Текст книги "Женщина на пике мозга"

Женщина на пике мозга
Мария Микулина

© Мария Микулина, 2023

ISBN 978-5-0060-0823-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Вместо предисловия

Я приближалась к своему 35-летию и бесконечно ныла. Знаете, такое типичное предденьрожденное нытье: «Чего я достигла?» «Куда я иду?» «Нет, правда, куда я иду? „Яндекс. Карты“ зависли».

Мой друг и коллега Слава устал слушать мое нытье – мы тогда вместе работали в редакции журнала MAXIM, и прятаться в мужском туалете дольше пары часов Славе было неудобно. Славе не оставалось ничего другого, как меня поддержать. Он и поддержал – прислал заметку, посвященную исследованию специалистов из Центра экономики и статистики во Франции.

Специалисты выяснили, что пик человеческого мозга приходится на 35 лет. Заметку Слава сопроводил комментарием: «Да, может быть, тебя никто не любит и не уважает… Зато смотри, скоро ты вступишь в расцвет своей мозговой деятельности!»

Так родилось название этой книги. Содержание же ее родилось без особой причины и в разные годы. Поэтому я не отвечаю за качество глав, написанных не в 35 лет, а в 34, когда мой мозг был не на пике, и в 36, когда мой мозг начал увядать, подобно прекрасной розе.

Височная доля мозга
(лат. lobus temporalis)

Образование коры больших полушарий, отделенное латеральной бороздой головного мозга от теменной и лобной долей. Отвечает за слуховую информацию, способствует пониманию языка. В этой части книги собраны истории про музыку, слова и разговоры.

Штраус и я

Одним холодным апрельским днем я попала в полупустой зал Мариинского театра. Давали «Женщину без тени» Рихарда Штрауса – оперу с барочными формами в самом тяжелом смысле слова «барочными». При этом давали, как часто бывает в современном мире, в современной постановке. То есть на сцене было минимум декораций, а те, которые были, отличались вызывающей неказистостью.

Так, всю заднюю часть сцены (арьерсцену, если мне не изменяет интернет) занимали поставленные друг на друга старые стиральные машинки. Они указывали на профессиональную принадлежность одного из героев – красильщика тканей. Из-за левого занавеса на сцену выглядывал нос обшарпанного автомобиля. Создавалось впечатление, что участник кордебалета так спешил на работу, что не справился с управлением.

К середине первого действия красильщик тканей начал собираться на рынок. Он сообщил жене, что пойдет пешком. Как принято в опере, сделал он это небыстро. Минут пятнадцать пел: «Пойду пешком, поберегу осла!» Жена красильщика не ускоряла процесс, вторила: «Иди пешком, побереги осла!» Наконец, оба укрепились в мысли, что красильщик пойдет пешком и тем самым побережет осла. И тут красильщик сел в машину, припаркованную на сцене, и уехал. Да, постановка была современной, но оригинальное либретто никто не отменял.

Я честно досидела до конца оперы. Чтобы вы понимали всю глубину моего зрительского подвига, спешу сообщить, что опера длилась около пяти часов и ни один буфет Мариинки в тот день не подавал алкоголь. Никакой. То есть совсем никакой: когда я заказала чай и выразительно подмигнула буфетчице, она, хоть и подмигнула в ответ, всего лишь налила мне чай покрепче.

Это была моя последняя на долгие годы попытка раскрыть собственные оперные чакры. Я не могла больше врать себе. Многочасовые посиделки в зале, забитом прекрасными одухотворенными женщинами в районе 60-ти, которые восхищенно внимают ариям толстых теноров в костюмах героев-любовников, не для меня.

В свою защиту могу сказать, что честно пыталась. В районе лет эдак 25-ти, во время первого замужества. Видимо, в голове у меня был некий образ правильной взрослой замужней женщины, и этот образ почему-то включал любовь к опере. Балет я отбросила сразу, балет для слабаков; только опера, только хардкор.

