кофе – второе темное божество после Дискордии, которому мы поклоняемся.

Я одним глотком выпиваю ароматный эспрессо, мы еще немного болтаем о моей учебе и о Риме, потом ставим чашки в посудомойку и возвращаемся в зал.

Там уже заняты почти все места, и мы с Карелом садимся в первом ряду. Если посмотреть на все собрание со стороны, то легко понять, кто из компании Герцен, а кто из моей, – по возрасту. Всем дискордам в зале от тринадцати до двадцати – насколько я знаю, ни для кого этот Ритуал не последний. Нам с Карелом остался еще один, в следующем году. И тогда мы окончательно станем почти людьми. А менторам редко меньше тридцати пяти – не то чтобы тут действовало какое-то строгое правило, просто для такой работы нужны зрелые, состоявшиеся личности с большим жизненным опытом. Говорят, в их сообщество принимают после долгой череды собеседований и тестов, которые сложнее, чем у ФБР. Я как-то спросила у Герцен, правда ли это, но она не ответила, только улыбнулась и сменила тему.

О менторах нам вообще мало что известно. По сути, только то, что все они так или иначе происходят от лампиридов – древних существ, носителей света, которых еще иногда называют светлячками. Сегодняшние лампириды – люди, и далеко не все они становятся менторами – большинство ничего не слышали о дискордах и живут обычной жизнью. Светлячков легко узнать по всегда горячим ладоням, сияющим глазам и избытку энергии, которой они охотно делятся с другими. Многие из них работают в медицине, школах, спасательных службах – там, где нужны самоотдача и альтруизм. Качества, которые мне никогда не понять, я даже слова эти выучила с трудом – для меня они ничего не значат.

О сообществе менторов нам тоже известно немного. У них нет лидера как такового – их миссия не предусматривает власть и иерархию. Своих подопечных и обязанности они распределяют между собой – кто-то занимается финансами, кто-то организует наш приезд сюда и обеспечивает безопасность, следит, какая информация попадает в медиа. В остальном мы знаем не больше того, что написано во вступительном параграфе Контракта: «…сообщество основано в июле 64 года н. э. после Великого пожара Рима Александрией Августой, одной из приближенных императора Нерона». По одной из версий, в знаменитом римском пожаре виноват сам Нерон, которого ряд историков тоже относят к дискордам. Потом, чтобы отвести от себя подозрения, он обвинил в поджоге христиан и многих зверски казнил в свое удовольствие. По другой версии, пожар устроил кто-то из местных дискордов, не имея других намерений, кроме как развлечься. Зная наших, я охотно верю именно в это – тот же Нерон потом отстраивал Рим на свои средства, а я бы так не заморачивалась. Как бы там ни было, именно эта загадочная Александрия, которая, по одним сведениям, была кем-то вроде придворной повитухи и травницы, по другим – храмовой жрицей (а почему бы и не то и другое сразу, учитывая римские порядки?), изготовила эликсир, который, с одной стороны, продлевал дискордам жизнь до нормальной, человеческой, а с другой – подавлял нашу разрушительную силу. Получался такой себе компромисс, лекарство с сильным побочным эффектом. Герцен как-то сказала, что медицина – это мир компромиссов, что якобы так говорит один ее знакомый доктор. Не хотела бы я с ним встретиться.

Вместе с несколькими помощниками, юношами и девушками, которые тоже были лампиридами, Александрия основала сообщество менторов и, чтобы защитить город, предложила дискордам сделку. С тех пор мы могли прожить либо короткую жизнь, полную хаоса и разрушений, либо стать почти людьми, получая еще и приличную сумму из городской казны, – сразу стало ясно, что просто так, даже ради долгой жизни, отдавать свою силу мы не готовы, а Рим к тому времени еще не отстроили, поэтому торговаться – себе дороже. Потом члены сообщества узнали, что дискорды существуют в разных уголках мира, и задачей менторов стало найти их и предложить выбор.