И вот мы с первым мужем начали наше оперное паломничество. Верди, Пуччини, Бизе. То есть, говоря языком истинных любителей оперы, легкая опера, практически попса. Я пыталась приучить уши к чему-то более серьезному, тому же Штраусу, но увы. Меня по-прежнему тянуло пуститься в пляс – метафорический, разумеется, в театре не приветствуют танцующих зрителей – лишь при звуках одной оперы. Но признаться, что ты любишь «Кармен», все равно что расписаться в своем оперном невежестве. Эту оперу сочли пошлой во время ее премьеры в 1875 году, да и в наши дни среди истинных ценителей жанра она заслуживает лишь снисходительные улыбки. Всемирная популярность «Кармен» не идет на пользу ее репутации: ведь как что-то настолько популярное может быть по-настоящему прекрасным. В конце концов, опера была придумана не для того, чтобы получать удовольствие, а для того, чтобы страдать.

Нужно отдать должное бывшему мужу: он полностью поддерживал мое стремление духовно обогащаться и старательно гнал со своего лица выражение паники, когда я сообщала, что приобрела очередные билеты в Музыкальный театр Станиславского и Немировича-Данченко. Отличный театр, надо сказать. Да-да, тот самый, на Большой Дмитровке, напротив отдела по борьбе с тавтологией под названием «Совет Федерации федерального собрания Российской Федерации».

И вот мы надевали самую приличную из имеющейся у нас одежду, подобно утопающим, хватали друг друга под руки и к 19:00 уже мусолили программки. У бывшего мужа случались срывы. Так, он заснул ближе к концу «Лючии ди Ламмермур» Гаэтано Доницетти. Пропустил буквально полчаса, но важных. А я не решалась пнуть бывшего, так как боялась, что он закричит – это тоже не приветствуется в театре. Поэтому он мирно проспал момент, когда Лючия в припадке безумия убила мужа (своего, не моего), и проснулся лишь после того, как Эдгар заколол себя кинжалом и раздались аплодисменты. Аплодируя, муж наклонился ко мне и недовольно прокомментировал: «Ну не знаю, конец, по-моему, смазали».

Мы с бывшим мужем ходили в оперу не только пока состояли в браке, мы ухитрились сходить и после развода. Правда, всего один раз. Ставили «Итальянку в Алжире» – комическую оперу Россини, причем в постановке-лауреате «Золотой маски». Я очень хотела пойти, очень. Проблема заключалась в том, что развелись мы недавно и я, будучи инициатором разрыва, испытывала постоянное чувство вины11
  Совершенно зря, надо сказать. Бывший муж, будучи высоким красавцем с золотыми кудрями, скандально недолго оставался один после нашего разрыва. Никогда не переоценивайте силу своего влияния на мужчину. И на женщину. И на кота (тем более на кота!)


[Закрыть]. Оно заставляло меня плакать почти круглые сутки, надоедать всем своими рассказами о том, какой прекрасный человек мой бывший муж, и заодно похудеть на 5 кг (а вот это было кстати).

Плакать я начала еще на выходе из метро «Пушкинская». В фойе я практически рыдала. Бывший с извиняющейся улыбкой оглядывался по сторонам. Потом к слезам прибавилась икота. При этом я постоянно приговаривала: «Ты такой хороший, прости меня».

В таком состоянии мы провели половину первого акта. Опера, напомню, комическая, и мой плач составлял интригующий контраст со смехом остальных зрителей. К середине первого акта у меня кончились бумажные платочки. Тут мы вынуждены были покинуть зал, расталкивая зрителей и шепча извинения – билеты бывший купил отличные, прямо в центре партера. За минуту я своими слезами окропила треть театральной тусовки Москвы.

Мы расположились у высокого столика в хорошо знакомом нам за годы брака буфете и начали постразводный обмен любезностями. Я гундосила: «Ты такой чудесный, я такая сука», а бывший вежливо отвечал: «Маш, хорош».

Начался антракт. К нашему столику подошли две интеллигентнейшие женщины в блузках с рюшами.

– Молодые люди, к вам можно? – весело поинтересовались они.

Бывший дружелюбно ответил:

– Конечно, если мы вас не напугаем.