Со временем удалось привлечь к сообществу финансирование из других стран, что дало, кроме прочего, доступ к последним достижениям медицины. Чудесно, кстати, что даже тогдашний уровень асептики (точнее, ее отсутствие) не сказался на действии эликсира. Хотя внутривенные инъекции в современном виде существуют всего пару сотен лет, крепкое здоровье дискордов веками защищало нас от заражения крови и других тяжелых последствий. Есть даже теория, что сообщество лампиридов очень повлияло на развитие медицины – они одними из первых начали использовать полые иглы и стеклянные трубки для вливаний, а позже – многоразовые шприцы и методы их стерилизации. Разные события в течение столетий тоже сыграли свою роль. Мрачное Средневековье, как ни странно, не привело к мятежам и всплеску тьмы среди дискордов, а заставило их и менторов работать вместе, скрывая свою истинную природу, – и тех и других святая инквизиция считала еретиками, а ничто так не сближает, как общий враг. Все же интересно, как мир меняется со временем. Тогда мы с Карелом ничуть не обрадовались бы поездке в Рим – католическая церковь не признает иных богов и быстро нашла бы нам теплое местечко на костре. А теперь мы прилетаем сюда бизнес-классом, оплаченным теми, кто носит на шее маленький золотой крестик, а о связи с нами не упоминает на исповеди.

Дискорды называют эликсир золотой ампулой. Не только из-за цвета, но и из-за тех сумм, которые мы получаем, соглашаясь на Контракт. Инфляция прошедших столетий и курс валют учитываются, само собой. Но что именно входит в состав ампулы, нам не говорят.

Я считаю, что нам с Карелом повезло родиться в апреле, с разницей в десять дней. Ритуал проходит четыре раза в год, и дата для каждого из нас определяется днем рождения, а сами даты привязаны к смене сезонов, которые в Италии считаются по астрономическому календарю, – 21 марта, 21 июня, 23 сентября и 21 декабря. В начале весны в Италии хорошо – еще нет жары и бешеного потока туристов, но уже тепло, можно гулять и пить кофе на открытых террасах. Хоть я и порождение тьмы, но обожаю погреться на солнышке. А еще люблю вкусно поесть, поэтому готова и дальше прилетать сюда каждый март – думаю, стоит сделать из этого традицию.

Карел закидывает одну руку на спинку моего стула и наклоняется ко мне.

– Давай на следующий год, когда все закончится, поедем в путешествие по Италии? Отпразднуем, так сказать.

Он идеален еще и потому, что угадывает мои желания. Кстати, это нетрудно – дискорды в целом хорошо понимают друг друга, особенно если давно знакомы. Я придвигаюсь ближе, чувствую тепло его кожи сквозь белую шелковую рубашку. Отвечаю:

– Посмотрим, дожить еще надо. Говорят, последний год – самый сложный.

Карел смеется:

– Слишком велик соблазн нарушить Контракт?

– Нет, соблазн такой же, как и всегда. Просто к этому времени все самые классные шмотки и гаджеты уже куплены, развлечения надоедают и приходит скука. А в скуке мы страшны, можем и конец света устроить.

– Я придумаю нам развлечение, когда вернусь из Парижа, – обещает Карел. – Смотри только, без меня никаких апокалипсисов.

После двадцати одного года и девяти золотых ампул мы не обретаем чувства. Но наша связь с тьмой ослабевает, мы теряем доступ к ее разрушительной силе, становимся почти людьми и можем прожить жизнь, равную по длине человеческой. Мы по-прежнему стоим десятка опасных преступников, но взрослый дискорд далеко не так силен, как юный. Конечно, за взрослыми менторы тоже приглядывают, но подставлять руку под иглу им больше не нужно. К сожалению, с последним Ритуалом поступление денег на наш счет прекращается. Но если использовать средства с умом, получить хорошую профессию или открыть свое дело и не совершать дорогих глупостей, то можно безбедно прожить еще много лет.

Мы замолкаем – Герцен садится прямо за нами. Я чувствую ее взгляд – ласковый, внимательный, – как дуло пистолета, приставленное к моему затылку. Что-то с ней сегодня не так. Надо будет потом рассказать Карелу о нашем разговоре и спросить, что он об этом думает.