Я скорбно взглянула на женщин, глаза мои вновь наполнились слезами. Но женщины не считали опасность. Они поставили на стол по бутерброду с сырокопченой колбасой и по чашечке кофе. Глядя на колбасу, я продолжила:

– Я никогда не могла оценить тебя, а теперь уже слишком поздно.

Женщины напряженно переглянулись.

– Я никогда не видела твою настоящую душу…

Женщины испуганно переглянулись.

– Возможно… если бы… секс…

Одна из женщин громко вздохнула.

Не выдержал и бывший.

– Я вызову тебе такси.

С разводом я потеряла постоянного партнера по опера-спаррингу. Пару раз я пыталась приобщить к опере свою подружку Майю. Ладно, не пару, один раз. Скорее она пыталась вернуть меня в лоно оперы и заодно приобщиться сама – ведь это Майя купила нам билеты. Мы устроились в партере и обсуждали, как после представления пойдем в наш любимый бар пить дайкири. Я протянула Майе программку, которую приобрела в фойе, пока она пудрила носик (то есть пИсала).

– «Богема»? – в голосе Майи слышалось неподдельное возмущение. – Что за хрень?! Я брала билеты на «Травиату»!

На нас обернулась благовоспитанная пара из первого ряда.

– Успокойся! – я старалась шептать тихо, но убедительно. – Это почти одно и то же. И там, и там в конце главная героиня умирает от туберкулеза.

Это немного успокоило Майю. Но не помешало ей комментировать события на сцене, навлекая на нас все новые возмущенные взгляды других зрителей.

– Конечно, она тебе дарит муфту, ты ж умираешь, она ее сейчас себе обратно и заберет, – проворчала Майя на сцене драматического прощания подруг Мими и Мюзетты.

Я вспомнила, как Майя подарила мне дорогие сережки перед моим первым прыжком с парашютом. Хм-м-м…

В тот же вечер, когда мы заказали по второму дайкири, я нашла в себе смелость сказать: «Несите сразу третий». А еще я сказала себе: «Хватит». Хватит притворяться, что мне нравится опера, что я предпочту три часа арий трем часам сериала Fleabag (как раз получится сезон). Я уже вышла из возраста, когда заставляешь себя делать что-то, чтобы понравиться самой себе. Занавес.

По крайней мере, пока. Возможно, когда-нибудь я присоединюсь к театральным рядам одухотворенных женщин в кружевных блузках – если доживу и заработаю хотя бы минимальный капитал одухотворенности. Но до этого у меня есть еще лет 30 беззаботной жизни. А пока я скачала себе на iPhone увертюру из «Кармен». Очень бодрит, знаете ли. Особенно в метро в час пик.

Про мат

В жизни каждого человека рано или поздно (но обычно в районе 30-35-ти) наступает момент, когда он начинает говорить: «Во времена моей юности…» За этим началом может следовать какое угодно продолжение от «…женщины не носили таких трусов» до «…ели не плоды авокадо, а листья». В моем случае продолжение звучит как «…матом столько не ругались».

Мат был оружием запретным, а потому чрезвычайно мощным. Одним вовремя произнесенным матерным словом можно было нарушить душевный покой бесчисленного количества взрослых. Я узнала это в 9-м классе, когда при директоре ляпнула в чем-то провинившимся мальчикам: «Ну все, п****ц вам, мальчики». Я еще не успела начать курить, следовательно, не знала, что слово п****ц значит то, что оно значит. (В нашей школе обмен новостями из мира лингвистики происходил в зоне для курящих за гаражами).

Я навсегда запомнила выражения лиц директора, завуча и физрука – хотя в последнем сложно было заподозрить ранимого интеллигента. Учителя тут же провели со мной беседу. Затем учителя провели беседу с моими родителями. Затем мои родители провели беседу со мной по просьбе учителей. В общем, все побеседовали со всеми до состояния полного физического изнеможения.

В тот день я усвоила важный урок. Матом ругаться нельзя. При взрослых.