От скуки я лениво блуждаю взглядом по лицам. Вокруг много известных людей – милого старичка-банкира в смешном фиолетовом костюме с черной бабочкой в прошлом месяце фотографировали для крупного бизнес-журнала, а высокая, под два метра, брюнетка с золотистыми прядями в волосах – знаменитая топ-модель. Эти люди и многие другие финансируют сообщество, отстегивая космические суммы. Сильные мира сего, как никто другой, заинтересованы в том, чтобы мы соглашались на сделку. Иначе их власти придет конец и настанет власть хаоса.

– Что, если смешать лимонад в кувшинах с соляной кислотой? – Карел оглядывается на столы. – Как думаешь, будет заметно? Сколько человек успеют его выпить, прежде чем нас поймают?

Он говорит очень тихо, но я все равно толкаю его локтем – Герцен может услышать. Карелу тоже скучно – Ритуал, при всей торжественной, даже помпезной обстановке, ужасно нудный. Ни красочных жертвоприношений, ни дрожащих от демонического хохота стен, ни столбов пламени – большую часть времени мы просто сидим и ждем. У стены стоит небольшой деревянный стол, покрытый белой тканью с золотой каймой, и два стула. На столе горят семь толстых белых свечей в латунных подсвечниках. Практического смысла они не имеют, просто создают атмосферу. По какой-то негласной команде все разговоры вокруг стихают до полной, оглушающей тишины, в которой из наружного мира не доносится ни звука. Потом в центр замкнутого стульями и стеной пространства выходит низенький мужчина, которого можно принять за ведущего музыкального шоу прошлых лет – на нем строгие «концертные» брюки, черная бархатная жилетка и белая рубашка с широкими рукавами, а его редкие, почти полностью седые кудри уложены гелем, так же как и маленькие аккуратные усики. Это Арно Ривдерра, ментор Карела, бразилец с английскими корнями. Мистер Ривдерра – стиляга и шутник, и я радуюсь, что сегодня именно он будет вести Ритуал. Хоть не усну в ожидании своей очереди, такое уже случалось.

– Мои дорогие, – начинает он сильным, полным энергии голосом. – Рад видеть вас всех живыми и здоровыми. За прошлый год мы пережили два с половиной конца света, последний – по календарю какого-то только что открытого древнего племени – можно не считать. Наш мир после всех испытаний стал еще сильнее. И он держится благодаря балансу. Благодаря тому, что тьма не воюет, а идет рука об руку со светом. Спасибо! – Он кланяется в нашу сторону, при этом несколько прядей с его макушки отклеиваются и падают на лоб, мистер Ривдерра выпрямляется и смахивает волосы небрежным театральным жестом.

Менторы аплодируют. Я борюсь с желанием закатить глаза – все-таки я рано радовалась, а он тут разошелся с речью. Скорей бы ужин. И на свежий воздух. И прокатиться по ночному городу на машине с открытым верхом, а не сидеть тут с серьезной миной.

Мистер Ривдерра разводит руки в стороны, как будто собирается обнять ими всю толпу, и вскидывает голову:

– Да начнется ритуал Семи Золотых Цепей!

На самом деле никаких цепей нет, просто красивое название. Герцен сказала, что эту метафору римляне позаимствовали у скандинавов, из их легенды о волке Фенрире, которого боги посадили на цепь, отлитую из редких ингредиентов [2]2
  Волк Фенрир, один из детей Локи, был скован цепью, которую сделали из шести очень редких составляющих – шума кошачьих шагов, корней гор, бороды женщины, рыбьего дыхания, слюны птицы и медвежьих жил.


[Закрыть]. Когда-нибудь волк разорвет цепь, проглотит солнце и тогда настанет конец света. Но это случится не скоро. А вот если хотя бы несколько дискордов разорвут Контракт и объявят людям войну, то мир погрузится во мрак еще быстрее, чем «Титаник» на дно океана.