При ровесниках еще как можно – особенно если ситуация располагает. Например, когда Мишка из «Б» сначала обещал, что пойдет с тобой на дискотеку на День святого Валентина, а потом пошел с Надей из «В». Ну вот как еще эту ситуацию назвать? Только п****ц.

Спорадическое использование мата было еще и удобно. Подруги моментально понимали, что если уж ты употребила не банальную «хрень» или не старомодную «жопу», а самый настоящий «п****ц», значит, все серьезно. И относились к тебе с повышенным вниманием, подавая сигарету и банку апельсинового «Хуча» с той же скоростью и профессионализмом, с которыми стюардессы подают кислородную маску пассажиру, потерявшему сознание в полете.

Не представляю, что такого должна сказать современная девушка своим подругам, чтобы они поняли, что все серьезно. Потому что «п****ц» она употребляет в среднем 150 раз в сутки.

Мат из разряда запретных слов перешел в разряд слов-паразитов и междометий. Редакция журнала MAXIM, в котором я много лет проработала, располагалась рядом с несколькими факультетами Высшей школы экономики. Если вы вдруг не в курсе, это весьма неплохое учебное заведение, в котором учатся действительно прекрасные дети. Один из факультетов окончил мой брат, так что я знаю, о чем говорю. То есть это не просто московская молодежь, это изюминка сливок московской молодежи. И как же матерится эта изюминка!

Уши не просто вянут, они сворачиваются внутрь. Я постоянно сталкиваюсь с этими стильно и по-европейски одетыми ребятами в различных заведениях, раскиданных по району. Иногда они обсуждают Фейхтвангера, иногда дифференциальное уравнение в частных производных. Но, что бы они ни обсуждали, они матерятся. Такое впечатление, что с каждым из них Фейхтвангер поступил в десять раз хуже, чем со мной Мишка. А это, поверьте, невозможно.

И вот я стою позади очереди из матерящегося будущего страны и чувствую, что вот-вот, еще чуть-чуть и я скажу им: «Ребята, ну зачем вы так? Зачем столько мата? Ведь это вас не украшает, не делает крутыми. Это засоряет ваш язык и ваши мозги». То есть превращусь в ту самую тетечку, которая подходила к нашей компании в самый разгар веселья и пыталась притушить костер юности своими нудными нравоучениями. Обычно все вежливо отводят глаза, но стоит ей отвернуться, как компания взрывается праведным смехом. Незавидная участь, но, очевидно, таков природный цикл.

Но самое смешное, когда мат пытаются включить в свою повседневную непринужденную речь мои ровесники. Те самые, для которых мат был так же запретен, как и для меня. Выглядит это каждый раз неловко, будто человек пытается заново научиться ездить на скейтборде.

В таких случаях я вежливо улыбаюсь и не позволяю мышцам на лице дергаться – искусство притворства я освоила в совершенстве. Те несколько раз, когда меня спрашивали, не тик ли у меня, не считаются.

Я ни в коем случае не хочу сказать, что мат не заслуживает права на жизнь, напротив. Я и сама использую мат – но только если обстоятельства действительно достойны мата, а не в рассказе о том, как я провела выходные. Конечно, если в выходные я не столкнулась с Мишкой, Надей из «В» класса и тремя их детьми.

Да и вообще, я не из тех, кто блюдет чистоту языка. Я приветствую неологизмы, использую заимствования и считаю, что у феминитивов должны быть те же права, что у слов мужского пола. Но принять кэжуал-мат не могу. И, кстати, в моем ближайшем окружении мало кто использует мат. От своего многолетнего начальника, главреда MAXIM Александра Маленкова, я слышала матерное слово ровно один раз в жизни – а, поверьте, поводов у него и до этого было предостаточно.

Это я все к чему: если вы так же, как я, морщитесь, заслышав матерную тираду, если так же не понимаете, зачем вставлять матерные слова вместо «э-э-э-э-э», и не можете больше заходить в «Твиттер», потому что там мат победил все остальные слова, не беспокойтесь – это нормально. Но молодежи, даже самого интеллигентного вида, замечания лучше не делать. А то еще побьют.

Про то, как у меня появился автограф нобелевского лауреата

Дождливым октябрьским вечером я зашла в книжный магазин на Пикадилли и принялась бесцельно бродить между бесконечных полок. Побродив с полчаса, я мысленно выругалась, что заранее не составила список книг, которые хочу приобрести. Может, и не очень мысленно – не зря старушка в клеенчатой панаме так на меня посмотрела.

И вдруг меня осенило!

Осторожно обогнув старушку, я устремилась к кассе.

Я бы, конечно, могла сейчас приврать. Написать, что вступила в непринужденный разговор с кассиршей, которая была так очарована чистотой моего произношения, что немедленно пригласила меня выпить чаю со сконами с маслом у камина, который, разумеется, имеется в каждой английской квартире.

Ага, как же.

На самом деле разговор наш выглядел примерно так.

Продавщица: «Good evening»

Я:…

Продавщица: «Miss?..»

Я: «А! Это мне? Yes. I’m looking for a book… obviously (нервный смех) It’s named… Э-э-э… Как же?.. Точно! Birds! By polish author, Olga Something-chuk».

Как раз перед моей командировкой в Лондон муж прочитал новость про польскую писательницу Ольгу Токарчук, получившую Международную Букеровскую премию за свой роман Flights. А поскольку Международного Букера дают за английский перевод, он решил, что логично приобрести роман именно в Великобритании, которую многие называют родиной английского языка. Тем более что его жена (я) как раз туда отправлялась.

Глаза продавщицы засияли. Я было понадеялась, что приглашение на чай и сконы еще актуально, но дело было в другом.

Продавщица: «Flights! By Olga Tokarczuk! Oh, you’re lucky!»

С этими словами продавщица нырнула под прилавок, и уже через пару секунд в моих руках была копия романа в мягкой обложке. С автографом автора.

Оказалось, Ольга Токарчук была в магазине накануне. Она не любит автограф-сессии и выбралась в магазин чуть ли не впервые за многие годы, и неизвестно, когда выберется снова. Так что это удивительно, что я появилась здесь на следующий же день! Just wonderful!

Я прижала книгу к груди и энергично закивала (к счастью, для этого произношение не нужно).

Стоит ли говорить о том, с какой гордостью я по возвращении на родину вручила мужу не просто книгу, которую он хотел, но и книгу с автографом автора нобелевского лауреата?..

Стоит. Перед тем как достать книгу из рюкзака, я минут 15 рассказывала ему в лицах про свой визит в книжный, а когда наконец достала книгу, еще 15 минут не отдавала, исполняя с ней в руках победный танец.

Мужу книга не понравилась.

Про почти роман в аэропорту,
или Как я почти стала героиней романтической комедии

⠀

Я возвращалась из командировки в Лондоне, где под присмотром специально обученных людей наблюдала, как бреются чужие мужчины. Серьезно. Выезд организовала марка бритвенных принадлежностей, которую я называть не буду, но намекну, что лучше этой марки для мужчины нет.

Мы побывали на заводах марки в ближайшем Подлондонье, где добровольцы каждый день приходили и брились через стекло от серьезных ученых, с пристрастием записывающих, с какой щеки и под каким углом доброволец начинает бриться, с какой стороны раковины кладет бритву, сколько раз шмыгает носом после каждого цикла бритья. Вся эта информация позволит в дальнейшем делать все более и более совершенные бритвы, которые когда-нибудь – я в этом более чем уверена – захватят власть на земле.

Нашу пресс-группу поселили в шикарном бутик-отеле в Кенсингтоне. То есть холл, ресторан, лифты – все это было несомненно шикарным. Мой номер в мансарде размером с кухню в хрущевке был, пожалуй, поскромнее. Ну что поделать, это Лондон. Зато в ванной я обнаружила кучу маленьких баночек другой французской марки, которую я не буду называть. Скажу лишь, что… Ладно, это L’Occitane. Ну не придумали они себе узнаваемый слоган, что поделать. Так вот, в тот момент, когда я увидела эти баночки, я точно знала, чем будет забит мой потертый рюкзак.

Следующие дни командировки я старательно рассовывала баночки с шампунями, кондиционерами и телами для тела по карманам, так чтобы их не обнаружила горничная – и снабдила меня новыми полными баночками.

Но все хорошее когда-нибудь кончается, даже командировка в Лондон. И вот я уже стою в хвосте длиннющей очереди на досмотр в Хитроу.

Очередь движется драматично медленно: все дети в радиусе 15 метров уже успели по три раза поплакать, все взрослые поругаться, а я – прочитать все объявления, расклеенные на стене вдоль очереди. И тут до меня доходит смысл одного из объявлений. «Ледис энд джентльменс кайндли…» Пожалуй, не буду приводить его дословно. Смысл объявления таков: если вы не засунете все свои пузырьки в маленькие пластиковые пакетики, которые можно взять в начале очереди, мы за себя не отвечаем.

Страх потерять главные впечатления от Лондона – баночки L’Occitane – пронзил все мое существо. Ведь драгоценные баночки лежат в моем рюкзаке привольно и хаотично, не зная цепких объятий пластикового пакетика! А очередь между тем уже почти добралась до рамок досмотра. Действовать нужно было не медля ни фута (или в чем там англичане измеряют время).

Но сначала короткое отступление. Вы наверняка задаетесь вопросом, почему я не сдала баночки в багаж. Очень просто – я принципиально путешествую без багажа, с ручной кладью. Это дает мне возможность почувствовать себя вольным бэкпекером, человеком мира. Правда, санкционного сыра я набираю не как человек мира, а как вполне себе постсоветский человек. Поэтому на обратном пути я всегда выгляжу, как Нонна Мордюкова в начале фильма «Родня». Короткое отступление закончено.

Я обернулась к стоящему за мной человеку. Человек оказался вытянутым светлым пятном – я была слишком захвачена планом по спасению своих тюбиков, чтобы обращать внимание на детали внешности незнакомца.

– Пожалуйста, посторожите мой рюкзак. Я на минуту!22
  Здесь и далее диалоги велись на английском языке, которым я владею если и не в совершенстве, то сносно.


[Закрыть]

Нужно отдать должное мужественности пятна: учитывая количество террористических актов в Европе и нервную обстановку, свойственную всем аэропортам мира, оно вполне могло завопить «Бомба»! Тем более что, положа руку на сердце, мой рюкзак за много лет путешествий и походов в баню действительно выглядит как идеальное хранилище для бомбы. Но нет, пятно героически промолчало.

Я же тем временем метнулась в начало очереди и начала истерично выдергивать пластиковые пакетики из прародительницы пластиковых пакетиков – пластиковой тумбы. Когда я вернулась к своему месту в очереди, пятно услужливо кивнуло на мой рюкзак – оно продвинуло его вперед вместе со своими вещами.

– Спасибо, о, большое вам спасибо, сэр! – страстно поблагодарила я и, усевшись на корточки, начала раскурочивать рюкзак в поисках тюбиков, чтобы разложить их по пластиковым мешочкам.

Очередь в который раз замерла. Младший отпрыск многочисленной арабской семьи затянул из коляски скорбную песню.

– Он просто озвучивает то, что все мы думаем, – поделилась я своими соображениями с пятном. Пятно одобрительно хихикнуло в ответ. И тут я обернулась и впервые его разглядела.

Пятно оказалось высоким блондином лет 40-ка, с живописной бородой и в интеллигентных очках. Но только я собиралась обворожительно улыбнуться и встряхнуть волосами, как очередь с треском, подобно весенней реке, пришла в движение.

Меня всегда досматривают с особым пристрастием. Удивительно: мое открытое славянское лицо не вызывает никаких вопросов на родине, но в европейских аэропортах меня непременно ощупают и проведут тест на наркотики. Видимо, за наркотрафик в Европе отвечают как раз люди с открытыми славянскими лицами. Этот раз не был исключением: меня долго и нудно досматривали и проводили по рукам бумажкой-тестом на выявление разных запрещенных препаратов. Впрочем, я не жаловалась. Лишь бы тюбики L’Occitane не отобрали.

Когда меня наконец освободили и отпустили в зону ожидания, бородато-очкастого красавца и след остыл. Тем лучше: в планах у меня был налет на дьюти-фри. Закупившись всем необходимым – чаем в коробочках в виде красных телефонных будок и конфетами с портретом королевы, – я наконец выдохнула и со всем своим скарбом расположилась на креслах. И тут мимо меня прошел красавец из очереди. Прошел, кивнул.

Минут через пять прошел еще раз – мы снова обменялись кивками.

Когда он зашел на третий круг, я дала разрешение на посадку.

Выяснилось, что красавца зовут Йорген. (На самом деле я совершенно не помню, как его зовут, так как имя прозвучало как нечто непроизносимое для всех, кроме шведов. Но пусть будет Йорген). Следующие два часа мы с Йоргеном разговаривали без остановки. Если бы это была романтическая комедия, то нас бы показали улыбающимися, перебивающими друг друга, смеющимися, пару крупных планов на глаза – и все это под легкую гитарную музыку.

Откуда мы взяли два часа? Очень просто: нас с Йоргеном сразу объединила боязнь опоздания на самолет, поэтому мы и прибыли в аэропорт неприлично рано.

Выяснилось, что Йорген прилетел в Лондон на конференцию хирургов – ну естественно, он хирург, мы же в романтической комедии! Теперь Йорген возвращается в родной Гётеборг с пересадкой в Амстердаме. Я в ответ пошутила, что возвращаюсь в родную Москву с пересадкой в Москве, но, подозреваю, Йорген не считал шутку и решил, что я просто люблю конкретику.

В Гётеборге Йоргена ждали три дочери. О жене он вежливо умолчал. Я поспешила поздравить его с таким ценным приобретением как дочери. Представляю, что большинство российских мужчин стали бы ныть на тему «хорошо бы сына», но Йорген меня пламенно поддержал. И задвинул такой мощный монолог про феминизм, что я готова была нефеминистски лишиться чувств-с от восторга.

Йорген сообщил, что хоть Швеция и продвинулась в деле феминизации общества, но работы еще предстоит ого-го как много. И оплата труда еще не до конца равная, и мужчины все равно берут меньше декретных дней, чем женщины. И в высших эшелонах шведского бизнеса и власти женщин еще недостаточно, чтобы говорить о победившем равноправии. Мне кажется, где-то на этом этапе я смотрела на Йоргена со слезами умиления.

Йорген не намерен был останавливаться: он сообщил, что и туалеты должны быть общие для мужчин и женщин – это удобно, экологично и феминистично. Тут я втянула слезы умиления обратно – я, конечно, феминистка, но не готова пока расстаться с гендерной приватностью в туалете.

Когда объявили наши гейты, они оказались рядом – что практически невозможно в таком огромном аэропорту, как Хитроу, а в романтической комедии обязательно. Это дало нам возможность поговорить еще с полчаса, пусть мой запас английского к этому моменту уже и истощился до лаконичных «ес» и «ес оф кос».

Но даже романтические комедии не лишены элементов реальности: зрители вряд ли поверят, что до Гётеборга и до Москвы летит один и тот же самолет. Так что нам с Йоргеном надо было прощаться. Нет, мы не обменялись контактами и не подружились в соцсетях Мы лишь обнялись и пожелали друг другу «олл де бест».

Конечно, если бы мы были в романтической комедии, Йорген вернулся бы в Гётеборг и зрители узнали бы, что он вдовец – прекрасная светловолосая жена хранилась бы в фоторамке на каминной полке. А прекрасные светловолосые дочери посоветовали бы ему ехать в Россию и искать загадочную незнакомку с кучей тюбиков из аэропорта. И он бы поехал в Россию, где его на пути к загадочной незнакомке ждало бы множество забавных приключений с медведями, балалайкой и КГБ…

Но мы не в романтической комедии. К счастью. Потому что Йорген – это, конечно, хорошо, но в Шереметьево меня встречал родной русский муж. И не один, а с огромным букетом цветов. Видимо, почувствовал опасность супружеским локатором.